Смертельная близость

Эндрю

Эндрю вспоминал свою первую встречу с этой странной парой — Натаниэлем и Норрисом. Тогда их образы складывались для него в совершенно разные картины. Натаниэль — дерзкий, самоуверенный, с непроницаемой маской обаяния, будто скрывающий за ней что-то зловещее. Норрис — напротив, застенчивый, будто вечно находящийся в тени более яркого друга. Именно этот контраст заставил офицера сразу сосредоточиться на Натаниэле, посчитав его куда более опасным. И именно он стал тогда главным объектом подозрений, особенно когда улики, пусть и косвенные, начали складываться против него. Но что касается Спарклера, то он почти с самого начала выглядел иначе. Тихий, скромный и немного замкнутый, Норрис, казалось, хотел раствориться в воздухе, лишь бы не привлекать к себе лишнего внимания. Эндрю сразу отметил, что такой человек не подходит на роль убийцы. У Норриса просто не хватало бы смелости или холодного расчета для совершения подобного. Конечно, был эпизод с отравлением Кевина, который добавил кучу вопросов и сомнений. Но когда блондин вспомнил тот день, он был уверен, что эмоции Норриса, его замешательство и растерянность не могли быть сыграны. Это была неподдельная паника. Если бы Норрис хотел что-то скрыть, он мог бы повести себя иначе. Но вместо этого он выглядел как человек, который оказался в центре событий, которых даже не понимает до конца. Возможно, его подставили. Или, в крайнем случае, он стал невольным участником какой-то чужой игры. Эндрю не исключал и того, что у парня просто сильный характерный талант к актерству, но это было маловероятно. Сейчас, наблюдая за этими двумя, он видел, как время постепенно раскрывало их истинные черты. Веснински по-прежнему оставался остроумным и язвительным, но уже не выглядел человеком, скрывающим злодеяние. Скорее, его дерзость была защитным механизмом — попыткой сохранять уверенность в себе, несмотря на жесткие условия жизни в Эверморе. Спарклер, напротив, вообще не изменился. Он все еще был скромным, молчаливым и, казалось, предпочитал держаться в стороне от всего, что касалось конфликтов или давления. Его тишина не выглядела угрожающей. Она скорее напоминала о внутренней борьбе — человек, который не может найти своего места и часто чувствует себя лишним. Эндрю не раз ловил себя на мысли, что не может представить Норриса убийцей. Если бы парень действительно совершил что-то ужасное, это бы непременно проявилось в его поведении, в жестах или взгляде. Но ничего такого не было. Вместо этого он выглядел как человек, которого сломили обстоятельства, или как пешка в чьей-то игре. И именно это заставляло офицера быть особенно внимательным к нему. Ведь если Норрис и был причастен, то, скорее всего, по незнанию или из-за давления. Миньярд не исключал, что именно через таких, как Норрис, он сможет докопаться до истины. Иногда самые тихие и незаметные люди оказываются ключевыми в разгадке головоломки. Но для этого нужно было не давить на него, а попытаться раскрыть его с помощью доверия. И, возможно, именно сейчас, на этом этапе, у Эндрю появилась такая возможность. Эндрю невольно отметил еще одну деталь, которая упорно не давала ему покоя: сходство между Саймоном и Норрисом. Конечно, внешне они были абсолютно разными. Саймон с его немного грубоватыми чертами лица, напряженным взглядом и более жесткой манерой двигаться, явно производил совсем другое впечатление, чем тихий и почти незаметный Норрис. Но вот в их поведении и стиле общения было что-то общее, что заставляло задуматься. Эти двое словно были вылеплены из одной формы. Они говорили сдержанно, будто каждое слово требовало усилия, и оба избегали прямого зрительного контакта, будто боялись, что в глазах собеседника прочтут их слабость. Даже жесты, которые они использовали, были похожи — простые, минималистичные. Офицер-следователь видел этот одинаковый почерк. Либер был немного резче, а Спарклер мягче, но это были две стороны одной монеты. Миньярд вспомнил свои разговоры