Омут города грехов

«Ты прости, это я разукрасил все стены, Нацарапав твое имя в нашем подъезде, А тому, что под кайфом пытался вскрыть вены, Ты не верь, у меня еще крыша не едет…». Комиссар

***

Время расставаться (Alternative) — R.A.SVET feat. аннушкаа.

            Ебаная пустота — вот, что поселилось в душе Люцифера сразу после того, как Дино заснул. Боже, да как так жить-то теперь? Вот, он наконец-то решился, сделал то, чего хотел, да и смысла нет жалеть уже об этом. Так в чем же проблема? Что же случилось такого, чтобы лишать себя сна, еды и воды? Люцифер полночи прокурил, смотря в окно, на пусть и дрянной, но все же вид на Лос-Анджелес. Этот город будто бы вытаскивал из души все самое мерзкое, а потом заставлял давиться, задыхаться, но проглатывать, ибо деваться некуда. Город Грехов никого не щадил. Сначала давал почувствовать себя счастливым, живым, давал помечтать, посмеяться, а потом разом все это отнимал, оставляя только боль и ебаную пустоту.       Люци так и не сдвинулся с места, не знал куда деть себя, лишь изредка поглядывал на безмятежно спящего Эванса, когда тянулся за новой пачкой сигарет. Час, два, три — и веки наконец начали слипаться, но юноша боролся, так как боялся заснуть и проснуться другим. Проснуться человеком, который вновь оттолкнул бы Дино, сделал ему больно своим непринятием. Но… В душе было пусто. Ни одной эмоции, ни одного проблеска… привязанности. Ни-че-го. Пустота и какой-то выжигающий холод по отношению ко всем: к Дино, к Малю или к кому-то ни было еще, даже к самому себе. И что самое ужасное в этом всем — так это то, что Дино сейчас — что-то само собой разумеющееся. Он же всегда был рядом: всегда поможет, накричит, скажет тысячу раз, что больше не вернется, уйдет навсегда. Но. Но… кхм, вернется обратно, будет смотреть невозможными глазами и лгать привычно себе и ему, что это последний раз, что он больше не повторит своих ошибок.       Так когда же ебаная пустота отступит, позволив Люциферу хоть что-то чувствовать?       Заебал терпкий дым, заебала собственная беспомощность. Люцифер каждый раз, когда отступала болезнь, думал, что вот, вот еще чуть-чуть — и он задышит, расправит крылья, что все хорошо у него будет. Отнюдь. Он проебал единственное, что осталось от отца. Проебал место в команде, к чему стремился четыре адски тяжелых года. Проебал себя, в конце концов. И стоило лишь оглянуться назад, как сразу начинало разрывать на части бренное тело. Разом все закручивалось диким круговоротом в голове, бороздя еще не зажившие раны, что кровоточили гнилой кровью и сукровицей. Вытаскивало на поверхность стыд, злость, обиду и боль, о которых, казалось, Люцифер забыл.       «Демон», пытаясь избавиться от надоедливых мыслей, тихо пробрался из комнаты вон, чтобы не дай Бог не потревожить сон Дино. Вышел в ванную и, заперев дверь, тяжело вздохнул, вглядываясь в отражение зеркала. Оно встретило его запуганным мальчишкой, чьи глаза болезненно поблёскивали в свете люминесцентных ламп. Убитый —или раненный: Люцифер не мог понять, каким он был, каким смотрел на самого себя из глубины зеркальной глади. Пытался разглядеть взрослого, самостоятельного двадцатичетырехлетнего мужчину, но видел лишь запутавшегося, запуганного мальчишку, глаза которого были больны и блеклы. И черт… неужели он такой?! Неужели… таким видят его?       Денница с каждой секундой испытывал все больше отвращения к самому себе, смотря в отражение зеркала, а потом не выдержал и закричал что есть мочи. Только вот ни звука не вырвалось из его глотки, и лишь боль от того, что он зажал волосы в кулак и тянул, тянул в какой-то нелепой надежде вырвать к чертовой матери, наполняла его убитое тело жизнью. Люцифер мотал головой из стороны в сторону, беззвучно открывая рот, как рыба на суше, кричал в своей голове, воплем исходил внутри, но снаружи… Лишь безумный, испуганный взгляд и… Нет, нет! Люцифер взревел, но свидетельством этого были лишь широко осклабленный рот и треснувшее стекло, что паутинкой пошло от места удара, алыми гроздьями крови окрашивая отражающийся силуэт.       — Сука! Сука! Сука! — отчаянным шепотом кричал мужчина, зубами вгрызаясь в кулак. — Тварь! Маленький запуганный щенок! — Люцифер упал на колени, беззвучно повторяя одно и то же послание, предназначавшееся неизвестно кому. Его тело сотрясалось то ли в смехе, то ли в вое, и, не выдержав напряжения, Денница упал на спину, задыхаясь в астматическом приступе.       Терапия должна была корректировать поведение Люцифера, где-то сглаживать острые углы, где-то помогать справляться с определенными ситуациями, но прошло еще слишком мало времени для того, чтобы вернуться к жизни. И весь эмоциональный спектр, не до конца принятый Люцифером, вырвался сейчас, в максимально уязвимый момент.       Денница метался в кромешной темноте, неуверенный, погас ли свет или просто не хватало сил на то, чтобы открыть зажмуренные глаза.       