Каждый оттенок чёрного

Она не придет — руки были в змеиной норе,

Голова в осином гнезде, а спина в муравьиной куче.

Буду я — я из более прочного теста,

Я достойна занять это место

И я многое делаю лучше.

Fleur, Формалин

Бескрайний лазурный небосвод многотонным пластом нависал над головой. Леди подумала, никогда не привыкнет к тому, насколько небо огромное. Его было слишком, слишком много. Оно бесконечное. Оно везде. С высоты ее золотой башни все другое, такое незначительное и маленькое, словно игрушечное. А сейчас крошечная и игрушечная — сама Леди. На ней больше нет стеклянного купола хрупкой безопасности — она в самом низу, перед широкой мраморной лестницей за главными воротами замка. Всего каких-то сто ступеней — чуть-чуть потерпеть, и на той стороне пекла ее ждет карета, куда она сядет, плотно закроет шторки, и снова будет в коконе стен. Всего сто ступеней. Леди сделала первый шаг, стараясь не думать, сколько километров лазури над головой. Решила не смотреть вверх. Вокруг нее какие-то люди — фрейлины Цириллы и десять, двадцать… Очень много (Леди сбилась на цифре «тридцать три») гвардейцев. Императрицу всегда охраняла целая толпа? Леди пыталась приказать им, чтобы отошли подальше и скрылись с глаз, но оказалось, что нужно не сказать, а гаркнуть — здесь никто не понимает нормальный язык, кроме тихих слуг и этих двух фрейлин. Они так странно одеты… Закутаны в темный муар и атлас, с уродскими брыжами и длинным рукавами. Утром Леди сразу пресекла попытки нацепить на нее жесткий корсет и панье. Отвергла и туфли Цириллы — садистское приспособление. Это Цирилла должна быть выше, по статусу и каким-то протоколам, а Леди искренне любила свои честные четыре фута и одиннадцать дюймов (без диадемы во взбитых кудрях), свою хрустальную миниатюрность и тот неприличный контраст тел, что отражают бесстыжие зеркала в те моменты, когда она вместе с императором. И больше всего она любила то, что он это тоже любит. Леди не привыкла носить много одежды: большую часть своей жизни она провела вообще без нее. Предпочла свободное пурпурное платье из слоев воздушной вуали, скрепленных жемчужным пояском, и сандалии из тонкой кожи с золотыми браслетами на щиколотках (передумала идти босиком, когда увидела реакцию фрейлин). Ветер играл лоскутам шелка, ласкал коленки, путался в распущенных волосах. Хорошо быть ветром — он улетит прочь, а Леди останется здесь, и ей придется спуститься, придется бороться и пройти сквозь этот страх. — Ваше императорское величество, все в порядке? — эту девушку зовут, кажется, Ллавена, она рассказывала о каком-то мертвом северном короле перед тем, как страх настиг и победил Леди в прошлый раз. — Если вам нездоровится, может, стоит вернуться во дворец? — Все очень в порядке! Мне очень здоровится. Я хочу посмотреть город. Леди много что хочет посмотреть. Она ничего толком в этой жизни не видела, кроме своих покоев. Все это — чужие люди, города и солдаты, и необъятное небо — существовало в памяти Цириллы блеклыми декорациями. Одно дело смотреть в мутную линзу театрального бинокля, совсем другое — самой выйти на сцену и встать на световое пятно. Леди вдруг поняла, что, стало быть, и для Цириллы ее воспоминания вот такие — искусственные, передающие лишь жалкое подобие реальных ощущений. Это осознание воодушевило ее и дало сил на еще один шаг. Ее временем всегда была ночь. Солнце вот-вот расплавит безупречно снежную кожу и выжжет глаза. Она зажмурилась, крепко уцепилась неискалеченной рукой за мраморные перила, и сделала третий шаг в бездну ужаса. Не смотреть наверх. Она жила, любила, была, и под открытым небом. Просто надо вспомнить. В прошлом в ноябре, в честь сорок восьмого дня рождения императора (он появился на свет в такую красивую дату — пять единиц и три двойки) двор устроил пиршество в зеленых лесах устья Альбы. С королевской охотой, турниром, пикником, еще какой-то роскошной пустой суетой. Леди не знала, что ему подарить (что вообще можно подарить самому богатому человеку в мире?), кроме своей беззаботной молодости, и утром в шатре предложила тайком сбежать с этого скучнейшего мероприятия. С удовольствием. Ненавижу охоту — в глазах Эмгыра сверкнула озорная, юношеская искра — будто лучшая часть Леди передалась ему и зажгла что-то давно потухшее. Отыскала утерянное, вернула отнятое. Он за руку повел ее глубоко в густой тихий лес. Леди куталась в его дорожный плащ и смеялась — их будут искать всем двором и это «та еще умора». Умора, мотылёк — повторял он это простецкое словечко и ее заливистый смех. Вновь стал серьезным, когда Леди нашла ярко-алые, страшно красивые ягоды, и строго-настрого запретил их есть. Заставил выплюнуть то, что уже успела прожевать, и прочитал лекцию. Они много говорили. В основном Эмгыр — что-то рассказывал, сидя у дерева и перебирая в руках травяные колоски, пока Леди валялась в траве, оперевшись на локоток. Бегло, будто нехотя он упомянул, что не любит лес, но здесь и сейчас — даже неплохо, есть что-то особенное. Это «особенное» — в них, а не в лесу — знала Леди, но вслух не сказала. Пахло листвой и свежестью. Высоко в ветвях серебристыми голосами пели птицы — Леди пыталась за ними повторять, и Эмгыр снова улыбался, слушая переливы ее голоса. В том лесу они провели весь день. Без императора и императрицы охоту никто так и не начал. А искать их с собаками осмелились бы только самоубийцы. Шелковая трава — их ложе, мягче простыней во дворце. Его губы слаще и ядовитее диких ягод, ладонь сжимает ее пальцы в траве, и снова он с ней, в ней, и везде. Темная, особая магия — если есть в мире истинное волшебство, то это оно. За его плечом видно, как солнце выбивается за высокими кронами — и небо совсем не страшное. Там было так тихо. Только птичьи трели и эхо приглушенных стонов. И никого больше, ни дворцов и армий, ни империи, ни души во всем мире — только они вдвоем, их личная магия, и небо. То же небо, что и сейчас. Леди подняла тяжелые веки — нет, не то. Магия рассеялась и умерла, оставшись в сосуде воспоминания. Его рядом нет — еще одно чувство, к которому она никогда не привыкнет. — Мне очень страшно, — тихое признание сорвалось с губ. — Держи меня за руку, Ллавена. Есть воспоминание ярче и сильнее, совсем свежее. Эмгыр выполнил обещание (разве он способен ей лгать?), и они провели весь день на побережье. Насколько море большое? Что за бездарная шутка, мотылёк. У меня научилась? Море оказалось даже больше, чем она представляла. Близнец неба — еще одна бесконечность. Леди щурилась, вглядываясь в дымку — там, где облака падают на сизые волны. Укрытая от соленого ветра в объятиях Эмгыра, тихо спросила, что находится там, по ту сторону горизонта? Ничего. Неизвестно, существует ли обитаемая земля западнее Континента. Но когда-нибудь найдется безумец, который решится это проверить. И еще один, который даст на это денег — он улыбнулся, поцеловал по очереди каждый ее палец. — Тебе не холодно? Но Леди дрожала не от ветра. Я хочу проверить! Я бы поплыла туда и… Нить воспоминания оборвалась — Леди правой рукой вцепилась в Ллавену слишком сильно и взвыла — боль огненными лепестками взорвалась под бинтами. Нет. Все не то. Небо сейчас рухнет ей на голову. Никуда не скрыться от этой синевы, она накроет ее, сожрет, проглотит. И Леди сдалась. Развернулась и побежала назад, во дворец — в укрытие, в единственный доступный ей дом. На щиколотках звенели золотые цепи.

