Каждый оттенок чёрного

Somewhere

In some other lifetime, I roam free

Strutting down my own lane, my way, no kings, no slaves

But right now

You got me in a chokehold, headlock, blindfold, don't stop

I don't need to see, have your way with me

Keep me in the dollhouse, dressed up, perfect, messed up.

The Weeknd & Lily-Rose Depp, Dollhouse

«Вы осознаете масштаб своего безумия, ваше императорское величество? Посадить сорняк среди изысканных цветов. Бросить дешевую стекляшку в россыпь алмазов. Три года назад вы сделали не просто плевок в лицо благороднейшим домам вечной империи. Вы отравили кислотой, залили ядом обмана священный престол. Сплели паутину лжи в вензелях короны. Усадить на трон пришлую дикарку — это дерзость, но короновать самозванку без роду, племени, и имени — чистое помешательство. Слепота убила вашего отца. Узурпатора сгубила гордыня. А вашим роком станет безумие». Впервые за многие годы он ощутил чувство, отдаленно похожее на страх. Слабый его отголосок, блеклый призрак. Настоящий страх — это бесформенный монстр, спрятанный глубоко-глубоко. Прикованный цепью в пыточной камере. Или к дереву в лесу. Чудовище рвется наружу, царапает когти, воет жутким голосом, вторит собачьему лаю. Ржавая цепь тянется, воспоминание достается из котлована. Эмгыр поднял голову. С минуту они с Ваттье молча смотрели друг на друга. — Это нашли в почте, — начал де Ридо, — на конверте тринадцать гербов. Все — никогда не существовавших домов. Он еще что-то говорил, в абстрактных, расплывчатых формулировках; «уже всех допрашивают», «слуги ответственные за почту, схвачены», «пока результатов нет». Кто бы сомневался. Под монотонную речь Ваттье Эмгыр перечитал письмо. Да, это лишь тень страха. Жалкое подобие, крошечный осколок. Отпущенная цепь с лязгом рухнула обратно в котлован. — …подобные угрозы… — Это не угроза, — спокойно сказал император. — Это шантаж, Ваттье. В письме нет требований, потому что мы их уже знаем. — Существует только один действенный способ противостоять шантажу, ваше императорское величество. Учитывая все прочие обстоятельства, мне видится единственно верным решением публично разобла… — Я знаю, — оборвал император, чтобы Ваттье не успел произнести это вслух. — Мне хорошо известен самый действенный способ остановить шантаж. И единственный. В их первом с мотыльком июле (тогда счетчик попыток узнать ее имя еще не пересек даже первую сотню) Эмгыр спросил, нравится ли ей Город Золотых Башен? Она тогда сидела у него на коленях и ела золотистый спелый нектарин, забавно морщась от удовольствия. Вытерла с подбородка сладкий сок и широко улыбнулась: Это лучшее место на земле, я не хочу покидать его, никогда-никогда! Ты никогда его не покинешь — пообещал Эмгыр. Она пискнула от восторга, покачнулась и обрушилась на него, покрывая лицо липкими поцелуями. Он пытался остановить это варварство, пока мотылёк заливисто смеялась с набитым ртом. Поймал тонкие запястья. Надкусанный нектарин со стуком упал и покатился по полу. Ее пальцы все в соку, прядки волос липко-медовые, губы и язык в сладкой мякоти… — Я отошлю ее из города, — сухо ответил император. — Пока только отошлю. Другие… крайние меры приму позже. Но я услышал тебя, Ваттье. Ваттье без лишних слов понял подтекст. — Другие меры могут не понадобиться, — добродушно ответил он, — если следствие на совесть поработает. Со своей стороны обещаю хорошенько поработать, ваше императорское величество! Я бы и сам, признаться, не хотел, чтобы так вышло. Цир… — Императрица. — Императрица любима народом, военными, и значительной частью аристократии. Она… прелестная, простите за фамильярность, и, если хотите моего мнения, она — это лучшее, что случалось с… — Не хочу твоего мнения. Ваттье продолжил после недолгого молчания: — Вы лично ей скажете? Эмгыр бросил взгляд на часы. — Да. Через десять минут. Она всегда приходит ровно в это время. Сама, он даже не приказывал. Хотя зачем себя обманывать — все равно бы приказал. Даже императору нужно немного отвлекаться от работы, не так ли? Иногда Эмгыр ловил себя на том, что когда солнце начинает раскаляться к зениту, а кружевная стрелка плавно приближается к цифре «двенадцать», он чаще поглядывает на часы, представляя какой оттенок помады мотылёк сегодня оставит на шелковой салфетке, стирая ее с мягких губ перед тем как… Голос Ваттье спас его: — Кто из посторонних мог знать? — Никто. Мы с тобой и Стелла. Беренгар уверен, что Вильгефорц заблуждался и подлинная княжна была привезена в Нильфгаард еще в июле шестьдесят седьмого. Остальные заговорщики мертвы. Все офицеры, кто был в замке Стигга считают, что там находилась ненастоящая княжна и я просто приехал в этом убедиться. «Это был единственный способ объяснить, почему я…» Эта мысль не должна быть развита. Нет. Нет. Нет. Это убито, сожжено, погребено, зарыто в котлован глубже седниной бездны, даже глубже того, где воют охотничьи псы. Это уничтожено. Это необратимо. Это навсегда. — Чародейки, — равнодушно бросил Эмгыр, возвращая себе хладнокровие, — они тоже знают, вся свора. С них и стоит распутывать этот змеиный клубок. Сколько человек я насчитал? Если тайну знают двое — ее знает свинья. Знаешь такую поговорку, Ваттье? Есть и другая поговорка: «Трое могут сохранить секрет, если двое из них мертвы. Мой другой секрет знали трое. Геральт и Вильгефорц мертвы». — К слову… Чародейка медленно восстанавливает память. Я ведь тогда был прав, — едко процедил император, — помнишь, Ваттье? Какая-то другая «секретная организация» все-таки существует. А ты за спиной еще называешь меня параноиком! Ваттье заметно стушевался, и Эмгыр раздраженно закатил глаза. — Я пошутил. Успокойся, я этого не слышал. В дверь постучали — тихо и аккуратно, маленькой ладошкой. Скрипнула резная ручка. Только один человек в мире имеет право входить в этот кабинет без сопровождения камергера. Она вся в белом, дьявольски невинная, как всегда очаровательна своей хрупкой невесомой красотой. Локоны частично собраны в два небрежных пучка на макушке, повязаны жемчужными нитями. Глянцевитые кудри спускаются к ключицам. Крупные белые жемчужины полукругом обрамляют чистый белый лоб. Тиары и обручального кольца на ней нет. По какой-то причине она каждый раз приходит сюда в любых украшениях, кроме этих двух. Эмгыр и Ваттье оба поднялись со своих мест, приветствуя ее. Увидев последнего, мотылёк переменилась в лице, протянула руку для поцелуя. Как только дверь за Ваттье хлопнула, она с трепетным благоговением пропела: — Это я!