Быстро нарастающий страх сковывал его легкие, сердце стремилось выпрыгнуть из груди и кровавым следом прокатиться по кафелю, а потом и вовсе грозило остановиться. Люциферу было больно, башку разрывало от всего того, что случилось с ним, от того, что происходило сейчас — в его голове. Конфликт с самим собой привел к очередной панической атаке. Интересно, юбилейная ли она? Юноша правда мог бы научиться справляться с ними, но как это сделать, когда и на свое отражение в зеркале взглянуть не можешь? А учитывая, что он собрал буквально все факторы риска, то… То они еще долго будут его мучить, пытать, разрывая голову на части.       Чем же «хороши» панические атаки? Они почти всегда быстро заканчивались. Хотя человеку, пережившему это даже раз в жизни, так не покажется. И Люцифер, кое-как придя в себя, еще долго пытался привести дыхание в норму, да и боль в груди так и не хотела проходить.       Но… Все закончилось. И снова ебаная пустота.       Денница выполз из ванной комнаты, молясь, чтобы Дино не проснулся. Разговоров он не вынес бы. Да и было бы отлично, если бы ему дали время побыть одному, ведь Люциферу так «проще»: через страдания в одиночку он пытался доказать неизвестно кому — наверное себе, — что и сам способен справится, что небеспомощный и взрослый. Но кому это надо? Кейт и Фенцио хотели видеть его здоровым, крепким и готовы были помочь в любой ситуации, лишь бы Люцифер был счастливым. Эвансу вообще плевать какой он, только бы рядом был, а после неудавшегося суицида, он, кажется, привязался еще сильнее. Не отходил ни на шаг, пиршествуя битым стеклом на завтрак, обед и ужин. Малю в принципе на все всегда насрать, если дело не касается его близких, но даже он к Деннице проникся.       Так что… вопрос в итоге так и остался без ответа. А может, Люциферу просто нравилось страдать?       — Что-то разбилось? — бурчит просыпающийся Дино, оборачиваясь в сторону Люцифера.       — Встал выпить воды и разбил стакан. Ничего страшного, засыпай, — он ложится к нему, пряча за спину изувеченную ладонь. Острая боль от порезов отрезвляет, показывает, что Люци все же что-то чувствует.       — Хорошо… — шепчет Дино, закрывая глаза и ложась к мужчине на грудь, обняв за талию. Люцифера передёргивает, но, прислушиваясь к теплу, что было вызвано чужим родным прикосновением, он незаметно расслабляется. И вправду Дино порой действовал как транквилизатор. Успокаивал, дышал в унисон, улыбаясь так, что сердце замирало. И Деннице стоило обращать внимание не на то, каким мог быть Дино, а каким он сам мог быть рядом с Эвансом. Как впитывал чужое тепло, как мышцы, сведенные панической судорогой, расслаблялись, как все тело, онемевшее от шока и страха становилось чувственным, чувствительным.       Почувствовав, что Эванс уснул, Люцифер чуть поднимается в кровати, заставив Дино перелечь выше. Он все так же обнимал его левой рукой, правая же замерла возле щеки, создавая трогательный образ нежности и тепла. Люцифер чуть сгибается в порыве оставить поцелуй на этом сонном расслабленном лице, но сдается, вернувшись в исходное положение. Ему хотелось завыть от безысходности. Он не мог понять, что ему чувствовать. Он устал от самого себя, устал бороться.        — Что же мне делать, Дино? Как мне быть с тобой, с нами? Я ведь не люблю тебя… — он слегка гладит его лоб изувеченной ладонью, убрав спавшие пряди с лица. — А ты ведь этого хочешь… Любви-и, радости, счастья. Да? — он гладит его волосы, едва касаясь.       Люцифер будто пытается запомнить лицо Дино таким: расслабленным, безмерно красивым, с подрагивающими веками, и даже припухлые от долгих поцелуев губы иногда изгибаются в легкой улыбке, будто снится что-то хорошее. Дино все-таки вызывал в нем чувства: необузданные, непонятные, больные или приятные. Их было много, и они разом душили Люцифера. Не было простого и понятного «нормально». Всегда из крайности в крайность.       — Лучше я вытесню тебя из своей жалкой жизни, вытолкну, вытравлю, ибо если я не справлюсь — окажусь жалким слабаком. К тому времени ты потеряешь уже незнакомого тебе человека, — Люцифер, проигрывая сам себе в своей внутренней борьбе, все же наклоняется к чужому лицу, касаясь губами в невесомом поцелуе его лба. А следом, как капитуляция от самого себя, упала одна непрошеная слеза.       И о войне без оружия, ведущейся в душе Люцифера, Дино сейчас даже не догадывается.       Есть и были вещи интимнее, чем секс. Например — когда вы утром просыпаетесь в крепких объятьях и жутко хочется в туалет, но нет сил разорвать эту крепкую хватку, боишься даже пошевелиться. Или когда зарываешься носом в волосы и пытаешься запомнить аромат, такой уютный и родной, с которым ассоциируется дом. Или то, когда человек перед тобой раскидывает душу, снимая маску притворства, представ действительно нагим и слабым, показывая все острые осколки. Однажды Оскар Уайлд сказал: «Если ты знаешь, что человек никогда не будет твоим, то любить его можно бесконечно долго». Удивительно емкая цитата, описывающая отношения Денницы и Эванса.       Люцифер постепенно расслабился, чувствуя тесный контакт кожи. Прислушиваясь к тихому дыханию Дино, он чувствовал себя дома, чувствовал себя… под защитой, как бы странно для него это ни было.       В итоге сон сморил его рядом с тихой гаванью. Но и он был не долгим.