***

Рука гноилась и болела. Леди старалась отводить взгляд, когда снимали повязки. Сначала рана зияла сливовой опухолью на фарфоре ладони, и боль была еще терпима. Потом начала темнеть — черное пятно каракатицей растекалось по коже и под ней, с каждым днем все больше, ярче, жутче. Ее лечением занимался какой-то очень важный и умный (даже знал ее язык!) старичок с густистой, до нелепого длинной бородой, тянущейся к пологам мантии. Леди не запомнила список его регалий, только то, что он служил императорской семье еще до эпохи правления Узурпатора. Это сколько ему, лет сто? — Это некроз, — изрек он, пальцем поправляя очки на крупном пористом носу. — Боюсь, ваше императорское величество, весь арсенал современной медицины на этом исчерпан. — Можно как-то по-понятнее? — простонала Леди. — Какой еще арсенал… — Я настоятельно рекомендую вам обратиться к чародею. Магик даже самых скромных способностей решит эту проблему быстро и безболезненно… — Нет! Нет, никаких чародеев. Вы что, совсем не можете ничего сделать?! И как до такого дошло, это же просто маленькая ранка? Она отстраненно вспомнила, сколько раз император говорил, что тратит огромные суммы на содержание бездарей всех профессий. — Чернила крайне токсичны, — спокойно отвечал лекарь, — из-за свинца и медного купороса в составе. Об этом мало кто знает, а те, кто знают — не придают особого значения. Попадание токсинов в открытую рану увеличивает вероятность осложнений, провоцирует усиление воспалительной реакции, замедление процесса регенерации тканей, и… — Избавьте меня от этих тонкостей, — фыркнула Леди, стараясь не смотреть на руку, — Лучше сделайте что-нибудь. Оно болит… Сильно. — …и усиление болевого синдрома. Вы точно не хотите обратиться к чародею, ваше императорское величество? Леди мотнула головой. Без разрешения Эмгыра ей нельзя даже помыслить об этом. Он сейчас с толпой военных где-то в приграничных провинциях (интересно, зачем так далеко и надолго?), письмо туда и обратно будет идти вечность, а Леди из-за боли почти не спит уже сейчас. Можно, конечно, воспользоваться магическими способами связи, но для этого снова нужен чародей. Безвыходная ситуация. — Отвечая на второй ваш вопрос, — с пугающей серьезностью в голосе продолжил лекарь, — мы все же можем кое-что сделать. Но эта процедура, ваше императорское величество, не из приятных, и я бы не хотел подвергать вас такому испытанию, и продолжаю настаивать на… — Что за процедура? — с опаской перебила Леди. — Некрэктомия. Нужно иссечь пораженные ткани. — Что значит «иссечь»… — Удалить. Срезать. И как можно скорее — некроз прогрессирует очень быстро. В противном случае, руку придется ампутировать, — тихо произнёс он, вопросительно глядя на императрицу. Леди кивнула: — Доставайте свои инструменты. — Я распоряжусь, чтобы принесли маковый сироп, — вздохнула Ллавена, резко вставая с кресла. Обезболивающие слабее: белладонна, мандрагора, или клевер — на Леди уже не действовали. Мак… Нет, нет, это исключено. Лунный цикл еще не обновился, а значит есть призрачная, тлеющая искра надежды — она может быть беременна. Опиумный яд навредит ей, ее ребёнку, их ребенку. — Нет! — воскликнула Леди, приказывая фрейлине сесть рядом. — Не надо. Я… потерплю. Просто держи меня за руку. — Ваше императорское величество, я настоятельно рекомендую вам послушать совета леди де Лорье, потому что терпеть вы будете боль, чудовищную по своей силе. — Значит я «чудовищно сильно» потреплю. Приступайте. — Она тяжко вздохнула и добавила. — Это приказ. Он молча кивнул и приступил к подготовке. В ноздри ударил едкий запах спиртовых настоек. Зазвенела сталь скальпелей и кюреток. Ллевена сжала ее руку. Леди крепко зажмурилась. «Думай о хорошем. Вспомни тот день. Или следующий — он был еще лучше. Вспомни, как пахла его кожа, какие горячие у него руки и светлые глаза. Думай о хорошем, думай о нем».

***

22 июня 1268

It doesn’t matter what you call me. You can whistle. You can call me, «Hey, you».