***

— Это я! — пропела Леди. — Ваше императорское величество ждали меня? Он весь в черном, дьявольски прекрасен в ауре своей незыблемой власти. Лицо строже и угрюмее обычного, с печатью неведомого для нее бремени. — Здравствуй, мотылёк. Леди любила этот кабинет, каждую его деталь — каменный камин, тяжелые рамы картин, бархат кресел, но больше всего — широкий дубовый стол и те воспоминания, что он в себе хранит. Ей нравилось думать, что император работает на том же столе, где они занимаются любовью. Светясь от своих мыслей, она выпорхнула из тени навстречу к нему. Оказавшись рядом, перехватила снизу взгляд, и улыбнулась игривейшей из своих улыбок. Спустя еще три шажка оказалась совсем близко. Неосязаемая нить сопротивления натянулась между ними. Но Леди разорвала ее тут же, бесцеремонно подалась вперед и прильнула щекой к его груди. Рельефная вышивка камзола шершавила ей кожу. От него пахло чернилами и государственными тайнами. Отстраненно Эмгыр обнял укутанные белым атласом предплечья, коснулся губами лба. Движения эти, такие привычные и родные, сейчас были испорчены чем-то чуждым, холодным и странным. Что-то не так. Во всем его облике что-то решительно не так. И от того неправильным и оскверненным казалось все в этой комнате — поленья камина трещали не так, и чернильница стояла криво, и стекла окон искажены. В ладони у него что-то шуршало, и он быстро положил это на каминную полку. Движение — искусственно машинальное, словно сделанное нарочно так, чтобы она его не заметила. — Что это? — Леди поднялась на носочках и потянулась к полке, но Эмгыр ловко перехватил ее запястье в воздухе. Впрочем, ей все равно не хватило бы роста. — То, что тебя не касается. — Что это? — тоньше, будто с надрывом повторила Леди, и тут же предприняла еще одну попытку дотянуться. Второе ее запястье Эмгыр перехватил еще быстрее. И грубее. — Мне нужно повторить? Я же сказал — это тебя не касается. Он отошел от камина, Леди растерянно засеменила за ним. Она посмотрела ему в спину, на каминную полку, и снова ему в спину. — Я… Ваше императорское величество, я просто хотела сказать, что… — Леди запнулась о свой же язык. Все, что она хотела сказать — он не хотел бы услышать. — Выйди. — Что… Что я сделала не так? — Я сказал — вышла отсюда. Сейчас. — Вы можете рассказать мне, что вас огорчает, — предприняла Леди еще одну попытку, осторожно касаясь его плеча. В это движение она постаралась вложить всю свою любовь, ласку, и тепло. Но жара тысячи солнц было бы недостаточно. Предплечья его дрогнули, будто бы он хотел сбросить с себя ее пальцы. Эмгыр резко обернулся и Леди увидела ускользающую с его лица тень гнева, которую он безнадежно пытался прикрыть холодным отчуждением. — Ты уезжаешь из столицы. Сегодня же. Выбирай куда — в Лиддерталь, в Дарн Рован, или в Туссент? — Что… — Леди отпрянула. В груди что-то сорвалось и упало вниз, и на месте этой пустоты образовался тревожный ком нарастающей паники. — Я не хочу уезжать и никуда не поеду! — Я не спрашивал, едешь ты или нет. Я не спрашивал, хочешь ты этого или нет. Я спросил — куда. «Куда бы вы меня ни сослали — там не будет вас. Там, где нет вас — нет солнца и жизни, и меня самой нет. Только вечное одиночество. В тот момент, когда я покину столицу, жизнь перестанет иметь какой-либо смысл». — Я никуда не еду! — упрямо взмолилась Леди. — Нет. Нет-нет-нет! На последнем своем «нет» она почти кричала, рванулась к нему. Император никак не изменился в лице. — Ты же знаешь, как я это не люблю, — холодно бросил он. — Ты сейчас же немедленно прекращаешь эту бессмысленную истерику. Он схватил со стола тяжелый медный колокольчик, и Леди услышала звон своего приговора. Он будет приведен в исполнение незамедлительно, как только в кабинет войдет камергер. — У тебя есть ровно десять секунд, чтобы определиться с местом. — За что вы меня наказываете… Десять секунд истекли. Мередид вошел бесшумно, услужливый и вежливый, как всегда. Склонился. Поздоровался. Эмгыр перебил его: — Распорядись собрать вещи императрицы. Она уезжает из столицы. Решила отдохнуть в… — он скользнул по Леди равнодушным взглядом. — В Туссенте, — выдохнула она. Мередид вышел. Леди отступила на несколько шагов назад. Император хочет, чтобы она уехала… Его желание — закон. Леди ведь хорошая девочка. Она изящно присела в книксене, расправив платье. Нацепила маску совершенной куклы: — Как вашему императорскому величеству будет угодно. Я отдохну в Туссенте. Будет много веселья, ваше императорское величество, очень много. Гладь облегчения смягчила его лицо. — Я рад что ты одумалась. Ты хорошо проведешь время. Губы Леди расплылась в слащавой улыбочке. Не сводя с него глаз, она нараспев, высоким голоском ответила: — О, да. Я очень хорошо проведу время! По приезде в Туссент первым делом я устрою бал в вашу честь. Соберу всех рыцарей, баронов и баронесс, всех знатных дам господ, придворных чародев, и вашу прекрасную кузину, разумеется. Боклер запомнит этот пир надолго. Навсегда. Будет та-а-ак много веселья! В разгар торжества я произнесу тост — за императора и императрицу, и за нас с вами. Вы любите тосты, ваше императорское величество? Мой вам точно понравится — он будет длинный, красивый, но, боюсь, чересчур откровенный: я всем расскажу, что я кто угодно, но не Цирилла! Леди уже не видела, как меняется его лицо. Быстро развернулась и выпорхнула из кабинета. Почти бегом она летела по длинному светлому коридору. Мелькали калейдоскопом огней витражные стекла и стучало сумасшедшее ее сердце. Через двадцать шагов она услышала, как хлопнула дверь. Улыбнулась. Еще через пять — как император коротким грубым приказом говорит страже не следовать за ним. Улыбнулась еще шире. Эмгыру нет нужды переходить на бег или даже ускоряться — привычным своим размеренным шагом, он шел быстрее, значительно быстрее судорожно летящей Леди. Разница в росте и издевательски неудобные цириллины подпорки для ног не оставили ей ни единого шанса. Она не сможет убежать. Даже если бы хотела. — Далеко собралась, мотылёк? — его низкий бархатный голос окатил Леди ударной волной. В висках стучало. Шаги за спиной громче с каждой секундой. — Кто ты такая? Принцесса, королева, императрица. Принцессам бегать не пристало. Замедли шаг. Живо! — Леди не без удовольствия повиновалась. — Умничка. Вот так гораздо лучше. Голос уже рядом, с ней, в ней, сахаром растекается по венам. — Иди-ка сюда. Он настиг ее ровно через сорок семь шагов, у арочной ниши в стене, где между широкими ребристыми колоннами алело витражное стекло. Пальцы вцепились плечи. Эмгыр рывком развернул ее и Леди увидела на его лице все, что хотела. Леди увидела, что никуда она не поедет. — Кого ты пытаешься обмануть, маленькая лгунья? Мы оба знаем, что ты никому ничего не скажешь. Он тяжело дышал. Брови сведены, губы плотно сжаты, волосы растрепанны — серебряные прядки выбиваются в висках, будто перед тем, как выйти из кабинета он в жесте отчаяния обхватил голову. Это придавало его облику небрежность, даже хаотичность, такую для него редкую. «Таким его могу видеть только я одна во всем мире». — Шантажистка из тебя крайне бездарная, — прошипел он. Леди милейше ухмыльнулась в ответ: — Я пошутила, ваше императорское величество. — Ты считаешь это удачной шуткой? — он вцепился в беззащитные плечи, оставляя на косточках свинцово-лиловые оттиски своей ярости. Его почти трясло. Леди видела, как он пытается это скрыть, и что за пожирающем его изнутри гневом таится кое-что еще. И чтобы скрыть то, другое, усилий ему требуется в разы больше. Она снова ухмыльнулась: — Нет, ваше императорское величество. Шутки у меня тоже крайне бездарные. Впрочем, как и у вас. Леди не успела рассмеяться — Эмгыр схватил ее за горло. За шею потащил в нишу в стене, за колонну. Она бы запнулась и упала, но второй рукой он осторожно, почти ласково поддержал ее за талию, как фарфоровую статуэтку непокорной богини, что рухнет на пол и разобьется осколками, если он не поймает ее. Толкнул в арку, к алевшему из тени рубиновому стеклу. Впечатал в стену — косточки лопаток стукнули о камни. Спрятав ее и себя в нише, Эмгыр навис над ней, огромный и безжалостный. Леди дернулась было, но он успел перекрыть ей путь, уперев ладонь в стену. Теперь она точно никуда не денется. Даже если бы клетка его объятий сейчас разомкнулась, Леди отдала бы все бриллианты и жемчуга, свои прекрасные волосы и голос, этот дворец, и все золото мира, чтобы никогда из нее не вылетать. — Ты ничего никому не расскажешь, — прошипел он у ее губ, вздернув лицо за подбородок. Изломанный луч кровавым бликом падал на его точёное лицо, играя светом и тенью в тлеющих глазах. Эмгыр хранил в себе чудовищную, страшную красоту. Грозную и прекрасную, словно бог или чудовище из древней сказки. — Почему ты улыбаешься? — Потому что вы любите, когда я улыбаюсь. Уголок его рта чуть дернулся. Он сжал ее челюсть так сильно, будто хотел сломать хрупкие кости (все остальное в ней давно уже сломано). Большим пальцем плавно провел по нижней губе, чуть надавил. Остановился, словно размышляя, какая кара ждет ее за слова, которые этот язык посмел произнести. Но Леди уже знала — никакой кары не будет. Она приоткрыла рот и чуть подалась вперед. Неотрывно глядя в глаза, обхватила пухлыми губами его палец. Медленно впустила в себя, глубже, еще фалангу, пока подушечка не погладила мокрый язык. В напрасной попытке воспротивиться этой порочной магии он вытащил палец, завороженно оставил влажный след на кошачьем очерке ее скулы… И тут же сменил большой на указательный, снова проникая в нее. Затем подарил и средний. Мягко посасывая пальцы, из-под тяжелых ресниц Леди с азартом наблюдала, как меняется его лицо. — Ты никому ничего не скажешь, — хрипло повторил он. — Не смей даже пытаться меня шантажировать. Ты поняла меня? Он жестоко отнял пальцы, отдавая приказ ответить. Страшная ошибка. Леди тут же подалась вперед и поймала его губы своими. Поцелуй был свирепый, злобный, с таящей на языке болезненной нежностью. Леди кулачками вцепилась