Следуй за Воронами

      Юнги каждый день просыпался раньше рассвета и засыпал чуть позже заката. К этому ритму жизни он привык с подросткового периода, когда что-то в голове изменилось и он замкнулся, часто отмалчиваясь и смотря на всех свысока. Ему не мешала Йеджи, шевелящаяся во сне под боком, не мешали вороны, каркающие и садящиеся на яблони в саду, ему мешали только мысли, хаотичные, сложные, странные, в которых ему было почему-то… страшно. Страшно до ужаса, до тряски рук и сбитого дыхания. Ему было страшно, что его поймают, а если он сам нападёт с оружием на людей из государственных органов, то будет только хуже. Но что делать, если полиция просто мешает жить?       Придётся действовать жёстко.       У Юны на следующее утро опухло лицо, и никто, даже она сама, не мог сказать, от чего: от слёз или от количества лекарств, которое в неё ввели. Сама девушка молчала, уткнувшись в вещи, которые раньше носил Тэхён. Она очень тяжело переживала потерю, не хотела ни с кем разговаривать, даже отворачивалась от Черён, которая не принимала участия в нападении и сострадала девушке, понимая её боль. Юне не нужно было ничьё сострадание, ведь она ощущала себя брошенной, покинутой и насквозь прошитой чем-то сродни отвращению. Она знала, что замкнётся в себе настолько сильно, и знала, что ничего не будет с этим делать. Откроет рот — Юнги снова его зашьёт, а потом прикопает рядом с Тэхёном, лопатой закапывая не только тело, но и мечты, надежды и чаяния. Правда, ничего из этого особо в теле не осталось — лишь что-то тихо тлело в груди.       — Ты его очень сильно любила, как я любила Юрим, — прошептала Черён. В последнее время она перестала использовать безликое «Айша» и поняла всю прелесть корейского имени, которое раскрывало суть и характер подруги. Жаль только, что они больше не будут ходить по улицам рука об руку. — Но тебе придётся это пережить и идти дальше. Я могу лишь быть в это время рядом с тобой.       — Мне никто не нужен, — отозвалась Юна тихо и практически неразборчиво, — все вы меня покинете. Все вы уйдёте.       Однако Черён забывала, что Юне шестнадцать и для среднестатистической девушки в её возрасте слишком многое пережила. Не настолько много, как сама Ли, но всё же стоило сделать на это скидку.       — Давай так, — Черён склонилась к Юне и слегка тронула пальцами её волосы, а потом в самое ухо тихо-тихо произнесла: — если я буду планировать побег, то побежим вместе. И Хосок с нами. Мы втроём сможем это сделать. Я такое уже проворачивала с Юрим. Ты же сама видишь, что Юнги повёрнут на трёх вещах: своей религии, Йеджи и сексе. Так пусть Йеджи сама станет его религией и он будет её трахать.       Юнги чувствовал, что не хватает зелья, способного вызвать у других зависимость — они уже привыкли к той дозе. Но, как назло, он не мог найти одного-единственного ингредиента, который поможет ему с восстановлением порядка. А запасы истончались. А ещё самые сильные приходили в себя и начинали задумываться: а какого чёрта?       Какого чёрта Мин Юнги вообще может им что-либо внушать против их же воли?       Йеджи рядом тоже порой внушала опасения, но преданностью в глазах, любовью в теле показывала, что до сих пор покорна, любит и счастлива совершенно по-настоящему. Обожание во взгляде виднелось настолько явственно, что порой закрадывался червячок сомнений: а не играется ли она? Не пытается заново втереться в доверие и заново к себе привязать? Какой-то бред, что-то странное, таких мыслей совершенно не должно быть. Она ему предана, как собака, как никто другой.       Она его жена.       — Кто виноват в том, что к нам приехали стражи порядка? — бормотал себе под нос Юнги за завтраком. Они ели печень священного оленя, Юна пыталась спрятаться, а все остальные опустили головы к еде. Молчаливые послушники. Заботливая паства. Невинные агнцы, которые могут каждый день заниматься сексом. — Кто виноват в том, что у нас творится?       