Blonde, 2022

— Здравствуй, мотылёк. Он смотрел на нее и улыбался. Отвратительно, безбожно красивый, высокий, и холодный. Человек и чудовище (в таком порядке), которого Леди вчера не испугалась, и не испугается уже никогда. В комнате сразу стало светлее, хотя закатное солнце уже заливало каждый ее уголок. Леди прижала к груди колье, что вчера спасло ей жизнь, и тепло улыбнулась: — Добрый вечер, ваше императорское величество. Золотые пряжки в его сапогах звенели в такт лихорадочному сердцебиению Леди. — Смотрю, оно тебе понравилось, — он взял ее ладони в свои, пальцами погладил жемчужинки. — Очень. Она была босая, совсем маленькая и светлая рядом с ним, в кружевном корсете и белом платьице. На шее ажурная лента — чтобы скрыть от посторонних глаз следы воспоминаний о вчерашней ночи. Его следы. Эмгыр взял жемчуг из ее рук и небрежно отбросил на ковер. — У тебя будут и другие. Много. Лучше и красивее. Завтра прикажу ювелиру явиться к тебе — расскажешь, какие камни любишь. Леди хотела было сказать, что любые, если они подарены им, но предпочла бы сапфиры и побольше бриллиантов. И только платину или белое золото — желтое ей не пойдет. Император продолжил сам: — Я помню, мотылёк, что ты ничего у меня не просишь, и тебе не нужно ни почестей, ни роскоши, ни власти. Но у тебя все это будет. Потому что я так хочу. У тебя будет всё, что ты только пожелаешь, и сверх того. Он дотронулся до ее щеки, плавно провел по мягким углам скул, очертил линию по кружеву поперёк горла. Дернул за кончик банта. Ткань скользнула по коже, обнажая пурпурно-алые следы, рубиновой крошкой рассыпанные по шее. Эмгыр аккуратно коснулся их, и уголок его губ чуть дёрнулся. Ленту он также отбросил на кровать и ещё на несколько секунд задержался взглядом на ее шее. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он, резко взглянув ей в глаза. Леди выдохнула тихое «хорошо». — Ты могла надышаться парами яда, — с искренней обеспокоенностью сказал император. — Внимательно следи за своим состоянием, и если почувствуешь что-то неладное — головокружение, слабость — сразу зови лекаря, хорошо? Леди кивнула несколько раз. Голова ее действительно шла кругом, но не от яда. — Как ты себя чувствуешь в остальном? Все в порядке? «Вы спрашиваете, все ли со мной в порядке после того, как вы вчера взяли меня на своем столе? А потом два раза — на постели?» Леди поймала себя на том, что странно, мечтательно улыбается. Эмгыр тут же уловил причину ее улыбки — его глаза сверкнули золотистой искрой и он ухмыльнулся ей в ответ. Внутри у нее все немного болело, томило сладкой истомой. Позвонки и лопатки саднили — с утра Леди обнаружила царапинки на спине. Она долго рассматривала свое лицо в зеркало, будто что-то в ней должно было навсегда измениться. Но она все та же. Только несколько ссадин, иссиня-серые тени его пальцев на бедрах, и воспоминания о губах на шее. — Я чувствую себя лучше, чем когда либо, — отвечала она. — А вы? Как вы себя чувствуете? — Уставшим. Весь день мы допрашивали подозреваемых и искали чудовище, что покушалось на твою жизнь. И я пришел сообщить тебе, мотылёк — его нашли. Хочешь сама решить, что с ним будет? Допросить? Поприсутствовать на пытках? — Нет, — покачала головой Леди. — Я хочу, чтобы вы обняли меня. Эмгыр рассмеялся, и Леди узнала в его голосе переливы собственного смеха. Обнял ее, погладил теплыми ладонями спину, хрупкие крылья лопаток. Оставил несколько горячих поцелуев на лбу и скулах, хотя Леди об этом даже не просила. У нее будет всё, что она только пожелает. И сверх того. Эмгыр тут же подтвердил это снова — попробовал на вкус свои алеющие подписи. Добрался до приоткрытых, ожидающих его губ. — Вы совсем не сомкнули глаз? — прошептала она, когда он отстранился. — Нет, — он посмотрел куда-то в сторону. — Я ночное создание. — Как это, ваше императорское величество? Вы совсем не спите? — Довольно обо мне. Что ты делала весь день? Слова сорвались сами. Леди захлебнулась ими, если бы не сказала: — Я думала о вас. Думала о вчерашней ночи. Не отпуская ее руки, Эмгыр подвёл Леди к банкетке у открытого балкона. Усадил рядом. Длинная тюль трепетала на теплом вечернем ветру в метре от них. Воздух щекочет кожу, шепот ласкает губы: — Правда? — руки скользнули между шестым и седьмым ребром, остановились около груди, словно отмеряя биение ее сердца. Оно замерло на долю секунды — Леди поняла, что он сейчас сделает с ней то же, что и вчера. — Правда, — сипло прошептала она. Требовательным движением он усадил ее к себе на колени, задрав юбку. В глазах его блеснула уже знакомая искра желания, которую он даже не пытался скрыть. Пальцы медленно расшнуровывали ленты корсета, и тело Леди пронзила сладкая дрожь. — Я тоже думал о тебе. О вчерашней ночи. Солнце играло у него на губах. — Весь этот бесконечный день я думал только о тебе. Корсет упал. Лиф оказался на полу следующим. Ветер щекотал оголенную кожу, светлые ореолы и соски, уже твердые — страшная магия его голоса. — О твоих ключицах. О твоей шее. Губы императора помнят вкус ее шрамов. Он покрывал поцелуями ту часть тела, о которой говорил, с каждым словом снимая с нее и себя очередную вещь. Шуршала парча ее нижней юбки и дамаст его камзола. — О твоей талии. О твоих бедрах. Он сжал розоватый сосок между пальцев, смял купол груди. Не сильно, чтобы не портить свою собственность. У этой фарфоровой куколки под кожей уже достаточно воспоминаний о нем. Новые он оставит в следующий раз. Леди поняла — сегодня он будет с ней исключительно нежен. Настолько, насколько способен. Эмгыр провел пальцем по шраму на ее плече — пойманная в момент зажигания искра. — Мне нравится этот шрам. Когда мне надоест «мотылёк», будешь «искоркой». Или может, мне называть тебя по-другому? Леди пожала плечами, делая вид, что не понимает цели его вопроса. Она не поняла, в какой момент оказалась под ним и на ней не осталось ничего, кроме шелка чулков с атласным бантом и растрепанных белых кудрей. Как она вообще здесь оказалась? — Ты вся дрожишь. Леди отвечала невразумительным всхлипом. Он погладил ее по щеке так трепетно, будто жалел так же сильно, как желал. — Ты мерзлячка, — усмехнулся он, беря ее за подбородок. — Северянка-мерзлячка, как мило. — Согрейте меня. Заживо и дотла. Леди ожидала, что он возьмет ее прямо сейчас, но вместо этого Эмгыр аккуратно усадил ее обратно на мягкую банкетку прямо перед собой. Это могло означать только одно — он позволяет ей рассмотреть свое тело, при свете, пока солнце еще не зашло. Позволит ли тоже попробовать на вкус свои шрамы? Их так много — на это уйдет вечность. Пусть. Эта вечность будет принадлежать только им двоим. Леди прикоснулась губами к маленькой родинке на уголке его глаза. Обняла лицо, усыпанное бледными веснушками — солнечными поцелуями. Повторила их своими губами, нашла каждую — на острие скул, под бровью, на верхней губе. Не забыла и те, что на веках. Порабощенная этой игрой с солнечной пылью, она не заметила, что Эмгыр уже разделся совсем. Он обхватил ее челюсть, повернул голову, и Леди увидела, что желает он ее все же больше, чем жалеет. С любопытством ребенка, который изучает новую игрушку, она рассматривала то, что ее вчера так уничтожило. «И как он вообще в меня влез»? — мысленно усмехнулась она. — Возьми его в руку. Чего ты боишься? — Я ничего не боюсь! Твердый и горячий, член едва помещался в ее маленьком кулачке — большой и средний пальцы почти смыкались вокруг гладкого ствола. Леди не стала дожидаться, когда Эмгыр поставит ее на колени и сделала это сама, усевшись на ковер у его ног. — Уверена? — он удивился. Снова. — Конечно. Я ведь уверенная и смелая («Во мне есть все, чего вы можете пожелать»), — с вызовом усмехнулась она и плюнула на ладонь. Леди хочет еще немного посмотреть и поиграть. У него очень красивый член. Ровный, с выступающими изящными венами — почти как на руках, когда он сжимает кулаки. Леди завороженно наблюдала, как скользит кожа под ее пальчиками. Влаги мало, но она знает, где взять еще. Одного прикосновение к себе оказалось достаточно, чтобы она едва смогла сдержать стон — как получается, что она трогает его, а возбуждается сама? Но ее тело получит свою порцию ласки чуть позже — Эмгыр обещал научить ее, как это делается, а императоры всегда держат свое слово. Леди приоткрыла рот, облизала пересохшие губы. Продолжила забавляться с новой игрушкой обеими руками. Ее соков было много, все блестело от влаги. — Я даже не помню, чтобы кто-то делал это настолько увлеченно, — голос его чуть хриплый. — И ты даже не представляешь, сколько… Да не важно, сколько. Никто из них не был ею. Следующее слово осталось непроизнесенным — настал черед Леди заставить его замолчать. Она подалась вперед, провела языком по всей длине, обхватила член мягкими губами, и впустила в себя, посасывая. Это как с его пальцами вчера, как с карамельным леденцом или конфеткой — только интереснее. И вкуснее. Эмгыр легонько ударил ее по щеке — приказ поднять взгляд. Леди поняла это сразу, и он ласково погладил ее по голове за сообразительность. Сейчас Леди продемонстрирует императору истинное значение слова увлеченно. Она осторожно опустилась ниже, проверяя, насколько глубоко может принять его в себя. Мягкое прикосновение к ее волосам перетекло в цепкую хватку. Насадилась еще глубже, почти доставая до горла. Сейчас это предел — ничего, потом научится. Она двигалась сначала медленно, привыкая к новому ощущению и чтобы не задеть его зубками, затем быстрее, с большей амтлитудой. Вскоре вошла в ритм и стала помогать себе руками. Слюны было так много, что Леди не понимала, чем она больше захлебывается — ею или своим пылом. Или новообретенным ощущением контроля— ей нравилось наблюдать за тем, как меняется лицо Эмгыра. Как отзывается в нем каждое движение ее ласкового языка и горячих губ, как он пульсирует у нее во рту, когда она обхватывает его особенно плотно и берет особенно глубоко. Ей нравилось, что это она теперь тут главная. Эмгыр схватил ее за волосы крепче — Леди подумала было, что она что-то сделала не так и он разозлился, но тут же поняла — ему просто настолько это нравится, что привычная, приросшая с годами маска ледяного самоконтроля не просто треснула — она слетела совсем. Необъяснимым образом он будто стал моложе — складка между бровями и морщинки в уголках губ разгладились. Должно быть, все та же порочная магия. Грязное волшебство. Эмгыр помогал ей, толкая ладонь на затылке, сначала плавно, потом стал насаживать ее голову на себя, все резче и сильнее. Нарушил свой же приказ — прикрыл веки, разрывая нить взглядов. Запрокинул голову. Леди поняла, что он вот-вот кончит, и ускорилась — если он и хотел сделать это на лицо или волосы — это решать уже не ему. Он не издал ни звука — остатки самообладания. Она все проглотила, облизала губы, и довольно улыбнулась. Видел бы он сейчас свое лицо. Ха! — Иди-ка сюда. Леди забралась к нему на колени. Больше он ничего не сказал ни на одном из языков. Притянул ее к себе, уткнулся в ямочку над тонкой ключицей (это движение до ужаса трогательное), дышал тяжело и прерывисто, отрешенно поглаживая ее по спине. Когда дыхание его стало выравниваться, ладонь опустилась ниже, сжала ягодицу, другая легла на грудь. Леди украдкой оглянулась и подтвердила свои догадки — он снова твердый. — Сама, — приказал он, шлепнув по белой ягодице. Придержал за бедра, чтобы она не опустилась слишком быстро. Она немного опасалась, нет даже не не боли, а эфемерного ее подобия, но больше — что что-то будет не так. Не так горячо, не так сладко, не так сильно. Но это медленное, растянутое касание, проникновение, выжигание на ней, в ней, было даже приятнее, чем вчера. Его непроизнесенное имя стоном сорвалось с губ, когда Леди опустилась до конца. Она не имеет права его произносить вслух, ей не разрешали называть его по имени. — Я обещал тебе вчера, — голос его был уже совсем не императорский, — показать, как это делается. Он взял ее руку. Повел вниз, по мягкому животу. Когда их пальцы вместе достигли сгустка нервов между ее ног, он помог ей, направил, указал. Леди оказалась способной ученицей. Ни одно движение под его руководством не может быть неверным. Вскоре он отнял руку — у Леди получалось одновременно и ласкать себя, и двигаться на нем. Удивительно, но тело отзывалось само, даже если бы она этого не хотела — тело будто уже все умело, все знало за нее. Она ощутила волну знакомой пульсации. — Отклонись назад. — Эмгыр чуть толкнул ее, наблюдая, как красиво она выгибается, как скользят волосы по плечам. Как же совершенно из его уст звучат эти слова. Будто бог с идеальным слухом настроил его голос специально для подобных коротких команд: «тише», «разведи ноги», «на колени». И для того, чтобы петь оды ее телу. — Я не верю, что ты вчера сказала мне правду, — шептал он, помогая ей двигаться, — у тебя подозрительно хорошо получается. Ты ведь лгунья. Маленькая хорошая лгунья. — Это вы — лжец. Вы мне верите. Без предупреждения он опрокинул ее на белый меховой ковер. Подмял под себя. Леди понравилась эта игра — она попыталась высвободиться, чтобы оседлать его снова, но проиграла — Эмгыр закинул ее ногу себе на плечо и вошел, грубее и глубже, чем до этого. Маленькая случайная месть не заставила себя ждать — с радостным вскриком Леди ноготками впилась в его влажное плечо. Четыре кровавых полумесяца отпечатались поверх старого шрама. Эмгыр оттянул ее волосы, заставляя смотреть на него, видеть его: — Скажи, как мне тебя называть? Она рассмеялась ему в лицо. — Называйте меня как хотите, ваше императорское величество. Мотылёк. Искорка. Леди. Можете просто посвистеть. Или крикнуть: эй, ты! Она запрокинула голову, смех сорвался в протяжный стон. Эмгыр прижал ее к себе крепче, вцепился в ребра до боли, с силой вдавливая в ковер. Пусть делает с ней, что хочет — это тело принадлежит ему, ему одному. Было в этом какое-то ощущение свободы, неземное противоречие. И тогда волна накрыла ее — такая же как вчера, но ярче, глубже, и сильнее. Дыхание оборвалось, на долю мгновения тело ослабло, будто парализовало. Она упала куда-то вглубь этого паралича, находясь на этом ковре и в другом мире одновременно. Внутри лавиной растекалось тепло от ядра ее естества и обратно, и из самой сердцевины последовал новый взрыв. Леди дрожала, и, кажется, даже тряслась. А потом совсем потерялась в лимбе неги. Голос Эмгыра вернул ее в этот мир. Леди отвечала, что не чувствует пальцев ног. Он рассмеялся, покрывая ее усталыми поцелуями. Леди слушала, как замедляется его дыхание, думая о том, что они оба страшно липкие и она прямо сейчас попросит отнести ее в ванную на руках, намылить, отмыть, и снова взять — надо срочно попробовать это где-нибудь в другом месте, например… Леди смеялась, пытаясь спрятаться от его щекочущих губ. Повернула голову — совсем рядом лежит то самое колье. Она протянула руку, дрожащими пальцами погладила крупную жемчужину. — На что ты смотришь? — Да так… Просто ожерелье красивое. Эмгыр обнял ее лицо, снова сказал, что у нее будут другие, и лучше, и сколько она захочет, это всего лишь жемчуг, бриллиантов здесь вообще не так много, и все в таком духе. Он ничего не понял. Темный перламутр — жидкая ртуть, морская пена в шторм, испарившийся из ее бокала яд. Лучший из возможных оттенков черного.