в ворот его камзола, в отчаянной жажде высосать, выпить, забрать себе его гнев и боль. На языке привкус крови (это она укусила Эмгыра или он — ее?) с оттенком его любимого апельсинового ликера. «Он что, выпил перед тем, как пойти за мной?» — Леди тихо рассмеялась ему в губы. С нечеловеческими усилиями Эмгыр оторвал ее от себя, толкнул в стену. Нет, нет, так нечестно. Так не пойдет. Леди этого недостаточно. Ей мало его, мало его вкуса. Леди все еще голодна. Она рванулась навстречу с неистовой силой, Эмгыр схватил ее за челюсть, второй рукой поймал запястье, но Леди вырывалась, брыкалась, хныкала, размахивала кистями, цеплялась за его ладони, пытающиеся пресечь каждое ее движение… Исход этой неравной борьбы предрешен — у Эмгыра нет шансов. Пусть он выше на полтора фута, крупнее, сильнее в десять раз, да хоть в сто: Леди охватила чистая ярость. Горячка исступления, раж безумия. Желание вернуть его себе, обладать им, владеть им, быть в его власти. Безумие сильнее физического превосходства. Безумие всегда побеждает. Леди удалось высвободить запястье и ее ладонь на скорости пролетела у лица Эмгыра. Острые ноготки скользнули по щеке. Рассекли кожу. Три ярко-алые борозды — личная роспись Леди на лице императора, чистосердечное признание в своем безумии. Она тоже может оставлять подписи на его теле — пусть знает. Он не сразу понял, что произошло. Отшатнулся, охваченный мраком шока, уставился на нее немигающим взглядом. И Леди мгновенно воспользовалась этим — поднялась на носочки, вцепилась в густые темные волосы, и украла свой оборвавшийся поцелуй. Она победила. Безумие всегда побеждает. — Все никак не угомонишься? — прошептал Эмгыр, когда она насытилась им и позволила отстраниться от себя. Вместо ответа Леди поймала зубами его нижнюю губу. В отместку он укусил ее за язык. Леди поняла — прошлый раз это тоже были они оба. Вместе. Всё вместе, всегда вместе. Эмгыр оторвался от нее, погладил волосы, пылающее жаром лицо, ласково улыбнулся: — Никак не угомонишься. Маленькое чудовище. Зрачки у него огромные. Губы изуродованы поцелуем, припухшие, блестящие от ядовитой смеси ее крови и слюны. Губы Леди не лучше — ноют сладкой болью, саднят нежностью его зубов. Из соседнего коридора вдруг донеслись шаги. Голоса вторят их ритму, с каждой секундой все громче и громче. Эмгыр быстро приложил палец ко рту, грозно посмотрел на нее. Леди ответила его любимой улыбкой — с дерзкой искоркой на уголке губ. Беззвучно произнесла: Я НИКУДА НЕ ПОЕДУ. Он мотнул головой. Отрицательно. Или положительно? Какая разница. Она никуда не поедет. Она никогда не покинет Город Золотых Башен — как он обещал когда-то, слизывая с ее пальцев нектариновый сок. Она никуда не поедет. Это очевидно с той секунды, как хлопнула дверь кабинета. Но Леди нужно подтверждение. Пусть скажет это вслух, он ведь император — все должно быть официально. Она прожгла его взглядом ожидания. Голоса прозвучали в паре метров от них, уже в этом коридоре. Эмгыр потянул ее вглубь ниши, укрыл за колонной, снова прислонил палец к губам. Леди беззвучно рассмеялась ему в лицо. Театрально закатила глаза, открыла рот, чтобы издать нарочито громкий, протяжный стон — как стонут грешницы в аду, как стонут любовницы, когда принадлежащий им мужчина снова возвращается от жены, как… Эмгыр предотвратил этот стон еще одним ядовитым поцелуем. Теперь уже его губы жаждут вернуть ее, выпить ее, съесть ее. Чудовище, мое маленькое чудовище — непроизнесенные слова растворяются на языке. Голоса стихли. Наконец, он отстранился и ответил своим льдисто-низким, хриплым, но уже совсем не императорским голосом: — Ты никуда не поедешь. Ты никогда не покинешь этот город. Кроваво-красный луч подсветил багровые борозды на его щеке. Он улыбался. В глазах плавился гнев и золото, и крошилось осколками что-то холодное, для Леди невидимое — в душе. Если она у него вообще есть. — Ты же умеешь вести себя тихо и хранить тайны, мотылёк? — спросил он, аккуратно стирая кровь с ее треснувшей губы. Леди кивнула. — Ты будешь молчать. И сейчас тоже. Он развернул ее лицом к стене. Выгнул, птичье плечико придавил к камням. Остервенело, но с педантичной аккуратностью стал расшнуровывать шелковые ленты корсета. Осторожно, чтобы не порвать — не может же он допустить, чтобы его маленькое чудовище, его тайная любовница, его личная грешница потом бежала до своих покоев в порванном корсете, как какая-то позорная шлюха. Леди покорно ждала, когда он решит, что шнуровка достаточно ослаблена. Наконец, по веточкам ключиц он повел ладонь под тяжелую парчу платья, к ребрам и сердцу, обнял левую грудь. Пальцы сжали розовую бусинку соска. Леди проглотила стон — из горла вырвался лишь болезненный писк. Эмгыр поймал этот звук ладонью, заткнув ее. — Я приказал вести себя тихо. Он мягко укусил мочку уха, толкнул коленку, и Леди послушно расставила ноги. Рука скользнула по талии, ниже, под юбку, по шелку молочных чулков поднялась к белизне бедер. Добравшись до подвязки, Эмгыр сжал кружево в кулаке и оттянул так сильно, что резинка врезалась в нежную кожу. Его пальцы плавили, гладили, дразнили, то поднимались выше, то опускались, обещая, даря трепет предвкушения и больше ничего, чертили по дрожащей коже круги (это уже восьмой?). Пытка невыносима, Леди мечется в агонии, но стоически держится и молчит. Если бы она сейчас имела право говорить, то выдохнула бы только одну жалкую просьбу. И император прекрасно знал, какую (девятый круг близко). Повел пальцы выше. К ней. В нее. Сдвинул тонкую ткань трусиков. Пальцы раздвигают губы, скользят по влажным складкам, касаются клитора. Леди проваливается из ада в чистилище, мука томления сменяется судорогой благоговения. Грешница благодарит своего бога за спасение, нарушая его приказ громким стоном. — Ты обещала молчать, помнишь? Леди кивнула. Прикусила язык. Пальцы скользнули в нее — бесстыдно мокрую и узкую, лаская, растягивая и… Снова чьи-то шаги. Рука остановилась, замерла. Нет, это слишком жестоко даже для него. Он потянул ее назад, на себя, держа изнутри, и Леди послушно прильнула к нему бедрами. Вторую ладонь опустил на ее задыхающийся рот, ловя судорожный всхлип. Леди укусила его, просто так, потому что хотела и потому что он это заслужил. Люди так близко, что голоса их уже различимы. Глупые, мерзкие, лишние люди. Пусть весь дворец вымрет прямо сейчас! Леди опустила руку под смятую юбку, добралась до его костяшек, чтобы помочь ему, направить его, только чтобы он продолжал, но Эмгыр поймал ее ладонь и пригвоздил обратно к стене. Накрыл своей. — Что случилось, мотылёк? — прошептал он с издевкой, — больше не хочется помахать коготками у моего лица? Леди выдохнула что-то невразумительное. Долго он еще будет измываться? Это нестерпимо. Вдруг ее осенило — она скинула туфли, моментально стала ниже на пять дюймов, и опустилась на его пальцы до упора, до костяшек. Эмгыр усмехнулся в ее волосы — Леди в очередной раз подтвердила, какая она у него умная девочка. Похвалил за находчивость — подушечкой большого пальца надавил на бугорок клитора, очертил по припухшей коже круг. Девятый был последним, падать уже некуда. Зажатая между ним и стеной в тисках экстатической пытки Леди захлебывалась, дрожала, задыхалась, на грани исступления ерзала бедрами, чтобы насадиться на него как можно глубже. Голова безвольно запрокинута, шея отдана во власть его жадного рта, ладони царапают стену. Когда их совместными усилиями пальцы достигли особой точки глубоко внутри, лихорадочный жар потек по телу от раскаленного ядра ее естества и сорвался слишком громким стоном с покусанных губ. — Опять ослушалась. Ну и что мне с тобой сделать? Император в наказание вынул из нее пальцы. Чудовищное чувство пустоты внутри было почти болезненным. Он резко развернул ее лицом к себе. Схватил за шею, высоко вздернул лицо навстречу своему. — Ты же вся мокрая. И что тебя так возбудило? Нравится меня изводить? Шантажировать? Царапать лицо? Нравится, когда я бешусь? Во вспышке похоти или гнева он снова заткнул ей рот, оставляя на языке ее собственный вкус, солоновато-сладкий. Вкус ее любви и ее безумия. — Что тебе еще нравится? Отвечай. Он сгреб ее волосы на затылке, оттянул голову назад. Сжал горло с такой силой, что Леди уже не могла говорить. Пересохший шепоток ее был сиплым и жадным: — Мне нравится быть вашей тайной. И просто вашей. Мне нравится, что я не могу никому о нас рассказать… Мне нравится, что я не хочу никому рассказать. Он ослабил хватку. Плавно провел по пульсирующей венке на ее шее. Обнял горячими ладонями лицо, прислонился ко лбу своим. Сквозь клокочущий жар вожделения Леди уловила в этом движении оттенок мучительной, нежной грусти. — Какая же ты сломанная. Слабыми руками она обхватила его ладони, умоляюще взглянула исподлобья: — Сделаете меня целой? Он ничего не ответил. Быстрыми рваными движениями освободил себя и ее от всего, что мешало ее отчаянной жалкой мольбе. Содрал подвязку, чулки белье — Леди услышала треск кружева, звон бляшки ремня. Приподнял за бедра. С силой вдавил в стену. Леди обхватила его ногами, чтобы чувствовать еще глубже, сильнее, больнее. С каждым толчком камни царапали спину, рисуя рваные белые полосы на косточках прозрачных лопаток. Она горела и сгорала. Заживо. Сдерживают ли ведьмы крики, когда пламя последнего костра добирается до их хрупких смертных тел, проникает под кожу и плавит кости? Леди пыталась молчать какое-то время, покорная приказу, но ведьмы воют страшными голосами, захлебываясь агонией. Отголоском сознания она поняла, что кричит в искусанную ладонь — он успел зажать ей рот до того, как из горла вырвался первый звук, и стоны глохнут в его горячей, шершавой, любимой коже. Раненое сознание утратило всякий контроль над телом. Глаза закатились и радужные искры витражей потухли. Отдаленные голоса стихли. Весь мир померк. Ничего больше не имело значения, кроме того, что Леди чувствует себя целой. Рубиновое стекло расплылось в заболоченном взоре кровавой пеленой, когда мириады звезд взорвались в ее голове.

