Реквием

Прошло чуть больше недели. Оптимус отсчитывал дни по приглушённым миганиям системы энергоснабжения камеры. Его тело, закованное в магнитные оковы, едва держалось вместе после постоянных “допросов”.  Личная тюрьма десептиконов, созданная, чтобы сломить даже самых стойких. Каждый раз, приходя в сознание, он находил утешение только в одном: если Старскрим и его подручные продолжали пытаться вытянуть из него информацию, значит, остальные успели спрятаться. Это давало Оптимусу силы сопротивляться, даже если его раз за разом возвращали в камеру полумёртвым. Десептиконы не добивали. Никогда. Слишком ценной была информация, которую, как они верили, он хранил. В редкие моменты сознания Оптимус вспоминал взгляд Старскрима — разъярённый, обезумевший, почти истеричный. Это воспоминание было единственным проблеском удовлетворения среди нескончаемого мрака. Воспоминания о том, как Старскрим лично рвал его разум, словно острыми когтями, погружаясь в самое ядро системы и вытягивая всё, что только можно. Однажды его выволокли из камеры и бросили на холодный металлический пол. Старскрим стоял над ним, его оптика горела ярким красным светом. — Где вы спрятали исследования о синтетическом энергоне? Отвечай! — истерично выкрикнул он, ударяя Оптимуса прямо по шлему. Голос Старскрима звенел, наполняя воздух вибрациями, которые, казалось, прожигали саму обшивку камеры. Его когтистая рука с силой вонзилась в плечо Оптимуса, раздирая металл до внутренней проводки. — Говори! Я уничтожу тебя, если потребуется, но не оставлю без ответа! Но Оптимус молчал. Его отказ подчиниться, его стойкость даже в такие моменты разжигали в Старскриме бешеную ярость. — Ты думаешь, что ты сильнее меня? Что твои жалкие принципы чего-то стоят? — он с силой надавил на рану, стараясь причинить ещё больше боли. Оптимус лишь посмотрел на него. Даже в состоянии, когда его системы были на грани полного отключения, его оптика осталась твёрдой, а выражение лица — бесстрашным. Этот взгляд заставлял Старскрима почти терять самообладание. Его голос стал визгливым, манипуляторы дрожали от напряжения. — Ты ничего не добьёшься своим молчанием! Никто не придёт за тобой! Ты умрёшь здесь, бесславно, как и все твои жалкие солдаты! Оптимус вновь молчал. И именно это молчание становилось для Старскрима унижением, которое он не мог вынести. Он в ярости пнул Оптимуса ногой в корпус, отчего тот ударился о стену камеры, а затем резко развернулся и направился к выходу. — Ты заплатишь за своё упрямство, Прайм. Ты пожалеешь, что не сдался! — бросил он через плечо, исчезая в тёмном коридоре. Оставшись один, Оптимус попытался собрать свои мысли. В голове царил хаос, системы искрили, а внутренний энергон едва циркулировал. Уже как неделю его допрашивали о синтетическом энергоне, научные исследования Рэтчета и автоботов в области синтетического энергона были одновременно их величайшим достижением и самым опасным секретом. Эта разработка могла бы решить кризис энергона, который долгие годы уничтожал обе фракции. Созданный на основе сложнейших формул и биомеханических процессов, синтетический энергон был разработан как устойчивый, мощный и восполняемый источник энергии, способный заменить традиционный энергон, добываемый с огромными потерями для ресурсов. Главным открытием стал процесс стабилизации, изобретённый Рэтчетом. Его формула позволяла избежать опасных побочных эффектов, таких как неконтролируемые выбросы энергии, взрывы или коррозионное воздействие на проводку трансформеров. Исследования велись на высочайшем уровне секретности, потому что синтетический энергон был не только источником энергии, но и потенциальным оружием массового уничтожения. Не сумев выдавить из него ни крупицы информации, посещения Старскрима резко прекратились, и это насторожило его больше чем постоянные пытки.  За это время пока он был здесь, к нему приходили только сикер и десептиконский медик Нокаут, латая после каждого допроса. По видимому он им нужен был жив и адекватно мыслящий. Десептиконы понимали, что любой отказ процессора неизменно повлечет за собой утерю информации, которая была слишком ценна, чтобы идти на такие риски.  