с Саймоном в тюрьме. Тот вел себя так же, как Норрис на первом допросе: осторожный, будто на грани паники, но при этом не теряющий своего защитного барьера. И эта осторожность вызывала у Эндрю вопросы. Сходство было настолько очевидным, что он начал размышлять, не повлияло ли на них что-то общее. Возможно, это было связано с системой Эвермора, с их общими тренировками или с каким-то событием из их прошлого. Или же это просто защитный механизм — способ выжить в условиях, где слабость или неправильное слово могли обернуться против тебя. Эндрю старался отсеивать эмоции и оставаться объективным, но что-то в этой схожести не давало покоя. Могло ли это означать, что они в чем-то связаны на более глубоком уровне? Или же это просто случайное совпадение, которое обманывало его интуицию? Как ни крути, но этот факт нельзя было игнорировать. И чем больше Эндрю размышлял, тем яснее ему становилось, что ответы, которые он ищет, могут быть связаны не только с действиями этих людей, но и с тем, кем они были на самом деле. Миньярд внимательно следил за Норрисом, когда тот начал отвечать на его вопросы. В его голосе звучала неловкость, как будто каждое слово давалось с трудом, но с каждым новым предложением офицер чувствовал, что его гипотезы начинают подтверждаться. — Вы были друзьями с Саймоном? – спросил Эндрю, взгляд его был сосредоточен на дороге, но мысли уже начали скользить в сторону этого необычного признания. Он знал, что откровения в таких ситуациях — это всегда ключевые моменты. Задал вопрос, зная, что Спарклеру не будет легко отвечать. Норрис замялся, его рука поднялась к затылку, что выглядело как типичный жест, когда человек пытается сгладить неловкость. В его глазах была видна растерянность, но и готовность говорить. Он нервно почесал затылок, словно ища подходящие слова, которые бы не вывели его на какое-то нежелательное откровение. После паузы, которую Эндрю заметил, парень наконец выдавил: — Ну вообще… эм… мы с Саймоном когда-то были… парой. Это было сказано как будто с облегчением, но также с ноткой невысказанной грусти, как если бы Норрис наконец освободился от какого-то бремени, которым был обременен всё это время. Слова прозвучали неожиданно, особенно в контексте их прошлых разговоров, когда Саймон старался скрывать подробности личной жизни. Эндрю внимательно следил за реакцией Норриса, чувствуя, как его мысли начинают собираться в более четкую картину. Итак, отношения… Почему Саймон скрывал это? Пара. Это слово продолжало звучать в его голове. Миньярд знал, что это могло быть что-то большее, чем просто слово. Это могло многое объяснить в их поведении — особенно в том, как Саймон всегда старался сохранить дистанцию от окружающих, как будто пряча что-то важное. Возможно, именно из-за этого он был так скрытен. — Как давно это было? – Эндрю решил продолжить допрос, понимая, что Норрис не врет, но что-то важное, возможно, всё ещё не было сказано. — Года два назад, может чуть больше.. – Норрис ответил с неохотой, но не сдерживал своих слов. Когда он сказал «чуть больше», Эндрю понял, что это не было чем-то давним, что-то все еще оставалось живым в его памяти. Возможно, это не была просто любовь — скорее, это были события, которые привели к дальнейшим последствиям. — Почему вы расстались? – вопрос был тихим, но прямым, с оттенком спокойного интереса, будто Эндрю был готов услышать историю, но без особого осуждения. Парень сразу почувствовал, как эта тема его волнует, он замялся, снова вернувшись к тому неуверенному жесту, как будто не знал, как правильно объяснить. Это было видно — эта часть истории была для него болезненной. И когда он продолжил, Эндрю мог заметить, как Норрис пытался найти слова, чтобы минимизировать ситуацию, возможно, не особо желая углубляться в детали. — Эм… кто-то рассказал об этом тренеру, и он… в общем, в команде не может быть отношений. Мы должны быть сосредоточены на экси. Тон был неуверенный, как будто эти слова говорились не столько в ответ на