Каждый оттенок чёрного

Часть Первая

Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение.

Фёдор Достоевский, Записки из мертвого дома 

В полдень, шестого числа последнего весеннего месяца тысяча двести шестьдесят восьмого года из Собора Великого Солнца вышла Цирилла Фиона Элен Рианнон. Коронованная и замужняя — ее сверкающая черными алмазами тиара и скипетр в левой руке свидетельствовали о первом, а кольцо на безымянном пальце — о втором. Император и императрица, связанные золотыми лентами по рукам и ногам, с одной окаймленной горностаем мантией на плечах, спустились по ленте алого бархата вниз, к Площади Тысячелетия. Восторженные возгласы толпы рассекали раскаленный воздух. Колокола громыхали. Так раскатисто и громко, что Цирилле казалось, что звон их повсюду и исходит изнутри нее. Лепестки падали на бархат и белый мрамор. Шелестели крылья голубей. Все было таким нереальным. Это сказка, миф, утопия, слишком волшебно чтобы быть правдой, но однако же — происходит с нею здесь и сейчас. Весь этот миг словно создан специально для нее, и само солнце светит для нее. Зачарованная этим чувством, Цирилла на краткий миг позволила себе забыть простейшую истину — только в сказках все заканчивается звоном колоколов и клятвами верности. В реальности со свадьбы все только начинается. 

***

Зала гудела от нильфгаарского смеха, нильфгаардских голосов, и нильфгаардских песен. Таяли свечи в многоярусных люстрах под потолком. Гремели лютни и барабаны.    Цирилла Фиона Элен Рианнон сидела в самой гуще пира, натянутая как струна, окутанная слоями золотого шелка и теплом тысяч огней. Место рядом с ней пустовало — император покинул собственную свадьбу почти сразу после того, как процессия прибыла из Собора во дворец.   «Торжество и гости могут подождать, а империя — нет. Вопросы государственной важности не терпят отлагательств и требуют моего личного присутствия» — так звучали первые слова, которые он сказал своей жене и императрице, глядя куда-то сквозь нее. После чего галантно поклонился, заведя руку за спину, и удалился в компании худощавого мужчины с вытянутым угловатым лицом, обрамленным закрученными кверху роскошными усами и остроконечной бородкой, которого Стелла представила императрице как Ваттье де Ридо.     «Быть мне второй женой. Сразу после Империи». — отстраненно думала Цирилла, провожая взглядом высокую фигуру императора и отдаляющийся его снежно-белый с багряной каймой плащ.     — Он только несколько дней назад вернулся с церемонии подписания цинтрийского мира, — мягко прошептала леди Стелла, дотрагиваясь под столом до тонких ледяных пальцев императрицы. — И с тех пор был занят приемами, аудиенциями с послами, военными, и сенаторами… У него сейчас очень много дел, милая. Ты знаешь, какой ценой нам далась война.    «И какой ценой дался мир» — подумала Цирилла, продолжая улыбаться — этому дню, новому миру, и самой себе.    «Значит такова моя судьба, мое предназначение. Мне невероятно повезло, не каждая княжна может похвастаться такого рода удачей. Мой новый статус — прекрасная возможность. Пусть теперь Цинтра — одна из провинций Нильфгаарда, я сделаю все возможное для благополучия моей настрадавшейся Родины и моего народа».     В залу продолжал стекаться океан парчи, шелка и бархата — бесчисленное количество лордов и леди.  Высшие представители нильфгаардской аристократии по очереди подходили к императрице. Стелла официально представляла их, и только после этого они имели право с ней заговорить — таков протокол.  Параллельно с этим графиня бегло объясняла, кто есть кто. Ближе всех к центру стола расположились представители Купеческой Гильдии — их было очень легко распознать по сияющим красным золотом тяжелым медальонам поверх одежд. Стелла едко обронила на языке науки, украдкой кивая в их сторону: «Oligarshi sunt nihili, hedonistae, et hostes civitatis». Длинные столы были вытянуты вдоль стен. По левую сторону залы были места военачальников, а по правую —  наиболее высокородных вельмож, приближенных к императору и его семье.  — Сейчас к нам приближается чета Воорхисов. С ними будь особенно осторожна. Князь и княгиня благочестивые люди, но проблема в этом милейшим юноше — их сыне. Именно его заговорщики планировали посадить на трон после осуществления своего подлого плана, потому что он имеет права на престол как по мечу, так и по кудели. Его императорские величество проявил милосердие к их семейству, ибо они ничего не знали, в заговоре не участвовали, и пали жертвами чужих интриг.  Милейшего юношу едва ли старше самой Цириллы звали Морвран. Одежды его были на фоне всеобщей роскоши даже скромны, блестящие медные волосы аккуратно уложены. Но удивительнее всех было его лицо — чистое и светлое, неотмеченное еще печатью порока. Цирилле показалось забавным, что ни в чем не повинные юные князья и княжны чаще всего становятся жертвами политических игрищ. Оттого Морвран ей показался вдруг самым близким человеком в этой громкой, надушенной и душной комнате. Отец его, князь Воорхис, глотал часть слогов и говорил так быстро, что Цирилла не все успевала понять. Нильфгаардский язык все еще звучал для нее чужеродно, странно, грубо. Цирилла расслышала только что-то про «счастье». — Мое счастье — это благо империи, — с милой улыбкой отвечала она.    Вельможи все подходили и подходили. Река растеклась в черный океан. Речи их были сладки, витиеваты и похожи одна на другую. Сказано было много слов, но куда важнее другие — не сказанные. Высокомерная снисходительность и ледяная надменность сквозили в каждом оценивающем взгляде, в каждом слове, в каждом изящном реверансе. Цирилле сделалось зябко, потому что от этого противоестественного, не природой, а человеческим пороком сотворенного холода ее не могли уберечь ни слои шелковых одеяний, ни царившее в зале южное летнее тепло. И исходил он из самой сути этого места, отовсюду, от камней, от золота, от людей.    Их было так много, и имена их были так похожи, со странными приставками и чуждыми, почти нелепыми сочетаниями слогов. Очень скоро они смешались перед нею в единый хаотичный поток, в вереницу лиц, в сумбурную кляксу из белых брыж и золотых цепей, цветочных духов и уложенных волос.   — Вот там — новые главы домов д’Арви, де Веттов, новый граф Бруанне и… — продолжала Стелла, назвав еще двенадцать фамилий. — А что случилось со старыми главами?.. — тихо спросила Цирилла. — Пока ничего. Твое императорское величество пригласят поприсутствовать, когда случится.    На стенах зала всюду флаги — золотые нити на черном матовом полотне.  Цирилла опустила взгляд ниже, на пол. Плиты подозрительно гладкие, ровные. Этот дворец ровесник самой Империи, его построили еще Dhu Siedhe, а значит ему не меньше полутора тысяч лет. А пол будто недавно положен — ни трещинки, ни скола. Лютни заиграли громче. Скоро придет черед танцев. У Цириллы начало складываться смутное подозрение, но она тут же отмела его — нет, это слишком абсурдно, чтобы быть правдой.     Стелла заметила, куда направлен ее взгляд. — Это правда.     — Что?     — То, куда ты смотришь. То, о чем ты думаешь. Его прозвище. Это правда.   Цирилла вскинула бровь:    — Вы, должно быть шутите, леди Стелла.    — Нет, милая, — вздохнула графиня, — Не шучу. Хотя императору кажется это смешным. Чувство юмора у него очень специфическое, я бы сказала…      — Черное, — усмехнулась Цирилла, снова глядя на флаг.     — Да, верно. Полагаю, что ты уже это заметила, когда разговаривала с ним.  Цирилла подумала, что теперь уже странно и не смешно шутит сама Стелла. Императрица бы не назвала эту короткую откупную фразу, оброненную час назад, разговором.  — Не то чтобы мы с его императорским величеством разговаривали… Просто, не поймите меня неправильно, я не думала что это прозвище стоит воспринимать буквально. — Воспринимай как хочешь. Ты тут тоже скоро потанцуешь, — она добавила на тон тише и с хорошо замаскированным недовольством. — Ну, если он изволит спуститься.  Цирилле что-то совсем не хотелось танцевать. Она потянулась за фужером, но Стелла ловко пресекла это движение, и крепко, почти до боли сжала тоненькое запястье императрицы.  — Нет. Не здесь и не сейчас. Мы ведь не хотим, чтобы у гостей сложилось впечатление, что ты собралась напиться от каких-то своих девичьих предрассудков и страхов, правда, милая?  Стелла прожгла ее многозначительным взглядом. Цириллу проняла дрожь, но она не подала виду — благо слои ее одеяния могли многое скрыть.  Среди гостей ярко выделялась кузина императора, Анна Генриетта, княгиня Туссентская. Солнечная, как этот день, прекрасная той утонченной аристократической красотой, которую невозможно приобрести, только обладать с рождения. Ее лоснящиеся локоны  бронзоватые, глянцевые, а глаза синие-синие, как сапфиры в колье и тиаре. Она пылко спорила с другими дворянами о благодетели милосердия, критикуя череду грядущих казней с такой смелостью, на которую имеет право только королевская особа. Со слов Стеллы, она недавно кого-то помиловала в своем княжестве. Вроде, какого-то барда, но это только слухи.  — Ваше императорское величество, нет слов ни в одном языке мира, чтобы выразить мою радость за вас и моего дорого кузена. Счастье — это меньшее из того, что я могу пожелать вам. — Мое счастье — это благо империи. Анна Генриетта приложила ладошку к губам и изящно рассмеялась:  — Благо государства не имеет ничего общего с личным благом женщины, — пропела княгиня. — Я желаю вам обеих благ. «Она знает, о чем говорит» — думала Цирилла, уже знакомая с биографией Анны-Генриетты, — «Таких как я или она с детства готовят к подобной участи. На брак по любви может рассчитывать обычная девочка, но никак не княжна».  — Благодарю за искренность, ваше высочество.  — Ах, не стоит… Вы меня совсем не помните? Мы ведь уже встречались, когда вы были совсем малюткой. Я приезжала в Цинтру, когда еще были живы ваши бабушка, и родителями… Сердце Цириллы забилось быстрее, оживилась, будто кто-то резко распахнул окно или если бы она все же выпила тот фужер. —  Нет, не помню. Какие они были?  — тихо спросила она. — Мои родители. Какими вы их запомнили?    —  Вашего отца я помню смутно, к сожалению. А вот матушку — вполне. Она была… чудесной, красивой и тихой. И такой эфемерной, будто не из этого мира.  — Я на нее похожа?     Княгиня на долю секунды замешкалась. Всмотрелась в лицо императрицы. Чуть вскинула брови и милейше улыбнулась.      — Да. — Яркие глаза ее тут же выдали ложь.     Цирилла своих родителей совсем не помнила. Портретов принцессы Паветты сохранилось предостаточно, в отличие от ее мужа, и чем больше Цирилла всматривалась в белое лицо матери и ее огромные, странным образом тоскливые глаза, тем больше признавала, что похожа на нее, кроме цвета этих самых глаз, собственно, ничем.    Она подумала, что в эту самую секунду небо в Цинтре дрожит от их громогласных колокольных переливов. Сейчас ее портрет ставят в парадном холле родного дворца рядом с портретами принцессы и королевы.    Анариетта коснулась длинными пальцами золотого шелка перчатки и снова искусно перевела тему:    — Вы — воплощение хрупкой и чистой красоты. Это платье — настоящее произведение искусства, ваше императорское величество! Ах, эти детали… В них всегда самая суть. Эти вышитые на ткани прозрачным жемчугом маленькие солнышки, и если присмотреться, то в каждом — по крошечному желтому бриллианту в сердцевине. Кто автор этого чуда? — Я вам позже дам контакты модного дома и портных, ваше высочество, — гордо вставила Стелла. — Благодарю, графиня. Откуда они, из Цинтры?    На императрице не было ничего из Цинтры. Совсем ничего. Ни лоскутка, ни ниточки, ни камушка. Если бы у нее кто-то спросил, то свадебное платье было бы расписано северными узорами, а не бриллиантовыми солнцами. И коронационная тиара ее была бы полулунием, а не золотым нимбом над головой. С тонкой вуалью фаты — словно одернутое полупрозрачными эфемерным облаками снова, опять, всенепременно Солнце.    Все, что у нее теперь есть — нильфгаардское. — Ваше платье тоже очень красивое, ваше величество, — сказала Цирилла за неимением другого ответа.    