Его держали в неведении, почти что не выпускали дальше тюремной камеры и приносили скудную порцию энергона раз в день. Он был прикован к стене электромагнитными цепями, которые каждый раз били его огромным количеством тока не давая шанса освободиться. Они лишили его информации. Каждый раз, когда Оптимус включал свои повреждённые сенсоры, он сталкивался с той же пустотой. Никаких звуков извне, никаких сигналов, которые могли бы подсказать, где он находится. Интерфейс был ослеплён: внутренние системы анализа были намеренно повреждены, лишая его возможности определить своё местоположение или даже хронологию. Его процессоры медленно, но верно начинали выжигаться от этой неопределённости.  По прошествии трёх дней, когда он остался в камере абсолютно один, мысли  от которых его постоянно отвлекали пытки – возвращались с новой силой.  Воспоминания о том дне преследовали Оптимуса Прайма, словно запечатлённые на его внутреннем дисплее в бесконечном повторе. Они жгли его Искру, пронзая процессоры раз за разом, оставляя в сознании только боль, которая, казалось, уже не станет слабее. Он чувствовал себя самым большим предателем. После прибытия на Землю, Сэм был первым человеком, которого они встретили и который никогда от них не отворачивался. И за эту преданность он поплатился собственной жизнью.  Одна мысль пронзила его процессор как молния. В тот день он был слишком слаб, чтобы разглядеть что либо и нормально соображать, но он не видел Микаэлы. Ни живой, ни мертвой. Её попросту не было, значит ли это, что она сумела скрыться и спастись? Он очень на это надеялся.  *** Гул тяжёлых шагов раздавался по мрачному коридору, выстроенному из чёрного металла, излучающего холод, пронизывающий даже Искру. Оптимуса тащили двое — Брэйкдаун и неизвестный рядовой, их руки крепко сжимали повреждённые конечности автобота, а его корпус оставлял на полу след из энергона. Каждое движение причиняло боль, но Прайм молчал. Он думал, что они направляются к Мегатрону, всё таки тот ни разу не приходил к нему за время заключения, будто бы его вовсе не волновало, что в одной из его темниц находится извечный враг. Когда массивные двери распахнулись, Оптимуса бросили на пол в просторном зале. Здесь всё будто дышало древностью и зловещей мощью: колонны, похожие на когти, уходили в темноту потолка, а воздух был густым, как жидкий энергон. В центре комнаты возвышался трон из шипов и обломков других трансформеров, будто трофеи поверженных. На троне сидел он — Падший. Не Мегатрон.  Его присутствие захватывало пространство, подавляло, словно силой гравитации. Его оптика, мерцающая кровавым светом, смотрела на Оптимуса с презрением, но и с чем-то похожим на интерес. Его длинные, изящные манипуляторы лежали на подлокотниках трона, и даже в этой позе он выглядел угрожающе. Металлический голос, в котором звучали шипение и гул, раздался, разрезая тишину: — Оптимус Прайм. Наконец-то. — Падший произнёс его имя медленно, будто смакуя каждую букву, как яд, который он готовился выплеснуть. Оптимус поднял голову, его оптика, тусклая от повреждений, встретилась с глазами лидера десептиконов. — Ты всегда был упрямым. Это твоё слабое место, — продолжил Падший, не вставая с трона. — Ты сражаешься, даже когда вся логика и здравый смысл подсказывают, что бой проигран. Это утомляет. Его голос был обманчиво мягким, почти учтивым, но под этой вуалью скрывалась стальная угроза. — Что ты хочешь? — произнёс Оптимус хриплым голосом. Падший наклонил голову, как хищник, рассматривающий свою добычу. — Совсем немного.  — Его голос зашипел, словно высоковольтный ток. — Твоё сознание, твои секреты, твою Искру. Но больше всего, Оптимус, я хочу, чтобы ты признал своё поражение. Он поднялся с трона с грацией хищника, его высокий силуэт был угрожающим, а шаги, медленные и тяжёлые, отдавались эхом по залу. — Ты думаешь, что я здесь, чтобы уничтожить тебя? Нет, Прайм. Это было бы слишком… банально. — Его голос стал ледяным. — Я хочу, чтобы ты почувствовал, как твоя миссия, твоя вера, твоя сущность — всё, что делает тебя тобой — рухнули. Я хочу, чтобы ты увидел, как твой народ исчезнет, как пламя угасает в бесконечной тьме. Оптимус смотрел на него, не показывая страха. — Ты никогда не победишь, Падший. Истинный лидер никогда не поддастся твоему злу. Падший остановился перед ним, его лицо, изогнутое в подобии жуткой ухмылки, наклонилось ближе. — Истинный лидер? Как трогательно. Ты говоришь о себе, Прайм? О том, кто потерял всё? Кто не смог защитить своих солдат, своих друзей, даже своего маленького человеческого питомца? Даже Мегатрон, который был слишком самоуверенный – пал перед моим величием.  