вопрос, сколько как оправдание. В этой фразе была видна напряженность, как будто Норрис сам не знал, насколько правдой является его собственное оправдание. Это касалось не только личных чувств, но и структуры команды. — Мы должны быть сосредоточены на экси. – это было как последнее уточнение, которое, по сути, могло бы объяснить многое. Но тем не менее, это тоже было скорее отговоркой, чем реальной причиной. Норрис сказал это, как если бы он сам пытался убедить себя, что в команде не место личным отношениям. Экси был главный приоритет в их жизни, теперь давало Эндрю новые ориентиры. Возможно, это было всё, что имели тренеры и руководство, ожидая дисциплины и порядка. Миньярд продолжил поглядывать на Спарклера, который уже заметно поник, зная, что откровенности больше не будет, что разговор не вернется в прежнюю русло. Его ответ был честным, но слишком упрощенным, как защитная реакция. Машина мягко каталась по дороге, и, несмотря на то что все трое сидели в одном автомобиле, напряжение между ними было ощутимо. Натаниэль, сидя рядом с Эндрю, молча смотрел в окно. Его взгляд был направлен вдаль, как будто он пытался найти ответы в чем-то за пределами этой дороги, в чем-то, что не было связано с настоящим моментом. Он не поворачивал головы, не встречался взглядом с Норрисом или офицером, поглощенный своими мыслями. Норрис, сидя на заднем сидении, чувствовал себя неуютно. Он продолжал думать о том, что он сказал — или точнее, что он не сказал. Это признание о том, что он и Саймон когда-то были парой, будто разорвавшая тишину, висела в воздухе, и Норрис не мог избавиться от чувства неловкости. Периодически он посматривал на переднее сидение, но быстро отворачивался, не зная, что сказать дальше. Вопросы о Либере, о том, что случилось, все это давило на него, но ответы были далекой тайной, скрытой под слоями обстоятельств, которые он сам не мог разгадать. Эндрю, за рулем, задумчиво смотрел на дорогу. Его мысли были сосредоточены на той информации, что он только что услышал. Это было важным ключом, который мог раскрыть многое о том, что произошло. Ответы, однако, казались смутными, и чем больше он об этом думал, тем сложнее становилось разобраться, кто из этих парней был действительно чист перед законом. Путешествие продолжалось в молчании, и эта тишина казалась удушающей. Вся их ситуация — напряженная, невыразимая словами, будто они были втянуты в нечто, из чего не было выхода. Каждый из них был поглощен своими мыслями, каждый переживал этот момент по-своему. Но несмотря на молчание, между ними было нечто общее — все они пытались разобраться в происходящем, каждый с своей точки зрения. Время тянулось медленно, и, несмотря на каждое молчание, в голове у каждого из них звучала одна мысль «что же произошло с Саймоном?» Миньярд припарковал машину у входа в здание, и трое вышли из неё. Вокруг было тихо, раннее утро принесло спокойствие в город. Эндрю первым шагнул к входу, сдержанно поздоровавшись с патрульными, которые стояли у двери, и женщиной на ресепшене, которая мельком улыбнулась ему. Натаниэль и Норрис шли немного позади, не проявляя особого интереса к окружающему. Молча кивнув сотрудникам ресепшена, они продолжили путь по холлу. Здание было однотипным для таких учреждений: белые стены, строгие коридоры, стерильный порядок. Вся эта обстановка была своеобразной прелюдией к тому, что им предстояло увидеть дальше. Они направились по знакомому пути, мимо кабинетов и служебных помещений, пока не оказались у двери, ведущей к камерам. Это было место, где преступников держали на время до следственных действий или судебных процессов. Когда они подошли, двое громил в униформе стояли у дверей камеры, как обычно, стоически наблюдая за происходящим. Амбалы, что работали здесь, были привычными для Эндрю, и он их почти не замечал. Но для Натаниэля это было совсем другое дело. Вид этих солдат, с жесткими взглядами и отсутствием намека на улыбку, всегда вызывал у него определенную реакцию. Веснински