Юна не смогла бы сказать ему: «Ты виноват». Не смогла бы даже посмотреть на него полными боли и отвращения глазами, лишь ковыряла вилкой мясо и молчаливо плакала от несправедливости и утраты. Ей не хотелось быть здесь, среди людей, что стали свидетелями убийства её возлюбленного, не хотелось есть с ними из одного общего блюда мясо, запачканное человеческой кровью, а потом радостно танцевать вокруг костра, предаваясь затем утехам. Джису окружила Юну заботой с первого дня, как была вызвана скорая, видела её слёзы, слышала яростный шёпот, вливающийся прямо в ухо, а потом обрабатывала раны, каждую после этого целуя. У Джису не было возможности покинуть их семью, их чёрных воронят, чтобы искать до потери пульса дочку, и таковую ей заменила Юна.       Милая прелестница Юна, которая теперь намного больше плакала, чем улыбалась. И если когда-то рядом с Тэхёном её смех отскакивал от стен помещения, растворяясь в потолке, то теперь никто не слышал от неё ни звука. Не говорю зла. Совсем ничего не говорю. Вынужденная немота, лишь бы сохранить жизнь и рассудок в целости, потому что от такого страшного самоубийства её отговаривает Джису, а та… Смотрит на Йеджи, кивает ей и говорит «милая». Между ними тепло, в то время как Юна для Чхве — не больше чем заменитель любимой дочери, которая, возможно, и не страдала без матери вовсе. А может, за эти месяцы Азалия успела и позабыть о Новом Орлеане, тёплой матери и тёте Фату.       И если Джису всё же найдёт её, обнимет и спросит: «Ты меня узнаёшь?», девочка покачает головой. Может, даже к лучшему, если она не вспомнит мать, а создаст новые воспоминания с другими людьми. Калифорния — слишком большой штат, и слишком уж Джису вообще поступила, когда решила, что отыщет дочь.       — Юнги, не нервничай, — за любым мужчиной стоит сильная женщина, которая уже давно просекла его характер и знает, что делать, когда любимый взволнован и нуждается в поддержке. В моменты туч над головой, гроз в глазах и дрожи в пальцах Йеджи всегда была рядом, чтобы успокоить его и направить на путь истинный, но пойдёт ли таким путём Мин — неизвестно, потому что он очень своеобразный и вполне себе мог ударить кого угодно, лишь бы его не лишали той толики свободы, что у него была.       Он не желал, чтобы даже Йеджи крала его свободу.       — Да как тут не нервничать? — бормотал Юнги, свирепо смотря то на одного человека, то на другого. Ему везде чудились враги, безумное сознание порождало чудовищ, способных предать, укусить и затащить на самое дно, и такие люди его окружали. Такие люди принимали участие в мессах и обрядах. Такие люди смотрели на него, но в их глазах он не видел обожания. Ему надо было больше. Всего больше. — Как тут не нервничать, когда за нашим домом почему-то следит полиция, а ещё вечно предлагает свои услуги? Нам это не надо! Мы способны сами решить свои проблемы!       Юнги ударил по столу кулаком, ещё и ещё раз, напарываясь на вилку, которая с оглушительным звоном в кромешной тишине упала на пол, звякая пару раз и замолкая. У всех замерли в руках столовые приборы, Хосок ощутил, как у него затряслись запястья, и понял, что не может даже сдержать себя. Не сказать, что он был из робких, не мог напасть и выстрелить из ружья Юнги — спрятал как-то Черён за спину, когда они вместе в лесу встретили большого волка, и даже совершил выстрел, предупреждающий, правда, из-за чего зверь убежал практически сразу.       — Юна, — девушка вздрогнула от сурового окрика Юнги и ещё ниже опустила голову, стараясь слиться со стулом, столом и всем остальным интерьером. Запуганная, отуманенная горечью воспоминаний, сомневающаяся в себе и во всём, что с ней происходит, она не могла даже ничего сказать. Опять вечером будет плакать у Джису на плече, опять будет засыпать и просыпаться в течение ночи каждый час, чтобы осознать, жива она сама или нет, а потом прикладывать руки ко рту, осознавая, что рядом нет Тэхёна. Рядом нет любви. В этом месте, доме кошмаров с красивы фасадом и обезображенным кровью подвалом, нет ни любви, ни счастья, ни света, один тлен, несчастья и темнота, которая с каждым днём затягивала каждого обитателя в свои кошмарные, пахнущие дымом и опалённым мясом, объятия. — Ты обязана будешь выйти к шерифу и сказать, что не будешь никого раскрывать. Ты обязана им сказать, что твоей жизни и здоровью ничего не угрожает, ты должна сказать, чтобы они уходили. Как только они уйдут — я тебя вознагражу.       — И в чём же будет заключаться моя награда? — Шин внутренне задрожала, потому что резко ощутила, что не надо было задавать таких вопросов. Единственный подарок, который она может получить за это — смерть.       Ведь только смерть сделает её счастливой.       — Всё, что только ты захочешь, Юна, — и Черён от странных ноток, пробежавших в голосе Юнги, внезапно сжалась и посмотрела на Хосока через стол жалостливо, прося спасти себя, потому что от тона Юнги было некомфортно, нехорошо и слишком холодно. — Если захочешь уйти отсюда — уходи. Захочешь чего-то большего — я держать не буду. Главное — заставь полицию уйти от нашего дома как можно дальше.       — Хорошо, — на одном выдохе выдала девушка, наконец-то посмотрев на Юнги, только наткнулась на лёд во взгляде и ни капли прошения, ни капли сострадания. — Я это сделаю. Ради всех.       Ради Тэхёна, которого стражи правопорядка могли найти, вырыть, осквернить, Юна готова была на многое.       — Умница, Шин Юна, — как собаку похвалил. — Ты приняла правильное решение. А теперь давайте помолимся за этот прекрасный ужин.       Женщины за широким длинным столом сидели по правую руку Юнги, все за Йеджи, что сидела ближе всех к мужу, который за весь ужин не бросил на неё ни единого взгляда, будто бы так и надо. Первое место слева от Юнги не занимал никто — вроде бы как дань памяти Тэхёну, которого застрелили, но в воздухе чувствовалось недоверие, потому что Мин не хотел, чтобы кто-то из мужчин был к нему близок. Если будет кто-то рядом, близкий, то это приведёт только к проблемам и делению власти, а её нельзя делить, ведь Юнги един, нерушим и неубиваем.       — Во славу меня, — проговорил Мин, открывая глаза и смотря, как все люди, сидящие за столом, подняли головы. — Повторяйте, дети мои, повторяйте.       Он ощущал страх, питался страхом, а как только понял, что никто ему ничего не сделает, расслабился. Он сам, если что случится, выстрелит всем в колени, вышибет мозг или же вовсе заставит делать всё так, как хочется лично ему. Он умеет это делать. Он умеет прогибать, нагибать и действовать так, что никто даже и не заметит манипуляций. На девушек Юнги влиял через Йеджи, которая много готовила, грела для него постель, внимательно слушала и шептала остальным, что надо делать и, главное, как. Терпеливая, умная и послушная ученица. Она далеко пойдёт.       — Во славу Мина Юнги.       — Аминь.       И всё будет только так и никак иначе.       Офицеры вновь ошивались в яблочном саду; загорался закат, подсвечивая океан, и Юна вышла на крыльцо в платье, обёрнутая в шаль. Её распущенные волосы колыхались на ветру, и как только её увидели, мистер Хью подошёл к ней, улыбаясь и слегка поправляя шляпу. Да, девушка была хороша по внешности, красива, молода, и если бы не опухшие губы и перевязанное бинтами тело, с ней можно было бы флиртовать без отвращения и излишних чувств, которые всем портят настроение. А так её становилось только лишь жалко — такая молодая, а уже с проблемами во внешности, да её замуж никто не возьмёт, разве что из жалости или за неимением вариантов.       — Мисс Шин, я вижу, ваше выздоровление идёт полным ходом, — сказал мужчина, протягивая Юне руку. Она проигнорировала данный жест, просто посмотрев на ладонь тёмным взглядом. Пальцы сразу же сжались в кулак. — Что ж… можно спросить, как вы?       — Вам можно только уйти и больше сюда не возвращаться. Я не буду с вами говорить и уж тем более не скажу, кто это со мной сделал. Этот случай не стоит огласки и расследования. Я не хочу, чтобы все жители этого городка знали, что со мной случилось.       Мужчины вздрогнули и переглянулись: ни разу рядом с ними не стояли настолько несговорчивые девушки, в основном все хотели сотрудничать, чтобы как можно скорее найти обидчика, но эта не хотела ничего. У неё даже по взгляду можно было сказать, что она не от мира сего, и весьма удивительно, что именно её, а не кого-то более энергичного из этого же дома забрали и изуродовали. Хотя, возможно, на это ставка и была: намного приятнее убивать тихих и никому не нужных людей, о которых никто не вспомнит, чем тех, о ком все знают.       — Вы препятствуете правосудию, вы понимаете, что этот человек, который напал на вас, может вернуться?! Он может напасть на любую из девушек, что живёт в этом доме, что живёт в городе, и именно к вам мы придём в первую очередь, чтобы вы рассказали, как выглядит этот урод, и даже в таком случае вы, мисс Шин, будете упрямиться? — Юна хранила молчание, и это уже начинало злить. Мистер Хью еле сдерживал себя от того, чтобы схватить девушку за грудки и хорошенько встряхнуть. Она должна прийти в себя, нет, обязана! — И что мы будем делать, мисс Шин?       — Юнги, дай ружьё.       Мин выступил из темноты прихожей — сверкали лишь его спокойные глаза и ствол ружья, который был уже заранее направлен на стражей правопорядка. В остальном доме царила идиллия: кто-то мыл посуду, слышался визгливый смех Рюджин и играло радио, но на крыльце, как контраст, было тихо и темно, а ещё витала атмосфера страха и полной безнадёги, исходящая от Юны. Ей было некуда пойти, некуда податься, потому что Юнги чётко сказал:       — Если будет совсем невмоготу и начнут давить — бери моё ружьё и стреляй. Хоть в них, хоть в воздух. Полиция только так понимает. Насилие порождает насилие.       Интересно, а сам Юнги понимает, что в ответ на собственное насилие может получить ещё большее?       Холодное ружьё легло в тонкие руки, и Юна чудом не уронила оружие, не приловчившись должным образом к его весу. Тяжело, холодно, и столько эмоций в глазах, что офицеры впервые и по-настоящему испугались. Внутри всё перевернулось, а когда девушка, пытающаяся утопить панику в безразличии, подняла ружьё и прицелилась, мужчины отступили на шаг. Потом ещё на один. А в глазах Юны, такой тонкой и бледной, сияли алмазами слёзы.       — Уходите. Я хочу, чтобы вы больше не приезжали в наш дом. Я хочу, чтобы вы нас избавили от своего общества, — голос дрогнул — это Юнги положил руки на талию Юны, приговаривая: «Молодец, крошка». Она молодец, слышите? — Я хочу, чтобы вы закрыли дело. Я не собираюсь выдвигать никаких обвинений. Я заслужила эту боль. Я заслужила быть обезображенной. А вы должны уйти, потому что, если останетесь, — пальцы сжались на талии вновь, и Юна зажмурилась, внутренне сражаясь с омерзением, болью и страхом, — я буду вынуждена выстрелить. На счёт три я стреляю. Один…       Оба офицера развернулись и стремглав помчались по дорожке, усыпанной гравием; они спасали свои жизни, не зная, что человек, превративший в отвратительное полотно нижнюю часть лица Юны, стоял прямо за ней, держал её талию и ухмылялся, потому что мужчины так трусливо сбегали. Трусы, крысы, они не достойны своих званий! Они достойны лишь стрельбы в спину и ужасных последствий для себя!       — Два…       Казалось, даже в доме все замерли, поняв, что полицейские бегут не к ним, а от них, и прилипли к стёклам, как мухи, знойным летом жужжащие над ухом и не находящие выхода из замкнутого пространства. Вот и Юна была замкнута, в первую очередь, в самой себе, и кричала в омерзении, потому что слишком сильно хотелось сбросить с себя чужие руки, но она не могла. На глазах стыли слёзы, в руках дрожало ружьё, но Юнги управлял её кистями и потому помогал прицелиться. Нет, не в служителей правопорядка, чуть выше, над их головами, чтобы ненароком не убить, а просто припугнуть. Они же не хотят себе ещё больше проблем.       Ведь так?..       — Три! — оглушительно, срывая голос на хрип, прокричала Юна, и её палец, покоящийся на спусковом крючке, придавил палец Юнги, оставляя борозду на коже, что горела. Офицеры пригнулись, быстро забегая в машину и, заводя её, уезжая. У них не было времени на раздумья, и Шин громко закричала, заплакала, как только Юнги отобрал у неё оружие. — Не приближайся ко мне! Не смей! Не надо! Ты, ты, именно ты подонок, а они могли помочь, сделать так, чтобы я от вас уехала, чтобы я больше никого из вас не знала!..       В шею, даже в челюсть, упёрлось дуло ружья. Юна расширенными заплаканными глазами смотрела на Юнги и не могла не вымолвить ни слова. На её лице не было ни кровинки, она пыталась пошевелиться, да ничего не получалось, её сковал страх и ужас. В ружье оставался последний патрон и при худшем раскладе он останется в черепе Юны или же навылет прошьёт тонкие кости вместе с мозгом. Может, и не следовало срываться, не следовало ничего говорить — просто стоило пойти в дом, лечь, как обычно, спать и забыть об этом дне, но не получится — Шин уже себя в ловушку загнала, а Йеджи вытирала руки, чтобы прийти на выручку, потому что не хотела, чтобы Юна, та, которую выхаживала Джису, умерла просто так.       — Ты хоть думай, идиотка, о чём и кому говоришь, — прошипел сквозь зубы Мин. — Но, видимо, тебе голова нужна, чтобы шляпы носить да волосы отращивать. Хорошо, я дам тебе волю выбора. И выбор таков: сама застрелишься, или тебя пристрелить, как твоего любовника?       — Юнги, остановись, — Йеджи схватила Мина за локоть, но тот оттолкнул девушку к стене, больно ударив прямо в живот. — Не надо этого делать!       — Я накажу эту суку, будет знать, как идти против меня! — Юнги ткнул ружьём под подбородок Юны, и та ещё сильнее побледнела, а по щекам покатились слёзы. — Будет знать! Явно же хотела попроситься уйти, а сама побежит за законниками и всё им выложит — и что это я её порезал, и что это я Тэхёна убил, и что я ей убийством угрожал. А может, снова в охоту поиграем, а? Только ты будешь на месте оленя, Юна, а потом мы разделаем твоё мясо и продадим в городе. Нежная оленина, молодая девочка, которую только могли поймать! Звучит вкусно, а ты как считаешь?       — Юнги, ты с ума сходишь, опусти оружие, — напряжённо проговорила Йеджи, обнимая мужчину сзади. Она уже не знала, как его остановить. — Это Юна, она ничего плохого не сделает, она просто кричит — в этом нет ничего страшного. Опусти ружьё. Не надо её убивать.       — Эта сука планировала сбежать, и ты меня ещё отговариваешь от того, чтобы я в неё пальнул? — но Юнги не вырывался из объятий больше, стал успокаиваться, но потом грозно рассмеялся. — Хорошо, я не буду стрелять. Ты, Юна, побалуешь себя выстрелом в голову. Это будет твоё личное желание. Бери ружьё. Бери, я сказал!       В голове стоял шум, а по щекам струились слёзы, когда Юна, послушная раба, взяла ружьё; она могла взять и выстрелить в Юнги, среагировать быстрее, но дуло аккуратно пристроилось под горло. Куда палить, чтобы точно умереть, девушка не знала, и тряслась сейчас, потому что боялась. Боялась, что Юнги будет быстрее, что отберёт оружие и сам выстрелит ей в голову, а она и так замертво упадёт. Но стоит ли ждать? Может, пора самой размозжить мозг, а в смерти своей никого не винить?       Но виновные будут всегда, и один из таких людей сейчас стоял напротив и буравил девушку тяжёлым взглядом.       — Стреляй, Шин Юна, я отпускаю тебе все твои и все свои грехи. Во веки веков и во славу меня, аминь.       Палец, лежащий на спусковом крючке, дёрнулся, и ружьё сработало мгновенно — выстрел слышали все, кто находился в доме, Йеджи завизжала, прикрыв уши руками, и присела на корточки, в то время как Юнги хладнокровно наблюдал за тем, как патрон проходил сквозь череп, как расширялись от ужаса и боли глаза Юны, как дробь прошивала мозг и вылетала через темя. Шин покачнулась и завалилась назад, падая прямо на землю, в лужу собственной крови; она немного дёрнулась и окончательно застыла спустя полминуты, когда Хван перестала кричать, а Юнги спустился со ступенек, забирая ружьё из мёртвых рук девушки. Какая некрасивая смерть, какая нелепая и при этом забавная, ведь она могла не выстрелить в себя, а перевернуть оружие и выстрелить в Юнги.       Но Юна не стала.       Смерть — это награда за тяжёлую жизнь.       — В её смерти виноваты законники и богатые люди с непомерными аппетитами и отсутствием любви к богу, — Юнги вынул отстрелянные патроны и бросил их на траву. — В нашей смерти они тоже будут виновны, Йеджи. Пойди и скажи это всем. Скоро мы будем собираться и идти к людям, что создают дурацкие законы и требуют правопорядка, при этом сами ничего из себя не представляют и присосались к бездонной казне. Пойди и скажи всем, что скоро мы пойдём убивать.       Йеджи встала на ноги, разбитая и не могущая даже рук поднять. Ей пришлось пройти в дом под грозным взглядом Юнги, что достал пачку сигарет и закурил одну из них. Ему ещё предстояло закопать Юну рядом с Тэхёном. Только таких похорон заслуживали предатели, которые отвернулись от бога и выбрали путь тьмы.