Каждое слово было как удар. Имя Сэма, произнесённое с таким презрением, пронзило Оптимуса сильнее, чем любое оружие. — О, я вижу, это задело. — Падший расправил манипуляторы, будто приветствуя боль, которую он причинил. — Не волнуйся. Твоя участь станет легендой, но не как великого лидера, а как символа того, как далеко может пасть величие. Зал наполнился его гулким смехом — низким, раздирающим воздух. Оптимус, истощённый и израненный, сжал кулаки. Даже сейчас он не позволит сломить себя. Падший видел это. И это его раздражало. — Заберите его обратно, — приказал он холодно, отвернувшись. — Шоквейв уже вернулся, передайте ему, что Прайм в его распоряжении.  Солдаты вновь подняли Оптимуса, утаскивая его прочь. Последним, что он услышал, был насмешливый голос Падшего, эхом раздающийся в пустоте: — Ни тебя, ни твоей наивной веры не останется. Только пепел. После неприятной, но определенно информационной встречи, у Оптимуса появилась пища для анализа. Итак: правит теперь Падший, это усложняло и одновременно упрощало задачу. Его стратегия ведения войны и цели были новыми для автоботов, что будут забирать дополнительное время и ресурсы на развитие нового плана. Плюс в том, что Оптимус как никто другой знал, что Падший хоть сильный, но чрезмерно уверен в своей неуязвимости. Он ослеплен яростью и лишен любых других эмоций, кроме холодной жестокости. Для него никто и ничто не имеет значения, кроме него самого. Другие механоиды для него не больше чем преграда, которую можно тут же уничтожить или средство достижения цели, которое можно использовать. И если он все ещё активен, значит тому что-то от него нужно. Хотел бы сделать военным трофеем, убил бы и повесил при главных вратах Эребуса – крепость Падшего, где он был уверен они сейчас находились.  В том зале, он впервые за эти недели услышал о Мегатроне. Падший сказал, что Мегатрон пал перед ним. Поверить в то, что Мегатрон так просто и учтиво уступил своё место другому – было сродни сказки. Значит ли это, что Падший… убил его? Вполне вероятно, ведь это прямая угроза власти, но, Оптимус точно видел тогда Мегатрона перед тем как вырубиться. Он не верил, что это была лишь оптическая иллюзия, уж слишком реалистично выглядел взгляд врага.  Чёрт возьми, здесь было что-то не так и ему нужно это выяснить.  *** На этот раз его поволокли не в темницу, они шли будто бы через нескончаемые темные коридоры без единой живой Искры. Попытки запомнить путь провалилась как только он понял, что в этой крепости все коридоры идентичны, наверняка, чтобы запутать не только врагов, но и своих же.  — Куда мы направляемся? — в ответ тишина. Он знал, что те не ответят, но попробовать стоило.  Пройдя ещё некоторое время – впереди впервые показались небольшие механичные врата, к которым они и направлялись.  Двери комнаты открылись с резким шипением, обнажая лабораторию, наполненную холодным, стерильным светом. В воздухе витал запах прожжённого металла и энергона, смешанный с чем-то трудноуловимо химическим. Оптимус, измученный и обессиленный, не сопротивлялся, когда его грубо швырнули на пол. Ну что за ублюдки.  — Хватит, — раздался глубокий, ровный голос. — Вы здесь не палачи, а стражи порядка. Не забывайте этого. Шоквейв стоял в центре комнаты, высоко над происходящим, как неподвижная статуя. Его единственный глаз светился мягким, но всё равно каким-то зловещим светом. Несмотря на репутацию безжалостного учёного, в его присутствии не было типичного для десептиконов садизма. Это было нечто другое — холодный прагматизм и абсолютная уверенность в своей логике. — Вы свободны, — он кивнул стражам, которые неохотно ушли, бросив короткие взгляды на своего пленника. Шоквейв медленно приблизился к Оптимусу. Он склонился над ним, изучая его израненное тело с чем-то похожим на научный интерес, лишённый эмоций. — Ты выглядишь… хуже, чем я ожидал, Прайм. Даже в плену десептиконов от тебя ожидали большей стойкости. — Шоквейв, Матрица Лидерства… — Оптимус не успел окончить, как его вокалайзер заискрил. — Не утруждай себя, — отозвался учёный, отворачиваясь и подходя к консоли. — У тебя нет необходимости оправдываться передо мной. Я здесь не для того, чтобы судить. Шоквейв начал настраивать свои инструменты, и в его движениях читалась методичность. Он не выглядел как палач, скорее как хирург, готовящийся к сложной операции. — Зачем