закатил глаза, почувствовав, как его начинают обыскивать. Его челюсть слегка напряглась, но он сдержался. И стоял молча, вместо того чтобы выкинуть что-то язвительное. Не было ни сил, ни желания бороться с этой системой. Он знал, что все равно они не обойдут все эти процедуры. Он закрыл глаза на момент, пытаясь сосредоточиться только на том, что было впереди. Норрис, хоть и не был столь выразительным, тоже не скрывал своего недовольства. Он был меньше Натаниэля, меньше морально, но даже в этом обыске не мог скрыть свою усталость от происходящего. Он глубоко вздохнул, наблюдая, как его осматривают, и лишь кивнул, когда стражи закончили с ним. Офицер стоял немного в стороне, наблюдая за этим. Ему не было бы так неудобно, как остальным. Он давно привык к подобным ситуациям, к обыскам, к проверкам. Однако он прекрасно знал, что для его спутников, как и для любого, кто хоть раз оказался в такой ситуации, это всегда оставляло неприятное ощущение. Наконец, обыски завершились. Амбалы сделали свои дела, удовлетворившись тем, что не нашли ничего подозрительного. Эндрю кивнул в знак благодарности, и они с парнями направились в сторону камер, где держали временно задержанных. Молча они прошли через закрытые двери, и звук их шагов эхом отозвался в пустых коридорах. В этой обстановке все казалось таким обыденным и строгим. В голове Эндрю не было мыслей о том, что может произойти дальше — он просто вел своих подопечных туда, куда нужно. Эндрю открыл камеру, поворачивая ключ в замке с легким скрипом, который, казалось, был слишком громким в этой тишине. Внутри помещение было тускло освещено, тусклый свет лампы падал на пол, отражаясь от белых стен. Это была стандартная камера для временных задержанных: серые стены, металлическая кровать. Саймон Либер сидел в углу, словно сливаясь с темнотой. Его спина была прямая, руки, сцепленные в наручниках, лежали на коленях. Он не поднимал глаз, лишь опустив взгляд вниз, как будто весь его мир сжался до размера пола перед ним. Молчание было подавляющим. Эндрю сделал шаг внутрь, и в этот момент Саймон медленно поднял голову, его взгляд, полный усталости и страха, встретился с глазами тех, кто стоял у двери. Когда глаза Норриса зацепили взгляд Саймона, они расширились, а сердце будто подскочило. Он не мог отвести глаз от этого лица. Саймон выглядел совершенно не так, как раньше — его черты были искажены, а лицо, бледное как бумага, почти не имело признаков жизни. Синяки под глазами, как следы от жестокого удара, лишь добавляли тревоги. Глаза, которые всегда были яркими, словно живыми, теперь стали почти красными, с кровавыми прожилками, словно он не спал уже несколько дней. Спарклер почувствовал странное сдавленное чувство в груди. Он не знал, что с этим делать. Это был не тот Саймон, которого он знал — этого иссушенного, сломленного человека трудно было узнать. Даже его движения были медленными, почти неестественными. Не было привычной ярости, не было того бунтарского огня, который всегда горел в нем. Саймон как будто поглотил этот огонь, оставив только оболочку, потерявшую всякую силу. Эндрю заметил, как Натаниэль слегка нахмурился, но в его взгляде не было того страха, который проявил Норрис. Натаниэль был более скептически настроен к происходящему. Он понимал, что этот момент был не для жалости, а для того, чтобы понять правду. Правда о том, что привело Саймона в такую ужасную ситуацию. — Ты в порядке? – спросил Эндрю, голос его был спокойным, почти как всегда, но Саймон, похоже, не отвечал на эти слова. Либер лишь посмотрел на него, будто не слышал. Тихо, почти беззвучно, он выдохнул воздух, затем снова опустил голову, как если бы ему было проще вновь уйти в свою скорбь, чем продолжить разговор. Офицер подошел немного ближе, но оставался на расстоянии, понимая, что попытки ускорить процесс могли бы только ухудшить ситуацию. — Ты нас слышишь? – снова спросил он, на этот раз с легким нажимом в голосе, который едва ли мог бы быть услышан другим