Красивее княгини и самой невесты в этой зале была только одна женщина. Высокая эльфка, локоны ее словно из темного золота, а лазурные глаза огромные, ланьи, и очень грустные. Цирилла знала, что зовут ее Энид ан Глеанна, Францеска Фидабаир, но ей оставались неведомы причины ее грусти.   Ее поздравление не содержало слова «счастье» и комплиментов, оно было коротким и очень простым, но отозвалось в Цирилле больше всех предыдущих вместе взятых:  — Вы принесли на Континент мир, — перламутровый голос Францески, такой же прекрасный, как и она сама, звучал переливом колокольчиков. — И пусть он продлится как можно дольше. Ничего нет на свете страшнее войны. И человеческий, и эльфский народы уже уплатили сполна ее кровавую цену. Лично вам это должно быть хорошо известно.  — Мне известно, что мир может стоить дороже войны, — отвечала Цирилла.  — Мне, к сожалению, тоже.   Францеска удалилась за самый дальний стол, не смотря на то, что она сама была королевой Долины Цветов, и место ее было здесь, близко к императрице, среди равных.  За тем дальним столом, в тени флагов и колонн, почти не заметные, сидели чародеи. Цирилла уже знала, что у них нет здесь той свободы, что обладают чародеи на Севере, и что их роль в Нильфгаарде сводится к служению государству. У южных магов выбор прост — служи императору или умри.  — Вон те две чародейки, темненькие… — Цирилла аккуратно коснулась руки графини. — Ассирэ вар Анагыд и Фрингилья Вигго, кажется. Почему они так странно смотрят на меня?  — Потому что не знают своё место. Ведьмы есть ведьмы. У них всегда свое на уме. Не знаю, зачем их вообще позвали сюда. — От них тоже есть толк. Они помогли подтвердить происхождение ее императорского величества, — неожиданно возразил грузный мужчина в мундире, сидевший неподалеку от них. Петер Эверетсен, бывший каморный, с недавних пор министр финансов.   — Это был астролог Ксартисиус — отрезала Стелла.   — Извольте возразить, графиня… — тактично вмешался низкий уверенный голос. Он принадлежал Шилярду Фиц-Эстерлену — послу, чей дипломатический гений и был ответственен за заключение Цинтрийского мира. — Астролог лишь помог определить местоположение ее императорского величества, но подтвердить подлинность происхождения помогли именно чародеи. Я слышал, они  провели магическое исследование, сравнив две прядки волос, одну из которых…    — Вы только слышали, посол. И ничего не видели, — с милой улыбкой оборвала графиня. — Двор полнится самыми разными слухами, и у ее императорского величества не хватит времени выслушать каждый из них, верно?  Цирилла кивнула. Какой-то частью сознания она вдруг поняла, что не помнит, чтобы с ее волос кто-то срезал прядь.      Краем глаза она заметила, как Стелла нервно теребит черное кружево скатерти.

***

До Ваттье де Ридо доносились лишь слабые отголоски торжества — еле уловимый пряный запах, звон алебастровых блюд и приглушенные голоса менестрелей. Здесь, наверху, в маленьком темном кабинете над тронным залом создавалось ощущение, что императорская свадьба празднуется где-то очень, очень далеко.  Он подумал о том, что, должно быть, скоро подадут третье блюдо, а после чего прийдет черед танцев, и бароны, графы, князья, и прочие представители отборнейшей нильфгаардской крови ангажируют баронесс, графинь, княжон и… Сознание предательски подкинуло ему образ одной особы, воспоминания о ее золотых волосах и мягких горячих губах. Де Ридо невольно разозлился и усилием воли вернулся к досаде о пропущенном третьем блюде. Но что-то пошло не так. Снова подумал о Картии ван Кантен. Снова разозлился. Твердо решил, что как только выйдет отсюда — пригласит на танец самую прехорошенькую аристократку, что попадется ему на глаза, и волосы у нее непременно будут золотые. Но это произойдет только после того, как человек, сидящий в чёрном бархатном кресле перед Ваттье, задаст те вопросы, которые его интересуют, и получит ответы, которые его устроят.   