я здесь? Что Падшему от меня надо? — голос Оптимуса был хриплым, но твёрдым. Он попытался медленно подняться, но сервоприводы его плохо слушали. — Ты… думаешь, что я помогу тебе? — Ему все же удалось встать опираясь о стену. Шоквейв повернулся к нему, сложив манипуляторы за спиной. — В этом вопросе не идёт речь о твоём согласии. Не заблуждайся: я сделаю всё необходимое, чтобы достичь своих целей. Однако я не стремлюсь унижать тебя, как это сделали бы другие. Я ценю знание, а не боль. Оптимус молчал, изучая выражение его лица, которого по сути не было. Всё же, казалось, в словах Шоквейва была доля искренности. — Тебе лучше самостоятельно лечь на платформу. — Видимо Шоквейв не собирался отвечать на его вопросы, но он был первым из десептиконов, кто шел с ним на контакт и если посодействовать ему, то возможно удастся выведать ещё больше. Тем более Оптимус понял, что уничтожать его в ближайшее время никто не собирается.  Медленно дойдя до платформы он свалился на неё. Шоквейв подошел к своему пленнику с методичностью учёного, а не солдата. В его движениях не было ни агрессии, ни жалости — только холодная точность.  — Я сделаю диагностику. Это займёт немного времени, — произнёс Шоквейв, его голос был ровным, без намёка на эмоции. Он активировал несколько плазменных инструментов на панели рядом с собой. Оттуда появились тонкие манипуляторы, которые начали сканировать корпус Оптимуса.  — Повреждения значительны, но ты удивительно стабилен для состояния, в котором тебя доставили, — отметил Шоквейв, его голос звучал скорее как комментарий к научному отчёту, чем как издёвка. Сканеры излучали мягкое голубое свечение, перемещаясь вдоль брони Оптимуса. Они фиксировали каждую трещину, каждый повреждённый компонент, каждый сбой в системах. Шоквейв не торопился. Его движения были почти гипнотизирующими, как будто он проводил тщательный анализ не трансформера, а древнего артефакта. — Твоя центральная искровая камера повреждена, но её активность выше нормы. Интересно, это аномалия или особенность всех Праймов? — Он говорил вслух, словно искал ответы не у Оптимуса, а у самого себя. Когда одна из диагностических лапок задела чувствительный участок на груди, Оптимус сдержанно зашипел. Шоквейв заметил реакцию, но не остановился, только немного скорректировал манипуляции. — Боль — это всего лишь сигнал. Ты можешь её игнорировать, если достаточно сосредоточишься. — Если ты хочешь вызвать во мне сочувствие, то напрасно тратишь время, — прорычал Оптимус, его голос звучал глухо из-за повреждённых систем вокалайзера. — Сочувствие? — Шоквейв слегка наклонил голову, его единственный глаз опять вспыхнул мягким светом. Оптимус подумал, что возможно это единственный способ, по которому можно определить в каком «настроении» сейчас ученый. — Это не входит в мой функционал. Моё задание — анализ. Оценка. И, если потребуется, исправление.  Он активировал ещё один инструмент — тонкий, как игла, луч энергии, который направился прямо к искровой камере Оптимуса. Оптимус ощутил резкий укол, как будто невидимый коготь проник глубоко внутрь его систем. — Ты удивляешь меня, Прайм, — продолжил Шоквейв. — Даже в таком состоянии твоя искра сопротивляется. Это нечто уникальное.  Когда диагностика завершилась, Шоквейв убрал манипуляторы и отключил инструменты. — Твоя структура стабилизирована, но я не буду вмешиваться слишком глубоко. Падший хочет видеть тебя в сознании. Его интересуют твои знания, не твоё состояние.  Не успев открыть рот, Оптимус увидел как его манипуляторы, сервоприводы и корпус надежно фиксируют металические захваты. Они светились глухим красным светом, напоминая о том, что любая попытка вырваться закончится активацией разрядов. — Какого черта, Шоквейв? — вокалайзер Оптимуса пылал от злости. Шоквейв не ответил, вместо этого подошёл к платформе и включил на своём запястье механизм, который привёл в движение длинный тонкий кабель. Кончик кабеля засветился мягким голубым свечением — на нём были символы Кибертрона, искривлённые, но всё ещё знакомые. — Это не больно. По крайней мере, физически, — спокойно сказал Шоквейв, подключая кабель к порту на голове Оптимуса. Прайм с трудом успел увидеть вспышку света, как будто кто-то резко активировал звезду у него в черепе, а затем его сознание провалилось в пустоту. *** Когда Оптимус очнулся, комната была другой. Всё ещё лаборатория, но теперь в центре её внимания был не он, а две фигуры. Одна — Шоквейв, сосредоточенно изучающий свои мониторы, и другая — Падший, возвышающийся рядом, словно монумент. Его силуэт был чётким и резким, как угроза, а голос, когда он заговорил, заполнил комнату. — Итак, великий Прайм. Мы снова встретились, — сказал Падший, его слова звучали как издевательство, даже если в них не было насмешки. — Лучше убей меня сейчас, если надеешься получить то, что ищешь, — ответил Оптимус, стараясь звучать уверенно.  