***

Мириады звезд взорвались в небе кровавыми искрами. — С днем рождения, ваше императорское величество! — хором взвизгнули фрейлины. Цирилла заливисто рассмеялась, вторя их звонким голоскам. Захлопала в ладоши, зажмурилась, и задула свечи. Желаний она давно уже не загадывала — боги и так знают, чего больше всего хочет ее сердце, и если… Когда они услышат ее — им будет все равно, какой сегодня день. Следующий залп прогремел в алеющих небесах еще громче. Всего их девятнадцать - столько же, сколько лет исполнилось императрице. Сад утопал в искрах салютов, шампанского, и бриллиантов. Цирилла со своим близким кругом сидела поодаль ото всех — в личной пестро украшенной черным бархатом беседке-шатре. Она любила эту беседку, любила своих маленьких милых фрейлин, любила эту весну, этот Белетейн. И жизнь. В такие моменты она любила эту жизнь. Гуляния в честь дня рождения Цириллы и Белетейна продлятся неделю, плавно перетекая в празднование годовщины императорской свадьбы. Сегодня, первого мая — с самого утра службы в Соборе Великого Солнца и в храмах по всей стране звучат молитвы за ее здоровье в мареве кадильного дыма. Днем были приватные приемы во дворце, вечером — торжественный бал в саду. Следующие дни — серия театральных представлений, опера, скачки… Все закончится на шестой день еще одним балом — в честь третьей годовщины свадьбы. Император даже пошутил, что подумывает над тем, чтобы сделать эту неделю общенациональными выходными. Редчайший случай, когда его шутка вышла удачной. «Майские праздники» или неофициально «праздники мотылька» — как тебе? — сказал он ей тихо сегодня на пирсе, когда под громкий залп и восторженный гул двора преподнес ей подарок: Трехпалубный фрегат с изящными высокими мачтами, парусами синими-синими, окаймленными золотом — тени лазурных крыльев обнимают Великое Море. — Ты знаешь, как бы я его назвал, — сказал Белое Пламя. — Но хочу, чтобы имя выбрала ты. — Назову его «Дом». На всеобщем, без перевода. — Так и назовешь? — улыбнулся он, целуя руку своей императрицы. — Чтобы местные полезли в словари смотреть, что это значит? — Так и назову, — гордо отвечала Цирилла. Когда-нибудь она поедет на этом фрегате в Цинтру. Нет, лучше — она повезет своего сына или дочь в Цинтру. Скоро. Может даже в этом году. Это будет хороший год. — Тост за то, чтобы это был лучший год в жизни ее императорского величества! — воскликнула Аврора, когда десять слуг внесли пирамиду из шампанского в беседку. — Кто из вас приказал это принести? Мы втроем столько не выпьем! — рассмеялась Цирилла. — Давайте позовем сюда мою кузину Лиралей? — Ллавена, бал почтил своим присутствием князь Воорхис. Позовем его! Ваше императорское величество, что думаете? Ллавена умрет от счастья. — Замолчи! Аврора закатила глаза и театрально прикрыла лицо веером: — «А вы знали, что князь Воорхис выпустился из военной академии?» «А вы слышали, что князь Воорхис скоро станет генералом?» «А вы видели князя Воорхиса?». Цитаты НЕвлюбленных фрейлин по имени Лла… Цирилла аккуратно вынула фужер из основания пирамиды, чем вызвала совсем не аристократический визг обеих девушек и милосердно спасла Ллавену от дальнейших издевательств. Когда начались танцы, фрейлинам удалось вытащить свою императрицу в сад. Бал костюмированный — все гости одеты в эльфские одеяния, в честь Dhu Siedhe, что тысячи лет назад заложили основы Нильфгаардской цивилизации и государственности. Цирилле понравилась эта идея — отдать дань уважения культуре, хоть и не своей. Эльфский народ терпит лишения и гонения на всем Континенте, и пусть хотя бы здесь, в краю вечного солнца и черного золота, люди танцуют в традиционных эльфских тогах и носят искусственные заостренные уши. — Вы больше всех похожи на эльфку. Будь у вас бледно-золотые волосы — совсем не отличить. — А знаете что, леди? — всплеснула руками Цирилла. — Белетейн, день рождения — новый цикл, новая жизнь. Завтра же мы покрасим мои волосы в золотой! Как вам идея? — Чудесно! Ой… Смотрите, опять эта идет. К ним приближалась леди Бриаллен — зрелая, но все еще по-нильфгаардски, изысканно красивая женщина. После того, как она рассыпалась в пылких поздравлениях, Цирилла сделала глубокий вдох. — Вас тоже с праздником, маркиза. — В моей семье двойной праздник, ваше императорское величество! На днях двоюродная племянница произвела на свет прекрасных двойняшек. — Какая прелесть. Снова? — Нет-нет, то были двойняшки у троюродной сестры моего пасынка. По первому браку. У них это уже четвертый малыш! Когда семейство посетит столицу, я обязательно его вам представлю, как и остальных пятерых деток! А в следующем году они снова планируют… Цирилла внимательно дослушала исповедь обо всех -дцати детях, рожденных в семье маркизы за последние годы. Наконец, та удалилась. — Вот мерзавка! И в день рождения полезла с этой песней. — Ллавена… — Что? Нас все равно никто не понимает. Во всеобщем языке есть интересные словечки. Мерза-а-авка! — нараспев повторила она вслед маркизе. Цирилла широко улыбнулась, надеясь, что никто из них не заметил, как часто она моргает. Еще несколько секунд, несколько движений пушистых ресниц — и вот огни ночного сада уже не расплывается. Да, никто не заметил. — Что-то нет нигде князя, Ллавена, сегодня не твой день. — прыснула Аврора. Императора в саду тоже не было весь вечер — только сейчас поняла Цирилла. — Они ушли два часа назад, — тихо сказала Ллавена, — с главой разведки и еще десятью высокопоставленными военными. Какой-то совет. Последнее время часто такое… Военное. И князь Воорхис будет командовать новой дивизией «Альба», я узнавала. — Ллавеночка теперь будет разбираться в военном искусстве! Будущая княгиня-генеральша. — Я серьезно, Аврора. Его императорское величество назначает генералов и занимается формированием новых дивизий. Как думаете, зачем все это? Цирилла грозно посмотрела на нее. — Не в мой день рождения. Нет. Даже не хочу думать. Давай какие-нибудь другие слухи. — Ох, сейчас главный слух двора: ковирский посол на аудиенции подарил Белому Пламени кошку, и животное расцарапало ему лицо! — Ллавена еле сдерживала смех, — Простите, ваше императорское величество! Цирилла рассмеялась, беря с подноса слуги еще один фужер. Они втроем сквозь подсвеченную гирляндами аллею направлялись к прудику с кувшинками. Хотела бы Цирилла на это посмотреть своими глазами. Жаль, что ее не было в тот день на аудиенции… Что она делала в тот день? Цирилла остановилась на месте. «Что я делала в тот день?..» — Все в порядке? — Да. Пойдемте сядем у воды. Пахло маем, ночью, и жизнью. — А вы заметили, что с недавнего времени за нами всюду ходит целый полк? Если раньше ее императорские величество охраняли двадцать гвардейцев, то теперь — будто не меньше сотни. — Это вместо Стеллы! — не удержалась Цирилла. — Чтобы заменить графиню, одного полка будет мало. Нужна целая армия. Армия имени Цириллы Фионы Элен Рианнон. Девушки рассмеялись в унисон. В уже светлеющем небе громыхали последние залпы, ртутно-серебристыми отражениями рассыпаясь на поверхности пруда. «Все будет хорошо. Это будет хороший год». Они вернулась в покои только под утро, захмелевшие, веселые, без умолку щебечущие. Цирилла оставила фрейлин и поспешила на балкон, в прекрасную ночь. Снаружи раздался тихий стук — будто что-то упало на мрамор… Картина точь-в-точь та же — пересмешник, лапка, ярко-красная ленточка. И престранная записка: С Белетейном. Больше тебя поздравлять не с чем. Каково праздновать чужой день рождения? Цирилла несколько раз перечитала записку. Нет, это какой-то розыгрыш, это не может предназначаться ей. Что значит «чужой день рождения»?.. Что все это значит… И Цирилла наконец заметила то, что должна была увидеть еще в прошлый раз: Поперек тонкого птичьего горла торчит маленький дротик. Багровое пятно расплывается под светлыми перышками — пересмешник только что подстрелен прямо над ее балконом. Убит. В дверь постучали. Цирилла вздрогнула, смяла записку. Повинуясь странному порыву, выпустила птицу во тьму, и трупик с сиплым свистом отправился в свой последний полет с самой высокой золотой башни Города Золотых Башен. Это оказался Мередид: — Его императорское величество ожидает вас. Цирилла кивнула. Отпустила фрейлин, сказав, что разденется сама. В такой час? Он вообще когда-нибудь спит? Сам не спит и вам не дает. — Ллавена бы никогда не сказала этого, не будь в ней семи фужеров Эст-Эст. Оставшись одна, Цирилла медленно расплела локоны. Сняла тяжелые рубиновые серьги и колье. Так хочется спать… Какой сегодня день лунного цикла? Тринадцатый. Надо идти. Всегда надо идти, а сейчас — тем более. Она уронила голову на руки и устало прикрыла веки. На секунду. Когда в следующее мгновение Цирилла открыла глаза, сетчатку резанул яркий солнечный свет. Чистое майское небо. Смесь песен и голосов. Трибуны, хлопки, сцена, гул… Что… где я? Цирилле потребовалось несколько секунд, чтобы осознать — она сидит в императорской ложе Амфитеатра. Ее муж рядом. Взгляд его светлых глаз странный, с озорным огоньком юности, которого Цирилла раньше никогда не видела, и такой непривычно… милый. Император наклонился и коснулся губами ее уха. — Ты можешь на людях вести себя прилично? — прошептал он, сжимая ее ладонь на своем бедре, — вокруг нас десять тысяч глаз, мотылёк. Цирилла одернула руку. Она не знает, как она себя вела. Она не знает, как прошли последние двенадцать часов ее жизни.