***

ШЕПОТ В ТЕМНОТЕ (COVER) — PanHeads Band.

      — Отец? Ты еще не спишь? — Маль, прежде чем войти в кабинет, пару раз стучит, хотя учитывая, что на часах три часа ночи, не думает, что застанет Говарда сидящим за бумагами. Он приехал домой сразу же, как стало легче, хотя отголоски трипа все еще прослеживались.        — А, Маль? Проходи. Не ждал тебя в такой час, — глава семейства откладывает бумаги в сторону и сразу же тянется к бутылке любимого скотча, — Чем обязан? — Говард указывает на диван кивком.       — У меня есть к тебе пара вопросов, — Маль молча пододвигает еще один бокал, на что Такер-старший реагирует полуулыбкой.       — Тогда я внимательно слушаю, сынок. Твое здоровье, — Говард салютует бокалом, отпивает немного и разваливается в кресле, предварительно расстегнув пуговицы на рубашке.       — Я был в нашем клубе, который на Саут-Хилл, и меня кое-что немного напрягло, — Такер, принюхавшись к скотчу, отпивает, смотря в глаза Говарда, — По «счастливой» случайности, мне подали «особый» скотч, как раз тот, что мы сейчас пьем. Расскажешь?       — И что же ты хочешь услышать? — Говард, кажется, теряет всякий интерес в беседе с сыном, по крайней мере так он выглядит.       — Например, какого черта в твоем любимом скотче делал псилоцибин?       — И сколько ты выпил?       — Достаточно, чтобы меня отскребали от пола.       — Его не было в скотче, — хоть Говард и ухмыляется, сжатые челюсти показывают все его недовольство. Мужчина отпивает, чуть поморщившись. — Он был в сыре. Это особая закуска, подающаяся для моих особых друзей, и какого черта ее подали тебе, я не знаю. Так что никакого заговора тут нет, но спасибо, я обязательно поговорю с персоналом.       — То есть эту закуску подают твоим людям, а ты сам этим не грешишь?       — Я уже ответил тебе. Разумеется, нет. Что за вздор?       — Окей, я тебя услышал. Доброй ночи, отец. — Маль за один раз осушает «олд фешн», встает с кресла, намереваясь уйти к себе и лечь спать, но останавливается. — Могу задать еще один вопрос?       — Валяй, только быстрее. У меня много дел.       — Ты правда бьешь Элеонор? Маму? Доброго, светлого человечка?       — Это она тебе сказала? — с едва прослеживающейся нотой злости спрашивает Говард.       — Даже если и так, то что? Я — ее сын и обязан спросить.       — Не лезь в наши с матерью отношения. Они вас не касаются, — едко отвечает Говард, уходя от прямого ответа.       — Ты не ответил.       — Я не собираюсь с тобой об этом разговаривать, — бурчит Говард, но Маль его не слышит, упорно стоя на своем.       — Что произошло, когда я был в Швейцарии? — на вопрос Маля Такер-старший скалит зубы, предостерегающе сжав кулаки, и тут Маль понимает, что он просчитался: навлек на мать еще большую бурю, ведь об этом он мог узнать только от нее.       — Сучка должна была молчать, но раз так, то уже и хер бы с ним, — Говард встает из-за стола, угрожающе вскинув плечи. — Твоя мать — «украшение» нашей семьи, некоторое достояние, что обязано быть послушным и не отсвечивать. Мое слово — закон в этой семье. Она ослушалась и была наказана. Вопросы?       — Блядь, — выдыхает Маль, оскаливаясь, — А я-то был уверен, что все это — полная ахинея, чтобы оправдаться. Был уверен, что мой отец — золото, на которое стоит равняться. А ты, оказывается, тиран, бьющий свою жену и презирающий своих детей. Может, у тебя от псилоцибина башку отшибло?       — Прикуси язык, — шипит Говард.       — А то что? И меня попробуешь перевоспитать кулаками? — Маль убирает руки в карманы брюк, показывая свое превосходство. — Попробуй.       — Ты, кажется, меня не понял, — Такер-старший выходит из-за стола, равняясь с сыном. — Вы все зависите только от меня! И нихуя с этим не можете поделать. Ты, твоя бесполезная мать, ебаный ни на что не годный Бонт, все вы! Понимаешь? — он выплевывает слова, подойдя к Малю вплотную. — Вы — обязаны. Хочешь потерять наследство? Стать таким же жалким, как Бонт? М?       — Да мне плевать на твою компанию и твои деньги, — скулы Маля очерчиваются; теперь понимание, в каком дерьме плескалась Элеонор все это время, пронзает его без всякой надежды на помощь.       — Без меня ты бы давно сдох, щенок! Ты высокомерный маленький говнюк с папкиными цацками и связями, а кто ты без них?       — Человек. Я — человек. В отличие от тебя, — Такер-младший сплевывает прямо под ноги Говарда, скривив от отвращения лицо. Он едва ли сдерживает себя, трясясь уже не от злости, а от гнева, который такой силы, похоже, не чувствовал никогда в жизни.       Говард моментально упал в его глазах. Он помешался. Может, дело и вправду в псилоцибине? Психоз, шизофрения, что у этого треклятого старика в башке — и вообще, кто этот человек? Куда пропал примерный семьянин, бережно защищающий и любящий свою семью? Где тот мужчина, катающий своих сыновей на плечах и нежно целующий свою жену в висок на всех фотографиях? Он исчез в мгновение ока. И все счастливые воспоминания из детства заменились. Так, получается, мама не падала с лестницы? Плакала не потому, что ее укусил их любимый пес? И кровь на синих губах была не из-за мороза, когда они жили на Аляске?       — Какие высокие выражения! Поглядите! — Говард ухмыляется. — И что ты сделаешь, м? — Он отворачивается и отходит к столу за очередной порцией скотча. — Все могло быть по-другому, если бы твоя мать не понесла близнецами, черт ее дери… — шепчет он себе под нос, но Маль разбирает слова.       И Маль не выдерживает, как бы этого ни хотел; точка кипения достигла наивысшей отметки. Такер-младший налетает на Говарда, и тот не успевает полностью повернуться, осознать, что происходит. Его хватают за шею и со всего маху прикладывают носом об край деревянного стола, да с такой силой, что алая кровь заливает белоснежные листы. До Говарда доходит быстро, и он, закинув руку за спину, хватает Маля за локоть, и, резко дернув на себя, освобождается от хватки.       — Сукин сын! — кричит Говард, схватив Маля за шею. — Ты ни цента от меня не получишь! Будешь гнить на улице вместе со своей ебанутой мамашей! — Он подключает вторую руку, начав душить сына с какой-то необузданной свирепостью.       