Падший не ответил, только сделал жест в сторону Шоквейва. Тот поднял голову от своих приборов и обернулся к ним. — Я нашёл интересный блок в твоей памяти, Прайм, — заговорил Шоквейв, его голос оставался лишённым эмоций. — Кто бы ни разработал его, сделал это с искусной точностью. Оптимус ничего не ответил, но его оптика вспыхнула, выдавая напряжение. — Это был Рэтчет, верно? — продолжил Шоквейв, словно не ожидая подтверждения. — Он создал структуру, которая не позволяет никому, кроме тебя, получить доступ к этим данным. В частности, к информации о синтетическом энергоне.  — Ты тратишь своё время, Шоквейв, — прорычал Оптимус. — Ты ничего не узнаешь. — О, я уже узнал достаточно, — сухо заметил Шоквейв, подходя ближе. — Ты знаешь о синтетическом энергоне. Твоя память не повреждена, но каждый раз, когда я пытаюсь извлечь эти данные, твой разум блокирует их автоматически. Он сделал паузу, давая Оптимусу осмыслить услышанное. — Единственный способ получить информацию — это чтобы ты сам добровольно рассказал о ней, — заключил Шоквейв. Падший, который до этого молчал, шагнул вперёд, его массивная тень окутала платформу, на которой лежал Оптимус. — Значит, всё сводится к выбору, — произнёс он, его голос был одновременно мягким и угрожающим. — Либо ты рассказываешь всё, что знаешь, либо мы будем вытягивать это из тебя… с помощью боли. Снова. И снова. — Это не сработает, — произнёс он ровным, холодным тоном. — Любое физическое воздействие на Прайма, особенно в его состоянии, увеличивает риск повреждения его памяти. Любая ошибка — и информация может быть утеряна безвозвратно. Падший обернулся к Шоквейву, его пылающий взгляд был полон скрытого раздражения, но учёный остался невозмутимым. — Ты хочешь сказать, что мы должны оставить его в покое? — с сарказмом протянул Падший, его металлический голос звенел от едва сдерживаемой ярости. — Нет, мой повелитель, — спокойно ответил Шоквейв, — но метод грубой силы в данном случае контрпродуктивен. Его разум защищён так, что только его сознательная воля может снять этот барьер. Повторяющиеся повреждения лишь усложнят задачу. Падший замер, словно обдумывая слова Шоквейва. Затем он вновь обратил взгляд на Оптимуса, чей корпус всё ещё был прикован к платформе. — Значит, ты предлагаешь, чтобы он сам отдал нам это, — заключил Падший, его голос наполнился зловещим любопытством. — Именно так, — подтвердил Шоквейв, приближаясь к Оптимусу. — Воля Прайма сильна, но она не бесконечна. Систематическое воздействие, давление… и время — это всё, что нужно. Падший стоял в тишине ещё мгновение, затем коротко кивнул. — Убедительно, Шоквейв. Продолжай работать над этим. Но помни, — он наклонился ближе к учёному, — мне нужна эта информация немедленно. Не потеряй её. Ты знаешь, время на исходе.  Шоквейв коротко кивнул и вернулся к своим приборам, а Падший развернулся и величественно удалился, оставив Оптимуса вновь один на один с холодной, бесстрастной фигурой учёного. Оптимус погрузился в раздумья. Если Рэтчет и правда сделал это с его процессором, то это невероятно умно. Враги не смогут достать нужную информацию без явного согласия носителя. А уж в том, что он ничего им не расскажет, он не сомневался.  Падший сказал, что время на исходе. Зачем ему так срочно понадобилась формула синтетического энергона?  — Население этой планеты имеет такой метод, называемый «кнутом и пряником». Я думаю это логично. — голос Шоквейва был тихим и ровным, весь его настрой выглядел так, как будто ему в процессор пришла гениальная мысль. — Ты водился с ними, уверен слышал об этом. Прайм, как ты считаешь… может в работе с тобой нам стоит перейти с кнута на пряник?  Все существа в этой Вселенной склонны к привыканию к хорошему. И к потере бдительности.  Эти слова из вокалайзера Шоквейва звучали так же как и другие. Бесстрастно.  Но почему-то именно от них он услышал наибольшую угрозу.