***

Иногда, после особенно ярких снов (снов ли?) о своем (своем ли?) донильфгаардском детстве, Леди рассматривала узоры на потолке, пребывая еще в лимбе между сном и явью, и думала: А как я вообще здесь оказалась? Теперь, когда все двадцать четыре часа в сутках принадлежали ей одной, на Леди хлынула лавина лишнего времени, которое она совершенно не знала, куда девать. Ад избытка мыслей поглотил ее. Они возникали сами собой, рождались и умирали, но некоторые были до боли живучи: Если дом с синей дверью, нет, Дом с Синей Дверью — это донильфгаардское, доимператорское, доэмгыровское детство, то почему просыпается она в ледяной дрожи кошмара? А что, если это не сон, а воспоминание, записанное глубоко в памяти и бесконечно прокручиваемое заново, как заевшее изображение в сломанном мегаскопе? Что, если вне этого дома, но все еще внутри зацикленного во временной петле сна, существует другое воспоминание?.. Плохое. Очень плохое. Но оно аккуратно удалено — Леди просыпается каждый раз ровно к тому моменту, как временная линия воспоминания подходит к точке невозврата — к секунде, где детство ее обрывается и песни в теплом доме умолкают навсегда. И в следующий раз сон начинается заново. Что было после? Откуда на ее теле столько шрамов? Как она попада в Нильфгаард? Культя памяти, прижженная, уже давно не кровившая и не гноящаяся, все еще ныла фантомной болью: Ее прошлое — разрушенный мост над темными водами амнезии. Есть два берега: Дом с Синей Дверью и Город Золотых Башен, но между ними — пустота. Все выжжено, пролеты моста взорваны, осколки покоятся глубоко на дне, в пучине забвения. Леди даже не знает, сколько лет занял путь с одного берега на другой. Есть останки только одного пролета. Темное место, где все время пахло чем-то приторным, скользким, и неотвратимым. В глубине души Леди призналась себе, что некоторые ее знания, а может даже и умения, берут свое начало в этом месте. Там было много таких же прелестных юных куколок, как она. Хозяева часто менялись и плохо с ними играли, не очень бережно, оттого куколки все время сломаны, какие-то больше, какие-то меньше, какие-то — уже навсегда, и больше непригодны для игр. Леди не помнит, чтобы с ней кто-то играл, но… Над некоторыми вещами лучше не задумываться. Это мерзкое здание все равно сгорело дотла. Леди слишком много думает. Это все из-за свободного времени.

***

— У императрицы, то есть у меня, есть какие-то важные дела? Но только интересные! У Цириллы Фионы Элен Рианнон было много обязанностей — унылая, вгоняющая в зевоту скучность. Рауты, протокольные визиты, благотворительные приемы. Леди не поехала на скачки, не пошла на чьи-то важные именины и на нее обиделись какие-то люди (такие все нежные, вот умора!). Отменила аудиенции с послами. И все остальные мероприятия тоже. Она создана не для этого и не будет тратить свою жизнь на каких-то людей. Но выходить из покоев все же стала — было интересно изучить дворец. Каждое утро Леди наносила макияж — единственную доступную ей броню. Перед этим долго увлажняла кожу масками из сливок и меда, умывалась розовой водой, и долго-долго массировала щечки ониксовым роликом. В следующем месяце ей исполнится уже двадцать один, и ни одна морщинка не должна изуродовать ее лицо. Леди должна оставаться юной. Ллавена помогала ей ухаживать за собой — руки у нее нежнее шелка, пальцы длинные, изящные, и умелые. Иногда, когда Ллавена расчесывала ей волосы, Леди делала вид, что прикрыла глаза (их правда хотелось прикрыть от удовольствия), но на самом деле тайком рассматривала фрейлину в отражении — ее родинки, так много и россыпью, будто звёзды на небе. Если провести между ними черточки, то получатся причудливые созвездия. Леди знала, что такую кожу вредно показывать солнцу, и приказала Ллавене всюду ходить с собой. Только под крышей, только в помещении. Она выгуливала свои лучшие украшения. Цирилла редко их носила — якобы нужен повод, нельзя одевать что-то слишком роскошное каждый день. «Не по этикету». Леди не совсем понимала, что это слово вообще значит. — Это свод правил, по которым мы должны себя вести, ваше императорское величество. Наш метафорический ошейник, а страх осуждения — кнут. — Насмешливо отвечала Ллавена, когда Леди с совершенно серьезным лицом задала этот вопрос. — А ты умная… Но мы сами выбираем свои ошейники. Не называй меня больше «ваше императорское величество». — Приказываете обращаться к вам по имени? — Не приказываю — прошу. И не по имени, а… просто «моя леди». А теперь обними меня, мне что-то грустно. Просто гулять по дворцу Леди быстро наскучило, и она решила все же посетить заседание совета в Сенате. Попыталась заставить эту свору «государственных мужей» явиться к ней (фрейлины помогли написать письмо), но ничего не получилось — придется все-таки выйти из дворца. Леди понимала, что этот момент рано или поздно наступит, и нашла решение — по ступеням до кареты ее несли в паланкине двенадцать рабов. Леди подготовилась к этой встрече как могла — в форме игры учила нильфгаардский. Это оказалось легче, чем думалось — основы она знала, хоть ее словарный запас и весьма ограничен (Эмгыр иногда говорил на этом языке в… особые моменты. Леди догадывалась, что он сам не понимает, на каком языке говорит). Еще она заготовила маленькие шпаргалки — клочки пергамента, где старательно записала, что обычно говорила Цирилла. Прикрепила их пажами к чулочкам под юбку. На всякий случай Леди выпила перед тем, как поехать — для смелости. И для веселья. Но ничего не помогло: Заседание было зубодробительно, отвратительно скучным. Она не понимала треть слов, не могла прочитать документы, ее раздражали монотонные голоса, раздражало, что здесь слишком много людей, раздражало, что к ней постоянно кто-то обращается. Она все время ерзала и вздыхала. К концу накинула себе вуаль на лицо — так она будет чуть меньше «здесь». Какой-то дяденька в пафосной робе заметил, как она подсматривает в свои шпаргалки — выражение его лица было при этом таким забавным, будто он увидел летающего волколака. Леди приложила палец к губам и пшикнула на него. Три часа прошли, как тридцать. Ллавена уже ждала ее снаружи. — Существуют специальные места для душевнобольных? Вот это — оно! Даже не спрашивай меня, что там было. Бубнеж, бубнеж, бубнеж. Из интересного — пара олигархов выкинулась из окна в этом месяце, и меня просили инициировать расследование. Я сказала, что они просто решили полетать. — Да, сейчас все обсуждают… — Ллавена, во что ты опять одета?! И как тебе не дурнеет на солнце в этом жутком воротнике? «Бедная Цирилла. Столько лет терпела издевательства над нашей… моей кожей. Днем оказывается так жарко». — Хотя корсеты мне нравятся… Но не в это время суток и не при этих обстоятельствах. Ллавена, на удивление, не отвела взгляд и даже будто не смутилась. Приложила ладошку к губам и хихикнула: — Леди Стелла бы вас наругала сейчас. «Да плевать мне, пусть старуха хоть ядом изойдет. Продолжает заваливать меня тупыми письмами, хотя сама от Цириллы требовала самостоятельности». — Чопорная, дотошная бабка, — она игриво ущипнула Ллавену за руку. — И не вздумай спорить! Я знаю, что тебя она тоже давно заколебала. Ллавена закусила губу, прильнула к Леди, и прошептала на ушко: — Сложно придумать определение точнее, чем «чопорная бабка», ваше императорское величество. Одновременно они рассмеялись и поспешили по-скорее юркнуть в паланкин. Уже внутри Ллавена спросила почти шепотом: — А что вы думаете? По поводу тех выпавших с окна олигархов? Мой дядя говорит, что там какая-то запутанная история, но вы точно знаете больше него. Конечно, Леди знала. И задолго до этого заседания. У одного из «самоубийц» был личный отряд наемников, неприлично огромный и обученный, особенно для не феодала. Второй как-то слишком бурно вмешивался в рефинансирование армии, и даже посмел саботировать. Она повела плечом, непринужденно улыбнулась: — У императора много врагов. — Вы… вы хотите сказать, что… — Он убьет их всех. Весь этот город, если потребуется. И весь Континент. Пока в мире не останется никого, кроме нас двоих.