Маль отшатывается, снося со стола подставки для ручек, бутылку и графин: секундной замашки Говарда хватило на то, чтобы ударить его лбом в уже покалеченный нос. Отступая, старший Такер скрючивается пополам, отпустив Маля окончательно. Придерживая окровавленной ладонью пострадавшую переносицу, он безумно смеется сквозь боль, как нечто даже и не похожее на человека.       Как оказалось, гнев — не прерогатива Маля: с этим отлично справляется и Говард. Под его горячую руку теперь попадали все: Элеонор, Бонт и даже Маль, который свято верил в то, что Говард — лучший в мире отец. Не было больше исключений и ширм. Лишь низменная натура отца и его всепоглощающая жестокость.       Еще одна разрушенная судьба из-за непутевого родителя.       Несчастные Такеры, что барахтались в этом навозе под названием «жизнь».       — Ублюдок! Забирай нахуй свои миллионы и съебывай подальше от нас! — Маль наклоняется к отцу и, схватив его за волосы, тянет наверх так, чтобы этот кусок дерьма смотрел ему прямо в глаза. — Ты — ничтожество. Ебаный кусок дерьма, не заслуживающий даже упоминания того, что ты наш отец. Катись в преисподнюю, сука. Там твое заслуженное место, — не сдерживаясь, он бьет его коленом, попав четко в подбородок, и брезгливо отталкивает отца от себя.       Говард лёжа на спине не перестает смеяться, будто эта страшная ситуация его и впрямь забавляет. Он захлебывается кровью, и она по всюду: на руках, одежде, лице. Он даже не пытается ее остановить. Маль, видя обезумевшего отца, сходит с ума вслед за ним. Он пытается схватить его за грудки рубашки и поднять хотя бы на колени, но не удерживает равновесие: поскальзывается на пролитой крови и падает, кое-как успевая смягчить удар, приземляется рядом. Говард почти моментально реагирует — не переставая оскаливаться, словно бешенный пес, хватает сына за основание шеи и резко, со злостью отбрасывает от себя пинком в грудь, как протухший кусок мяса. Маль со звоном прикладывается головой об паркет, на пару секунд потеряв ориентацию, отчего улыбка Говарда становится еще зловещее. Он подскакивает к Малю и стискивает его за грудки, шипя в лицо:       — Решил поиграть в защитника, глупый мальчишка? Бонт тоже пытался, спроси брата, чего ему это стоило, — Говард опускается на одно колено, заводя локоть за спину для размаха. И бьет со всей силы по лицу, разукрашивая его кровоподтеками и будущими гематомами. Губа Маля лопнула и, кажется, от силы удара откололся зуб. Но второй занесенный над его лицом кулак Маль успевает остановить. Приподнимаясь, сносит отца с ног по принципу игры в американский футбол — целясь головой в пресс.       Кажется, Маль кричит, швыряя удары, не разбирая, куда точно бьет. Гнев застилает ему глаза и туманит разум, обида и боль сковывает сердце. И он не остановился бы, если бы на шум не пришла Элеонор, мирно спящая в своей комнате двумя минутами ранее.       — Сынок! Сынок, остановись, прошу тебя! — Элеонор не знает, как подойти к сыну. Она решила: пойду на пролом, или он убьет его. Не боясь попасть под «горячую» руку, она кое-как снимает разгневанного Маля с «отца» семейства и сразу же обнимает, приложив его голову к груди.       — Вали отсюда! Уезжай к ебаной матери! — кричит Маль, пытаясь выбраться из крепкой хватки мамы.       — Не дождёшься, дерьмо! — шипит Такер-старший, сплевывая на пол сгустки крови. — Скорее вы выкатитесь нахуй из этого дома без цента в кармане!       — Пусть так, я не желаю видеть твою мерзкую морду, — Маль поднимается, опираясь на плечо матери, — Если я еще раз увижу тебя рядом с мамой, братом или сестрой, мне будет похуй, отец ты мне или кто, я придушу тебя, клянусь богом, придушу!       — Маль, пойдем. Не надо, сынок, он не стоит того! — Элеонор пытается уйти, но Говард хватает ее за бицепс, резко дернув на себя:       — А ты далеко собралась? — спрашивает он, уткнувшись разбитым носом в щеку Элеонор, от чего она зажмуривает глаза, из которых уже просочились слезы. — Пусть твои сыночки валят куда подальше, а твое место здесь — возле моих ног, дорогая женушка, — он шипит, очерчивая каждое слово интонацией прямо ей в ухо, сжимая руку до боли.       — Убери от нее свои руки, ублюдок! — Такер-младший вновь надвигается на отца, но Элеонор останавливает его жестом.       — Сынок, все… все хорошо, иди забирай Бонта и поезжайте к Ости, я позвоню утром…       — Нет, ты едешь со мной! — Маль понимает, что оставлять с ним Элеонор — это то же самое, что подписать ей свидетельство о смертной казни без следствия и причины.       — Сынок, все хорошо… правда! — лишь краем глаза Маль замечает, что ладонь матери тянется к увесистой книге на столе, она вся дрожит: сжалась в комок, загнана в угол, но ей страшно не за себя, а за своих мальчиков. Схватив ее, она бьет Говарда по голове, попав в затылок. Он разжимает руку, выпуская ее, но не отключается, лишь теряет ориентацию в пространстве на какие-то пару жалких секунд.        — Беги! — кричит она Малю и сама пытается убежать вместе с ним.       Но… лишь пытается. Перед носом Маля захлопывается дверь, а Элеонор остается по ту сторону. Удовлетворённая, что ее сын в безопасности, и в абсолютном безразличии к тому, какой же невиданный пиздец ее ждет от мужа. Пока.       — Ну что, сука, довольна?! — Говард отвешивает жене хлесткую пощечину, абсолютно не рассчитывая силу. Он не обращает никакого внимания на то, что Маль пытается выломать дверь, ведь Говард уверен, что у сукиного сына не выйдет.       Надвигаясь на Элеонор, прикрывающую красный след от ладони, он раз за разом прокручивает в голове мерзкий сценарий того, что с ней сделает, почему-то полностью уверенный, что это ничего не будет ему стоить. Он замахивается еще раз, отчего женщина закрывается двумя руками, чтобы защитить голову.       — Боишься? — хмыкает он, убирая занесенную руку, — Правильно делаешь, мерзкая шлюха. На колени, — диктует он, остановившись прямо перед ней.       — Нет, — твердо отвечает она, убирая от лица дрожащие руки.       — Нет? Что ж, будем действовать по старинке, — он отворачивается к столу, берет в ладонь недопитый бокал с золотистой жидкостью и отпивает, смакуя вкус. — Пусть твой сын все слышит и упивается тем, что ни черта не может поделать.       Элеонор загнала себя в клетку, сама того не понимая. Рукоприкладство она привыкла терпеть, выработала некий иммунитет, но сердце предательски подсказывает, что этим все не обойдётся. От этого хочется провалиться сквозь землю. Подчиниться ему или сесть в тюрьму за убийство?