***

Ей снился дом с синей дверью. За окнами его цвели нектариновые деревья и звенело лето, разгорался поздний июнь. Мидаете и ее день рождения. Дом был наполнен сладким запахом испеченного матерью пирога, веселыми голосами и цинтрийскими песнями. В этом доме было здорово, уютно, и тепло так, как бывает только дома и ни одно другое место не способно заменить это чувство или приблизиться к нему. В этом доме не было только одного — имен. Ее родители, братья и сестры обращалась к ней и друг к другу, но эти слова звучали будто под водой. Все имена аккуратно удалены, стерты из этого дома, или их никогда и не было. Ей снился этот сон сотни раз, и всегда Леди готова была вот-вот поймать нить осознания: это всего лишь сон, и всегда обрывала эту нить, отказываясь признавать ирреальность. Она не знала, что это за дом, не знала, где он находится и существует ли сейчас, и знала, что отдала бы многое, чтобы туда вернуться. Все зазвенело, оборвалось, сменилось жуткой тьмой, и горем, которое Леди ощущала, но совсем не помнила его источника. Горе исходило из ниоткуда, из пустоты, и Леди просто знала, что оно было. И что в этот дом она уже никогда не вернется. Ее разбудил Эмгыр. Спас от горя, выдернул из когтей кошмара. Ласковые руки ласкают ее тело под легким шелковым одеялом, но выдернуло Леди из сна не вожделение, а голос. Он спрашивал что-то, и тон его был требовательный, настойчивый, и одновременно мягкий, почти нежный. Леди разлепила глаза, обернулась, чтобы увидеть его. Взгляд его странный. Он обнимал ее, прижимал к себе, любя, спасая, исцеляя. Леди поймала его ладонь на пути от своего живота к груди, погладила пальцы. — Вы спросили что-то? — сонно пробормотала она. Прижалась к нему, положив руку на грудь. Поцеловала в венку на шее. Пульс под кожей пляшет хаотический танец, любимое сердце бьется быстро-быстро. — Нет. — Эмгыр притянул ее, укладывая к себе на плечо. — Иди сюда. Ты вся дрожишь. Тебе снился кошмар. — Правда? — Леди поняла, что она действительно дрожит, но дрожь эта утихает с каждой секундой, что он обнимает ее. — Тебе часто снятся кошмары, — он погладил ее по голове, поцеловал в висок. — Спи дальше. — Не хочу спать. Я знаю, что проснусь без вас. В этот раз это надолго, да? — Надолго. Полтора месяца минимум. Очень важная поездка по очень важному вопросу, мотылёк. Позднее сама все узнаешь. Леди скатилась с его плеча, отвернулась, и шумно вздохнула. Эмгыр тут же положил ее обратно, обхватил лицо, повернул к себе. — Я обещаю, что вернусь к твоему настоящему дню рождения. Ты мне веришь? Леди хмыкнула, снова попыталась отвернуться, но он снова вернул ее в свои объятия. — Я останусь еще на один день. Хочешь? Хочешь? Снова их любимая игра. Леди всегда не прочь поиграть — она ведь всегда побеждает. Эмгыр тут же опроверг ее мысли: — Я останусь просто так. Я ничего не спрашиваю. Я останусь и мы завтра проведем весь день вдвоем. Только ты и я. — Правда?.. — Правда, мотылёк, — улыбнулся он, накручивая бледно-золотистую прядку на палец. — Выбирай, куда мы поедем. — Я хочу… На море! Море красивое… — Леди никогда в своей жизни не видела море вживую, но она знала, что оно красивое, будто это знание передалось к ней от кого-то по наследству. — У нас же в городе оно есть? А остров? Остров тоже хочу. — Остров? — Эмгыр рассмеялся, — нет, в городе острова нет. Море — есть. Значит, завтра поедем на побережье. — А насколько море большое, ваше императорское величество? Он ничего не ответил, продолжая задумчиво накручивать локон на палец. — Зачем ты покрасила волосы в этот цвет? — Не знаю, — Леди театрально закатила глаза и с нарочитым кривляньем сказала, — наверное потому что Цирилла-Фиона-Элейна-как-там-ее должна быть меньше похожа на северянку? Лицо его, казалось, никак не изменилось, но Леди идеально научилась различать мельчайшие эмоции императора. По едва уловимому изгибу брови, залому на лбу, морщинках в уголках глаз. Ему это не понравилось. Леди сказала это имя только для того, чтобы еще раз убедиться: он не любит его. Он не любит Цириллу. Он тогда говорил не про Цириллу. Как Леди могла даже допустить эту мысль? — Я тебе уже говорил когда-то — ты не должна быть ни на кого похожа. Мне очень нравился тот цвет волос, помнишь? Он сдернул с нее одеяло. Леди знала, что это значит и в одно движение забралась на него верхом, обхватила коленями бедра. Провела по шрамам на широкой груди. В холодном лунном свете его тело блестело рубцеватыми узорами, словно фреска или гравюра. Рукопись его боли. Молебен ее любви. — Как прикажете, ваше императорское величество. Тем более, что никакая я не… Она не успела произнести следующее слово — Эмгыр ладонью заткнул ей рот и опрокинул в мягкое море простыней.