***

У Цириллы Фионы Элен Рианнон не было друзей. Только две «основные» фрейлины (общее их число, как оказалось, измерялось десятками), но они не более чем антураж, и уж никак не подруги. Леди решила это исправить. Она собрала вокруг себя небольшой клуб, попасть в который можно было по следующим критериям — совершенное знание всеобщего языка, открытость, непосредственность, и редкая для высокородной дворянки болтливость. И самое главное — кандидатки должны быть прирожденными, отъявленными гедонистками. Истинной прожигательницей жизни нельзя стать, только родиться. Это талант и божественный дар — не делать абсолютно ничего и получать от этого удовольствие. Леди так и назвала свою свиту: «Клуб подлинных гедонисток». Туда вошли: Аврора; Ллавена и ее кузина Лиралей, тоже маленькая маркиза (Ллавена получит титул только после смерти отца, но это прозвище Леди нравилось. Она так их и называла про себя — Маленькая Маркиза Первая, Маленькая Маркиза Вторая); Беатрис — неприлично молодая жена неприлично богатого мужа, который остался где-то в Эббинге, пока она получает образование в столице (какие-то модные веяния); самой старшей стала Селин Севиньи — герцогиня, но Леди не запомнила каких земель; а самой младшей — пятнадцатилетняя Арлетта. Леди приглядела место для заседаний клуба — огромную беседку в самом центре сада, куда ее также носили в паланкине с плотными бордовыми шторками. Придумала свод правил: можно обсуждать сплетни, роскошные вещицы, и мужчин. Запрещенные темы — война, политика, и всякие скучные трагедии. — Участились нападения на эльфские поселения в приграничных провинциях. На прошлой неделе вырезали целую семью, — рассказывала Селин. — Северные короли совсем… Леди схватила с серебряного блюда крупный персик и запустила в нее: — Успокойтесь, скушайте фруктик! — она обращалась к герцогине на «вы» из-за возраста: цифра тридцать казалась ей огромной. — Вот лучше скажите — вы жаловались, что ваш муж совсем не обращает на вас внимания. А что вы делали для того, чтобы это исправить? — Он много работает. Таков долг всех государственных мужей. — Да? Очень интересная информация. И чем он занимается? Леди сбросила туфельки, облокотилась на кресло. Ллавена положила голову ей на плечо. — Он глава имперской канцелярии, вы же знакомы и только сегодня утром виделись. — А, точно! — этот дяденька с забавными усами! Вот представьте — ваш муж целый день перебирает векселя какие-то, бумаги важные, распределяет там… ресурсы, ещё чего. Представьте, какая это скука! Скуууууукааааа, — пропела Леди и закатила глаза. — И вот он приходит домой после всех этих важных-важных дел, и что он видит? Ваш этот воротничок и это недовольное лицо? Только не обижайтесь. Ллавена, подай мне тарелочку с манго. Спасибо, душка! Послушайте, герцогиня. Во-первых, выкиньте этот воротничок и все похожие на него вещи. От них воняет чопорностью. Во-вторых, придет ваш муж с работы — и вы улыбнитесь. Так, будто знаете, вы кошка, которая не ела пять дней, и ваш хозяин вот-вот накормит вас. А как у вас с этим? Ну, вы поняли. — Ваше… — Чего вы стесняетесь? Отвечайте, приказ! Отдавать приказы легко и приятно. Леди вытянула ножку и носочком ткнула Селин в коленку. Та вздрогнула и напрягалась было, но Леди успокоила ее смехом: — Шучу, можете не отвечать. Я уже все поняла, — она вскинула руки к груди и продолжила с придыханием. — Вы и не представляете, что упускаете. Когда вы наладите отношения со своим мужчиной, будете понимать его, а он — вас (без этого не получится), то вам откроется целый новый мир. Совершенная форма удовольствия, совершенная форма чувств… Иногда, когда это накатывает особенно сильно… даже губы покалывают! Я сейчас про те, которые на лице, ха-ха. Да, и они тоже. Я когда первый раз испытала такое, даже удивилась. Знаете как бывает, когда слишком много льда положила в шампанское или обкушалась щербетом, и губы занемели? Вот так! Ну в общем, графиня, вы меня поняли. Завтра позовем портных и сошьем вам что-нибудь прелестное, это для начала… Но потом… если ваш муженек все равно будет вести себя как паскуда и курва последняя, вы мне обязательно доложите, и я его казню. Ха! Так и скажите — императрица казнит тебя, дорогой… Как его? — Марк. — Марк, будешь плохо ко мне относиться, тебе голову снесут, — Леди провела рукой поперек горла. — Вот так. Чик-чик! Леди еще что-то хотела бы сказать, или рассмеяться, но не успела. Кандалы оцепенения сковали ее по руками и ногам, она вдруг почувствовала себя такой маленькой, и вжалась в кресло. К беседке приближалась леди Бриаллен, под руку ведя за собой двух девочек, разодетых в кринолин и кружева, прелестных словно куколки. — Добрый день, ваше императорское величество! — ее острый взгляд скользнул по столу, — Ах, вижу, не только добрый, но и веселый. Я обещала, помнится, представить вам малышек, это у них недавно родилась сестренка и… Леди первый раз пожалела, что понимает нильфгаардский диалект. И что ей доступны воспоминания Цириллы. Каждый раз, когда подобный диалог с подобными «Леди Бриаллен» случался у императрицы — она гордо слушала, улыбалась, протокольно кивала. Делая вид что совершенно, ни коим образом, не видит цели этого всего — ткнуть ее в собственную неполноценность. Ведь невозможно оскорбить того, кто не хочет быть оскорбленным. После ухода Бриаллен императрица Цирилла Фиона Элен Рианнон продолжила бы светскую беседу, как ни в чем не бывало. А Леди просто разрыдалась. Ллавена кинулась к ней, но чем больше она гладила ее по волосам, обнимала, и успокаивала, тем больше хотелось выть. — Это была последняя капля. — прошептала фрейлина. — Я подмешаю этой дряни мышьяк в пудру. — Ваше императорское величество… — еле слышно сказала Аврора. И Леди только сейчас заметила, что все остальные смотрят на нее с плохо скрываемым недоумением. — Разве вы не… Мы думали, что вы уже… — …Носите ребёнка. — Что? — всхлипнула Леди, понимая, что сейчас снова расплачется. Лунная кровь пришла к ней сегодняшним утром, — с чего вы это взяли? — Вы последний месяц другая. — Вы очень изменились. — Вы иначе одеваетесь. Иначе двигаетесь. Иначе говорите. — Даже тон голоса другой, ваше императорское величество. — Вы отменяете все свои дела, чтобы не перетрудить себя. Мы думали, что это забота о малыше. — Вы стали такая… чувствительная. Даже капризная, в хорошем смысле. — И веселая! Вы разыгрываете двор, делая вид, что не говорите на нильфгаардском диалекте. — Вы словно другой человек. Они все говорили и говорили, перебивая друг друга, пока Леди молча смотрела в одну точку перед собой. Слезы наконец отступили. — Этому есть объяснение, — тихо сказала она. Налила полный фужер вина, залпом осушила. Обвела взглядом свой маленький глупый клуб. — Я и есть другой человек. Я не императрица. Не Цирилла Фиона Элен Рианнон. Я — самозванка. На несколько секунд повисло молчание. Первой прыснула Ллавена. Потом хихикнула Беатрис. Селин изящно рассмеялась, прикрывая рот ладонью. Остальные тут же подхватили, одна за другой. Леди смотрела, как они смеются, и ей самой вдруг сделалось безумно смешно! Она запрокинула голову и залилась истерическим хохотом сумасшедшего.