Последнее письмо к Ленор — VULPES VULT!

      — На колени, блядь! Я не ясно выразился? — Говард специально повышает голос, чтобы Маль слышал, что именно он намеревается сделать с Элеонор. Напускной пафос «злого папочки» испарился: остался гнев, и терпение почти подходило к отметке «ноль». И казалось, что крики Маля по ту сторону двери лишь мотивировали Говарда еще больше. Кажется, это называется «сдвиг по фазе».       Элеонор так и не подчинилась. Услышав дрянной запах мужа в паре сантиметров от себя, она не выдерживает: плюет в его лицо, отвесив звонкую пощечину. Женщина пыталась сохранить последние остатки гордости, пыталась не сломаться, как тростинка, под руками мужа, который хотел ее, словно какое-то дикое, необузданное животное. Глаза Элеонор пылали всеми кострами ненависти и обиды. Но смертный приговор был подписан.       Сука, как же мерзко.       Говард вытирает плевок тыльной стороной ладони и скалится бешенным зверем. Схватив Элеонор за локти, он насильно заставил ее опуститься на колени. Давя, со злостью нажимая, он пресекает жалкие попытки мнимого сопротивления, которое ему оказывала несчастная женщина. Ему безумно нравилась эта обманчивая, насильственная покорность, которой он добивался от жены таким твареподобным способом.       Пару мгновений тишины, и оглушающая пощечина звонким звуком разносится по кабинету. Он ударяет ее по лицу так, что голова дергается в сторону, а алый цвет зацветает на месте удара. Женщина взвизгивает, дергается, чуть не падает, но сильная рука не дает, хватая за волосы и наматывая на кулак, тянет вверх, заставляя смотреть на себя, не отрывая слезящихся глаз.       Все затихает. Яростных ударов в дверь больше нет, и Говард скалится шире, опаснее. Так, что Элеонор пробирает дрожь. Это конец. Ей никто не поможет. Неужели Маль сдался?       Женщина смеётся, всхлипывая. В уголке ее рта теплится кровь из разбитой губы, а глаза поблекли, словно вмиг все силы покинули это хрупкое тельце.       — Этот сучонок тебя не спасет, дорогая, — рычит в ее лицо мужчина, больно дергая за волосы и заставляя болезненно вытягивать шею.       О-о-о, ему нравится, что он видит перед собой: разбитые губы, порванное ночное платье, тихие всхлипы и немая мольба в этих ненавистных глазах. Это возбуждает, вселяет чувство власти и силы, а еще похоти, что бугрится под кожей. Говард облизывает губы и тянется к паху, наполняя комнату мерзким звуком расстёгивающейся ширинки брюк.       Такер-младший, сглатывая ком в горле, наконец понимает, что тарабанить в дверь что есть мочи — не выгодная, заранее проигрышная затея. Неконтролируемый гнев окончательно залепляет глаза и разум, он больше не может его сдерживать и терпеть.       В голову приходит лишь одно решение, и оно показывает, настолько Маль в отчаянье.       Моля бога о неизведанном, Такер-младший спешит в гараж — к старой машине, в бардачке которой мирно покоится Desert Eagle пятидесятого калибра. Не было ни плана, ни четких последовательных действий. Убедившись, что в магазине есть патроны, он щелчком снимает пистолет с предохранителя. И несется к злоебучей двери со всех ног. По пути назад юноша захватываеи с собой лом, чтобы вскрыть треклятый замок.       Уже по дороге назад юноша, почти мужчина, встречает перепуганного Бонта, который пытается спросить у брата, что же, черт возьми, случилось, но услышав крики матери, Маль может лишь оттолкнуть его от себя и ринуться вперед к запертой двери. Поддев ломом место, где был замок, Такер-младший со всей дури надавил на него, к чертовой матери выламывая защелку, и со второй попытки открывает злоебучую дверь с ноги.       То, что увидел юноша дальше, вызвало приступ рвоты и удушающей, всепоглощающей ярости, из-за которой Маль выпал из реальности на некоторое время. Он не мог поверить в то, что это чудовище могло сотворить такое с его матерью.       Прозвучал первый выстрел.       Не прицеливаясь, Маль стреляет и попадает в окно. Это предупредительный, ибо быстро преодолев расстояние меж ними, юноша приставляет дуло пистолета к башке своего отца.       — Я вынесу твои мозги, ни капли не сомневаясь. Отойди от нее, — рука, сжимающая пистолет, предательски подрагивает, но скорее от злости, чем от страха. Палец замирает на курке.       — Посмотрите-ка, хотя бы один сын на что-то годен. Спас мамочку, какой молодец! — Говард хохочет, натягивая штаны. — Ну давай, щенок, хватит смелости?       «Может, тебе хуй отстрелить, животное?»       Маль сжимает челюсти до скрежета зубов, дрожь усиливается, дуло «Дигла» плавно направляется в бедро Говарда.       Прозвучал второй выстрел.       Пролилась кровь, посыпались крики. Чьи — Маль не разобрал. На рефлексе он подхватывает мать под руку, и на негнущихся ногах направляется к двери. Он не бросает последнего взгляда на упавшего, рычащего им вслед проклятья отца, а спешит убраться из этого дома. Следом выбегает и Бонт, который быстро сложил два и два. Ему не надо было спрашивать брата о том, что случилось. И так все было ясно. Миссис Такер шла за сыном, дав волю на то чтобы пролить слезы. Страх и стыд разрывают ее душу на куски. Искалеченная женщина прикрывает оголенное тело, пытаясь как можно быстрее убраться из этого дома.       Подойдя к машине, Маль снимает с себя пиджак, отдав его матери. Его лицо выражает абсолютное ничего: он будто находится не здесь и не с ними. Может, до сознания все еще туго доходит то, что произошло в этом доме? В котором они еще каких-то жалких пару недель назад попивали скотч и жарили барбекю всей семьей?       Маль на автомате садит Элеонор в машину, брату лишь кивает. Сам, едва откопав последние крупицы силы, садится за руль. Отчего-то смеется, будто одержимый демоном. Сжимает кожаную оплетку и кричит, мотая головой из стороны в сторону.       — Сука! Сука! Сука! — серия ударов сыпется по приборной панели: нервы сдали. Пришло осознание.