человеком. Парень медленно кивнул. Это движение было очень осторожным, как будто он пытался не дать себе еще одной слабости, которая могла бы проявиться. Но его глаза не отрывались от Эндрю, и это выглядело как нечто очень болезненное. Норрис шагнул вперед, но тут же остановился, его взгляд стал мягче, и он едва заметно покачал головой, молча выразив свою обеспокоенность. Саймон поднял глаза и, наконец, заговорил. — Что вы хотите от меня? – его голос был тусклым и полным усталости, словно этот вопрос был для него последним. Либер снова закрыл глаза, его лицо было искажено не столько страхом, сколько тяжким грузом сомнений и боли. Эндрю вновь посмотрел на подозреваемого, его взгляд был строгим, но и наполненным той неизбежной усталостью, которая пришла с этим делом. Он говорил уже не в первый раз, но каждый раз ему казалось, что его слова не доходят до этого парня. Саймон сидел в углу, его лицо затмевала тень, и даже то, как он выглядел, не только физически, но и внутренне, напоминало пустую оболочку, в которой когда-то был человек, готовый на всё ради своих целей. — Осталось совсем немного времени до суда, я даю тебе шанс спасти себе жизнь, – сказал Миньярд, повторяя фразу, которую он произносил уже не раз. Он знал, что это единственное, что мог предложить Саймону: шанс. Но тот по-прежнему молчал, взгляд его был опущен, а слова не шли с губ. Тишина затянулась, и только шаги других людей в коридоре могли хоть как-то прервать этот тяжёлый момент. Но даже они не помогали разорвать ту паутину молчания, которая висела в камере. — После суда мы уже никому ничего не докажем, Саймон, – добавил Натаниэль, почти умоляющей интонацией, но не с теми словами, которые искал сам Либер. Он слишком устал, слишком сломлен, чтобы что-то отвечать. Как если бы его слова были бесполезными, как и слова Эндрю. Норрис стоял позади, как будто он был частью этого мира, который был парализован этими неотвратимыми обстоятельствами. Он не мог найти слов, чтобы утешить, чтобы объяснить, что они здесь не против него, что они — его друзья, что они хотят его спасения, но что они не могут помочь, если он сам не сделает шаг навстречу. Он просто смотрел на него, на своего старого друга, и бывшего парня, словно пытаясь понять, где тот, кто был раньше. Саймон, несмотря на боль, поднял взгляд, его глаза теперь были пустыми, как у человека, который исчерпал все свои силы. Он смотрел в пространство, как будто видя что-то за пределами этой камеры. Он знал, что он сам виноват, но не мог признать того, что это его выбор, его действие привело его сюда. Норрис нахмурился, его лицо стало напряжённым, а взгляд — затуманенным. Он не мог больше молчать. В какой-то момент его эмоции прорвались через границу, и слова вырвались из него, как будто это было последнее, что он мог сказать. Слово за словом вылетали на другом языке, и Эндрю, хотя и был знаком с его историей, не мог понять, что он сказал. Чешский — родной язык Норриса, и в такие моменты, когда он не мог больше держать свои чувства в себе, именно он и использовал его. Саймон, сидящий в углу камеры, вдруг резко поднял взгляд и сфокусировал своё внимание на Норрисе. Что-то в его глазах изменилось, словно это было то, что он ждал. Он не смотрел ни на офицере, ни на Веснински, только на Норриса, слушая его слова. Натаниэль и Эндрю переглянулись, не понимая ни слова. Офицер знал, что Спарклер был чехом, но чешский язык был для него чужд. Они оба явно чувствовали, что что-то происходило, но не могли уяснить, что именно. Это было как момент, когда ты понимаешь, что что-то важное происходит, но ты не в силах это расшифровать. Саймон, несмотря на своё измождённое состояние, сидел, как в трансе, внимательно слушая. В его глазах появилась тень понимания, того, что сказал Норрис, было важным для него. Он с силой вцепился в наручники, как будто хотел удержаться за каждое слово, которое тот произносил. — Так что отвечай, если не хочешь, чтобы это продолжалось дальше! – последнюю фразу Норрис