***

На следующей неделе случилось то, чего Леди в тайне опасалась, но успела себя подготовить. На этот раз не было мертвого пересмешника. Записку подкинули под дверь глубокой ночью, и сколько бы она ни допрашивала гвардейцев — они ничего не видели и ничего не слышали. Посторонних у покоев не было. «Отлучались при смене караула, лодыри». — поняла Леди. «А если меня, то есть «императрицу Цириллу», снова захотят убить, а охрана ослепла и оглохла»? Записка ничем не пахла, кроме едва-едва уловимых ноток вишни. Буквы маленькие, с сильным наклоном влево, а линии прерывистые, будто письмо писалось в спешке или дрожащей рукой. «Ты должна уехать отсюда как можно скорее. И как можно дальше». Леди подавилась странным, будто совсем не веселым смешком. Даже если бы она хотела, и даже если бы могла — куда она поедет? К кому? Это все не важно. Уже июнь — половину вечности без императора она смогла пережить.

***

— Я тружусь как пчелка над этими штуками для Мидаете, ну вы знаете. Кому вообще есть дело до Мидаете и чертовых декораций! Но мне нужно сделать это, да? Леди ее маленького клуба гедонисток синхронно закивали. Она довольно обвела взглядом беседку — все одеты в воздушные ткани пастельных оттенков и тонкие вуали. Уродские брыжи не пройдут в эту обитель изящества. Леди промокнула горло серебристым Шардонне, прожевала черешенку, и гневно продолжила: — Потом ко мне подходит эта тетка из приюта, как там ее… — Герцогиня де Кондрад. — подсказала Лиралей «маленькая маркиза вторая». — Герцогиня де как-ее-там говорит, — Леди повысила голос до пищащего кривляния, — «ваше императорское величество, позвольте напомнить про тех детей». Цирилла незадолго до их… конфликта занималась какой-то программой поиска пропавших родителей для сирот переселенцев, которых выгнали с севера после окончания войны. Конечно, кто-то мог потеряться по дороге, но… Если они сироты — значит они сироты, верно? — И я ей отвечаю, что уже работаю над Мидаете, планирую и все такое. А она мне: «Но как же дети, что потеряли родных?» Дайте мне чертов перерыв! «Они что-то такое Цирилле говорили? Нет, точно нет. Цириллу никто не осуждал». — Вы тут все знаете, как я пыталась организовать воссоединение ребенка с его мамой. Но шанса не было — оказалось, что она застряла где-то в Лирии и там возникла куча бюрократической волокиты с послами, фу! — Вот что я думаю, — вставила Беатрис, — Что если… Если… Главное, что вас любят! — Вот-вот! — подхватила Ллавена, — мы поможем вам с Мидаете, моя леди. Главное, что вас все любят. Вы не одна. Леди сердечно обняла ее, прикрывая глаза. От Ллавены всегда так вкусно пахло — имбрирем, сандалом, и немного ванилью. Бранч выдался приятный. Принесли канапе на шпажках с черри и вкусным белым сыром, и еще шампанского в ведре со льдом. После серии тостов и сплетен Леди заметила, что Арлетта не разделяет всеобщего веселья: — Ваше императорское величество, не хочу беспокоить вас, зная, как вы заняты перед праздником, но… — Говори, я же вижу, что что-то не так. — Могу я попросить… вашей протекции? Все резко замолчали. Было слышно, как искрятся пузырьки в фужерах. Леди кивнула и села рядом с Арлеттой. Осторожно взяла ее руку — такую же маленькую, как у нее самой. — Дело в том что… Дело его светлости, графе… То есть, в моем отчиме. Вы знаете, что титул, земли, и все блага, что Великое Солнце ниспослало нам с матушкой, появились благодаря ее браку. Только не подумайте, дурного мотива тут нет — она вышла замуж по любви, глубокой и сильной. Слишком сильной. В том и беда, ваше императорское величество — любовь эта выжгла ей глаза и теперь она не видит, что происходит в ее собственном доме. Мой отчим… С самого начала это казалось странным — почему он выбрал себе в невесты женщину старше себя, обедневшую, пусть и благородного происхождения. Кое-что произошло, и я наконец поняла — он женился на ней… Потому что на мне он не мог жениться из-за возраста. Он, он… — Он что-то тебе сделал? — Пока еще нет, но… — Я поняла. — Леди погладила ее пальцы, — Я все поняла. Не волнуйся, сегодня же я прикажу… — Нет, нет, ваше императорское величество, — голос девочки дрожал, — если с ним что-то случится, моя матушка этого не переживет. Вы не понимаете. Что бы он ни сделал — она будет любить его. Она все ему простит. Уже простила — я случайно услышала, как он… поднял руку на нее. Леди прикрыла глаза и тяжело вздохнула. — Она с ним не расстанется. И не переживет его арест или смерть. Но меня она любит самой ценной, теплой формой материнской любви, и есть надежда, что она отрезвеет от этой горячки помешательства, когда увидит своими глазами, как он пытается ко мне приставать. Но это разобьет ей сердце… — Ее сердце будет разбито в любом случае, — тихо сказала Леди. — Нет такого исхода, при котором она будет счастлива с этим человеком… Но, не отчаивайся, мы что-нибудь придумаем. Леди, есть идеи? — Первым делом надо изолировать нашу Арлетту от мерзавца. — Ллавена как всегда была самой находчивой. После небольшого мозгового штурма Леди решила перевести тему. Уж больно история Арлетты и ее матушки ей показалась… грустной. Она задалась целью выпытать у Селии Севиньи, изменились ли ее отношения с мужем? Та, опустив глаза с томным смущением, отвечала: да. — Хорошо, что вы послушали ее императорское величество! — хлопнула в ладошки Беатрис, — она точно знает, о чем говорит. — Точно знаю! — Да, верно, — герцогиня запнулась. — Вы точно знаете, как… мы все уверены, что… Ллавена взяла на себя смелость закончить фразу за нее: — Мы завидуем, ваше императорское величество. Леди спрятала улыбку в бокале. Повисла странная, растянутая тишина. Чуть неловкая. — Белой завистью, разумеется! — быстро добавила Ллавена. — С вами ведь никогда не произойдет той жуткой напасти, что случилась с матушкой Арлетты. Его императорское величество никогда не обидит вас. Что чувствует человек, когда разбегается перед прыжком через костер? Ветер дает холодные пощечины, но отрезвить не способен. По венам течет не кровь — эфир эйфории, сердце хаотичными толчками лупит по ту сторону ребер. Ноги быстрее мысли — на полной скорости несут в объятия смерти. Безумица пляшет по углям, летит к костру. Жар обдает лицо, щекочет кожу огненными поцелуями. Порыв внутреннего сгорания сильнее угрозы внешнего — она не может не прыгнуть. Сейчас или никогда. Все или ничего. Этот раз или следующий будет последним. Одно неверное движение, неосторожно сказанное слово, и всё, что от нее останется — пепел. Но потерявшие рассудок не боятся сгореть. Прыжок — воздух дрожит, языки лижут ступни, но на этот раз пронесет. Не сегодня. Она не рухнет вниз, не взвоет от страха и ужаса, кожа не вздуется водянистыми волдырями… Но даже самым талантливым огненным плясуньям иногда не везет. На тысячи безнаказанных провокаций и удачных прыжков придется одно падение в пепелище боли. Леди хорошо помнила, как один раз она все же упала в костер.