***

      — НЕ-Е-Е-Е-ЕТ! Я НЕ ВИНОВАТ, Я НЕ ВИНОВАТ! — Люцифер кричит, стискивая простыни. Он мокрый, в холодном поту мечется в бреду, не понимая, что это мучительный сон, а не реальность. — НЕ-Е-Е-ЕТ! ПРОСТИ-И-И, ПРОШУ-У-У ТЕБЯ, ОТЕЦ!       Эванс моментально просыпается, приняв в постели сидячее положение. Секундное промедление, сонные, непонимающие глаза, и в следующий миг Дино бросается к Люциферу, понимая, что тот вновь боролся с кем-то в своем очередном одиноком кошмаре, которые мучали его еще с юношества.       — Люцифер! Люци! — Дино, как ни пытался, не мог привести его в чувства: тряс, как тряпичную куклу, пытался поднять чужую голову, оставлял пару легких пощечин на колючих щеках, щипал кожу, но Люцифер не реагировал. Он словно провалился в себя, в свое болото, что терзало его ненавистными образами.       Дино, руки которого трясутся от паники и страха, наклоняется к чужому уху и, слегка поглаживая по щекам, шепотом потихоньку выводит Денницу из пут ужасного сна, который словно сплел паук. Мягко губами касается его лица, шепчет, что все хорошо, что он тут, рядом, что не бросит, не уйдет. И от монстров всех защит.       Так что довольно скоро Люцифер очнулся, непонимающе хлопая мокрыми ресницами. А потом в каком-то отчаянии хватается за плечи Дино мертвой хваткой, не до конца осознавая, где находится. Он видит только его, Дино. Смотрит только на него, дыша тяжело и загнанно, словно марафон пробежал. И пальцами сжимал так, что на коже точно будут синяки.       — Т-ш-ш-ш, я здесь, я с тобой, — Дино садится на кровати чуть выше, мягко снимая руки со своих плеч и укладывая голову Люцифера на свои ноги, шепча, что все хорошо, что все кончилось. Только реакции нет. Словно что-то не так.       Люцифер никак не реагирует, лишь держится за грудину, пытаясь продохнуть. На ощупь он был как лед, глаза хаотично бегали, вращались в глазницах безумно, пытаясь хоть за что-то зацепиться. И это было ужасно. Только вот Дино не в первой был в этой ситуации и понимал, что Люцифера вновь сковала паническая атака. Так что самым главным было не поддаваться «настроению» Люцифера, а плавно попытаться вывести его из этого состояния.       В ночное время Люци всегда оставался со своими страхами один на один. Он постоянно испытывал стресс, постоянно загонялся по поводу и без, а также был склонен к беспокойству, тревожности. И в данном случае панические атаки — это способ тела защищаться. И хотя рядом с Дино Люцифер расслаблялся, проваливаясь в крепкий сон, но мозг воспринимал это как опасность.       — Закрой глаза, — тихо-тихо щебечет Дино. — Дыши, прислушиваясь к моему голосу. Не борись, просто слушай меня, Люци, — Эванса и самого потряхивает, но в такие моменты он вспоминает каждое сказанное Кейт слово. Она учила его справляться с такими моментами: когда Люцифер совсем беззащитен. — Тш-ш-ш, дыши, родной. Ра-а-аз, — Дино глубоко дышит вместе с ним, поглаживая по щекам, — Два-а-а, — оставляет легкий поцелуй на лбу, — Три-и-и, — чувствует, как постепенно дыхание «демона» приходит в норму, — Четыре-е-е, вот та-а-а-к, — шепчет Эванс. — П-я-я-ять, — выдыхает он и накрывает губы Люцифера своими, заставив его задержать дыхание. Погодя, Люцифер отвечает, наконец чувствуя блаженную пустоту, пришедшую на смену жуткому страху.       Через пару мгновений Дино отстраняется, не убирая ладони с щек Люцифера и действуя по наитию одаривает Люцифера улыбкой, запевая:

Твои глаза — polnalyubvi.

      — Я помню, как открыл глаза       И встретил в них тебя.       Как первый луч, как тихий звон,       Как первая гроза.       Ты словно в небесах заря,       Ты — полная луна.       Я помню лишь твои глаза,       А дальше пустота.       Эванс вновь наклоняется, целуя Люцифера в макушку не в силах удержаться. На темные волосы падает пара капель соленых слез. Люцифер улыбается, так и не открыв глаза. Слушая мелодичный голос Дино, он постепенно успокаивается, чувствуя, как расслабляются мышцы. Но осознание покоя в бедовую голову приходит не сразу — лишь через пару минут, которые, кажется, обернулись вечностью для Денницы. Страх отступил, а в сердце зародилось что-то очень теплое, согревающее. Люц сворачивается в позу эмбриона, переплетая свои пальцы с пальцами Дино.       — Сотни ночных дорог       Напомнят мне тебя.       Я в них терял свою любовь       И заново встречал.       Лишь дай мне посмотреть в последний раз       В твои глаза.       Я потерял дорогу к ним,       Я потерял себя.       И Дино плачет, запевая очередной куплет. Он не может сдержать себя, не может не выпустить те эмоции, ту гамму чувств, что переполняли его сердце.       «Демон» потихоньку проваливается в сон, сконцентрировавшись на голосе того, кто был ему очень дорог.       — И стук колес, как эшафот,       Уносит тебя вдаль.       «Я выберусь, моя любовь!» —       Тебе я вслед кричал.       Я научусь тебя любить,       Мне без тебя не жить.       Твой голос — мой ориентир,       Я сам себя казнил.       Следом вновь начинается припев, Дино понижает голос, поглаживая Люцифера свободной рукой по иссиня-черным волосам. Пара непрошеных слез скатываются по щеке, сердце замирает от каждой строчки, глаза неизменно возвращаются к умиротворенному Люциферу, прижимающемуся к Дино как единственно возможному спасению.       — Лишь дай мне посмотреть в последний раз       В твои глаза.       Я солнцем обернусь, и в них       Останусь навсегда.       Песня заканчивается, а вместе с ней заканчивается и Дино, чьи небесные глаза полны слез. Он нагибается, целуя Люцифера в лоб, вкладывая все свои чувства, все свои эмоции в этот поцелуй.       И это то, именно то, что накрывает «демона» с головой. Забота, ласка, тихий шепот в темноте, и концентрация только на мелодичном голосе и нежных касаниях. Мурашки покрывают кожу при каждой фразе, при каждой пропетой строчке, из которых он разобрал лишь часть, ведь Дино пел на русском, но отчего-то Люцифер знает: песня олицетворяет их союз. А еще то, что Эвансу с каждой строчкой было всё больнее и больнее. Однако… он уже привык к этой боли и даже готов был ее вытерпеть ради чего-то большего. И от этого Люцифер позабыл обо всех своих страхах, оказавшись в объятьях Дино. И сейчас, провалившись в сон, он успел отправить в небеса немую молитву:       «Пусть он будет счастлив, вопреки всему».

***

David O'Dowda — The World Retreats.