вновь произнес на английском, его голос был резким и наполненным решимостью. Саймон еле заметно кивнул, опустив голову, скрывая слёзы, которые едва не выкатывались из глаз. Его лицо было бледным, а глаза полны боли и молчания. Эндрю прочистил горло, его взгляд был сосредоточенны. — Ты готов рассказать, что произошло на самом деле? — Хорошо.. если это что-то изменит, – его слова были тихими, почти неслышными, но они все равно повисли в воздухе. Эндрю, Натаниэль и Норрис одновременно напряглись, чувствуя, как напряжение в комнате усиливается. На этом моменте время словно замедлилось, каждый из них осознавал, что это было то самое мгновение, когда все могло измениться. Саймон говорил всё медленно, с паузами, будто перебирал в голове каждое слово, чтобы избежать лишних деталей. Его голос был хриплым, а лицо, несмотря на его молчание, выражало внутреннюю борьбу. — Я помню, что открыл глаза в кладовке, валялся между мебелью, футболка и руки были в крови, но на мне не было ни единой раны или ссадины, – его взгляд на мгновение затуманился, как будто он пытался вернуться в тот момент. — Это была не моя кровь.. Норрис и Натаниэль слушали, напряженно следя за каждым словом. Миньярд же, сидя напротив Саймона, наблюдал за его поведением, пытаясь угадать, говорит ли он правду. — После этого, спустя час или сколько там.. я не помню, – Либер сделал короткую паузу, словно пытаясь упорядочить свои мысли, но затем продолжил, — нашли мертвого Каина. А убийства Шелли.. я ничего не помню. Офицер внимательно наблюдал за его реакцией, чувствуя, как в воздухе витают вопросы, на которые ещё не было ответов. Он не мог понять, почему Саймон не помнил ничего о смерти Шелли, но точно знал, что этот момент был важен. — Ты уверен, что это была кровь Каина? – спросил он, подбираясь к сути вопроса. Эндрю чувствовал, что сейчас он может либо разоблачить Саймона, либо ещё больше запутаться в его рассказе. Парень снова замолчал, его глаза блуждали, и он тяжело вздохнул. — Я... я не знаю, – ответил он наконец, качая головой. — Я испугался. Быстро погнался в душевые кабины, те что возле раздевалки, вымыл руки, и попытался отстирать от футболки кровь.. но пятна остались. Тогда я просто обрезал ножницами ткань с кровью и выбросил всю оставшуюся футболку. А ошметки с кровью впихнул в банку от энергетика, раздавил её ногой и выбросил в мусорный бак за Эвермором. Эндрю едва ли мог скрыть своё удивление. Он молча выслушал Саймона, наблюдая за тем, как тот рассказал свою версию событий, но это было странно. Все эти подробности — именно как он избавился от улик — звучали слишком продуманно. Саймон вел себя как человек, который продумал каждое своё действие и понимал, как избежать следов. Он понял, что Саймон прекрасно знал, как скрыть следы. Это было слишком умело, слишком подготовленно. На мгновение Миньярд усомнился в искренности его слов, но, с другой стороны, у Саймона не было ни единой раны или признаков борьбы, что ещё больше запутывало дело. Натаниэль заметил, как Эндрю молча слушал, и тоже почувствовал, что ответ был слишком плавным, слишком уверенным. Но перед ним был человек, который только что признался в кровавой трагедии, и этот человек явно был искренне напуган тем, что могло произойти. Миньярд внимательно посмотрел на Саймона, который, казалось, уже не мог сдерживать внутреннее напряжение. Все, что он только что рассказал, было слишком убедительным, чтобы быть просто случайностью. Слова Либера, его уверенность, как он сдерживал взгляд и подбирал каждое слово, вызывали у Эндрю неуверенность. Он чувствовал, что всё ещё что-то не сходится. — Значит, нужно найти эту банку и проверить, чья кровь на ткани,– сказал Эндрю, обдумывая ситуацию. Он вспомнил, что мусорный бак за Эвермором — это место, которое они могут проверить, но он не был уверен, что там ещё что-то осталось. Если бы Саймон выбросил все улики, то найти их было бы крайне сложно. Парень молчал, но его взгляд, по всей видимости, отражал внутреннюю