***

Сознание вынырнуло из тьмы. Слух вернулся раньше, чем зрение — паутинка мушек еще плясала перед глазами. Встревоженный голос Авроры надвигался стремительным эхом, все четче и четче с каждой секундой. — … но у него остались два бастарда, сироты… — И что? Ее императорское величество все правильно сказала, — голос Ллавены сладок и едок. — Ну умер и умер. — Простите, ваше императорское величество, но это жестоко… — Ничего не жестоко! Почему вообще тебе есть дело до какой-то Темерии и бастардов ее мертвого короля? И вообще, что за мода у Северных Королевств — плодить бастардов? Вы можете себе представить, чтобы у нашего императора был какой-то бастард или бастардка, — выплюнула Ллавена. — Немыслимо! — Имей совесть. Два ребенка остались сиротами. Неизвестно сколько еще их будет — в Темерии теперь полное безвластие, хаос… — Сироты это ужасно… — протянула Цирилла, — ужасное, ужасное горе. Ясность сознания наконец вернулась к ней. Снова чистое майское небо, обожженная солнцем сетчатка. Пестрые шатры, рыцарские знамена. Копья, кони. Это турнир. Цирилла сделала несколько глубоких вдохов, схватилась за поручни кресла. Взяла себя в руки. Главное — не подавать виду. — Леди, что мы обсуждали? — Смерть короля Фольтеста… — Убийство короля Фольтеста, Ллавена. Ваше императорское величество сказали «ну умер и умер», на что я… — Я так сказала? — выдохнула Цирилла. «Какое сегодня число?» Турнир был назначен на десятое мая. Начиная с вечера восьмого в памяти — черная дыра. — Давайте не будем обсуждать этого мертвого короля? — фыркнула Ллавена, — Как думаете, кто победит в турнире? Князь Воорхис бы точно победил, если бы он и остальные генералы не отбыли вчера с его императорским величеством… Цирилле потребовалось еще несколько глубоких вздохов. Аврора посмотрела на нее и воскликнула: — Краска с волос так быстро смылась! Вам родной цвет больше идет, все же природа — самый гениальный творец… — Мы немедленно возвращаемся во дворец, сейчас же! — собственный голос звучал неестественно громко, надрывно. — Но турнир ведь еще… Цирилла выхватила из рук строптивой фрейлины веер, резко поднялась с места. Не поправляя юбок, покинула трибуну. Кожу жгли сотни пар глаз. В карете Ллавена с несвойственной ей робостью поинтересовалась все ли в порядке, и императрица приказала им обеим замолчать. Всю дорогу они ехали в тишине. По широкой парадной лестнице она взлетела так быстро, что фрейлины едва за ней поспевали. По лабиринту дворцовой анфилады почти бежала. — Я хочу побыть одна, — бросила Цирилла перед тем, как захлопнуть дверь перед их лицами. Она медленно сползла вниз по стене, обхватив руками тяжелую голову. Мысли копошились гнойными дождевыми червями, путались меж собой скользкими фалангами, выедали череп изнутри. У каждой следующей мысли зубы острее, страшнее, гаже. Трупный яд ее будущего плавит мозги, давит ребра злющим комом тревоги. Усилием воли она заставила себя встать. Надо умыться — вода ледяными пощечинами вернула хрупкое спокойствие. Надо выйти на балкон — воздух прохладной лаской подарит ей покой… На мраморе нашел покой новый пересмешник. На этот раз дротик попал в маленький черный глаз. «Циаре арбалетный болт тоже попал в глаз. Так рассказывали. Я не помню ее крика. Я не помню ее лица, ни с оперением в глазнице, ни без. Я… Я совсем не помню ее лица…» Лгунья. Сорняк. Стекляшка. Как ты себя чувствуешь в этой роли? Как ты смотришь на себя в зеркало? Каково просыпаться по утрам, зная, что вся твоя жизнь — ложь? Почерк тот же — изящный наклон, каллиграфические завитки у «д», «у», и «р». Особенно хорошо удался мягкий знак в слове ЛОЖЬ. Цирилла аккуратно сложила записку. Вернулась в покои, села за письменный стол. Все что нужно — гладкий пергамент, перо, чернильница, талый воск, тяжелая золотая печать. В таком порядке: все должно быть правильно. Императрица улыбнулась своему отражению. Все будет правильно. Холодное металлическое перо смертоносно острое, царапает бумагу от скорых, резких движений: Леди Стелла. Моя милая Стелла, я так скучаю по тебе! Я бы хотела, чтобы это письмо было только о том, как я жду твоего возвращения, но, увы. Боги не всегда потакают нашим желаниям. Помнишь, в день твоего отъезда что-то произошло у фонтана, и со свойственным мне упрямством я наотрез отказалась сообщать, что увидела там, на дне? Проклинаю себя сейчас за это решение! Надо было сказать тебе сразу: Неведомое чудовище протянуло ко мне руку из воды, схватило за волосы, и потянуло в фонтан. Это было так страшно и так… реально. Реальнее, чем скрипящее сейчас по бумаге перо. Реальнее, чем мое тело. А самое страшное — чье лицо носило чудовище. Моё. И не моё одновременно. Будто монстр, укравший мой собственный облик, хотел утопить меня. Это было только начало. За последний месяц я нашла три мертвых пересмешника, подстреленных прямо над моим балконом. К лапке каждой птицы была привязана записка. Их содержание — за гранью добра и зла. Кто-то убеждает меня в том, что я — это не я, не Цирилла из Цинтры, и никогда собою не была, а какой-то другой человек — самозванка, подделка, и лгунья! Нет, Стелла, ты только вдумайся. Нелепость, абсурд, бессмыслица! Третью записку я прилагаю к этому письму, чтобы ты взглянула своими глазами на это безумие. Кто-то сводит меня с ума. Что-то страшное творится с памятью — из жизни пропадают часы и целые дни. Я закрываю глаза и открываю их в другом месте. Не могу вспомнить, как я здесь оказалась и что делала на прошлой неделе. Предметы в покоях лежат не так, как я их оставила. Я уже не знаю, что реально, а что — нет. Может и пересмешники — лишь плод моего воображения? Только в одном я уверена точно — твоя забота и любовь ко мне более, чем реальны. И я обращаюсь к тебе за помощью. Очевидно, что на мой рассудок оказывается магическое воздействие. Ты знаешь, что император наложил на меня запрет на любой контакт с чародеями. Я уже давно собираюсь его нарушить, тебе известно по какой причине. Не думала, что боги обрушат на меня несчастье еще страшнее, чем (ты поняла что). Мне нужно имя. Я лично не знакома ни с одним чародеем, кроме Ассирэ вар Анагыд и Фрингильи Виго, но они обе куда-то исчезли. Никто при дворе не видел их уже больше месяца. Но ты точно кого-то знаешь. Талантливого чародея или чародейку, кто сможет принять меня втайне, сохранить мой секрет, и выяснить, что со мной происходит и КТО это сделал. Другим способом это не решить. Тебе я доверяю как никому другому. Люблю тебя. Твоя названая дочь, Цирилла. В ту же секунду, как она дописала свое имя и поставила точку, раздался звук: Дверь хлопнула. — Я не звала прислугу, — раздраженно бросила императрица, перечитывая письмо. Никакой реакции не последовало — ни тихих шагов, ни повторного стука двери. Я что, неясно выразилась? — Выйди вон. Кто бы это ни был, он не собирался уходить. — Нам пора познакомиться. Голосок тонкий, напевный, словно детский. Это ребёнок — поняла Цирилла. Она ведь разрешила беспрепятственно пускать детей в свои покои. Малыши сами тянутся к ней, она будет хорошей мамой. Определенно. — Я леди! Все мы с детства думаем о себе, как о маленьких леди — умилилась Цирилла и вскинула голову. Через зеркало взглянула на фигурку, стоявшую у двери, и улыбка быстро исчезла с лица императрицы. Это не ребёнок. Взрослая девушка, хоть и очень миниатюрная — не выше самой Цириллы. — Леди какая? — Что значит «какая»?.. Я леди. Меня так зовут. — Это не имя, — усмехнулась Цирилла, — После «леди» должно идти какое-то слово. Фамилия отца или мужа. Леди Севиньи. Леди де Лорье. Леди Бриаллен. Леди Конгрев. Я, получается, леди вар Эмрейс?.. И зачем я вообще это все объясняю. Она, кажется, не в себе. — У меня нет мужа, — с тоскливым вздохом ответила девушка. — Мой любимый мужчина женат на другой. — Сочувствую. Незнакомка жестоко расхохоталась: — Себе посочувствуй, дура. Что за?.. Это точно какая-то сумасшедшая. Кто сегодня на посту? Пять ударов кнута за то, что пропустили ее. Кто нанял ее в штат личной прислуги — десять. Надо распорядиться проверять слуг не только на физическое здоровье, но и на душевное. Безумица продолжила, с гордым, пронзительным вызовом: — Я неудачно представилась. Давай еще раз попробую. Я — леди, любовница твоего мужа. Или наложница — так мне нравится больше. Звучит красивенько, да? Приятно познакомиться. Абсурд. Абсурд в обнаженном виде. — Вышла отсюда немедленно, — холодно процедила императрица. — Я сейчас позову стражу. — О, нет, — таинственная леди злобно рассмеялась, — боюсь, вся стража