***

Декабрь 1270 Она любила ночи, подобные этой. На лбу еще поблескивала испарина, волосы влажные и чуть спутанные, в полумраке мерцали рубины и черные бриллианты колье — единственной вещи, что на ней сейчас надета. Кровать в покоях императора еще больше, чем в ее собственных — Леди забавы ради решила сосчитать, сколько здесь поместится таких маленьких девушек, как она, и перекатывалась от одного полога к другому. По ширине получилось девять Леди, по длине — тринадцать Леди. — Что это ты там делаешь? — Эмгыр бросил на нее взгляд из-за стола. Усмехнулся, склонив голову набок. — Считаю! Здесь могло бы уместиться двадцать две меня, представляете? Или я не должна это складывать… Если я вас отвлекаю, то прекращу. — Не отвлекаешь. Леди перевернулась на спину и раскинула руки, распластавшись на чёрном шелке. Запрокинула голову, свесив с кровати — волосы растеклись волнами жидкой ртути и уложились на полу серебристыми змейками. Теперь она видела все в перевёрнутом виде — ее маленький мир, состоящий из полумрака комнаты и сидящего за столом Эмгыра. «Люблю этот стол» — подумала она, сладко потягиваясь. Во дворце много интересных столов, хранящих интересные воспоминания, но этот — особенный. Она украдкой любовалась Эмгыром — как идет ему этот халат из винного шелка, как блестит перстень на пальце, когда перо выводит завитки, как он хмурится и мерцает светотень на его строгом, мраморном, любимом лице. Время от времени он что-то говорил ей, не отрывая взгляд от пергамента: — … два любопытнейших документа, мотылек. Первый — накладная о тратах на содержание ведомства информационной безопасности в Эббинге. А второй — отчет о результатах работы этого ведомства за последние полгода. И судя по тому, что я только что увидел, сложно представить себе более бездарной растраты казны. Хотя нет, пожалуй, финансирование чародеев это ещё более унылое превращение флоренов в ничто. Их сложно переплюнуть, но гении из префектуры Эббинга почти справились. Ты ведь понимаешь, что зашифровано в словосочетании «ведомство информационной безопасности»? Леди не очень понимала, но кивнула. Она находила особое, странное удовольствие видеть его вот таким — раздраженным, преисполненным едкого сарказма. Он скуп на эмоции, но прекрасен в них. В любых. Почти в любых — совсем скоро Леди познает это «почти». — Конечно, понимаешь. А ещё ты помнишь, что восстание, которое мне с таким трудом удалось подавить пять лет назад, зародилось именно в Эббинге. Остальное сама додумаешь, ты умная девочка. И глава этого ведомства должен сказать спасибо тебе, мотылек, потому что будь я сейчас не в духе, стоило бы отдать приказ о… Он еще что-то говорил, но Леди уже не слушала, продолжая молча любоваться им. Конечно, он быстро заметил блаженную улыбку на ее лице (иногда Леди казалось, что он умеет читать ее мысли): — Не похоже, чтобы тебе это было интересно. — Мне интересно, если вы так приказываете. Он рассмеялся, искренне и легко. Леди даже отсюда могла видеть, как собрались милые морщинки в уголках его глаз. — Вы скоро вернетесь сюда? — промурлыкала она, потягиваясь. — Скоро, мотылёк. Подай мне вина. Потом Леди будет долго размышлять, что именно ударило ей в голову в тот момент: особый наивно-игривый подъем; остаточный след эйфории после того, что он с ней делал на этой кровати предыдущие несколько часов; дурманящий яд сладкого вина; или все это вместе взятое. Так или иначе, она сказала то, что сказала: — С удовольствием, папенька. Эмгыр вскинул голову и Леди едва узнала его: Выражение его лица стало таким растерянным, опустошенным, и сломанным, будто он только что получил ледяную пощечину. Такое лицо бывает у преступника, когда палач прикладывает к его лбу раскаленное клеймо и наступает момент рокового осознания — теперь это выжженно на нем навсегда. — Что? Что ты сейчас… Откуда ты… Нет, это невозможно. Решительно невозможно. — Эмгыр мотнул головой, скидывая с себя морок наваждения, и резко переменился в лице. — Я понял. Это просто игра. Ты где-то это услышала, и теперь повторяешь. Он сделал глубокий вздох, несколько раз сжал кулаки. — Ты больше никогда не обратишься ко мне этим словом. Леди показалось это забавным и милым. Даже смешным. Она непринужденно расхохоталась: — Это тоже приказ, папуля? Всё произошло очень быстро, в какие-то доли секунд. Эмгыр резко встал из-за стола, опрокинув стул. Подлетел к ней стремительным вихрем. Лицо его искажено до неузнаваемости, странно ужасное, будто чужое. «Как чудесны вы в этом гневе» — блаженно думала Леди, слепая в своей наивности. Сейчас это другой гнев, которого она раньше не видела. Леди протянула к нему руки для объятий, но он схватил ее за щиколотку и грубым рывком сбросил с постели. Хрупкие кости позвонков и лопаток больно стукнулись о пол. Стало как-то не очень смешно. — Ай! Что вы делаете… Стало совсем не смешно, когда Эмгыр намотал ее волосы на кулак. Потащил по полу с такой легкостью, словно она всего лишь тряпичная кукла, или мешок с соломой, глупое маленькое чучело. Она попыталась ухватиться за него, за пол, за кровать, ломала ногти, лепетала напрасное и бессвязное «мне больно», «остановитесь», «что вы делаете». Слезы росой выступили из глаз, но не от ушиба и боли, а от непонимания — за что? Половицы царапали спину, рисуя узоры кровавых ссадин. Эмгыр поволок ее к стене за волосы — кожа головы горела, будто с нее заживо снимают скальп. Резанула стальной леской, когда он также за волосы одним рывком поднял ее тело с пола. Швырнул об стену с такой силой, что она ударилась затылком и беспомощно пискнула. Неожиданно для самой себя Леди вдруг расплакалась — громко, протяжно, и навзрыд. Вжалась в стену, вскинула руки к лицу (глупый, бессмысленный рефлекс), пытаясь защититься — будто ей есть, куда бежать. Эмгыр схватил ее за шею, тяжелое дыхание обожгло лицо. От него пахло вином и чернилами, и до сих пор, хотя прошло уже больше получаса с тех пор, как он любил ее — ею самой. За горло он поднял ее к своему лицу — так высоко, что она теперь едва касалась носочками половиц, пытаясь нащупать опору. Воздуха не хватало. Леди начала задыхаться. — Ты совсем бесстрашная, да? Голос его холоден и жесток. Глаза темнее ночи, темнее ада, темнее самой его души. Радужка и зрачки слились в одну черную дыру, где кипит бездна гнева и боли, источника которых Леди не может знать. — Как ты думаешь, кто ты? Она хотела сказать «ваша леди», «ваша тайна», или «ваш мотылёк». Но каждый из этих ответов был неправильным: — Никто. — с ледяным спокойствием произнес император. Леди только сейчас осознала, насколько он сильнее и больше неё. Она, маленькая, очень, очень маленькая, беспомощная… Эмгыр поднял ее еще выше и ноги оторвались от пола. Тряхнул со всей силы — голова стукнулась об стену, но Леди не почувствовала боли — вся боль была там, где колкие цепи колье впивались в тонкую кожу, вдавливаемые его пальцами. — Ты, верно, забыла, кто ты такая и где находишься. Думаешь, ты бессмертная? Леди хотела покачать головой, но ничего не получилось — руки Эмгыра парализовали ее. Она захлебнулась попыткой сделать вдох, и с ужасом поняла, что уже не может. — Позволь тебе напомнить, моя милая никто, что стоит мне захотеть — и я вышвырну тебя из своей жизни так же быстро, как впустил в нее. Одно мое слово, и твое однодневное мотылиное существование оборвется вот так. — Леди услышала щелчок пальцев у лица. Видеть она уже не могла — задыхающийся мозг отключил зрение и мир погас. Агония наконец настигла ее: горло булькало, давясь комом невозможного вздоха. Эмгыр словно не видел, как трепыхается ее тело, как двигаются бледные губы в непроизнесенных мольбах — удавка его рук затягивается еще крепче, жестче, больнее. Шансов нет. Легкие горят, будто в них насыпали битое стекло. Ребра сводит болезненной судорогой, слабеющие руки тянутся к шее, но тщетно… Шансов нет. Реальность расслаивается, веки колют обломки воспоминаний. И Леди понимает: Это все уже было. Эти легкие знают, как режут осколки стекла, горло помнит судорогу удушья. Память агонии задыхающегося — наследство от призрака, что когда-то жил в этом теле. Того, кто взорвал все пролеты моста. Того, у кого было имя. Ведь должно хотя бы у тела быть имя? Эмгыр что-то говорил, но способность слышать и понимать он отобрал у Леди так же жестоко, как до этого отнял все остальное у безымянного призрака, чьи шрамы так любит целовать. Он вдруг ослабил хватку — только потому, что хотел что-то от нее услышать. Сквозь кровавую пелену прорезался голос: — Тебя ведь учили, как надо ко мне обращаться. Сейчас мы закрепим этот урок. Повторяй за мной: Ты никогда больше не произнесешь это слово. — Я… никогда… больше не произнесу… — Отныне ты будешь обращаться к своему императору подобающим образом. — Я буду обращаться к своему… к вам… я буду… Эмгыр снова вцепился в горло и стал душить с новой силой. Он не собирался останавливаться. Леди обмякла, все в ней стало таким тяжелым, налилось свинцом и кровью — сердце обезумело, гоняя ее по полумертвому телу в тщетной попытке восполнить нехватку кислорода. Сознание стремительно угасало. И тогда Леди по-настоящему испугалась, но не Эмгыра. Смерти. Она поняла, что умирает. Отчаянно, ярко, и безрассудно. «Я умираю так, как жила». Голая, в его руках. Весь ее маленький мир — Эмгыр, его любимые руки, его слова — те, что он говорил и те, что так и не успел сказать, эта хранящая лучшие воспоминания комната, вся любовь Леди и слезы — в следующие несколько мгновений это рассыпется звездной пылью. Она сама, если когда-то и была, и кем бы она ни была — растворится в небытие. Леди открыла опухшие веки и попыталась взглядом найти окно, чтобы увидеть искры звезд в последний раз. Она даже не пыталась оттолкнуть мысль о смерти. Подалась в ее объятия и смирилась. Пусть умрет оболочка (подлинное нутро все равно уже давно не здесь), но она будет жить, пока Эмгыр хранит крупинку памяти о своем мотыльке — отныне это единственная доступная ей форма существования. По ту сторону реальности что-то громко стукнулось об пол. От сгустка нервов в коленках прошли нити болезненных импульсов, и только так Леди поняла — это ее тело рухнуло к ногам Эмгыра. Он отпустил ее. Леди лихорадочно хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, кричащая немым воплем от боли в раздираемых сухим песком жабрах. Несколько режущих вздохов спустя тьма отступила. Кровавые пятна все еще плясали перед глазами, но зрение вернулось и Леди наконец увидела Эмгыра — отрешенного и бессильного. В его глазах — самое мерзкое отвращение. Но не к ней. — Я не хотел, — донеслось до нее сквозь агонию. — Прости меня, мотылёк. Я не хотел этого… Ты мне веришь? Я не хотел всего этого. Он еще что-то говорил, отступая, оправдываясь, отрицая. Леди зачем-то тянула к нему руки, но он вылетел из своих же покоев — ушел, как и всегда уходил от нее. Леди поднялась с пола, но тут же снова упала. Разрыдалась. Не от обиды или боли, а от непонимания — за что он сделал это с ней. Увы, не было на свете человека, который бы ей объяснил, почему Эмгыр вар Эмрейс впал в безумную, животную ярость от одного-единственного невинного слова. От пустяковой игры. Чуть позже, когда слезы наконец иссякли, Леди смогла встать и подойти к зеркалу. Очень долго возилась с застежками — никогда не умела снимать колье сама. Под ним на коже уже расцвело пурпурное ожерелье кровоподтеков. Она улыбнулась своему отражению: «Это ничего. Ничего страшного не произошло». Действительно, это просто синяки. Она прикроет их колье (разумеется новым, которое Эмгыр подарит ей завтра же), или просто замажет. А потом все пройдет. Все проходит, и это тоже. Леди пыталась прикрыть изуродованную шею, перекинула волосы к ключицам, снова и снова поправляла у лица, потом обмотала вокруг горла. И слезы хлынули с новой силой — уже от страха. Но не насилие напугало ее. А мысль столь жуткая, что Леди не осмелилась ее довершить, убив в зародыше.