      Утро встретило Люцифера головной болью. Проснувшись еще на рассвете, он поспешил убраться из дома еще до того, как Дино откроет глаза. До утреннего сеанса с мисс Оушен еще пара часов, но Люцифер не хочет проводить их в компании Эванса. Ему тошно.       Вызвав «убер», он направляется на любимый пляж. Туда, где он останется один на один с воспаленным сознанием. Ему нужно было подумать, нужно было взвесить все «за» и «против». Ночная колыбельная крутится в его голове, вызывая блаженную улыбку, но стоило лишь вспомнить секс, поцелуи, как улыбка тут же бесследно исчезает.       Может, если Дино так отчаянно к нему рвётся, то стоит позволить ему это? Возможно, стоило все-таки рискнуть? Люцифер и сам же от этого выиграет. Хотя… как посмотреть. Его тошнит от контроля, тошнит от того, как порой Дино смотрел на него. И Люциферу не хотелось бы разрушать то, что он видел в этих небесных глазах: надежду на лучшее, больную любовь, бушующую страсть и неземную нежность одновременно. В этих голубых глазах был собран такой калейдоскоп чувств, что «демону» было не по себе от того, что именно он являлся «автором» этих чувств. И, блядь, от этого было еще хуже. Ведь всегда проще и привычнее справляться с ненавистью, чем с любовью. И кипи в бездонных озерах ненависть или равнодушие, Люциферу было бы во сто крат проще, лучше. Он привык к этим чувствам.       Психические болезни — это как тюрьма для тех, кто ничего не сделал. Вот и маленький Люцифер — не был виновен. Он просто хотел любви от матери, просто хотел, чтобы его папа был жив, хотел пригреться, казалось бы, в самом родном месте — на груди у Кассандры. Хотел, чтобы им гордились, любили, поддерживали. Однако вместо этого получил побои, изнасилования и оказался заперт в собственном сознании, оставшись абсолютно один.       Блядь. О чем сегодня стоит поведать мисс Оушен? С чего начать? Или, может, просто стоило открыться ей, пустив все на самотек? Вероятно, он так и сделает. Сил нет что-либо решать, ему одиноко, ему до тошноты противно. И Дино не должен быть в этом виноват, он не заслуживает и никогда не заслуживал того, что творит с ним Люцифер. И Эванс запутался. Верит только в то, что может быть по-настоящему счастливым лишь с Люцифером.       И это была заранее проигрышная игра.       Человек должен быть счастлив в одиночку, не должен ни от кого зависеть, но как бы Дино ни пытался, он не мог отказаться от чувств, что постепенно его убивают. Так что же должен был сделать Люцифер, чтобы эта больная любовь наконец-то отпала, как мертвый придаток? Что он должен был сделать, чтобы освободить Дино от себя? Хотя мечтает Эванс совершенно не об этом.       Если бы Люцифер знал обо всех его мыслях, знал бы о том, как Дино отчаянно хочет к нему прикоснуться, как хочет увидеть в глазах «демона» теплящуюся любовь, то может ему было бы и проще разобраться со своими мыслями и чувствами. Но, к сожалению, он лишен такой возможности. Остается только смотреть на рассвет, перебирая пальцами влажный песок, и думать, думать, думать.       «Да как это, блядь, получается… Я не должен был целовать его, он не должен был… — мысль обрывается, Люцифер мотает головой из стороны в сторону, чтобы переключить надоедливую пластинку, и закуривает вторую сигарету подряд. — Сука-а-а, как же я устал. Почему я просто не могу быть нормальным? Счастливым?»       Он готов был скитаться по городу, лишь бы не возвращаться в квартиру, где спал ничего не подозревающий Дино. Это ведь происходило не в первый раз. Эванс, просыпаясь, надеется на то, что все изменится, что Люцифер провел ночь с ним не импульсивно решив, что это хорошая идея, а просто потому, что захотел. Но…нет.       Снова нет.       Снова Люцифер поддался какому-то животному, туманному порыву, навеянному ПРЛ, судьбой, характером, но только не желанием. А может, именно им, но Денница до последнего будет это отрицать, заставляя Дино жрать битое стекло, будет манипулировать, отталкивать. Делать все, что диктуют ему бесы в голове. До тех пор, пока он не послушает сердце.

***

      — Здравствуй, Люцифер. О чем ты хотел бы поговорить сегодня? — Мисселина устраивается в кресле напротив «демона», закинув ногу на ногу. Не изменяя себе, держит в руках блокнот и ручку.       — Понятия не имею, с чего начать, — утренняя прогулка помогла ему расслабиться и прояснить мысли.       — Как ты себя чувствуешь?       — Вы имеете в виду в общем или только то, что касается ПРЛ? — он угрюмо хмыкает, мотнув головой. — Мне не хотелось спрыгнуть с крыши или занюхнуть кокоса почти, если вы об этом, но что-то необъяснимое я все-таки сделал и продолжаю наступать на одни те же грабли.       — Поделишься поподробнее?       — Если бы я знал, как это объяснить.       — Просто говори, не задумывайся, — мисс Оушен сделала в блокноте помарки, оценив общее состояние Люцифера.       Он был расслабленным, шел на контакт и не пытался увиливать от ответов. Хотя еще рано судить, прием ведь только начался, и все может измениться в считанные минуты.       — Я всегда считал себя гетеро, ибо любая мысль о парне в качестве партнера вызывала у меня рвотные позывы или даже злость. Но я уже дважды или трижды рухнул в постель к своему… другу? Ночью мне плевать, я действую так, как хочу. Утром хочется сквозь землю провалиться, противно смотреть на себя в зеркало.       — А ты задумывался о причине такого поведения?       Мисселина понимает, что в этом случае сработала масса факторов: Кассандра и ее полное безразличие к собственному сыну. Дэвид и его насилие по отношению к Люциферу. А еще и его собственное «я», которое теперь боязно относится к привязанности и отношениям. (Спасибо Уокер.) Все это пластами накладывается друг на друга и разом обрушивается на плечи Люцифера. Он не понимает новых чувств, тем более к парню. Неизвестное диктует ему что делать, а что нет.       — Возможно, я списал бы это на «любознательность». Жажду нового опыта, но вчера ночью я четко понимал, что получу и что почувствую.       — Ты хотел почувствовать то, что вызывает в тебе этот парень?       — Думаю, да. Но все куда сложнее, чем кажется.       — В чем именно ты ощущаешь эту «сложность»?       — Он не просто парень. Он мой самый близкий человек. Мы постоянно вместе, или это ощущение, что я просто не могу от него убежать… — Люцифер глубоко вздыхает, невольно вспоминая все касания, шепот, танцы и поцелуи. — Я боюсь привязаться к нему именно как к партнеру, но стоит мне «отпустить тормоза», как все само по себе происходит.       — Так ты боишься своей ориентации или того, что боишься навредить ему, поэтому и не принимаешь?       — Скорее я боюсь разрушить все, к чему мы шли годами, — Люцифер ухмыляется. — Я люблю конкретно одного человека, остальные мне и даром не сдались, — отвечая на вопрос, он имеет в виду, что другие особи мужского пола его так и не привлекают, а вот Эванс — очень даже.       — Спроси себя: «Что может случиться такого ужасного, если моя ориентация вот такая?»       Люцифер задумался. А действительно, что может случиться? Они живут не в девятнадцатом веке, Кейт и Фенцио примут его таким, какой он есть. Дино и вовсе лопнет от счастья. С другой стороны, а что, если он не справится? Что, если Дино Эванс не тот человек, с которым ему суждено провести всю жизнь? Но…       — Но это будет потом… — тихо отвечает он самому себе, — Думаю, вы правы.       — Это все защитные механизмы твоего сознания. Бывает, что сильные эмоции вытесняют, словно таран, страх, позволяя неосознанно сделать то, что диктует подсознание. Проще говоря, когда ты спокоен, ты пытаешься избавиться от новых чувств, закрываешься, а когда что-то происходит, ты действуешь так, как хочешь этого где-то в глубине души. Что-нибудь изменилось в последнее время?       — Панические атаки снова появились. За прошедшую ночь их было две.       — Как ты справился?       — Хреново, по правде говоря, — Люцифер снова ухмыляется и, почесав нос, отвечает: — Но он успокоил меня, не задумываясь, просто взял и сделал. Спел мне колыбельную, заставив глубоко дышать. Вскоре я заснул у него на коленях, чувствуя себя как на облаке.       Мисселина улыбнулась: некий «он» действует на Люцифера как успокоительное. Отсюда и усилившиеся панические атаки. Сам он расслабляется, а вот мозг — нет. И когда становится слишком «хорошо», мозг и посылает сигналы, проверяя своего хозяина на крепость нервов. Тут действительно не все так просто.       — Кроме панических атак, было еще что-то? Назначенное лечение действует?       — Я стал спокойнее, почти не тянет на алкоголь и наркотики. Стало легче, но беспокоит чувство.       — Какое?       — Будто все, что мы пережили — только начало.