этого дворца не сможет меня отсюда выгнать. Цирилла наконец обернулась. Ледяная дрожь прошла по позвоночнику, вышибла пот, упала к сердцу тисками ужаса. В комнате никого не было. — Повернись, Цирилла. Императрица снова смотрит в отражение — незнакомка уже стоит прямо у нее за спиной. Опускает ладони на плечи. Цирилла медленно поворачивает голову, осматривает себя — пустота. По эту сторону зеркала рук нет. Но прикосновение есть — она чувствует, как тонкие пальцы обхватывают плечи, как впиваются ноготки в кожу… Девушка из зазеркалья крайне странно одета. Перламутровая ткань полупрозрачная, словно мокрая, плотно обхватывает талию и грудь, волнами струится по бедрам. Расклешенные от косточек на плечах рукава больше похожи на крылья. Это даже не платье, а… «Держи. Теперь можно» — говорит Стелла из омута памяти, подавая фужер с вином. Цириллу поднимают из ванной, промокают дрожащую кожу, расчесывают платиновый каскад волос, и одевают в эту сорочку. «Я сплю». — Нет, не спишь. — говорит девушка и поднимает голову. У нее такое знакомое лицо. Цирилла ощутила болезненный толчок узнавания, но память все еще отказывается собирать разбитую вдребезги мозаику. Редкостная, странная красота. Огромные чуть раскосые глаза, высокие скулы, аккуратный рот, миловидный изгиб верхней губы. Жемчужные нити звенят в распущенных волосах — незнакомка похожа на русалку или неяду, на эльфку из мифа. Эльфка из мифа… «Ты прекрасна, словно эльфка из мифа» — ласково вторит родной голос. Что… Это же… — Нет. Я — кто угодно, но не ты. Цирилла всё поняла. Перед ней воскрешенный призрак забытого давнего страха, олицетворение ее предрассудка. Это наваждение, жестокий мираж черной магии. Девушка странно, диковато улыбалась, но голос ее заметно встревожен: — Мы как-то плохо начали, Цириллочка. Послушай, пожалуйста. Я не хотела пугать тебя, ни сейчас, ни тогда у фонтана. Извини. Давай мы просто это забудем? Разойдемся и будем жить свои жизни дальше, как было эти три года. Да! Но я тебя сразу предупреждаю — этими воспоминаниями я больше делиться не буду! Это только моё, слишком личное. Мне никогда не нравилось, что ты тоже их помнишь — будто подглядываешь за нами, ах. Цирилла судорожно соображала. Перебирала имена. Всех, у кого есть связи с чародеями и кому она могла навредить. Леди Бриаллен ненавидит ее, у Морвед Барнард тетушка чародейка, еще кто? Сестра Айны Дермотт кажется училась в… Нет, почему она думает на женщин? Это кто-то из Гильдии, кто не смог убить ее в первый год, затоптать северный цветок, что все же смог распуститься, едва не сорванный бурей. — Мы договорились, да? Я больше тебя не потревожу, только… Давай ты уничтожишь письмо, пожалуйста, Цириллочка. Про этих дохлых куропаток я сама ему как-нибудь расскажу, а остальное… — девушка рьяно мотнула головой, сжала кулачки. — Это письмо никто не должен прочесть. Оно не будет отправлено. Цирилла быстро капнула на бумагу розовый воск и скрепила конверт печатью с императорским гербом. — Почему ты не отвечаешь, я ведь извинилась?! Пожалуйста, прости. Я не хотела, чтобы это зашло так далеко… Когда твоя мамаша-наседка уехала, я решила, что могу оставаться… Подольше. Я больше не буду! Просто когда он стал хвалить тебя при ней я… я немножечко приревновала, сейчас я понимаю, что это нелепо, потому что он говорил обо мне, конечно же! Это Я идеальна. За соперницу я тебя не воспринимаю, это просто смешно! Но тогда я была очень, очень злая… Цирилла боролась с желанием зажать уши руками, чтобы все это закончилось. Ее вдруг осенило. Двимерит убивает магию. Где-то тут лежало зеркальце с двимеритовыми лепестками в оправе, а в столе был ларец… Проклятие надрывно продолжило: — Я… сглупила. Но вообще-то я на редкость сообразительная девочка! Ха! Это он так сказал! Он ведь очень умный, он точно знает, кто сообразительный, а кто нет. Тебе он говорил такое? Конечно не говорил. Потому что он тебя не любит. Ему нужна не ты — кто угодно, но не ты. Он сам так сказал — «кто угодно, но не Цирилла»! Как я вообще могла подумать, что он тогда хвалил тебя? Он даже ни разу не назвал тебя по имени за три года. Что-то с этим имечком не так, да? Ты ведь даже не настоящая Цирилла. Я всегда это подозревала, но окончательно убедилась, когда стали приходить эти мерзенькие записочки. Ты не Цирилла, ты просто себя ею считаешь. Вот умора! Настоящая принцессочка скорее всего давно сдохла, ха-ха, — она звонко расхохоталась, но вдруг тон ее стал пугающе холоден. — Если честно, мне плевать. На тебя, другую Цириллу, и кто из вас настоящая. В голосе зазвенели нехорошие, очень нехорошие нотки: — Ты, кажется, не совсем понимаешь. Я хочу, чтобы ты очень хорошо уяснила и запомнила: Я люблю его. Я убью за него, умру за него, все за него! Я люблю его так сильно, очень, очень, очень сильно… — лепетала она с придыханием, захлебываясь этими «очень» и «сильно». — Он тоже меня любит, хоть и не говорит, но я-то знаю. Это очевидно. Он всех этих тварей убьет ради меня. Никто не сможет разлучить нас. Ни ты, ни другая женщина, ни эта его ужасная империя, ни записки и глупые люди… Я говорю очень серьезно, Цирилла, что ты делаешь? Да брось ты эту железяку, она тебе не поможет! Дослушай меня. Письмо надо уничтожить. Если бесплодную жену он еще может потерпеть, то бесплодную и безумную — нет. Когда «мамаша» доложит, что ты тут понаписала — он сразу вышвырнет тебя из своей жизни. А значит из-за этих обстоятельств (из-за тебя, Цирилла! Это все из-за тебя!!!) нам придется расстаться… Нет. Нет, — голос ее заметно дрожал. — Я этого не допущу. Мы всегда будем вместе, до самой смерти. Ты ничего не сможешь мне сделать, Цирилла, даже не пытайся бороться. Поняла меня? Нет такой силы, что меня остановит. Нет такой цены, что я не заплачу, чтобы быть с ним. Нет такой боли, что я не вынесу ради него. «Бесплодная и безумная… Какой нужно быть бесчестной тварью, чтобы давить на самое больное?» — Ты сейчас просто сожжешь это письмо. Да. Никто не узнает о нас. Я уверена. Я ведь уверенная девочка, смелая, преданная — все как он хочет, я идеальная для него. Умненькая, на редкость сообразительная. Я хорошая девочка… — Заткнись. Цирилла кинула перо в чернильницу остриём вверх. — Цириллочка, уничтожь письмо, — захныкало проклятье. — Пожалуйста. Я не хочу становиться… скверной. Решим это по-хорошему, иначе мне придется… принять меры. Императрица вскинула голову и взглянула проклятью в глаза. — Нет, это я приму меры. Я узнаю, кто сотворил эту мерзость с моим рассудком. И потом я буду «скверной». Очень скверной. Я всех найду. И сделаю так, что их казни будут настолько кровавыми и жестокими, что войдут в историю города. Можешь так им и передать, тварь. Глаза девушки сузились до двух изумрудных щелок. Загорелись страшным, демоническим огнем. Голос ее больше не дрожал, но что-то в нем было такое, от чего по коже пробежал холодок: — Хорошо. И Цирилла узнала, что такое настоящий страх. Конечности сковал ледяной паралич. Это больше не ее тело. Отныне это просто оболочка, мешок из мяса и тонкой кожи, а сама Цирилла — заперта глубоко внутри, маленькое беззвучно вопящее ничто. Она больше не управляет мышцами, суставами, костями. Глаза щипет от слез — это длится уже долго, а Цирилла не может моргнуть — даже собственные веки предали ее. Что-то цепляется за нее клешнями, хочет поймать внутри этого мешка, выкинуть из кожи. Погасить разум. — Мне жаль. — Пропело проклятье, милейше улыбаясь. Нет, она так просто не сдастся. Ни за что. Цирилла продолжила бороться, цеплялась за угасающее сознание, пока капли холодной росы не проступили на лбу. Кожа чувствует влагу — осязание еще не полностью покинуло ее, значит не все потеряно. Чудовищным усилием воли удалось шевельнуть рукой около чернильницы — пальцы дрогнули, по граням бриллианта пробежала рябь солнечных искр. — Ты еще и сопротивляться будешь? Вот ведь упрямая сука! Цирилла больше не чувствует правую руку. Совсем. Ее ампутировали по плечо и заменили фарфоровым протезом, оторванным от недоломанной куклы. Что-то дергает за ниточки и управляет локтевым шарниром. Она последний раз взглянула в зеркало. Девушка заносит ладонь над чернильницей, и Цирилла с ужасом понимает, что ее чужая рука тоже взмыла в воздух. — Кстати, я наврала, — криво усмехнулось проклятье. — Мне не жаль. Цирилла уже не услышала крик. Последнее, что она почувствовала перед тем, как сознание пожрала тьма и мир погас — ладонь на полной скорости опустилась на наконечник пера. Но боли не было. Вся боль предназначалась не ей.