борьбу. Он, похоже, не мог решиться сказать больше. Тем не менее, Эндрю знал, что этот момент — решающий. Он уже не мог просто отпускать дело на самотек. Если ворон говорил правду, то расследование должно было двигаться в другом направлении. — Мы проверим это. – сказал офицер, не давая Саймону и Норрису времени на ответ. — Но также нужно проверить и умывальники, с ультрафиолетом. Это даст нам возможность увидеть, была ли кровь на твоих руках и футболке, как ты говоришь. Убедимся, что ты не скрываешь что-то. Если кровь была не Каина, это меняет всю ситуацию, и ты сам это понимаешь. Это может быть твоим единственным шансом на защиту. Саймон вновь опустил голову. Он явно чувствовал давление ситуации. Однако этот ответ от Эндрю должен был дать ему понять, что он не собирается сдаваться. Он был готов идти до конца, чтобы выяснить правду. Спарклер, стоявший рядом, тоже молчал. Он знал, что Саймон никогда не был агрессивным, и эта история с его участием казалась ему странной, но в глубине души он надеялся, что правда окажется на стороне друга. — Если кровь действительно не Каина, и ты не убил его, тогда всё меняется, – произнес Эндрю. — Но если ты лжешь, это будет стоить тебе гораздо дороже. И не только тебе, но и всем, кто с тобой связан. С этим он обернулся и направился к выходу. В его голове уже прокручивалась целая цепочка действий, шаги, которые необходимо было предпринять. Прежде всего поговорить об этом с Филом. Норрис, будто поглощённый тишиной и тяжёлым воздухом камеры, остался на месте. Его взгляд был пристальным и сосредоточенным, но на лице не было ни тревоги, ни отчаяния. Он просто ждал, как будто ожидал чего-то важного, может быть, ответа, подтверждения или даже прощения. В этот момент Саймон смотрел в пол, его глаза были потухшими, но парень видел, что тот всё ещё сдерживает себя, что в его сердце есть борьба. Когда Эндрю окликнул Норриса, тот как будто только теперь пришёл в себя. Он не сразу повернулся, его взгляд всё ещё был прикован к Саймону, как будто в поисках утешения, ответа или ещё какого-то знака, который мог бы дать надежду. Но, похоже, что в глазах Саймона ничего, кроме пустоты, не было. И всё же Норрис действовал как человек, который в любом случае будет рядом, несмотря на всю тяжесть ситуации. Не сказав ни слова, он шагнул к Саймону и неожиданно, но с необычайной теплотой, обнял его. Сильные руки Норриса обхватили его плечи, но Саймон не мог обнять его в ответ: его руки были скованы наручниками, что лишь добавляло тяжести в этой сцене. Однако Саймон слегка наклонил голову на плечо Норриса, будто ища в нём утешение, покой, чего-то, чего он так отчаянно не хватал в последнее время. В его действиях было что-то почти беспомощное, как у человека, который был на грани разрушения и вдруг оказался в безопасности, даже если эта безопасность была кратковременной. Норрис, в свою очередь, крепко прижал его к себе, словно говоря, что он здесь, рядом, что не оставит, даже если всё будет хуже, чем они ожидали. Он нежно прижался к нему, чувствуя, как Саймон, сдерживая слёзы, опускает голову, почти растворяясь в его поддержке. Лишь спустя несколько секунд Норрис тихо, почти шёпотом, сказал. — Всё будет хорошо, Саймон. Эти слова звучали как обещание, хоть и не было никакой уверенности в том, что всё закончится мирно и спокойно. Но Норрис верил, что если он будет рядом, если они смогут выдержать, они всё преодолеют. Слова прозвучали тихо, но они были полны того, что только близкие люди могут передать друг другу: безусловная поддержка и вера в лучшее, даже если весь мир рушится вокруг. После этого Норрис тихо отстранился, ещё раз бросив взгляд на Саймона, и с тяжёлым вздохом направился к выходу, не оборачиваясь. Он знал, что его слова, его поступок были хоть немного утешением для Либера, но также знал, что больше ничего не может сделать в этот момент. Саймон должен был найти свою собственную дорогу, и Норрис мог лишь ждать, что тот, возможно, найдет силы справиться с этим.