***

      Люцифер выходит с приема с чётким осознанием, что хочет сделать. Он открылся, и ему стало легче. Пустота сменилась на легкость и простор. Ему будто дышать стало легче, да и думать тоже. Все-таки он рад, что поддался Кейт, и его грешную задницу запихали в центр психической помощи. Порой это нужно всем нам.       «Я скоро приеду. Вместе пойдем в универ, а потом сходим куда-нибудь вечером, ок?» — Люцифер, улыбаясь, отправил СМС Эвансу.        «Миссис Элеонор отменила пары. Я схожу на тренировку, а ты больше не пропустишь ни одного дня!» — моментально отвечает Дино.       «Я случайно не Кейт написал? Вырубай мамочку, Эванс».       «Может, тогда ты врубишь папочку?» — пишет Дино, добавив «заигрывающий» смайл.       «Боже, какой ужас», — Люцифер закатывает глаза, усмехаясь, следом летит еще одна: «Продолжай».       «Сделаю нам завтрак, папочка. Вознаградишь?»       «По заднице ремнем точно получишь».       Дино ликовал. Неужели все получилось? Он десять раз перепроверил, точно ли он общается с Люцифером. Даже через СМС прослеживалось его приподнятое, игривое настроение. Потянувшись в кровати, он пошел в ванную, и даже разбитое зеркало его не шокировало. Да, всколыхнуло что-то в душе, но тут же забылось, ведь… Боже, это было прекрасно и чудесно! В животе бабочки порхали, а широкая улыбка не сходила с лица. В голове Дино прокручивал их будущее, совместные завтраки, шумные от стонов ночи, крепкие объятья и разговоры по душам за бутылкой пива и каким-то дебильным сериалом на фоне. И он молился, чтобы Город Греха отпустил поводья, чтобы они смогли продохнуть, пожить и по-настоящему задышать друг другом, не оглядываясь на прошлое дерьмо.       — Ма, привет, — лыбится Люци в трубку. — Как у вас дела?       — Здравствуй, сына, — улыбается в ответ Кейт, сразу заметив про себя бодрый голос Люцифера. — У нас все хорошо, завтра отец возвращается из командировки, думала, съездим в горы или на Венис-Бич. Как ты на это смотришь?       — Думаю, это огонь-идея. Дино нравится этот пляж, или заедем в Обсерваторию Гриффита, он тогда умрет от радости, — отвечает Люци, пытаясь найти в кармане пачку сигарет.       — Я думаю, как только вы закончите обучение, рванем куда-нибудь подальше. В Россию, например.       — А почему нет? Я за.       — Как ты себя чувствуешь?       — Все хорошо.       — Чем планируете заниматься?       — «Хочу попробовать трахнуть его, находясь в сознании, а потом и фильмец глянуть можно», — но он не озвучивает этого, а говорит: — Дино на тренировку, я на занятия. Вечером договорились сходить куда-нибудь.       — Деньги нужны?       — У меня есть, не переживай.       — Звони мне почаще, пожалуйста. Иначе я буду заезжать к вам каждый день!       — Хорошо, хорошо! Только не угрожай! — смеется Денница, закуривая папиросу.       — Ты снова куришь? — Кейт слышала звук зажигалки и тяжелый выдох сына, отчего и сделала вывод. Эта привычка ей никогда не нравилась, но она знала, что так он успокаивается.       — Ну что ты, мам. Как бы я посмел, — театрально закатывает глаза Люцифер, затягиваясь поглубже.       — Я откушу тебе губы, зараза, — шипит Кейт.       — Парень, у тебя не будет сигареты случайно? — окрикивает Люцифера мужской голос.       Он оборачивается и застывает, наполовину скуренная сигарета выскальзывает из пальцев. С лица моментально слетает лучезарная улыбка, губы превращаются в тонкую линию, его шок и настороженность выдают резко очерченные скулы. И в миг солнечный Лос-Анджелес погрузился во мрак.       Послышался удар, а следом крики и маты, отчего Кейт вздрагивает.       — ЛЮЦИФЕР! ЛЮЦИФЕР! — кричит она, не понимая, что происходит.