***

Ллавена вбежала в покои на пронзительный болезненный вопль. На первый взгляд все было в порядке… Императрица сидела неподвижно спиной к двери, склонившись над столом. — Ваше императорское величество, все хорошо? Ответа не последовало. Ллавена подошла ближе. Правая рука императрицы неестественно вывернута, тяжелой плетью свисает вдоль тела, судорожно подергиваясь, пол залит чем-то бурым… Ллавена присмотрелась и зажала себе рот обеими руками, ловя вздох немого ужаса: Из центра белой ладони торчит стальной стержень. Перо прошло насквозь — с тыльной стороны виден острый наконечник с ошметками порванной кожи и сухожилий. По дрожащим пальцам течет липкая смесь крови и чернил, иссиня-багровыми кляксами капая на мраморный пол. Ллавена во весь голос приказала срочно позвать лекаря. Стараясь не смотреть на окровавленную руку, подбежала с другой стороны, присела рядом со своей императрицей. Она все молчит, должно быть, из-за шока и боли… Лицо убийственно спокойно. Левой рукой держит что-то над свечой, кажется, конверт… Немигающий взгляд прикован к пергаменту — слова стремительно рассыпаются на глазах, пожираемые огнем. — Скоро здесь будут лекари, — ласково прошептала Ллавена, — Великое Солнце… Боль, должно быть, просто невыносимая… Императрица горько улыбнулась. В ее глазах — слёзы, пламя, и пепел тлеющих чернил. — Нет такой боли, что я не вынесу.