***

Она вернулась в беседку. Пахло персиками и свежесрезанными розами. Для поддержания вечнозеленых императорских садов в надлежащем состоянии требовалась не одна сотня слуг и рабов. Неподалёку от Леди, на соседней аллейке, у пышного белого куста склонилась девушка-зерриканка, совсем ещё юная. Кожа ее темная и блестящая, будто тело отлито из бронзы, а пальцы исколоты шипами. Заострённые зубья-лучи ее ошейника-солнца почти касались земли, когда рабыня наклонялась. В Нильфгаарде существовала целая иерархия рабов. В самом низу ее находились те, кого либо только угнали в плен и их ценность была ещё не определена, либо это были самые больные и слабые старики и калеки. Их продавали и покупали на невольничьих рынках, гнали как скот с самого севера. Этих рабов никто не считал, и их ошейники были из самой дешёвой железной проволоки. Чуть ценнее — те, кто обладал навыками ремесла, носили на шее ленты жесткой кожи. У тех, кто владел искусством боя и имел право заработать свободу кровью, ошейники были из стали, с блестящими шипами. У невольничьих бригад и горняков в шахтах — из сплава никеля и меди. И так по нарастающей — чем ценнее раб, тем дороже его ошейник. Девицы в домах удовольствий носили цепи из тонкого серебра или позолоченной бронзы. У самых ценных рабов — учителей детей аристократии и прислужников храмовых жрецов встречались ошейники из золота, а некоторые сенаторы и неприлично богатые купцы могли позволить для своих невольных слуг драгоценные камни. Зерриканка подняла голову. На долю секунды взгляды рабыни и «императрицы» встретились. И в этот момент Леди ощутила пульсацию липкого, неприятного осознания. Вскинула руки к горлу. Ллавена перехватила ее кисть в воздухе. Леди вздрогнула и вышла из оцепенения. Мысль, так и не оформившись до конца, отцепилась и ускользнула от неё. Дюжина глаз пристально смотрели на неё в ожидании ответа. — Конечно, — пропела Леди с широкой улыбкой, — его императорское величество исключительно добр ко мне. Его благородство и милосердие неизмеримы. Я не могу допустить даже мысли о том, что он может каким-то образом обидеть меня. Такого бы никогда не случилось. Никогда. Никогда-никогда! — зачем-то снова повторила она. Леди украдкой взглянула на соседнюю аллейку. Рабыни там уже не было. — Мы и не смели допустить такой мысли! — воскликнула Лиралей, — Никто из нас не сомневается в благородстве императора, но дело здесь даже не в этом… Дело в вас. Вы бесценны для Белого Пламени и занимаете исключительное место в его сердце. — Его сердце принадлежит империи, — быстро возразила Леди, придумав ответ, который могла бы дать Цирилла. — Конкурировать с ней за его сердце, разум, и время — заранее проиграть. «Мне. Его сердце принадлежит мне». Маркиза читала ее мысли: — Империи может и принадлежат его разум и время… Но произведениями искусства, как-то, что украшает вашу шею, мужчины одаривают только тех женщин, что владеют их сердцем. Сегодня Леди в тон иссиня-лазурному платью выбрала одно из своих любимых колье, которое Эмгыр подарил ей на их второй Мидаете и ее девятнадцатый день рождения: Шедевр ювелирного искусства — веточки из белого золота древовидным узором огибают ключицы; лепестки усыпаны васильковыми сапфирами — словно капли утренней росы на металле. Искрятся глубокой синевой четыре десятка бриллиантов, самый крупный из которых — у солнечного сплетения. Леди страшно было думать, сколько здесь карат, грамм, и сколько все это может стоить — синие бриллианты сверхредки и кратно дороже обычных. Это колье обошлось императору в… сотни тысяч флоренов? Миллион флоренов? Десять миллионов флоренов? Во всем мире существует всего несколько настолько бесценных колье. Они также принадлежат Леди. И выкованы специально для ее тоненькой шеи.