И этому человеку будто бы было абсолютно все равно на торжество внизу и на тот факт, что повод — его собственная свадьба.  — Ну и каковы результаты обыска? — бесцветным голосом произнес Эмгыр вар Эмрейс, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов.  — Нашли всё, что искали, ваше императорское величество. Как вы и предполагали, Ассирэ вар Анагыд…  — Как «неожиданно». Я удивился, если бы не нашли, — не дослушав, иронично усмехнулся император. Барабаны внизу принялись отбивать новый ритм. Раскатистый рев их дополз по замковым стенам и сюда, в эту маленькую темную комнату. «Вот сейчас точно танцуют» — Ваттье тут же отмахнулся от этих мыслей, удерживая сознание свое здесь.  — Каковы будут наши дальнейшие действия? Прикажете распорядиться об аресте?  — Нет. Я сам, лично решу этот вопрос, — непринужденно ответил император и внезапно переменил тему. Продолжил так буднично, будто речь шла о погоде или об обеде:  — У нас все готово к завтрашнему мероприятию?  «Палач всегда готов. Эшафот тоже. Население извещено, и сразу после того как толпа рассосется с площади тысячелетия и утечет в верхние кварталы, всенародные гуляния продолжатся, будто они и не прерывались».  — Разумеется, ваше императорское величество. Однако, позвольте… — Позволяю.  — Может, стоит повременить с этим? Столь яркое и… — он хотел подобрать другое слово, но не нашел его, — кровавое мероприятие на второй день императорской свадьбы… такой резкий контраст, простите за прямоту, жестокость на фоне только что достигнутого мира и хрупкого равновесия, это…  — Это то, о чем я не спрашивал твоего мнения. Но спасибо за прямоту. Я ценю это. По голосу показалось, что на этих словах император улыбнулся, но густой сумрак скрывал его черты, лишь глаза горели черными огнями во тьме. — Не вижу причин тянуть, — холодно продолжил Эмгыр. — Разбирательство завершено, приговор вынесен. Все официально, как положено, и как я люблю — было слышно, как он ухмыляется, — по справедливости. Жоанна Сельборн, а других выживших в отряде Скеллена не удалось обнаружить, уже предоставила все неоспоримые свидетельства его предательства. И насчет этой Жоанны. Продолжайте допрашивать ее в Цитадели, еще несколько месяцев минимум. Я уверен, ей еще есть что рассказать. Отчет о ее показаниях ко мне на стол.  Де Ридо кивнул. Он знал, какой будет следующий вопрос и заранее знал, что ответ императора не устроит. — Кстати об отчетах, Ваттье. По поводу гильдии — ты все сделал, о чем я просил?  Золотистый луч выскользнул из-под тяжелых портьер и изломанным прямоугольником света лег на дубовый пол. Эмгыр протянул руку и, не вставая, резким движением поправил ткань, будто само солнце было нежелательным свидетелем этого разговора.  Стало совсем темно. Снежно-белый мундир его остался единственным светлым пятном в этой комнате.   — Не в полной мере, ваще императорское величество. Видите ли… Когда дело касается персон, обремененных столь, кхм, обширным влиянием, установка слежки требует тщательной подготовки и более масштабных ресурсов.  — Будут у тебя ресурсы. Услышь меня еще раз, Ваттье — это вопрос государственной важности. Их, как ты говоришь «обширное влияние» может превратиться в безграничное. У меня нет выхода, кроме как усилить контроль за Гильдией. Обо всех их передвижениях, обо всех схемах и мутках докладывать. Каждый из членов семей заговорщиков может, и я уверен наверняка — был связан с тем или иным членом Гильдии.  Ваттье припомнил не без иронии, что год назад, на совете, Эмгыр был куда более благосклонен к Купеческой Гильдии, ко всем ее предложениям и просьбам. Тогда речь шла о спонсировании войны. Сколько теперь, после того как эта война была проиграна, корона должна флоренов золотопромышленникам, корпорациям? Он мысленно посочувствовал новому министру финансов.  — По гильдии… Вашей аудиенции искали Хувенагель и Леуваарден.  — Что там еще? — Хувенагель хотел поговорить про переселенцев и территории… — Ваттье снова пришлось подбирать слова, — несправедливо аннексированные Севером по результатам  Цинтрийского мира. Кажется, прозвучало слово «компенсация». В комнате замерла тишина. Барабаны внизу забили новый ритм. В такт им запели струны виолончели. — Весело там сейчас, — бросил Ваттье тихо, скорее самому себе и как-то совсем невпопад. — Весело сейчас в Новиграде. Парад, должно быть, отгремел пышный, — усмехнулся Эмгыр. — Пусть празднуют. Они это заслужили.  «А я заслужил сейчас танцевать с златокудрой волоокой красавицей, а не вот это вот всё».  — Ты останешься тут и будешь разгребать вопрос с Гильдией. Я переговорю с Леуваарденом и Хувенагелем. Эмгыр резко поднялся с кресла и плащ его скользнул по темному бархату. Неожиданно он задал вопрос, и в голосе его было больше раздражения, нежели любопытства: — Как думаешь, сколько ей лет? Де Ридо не сразу понял, о ком идет речь.  — Вы имеете в виду эту девочку… то есть, Ее Императорское Величество? Должно быть примерно столько же, — Ваттье говорил почти шепотом, хотя они были здесь абсолютно одни, — сколько настоящей внучке Калантэ, если мне не изменяет память ей… — Исполнилось шестнадцать на днях. В Белетейн. — Быстро и глядя куда-то в сторону проговорил Эмгыр — А эта не младше ли? Мне кажется младше. Ты видел, какого она роста? Ваттье видел. Девочке, миниатюрной и тонкой, как тростиночка, едва доходившей императору до плеч, могло быть от двенадцати до двадцати. Только вот взгляд у неё был совсем не детский.  — Я думаю, вам стоит только приказать, и она сама все расскажет.   Император ничего не ответил. Подошёл к двери, приоткрыл ее, и уже собрался было выйти, но вдруг обернулся и сухо рассмеялся:  — А какую «девочку» я ещё мог иметь в виду, Ваттье? Ту, по которой, как мне доложили, ты тут убиваешься последний месяц? Вместо работы.  — Ваше… — Мне не интересно. Жду результатов, к моему отъезду все должно быть готово. У нас ещё много работы.  Ваттье поклонился, но император даже не посмотрел на него. Дверь хлопнула. Ваттье остался наедине с отчётами, докладами, рапортами, воспоминаниями о златовласой Картии… И наедине с вопросами, главный из которых он так и не осмелился задать — почему в замке Стигга, после десятка лет поисков, после сотен тысяч затраченных на разведку флоренов, Эмгыр вар Эмрейс просто… ушёл вместе со своей армией, оставил с такими чудовищными усилиями найденную настоящую Цириллу и предпочёл ей девушку, что сегодня из «никто» превратилась в императрицу Нильфгаарда. Вопросов и недоумения, если не сказать шока, у Ваттье стало еще больше после разговора с послом. Накануне, уже изрядно выпив, Шилярд поделился откровением — Цинтра бы и так отошла Нильфгаарду при заключении мира. Император этим странным браком не приобрел никакой возможности, а только упустил последний шанс примириться с великими домами. И это прозвучало из уст человека, двадцать пять лет жизни отдавшего искусству дипломатии, который уж что-то да понимает в заключении мирных договоров! А ведь Шилярд даже не подозревал, что «Цирилла» — и не Цирилла вовсе… — Нам только кажется, что историю вершит дипломатия, — изрек посол с той торжественной мудростью, что свойственна пьяным философам, — Все эти договоры, разговоры… Пустое. Все это меркнет, когда вмешивается высшая сила, перед которой одинаково беспомощны рабы и императоры — любовь. Она приходит и меняет историю по своему усмотрению за какие-то пару минут. Ваттье де Ридо, не смотря на свой возраст, ум, и опыт, оставался в глубине души весьма романтичным человеком. И быть может, он и поверил бы в чудесную сладкую сказку о настоящей любви — о благородном императоре с золотым сердцем, который полюбил с первого взгляда бедную сироту, одарив ее славой, богатством, и властью. Но никакого золотого сердца у Эмгыра вар Эмрейса не было — вместо него в груди застыл осколок льда.  И сегодня Ваттье еще раз в этом убедился. 

***

Император покинул кабинет раздраженным сильнее обычного. Пальцы его обхватывали инкрустированную ониксами и сапфирами рукоять кинжала, спрятанного под плащом.  «Ваттье ничего не понимает. Контраст отрезвляет и остается в памяти надолго. Казнь, публичная и яркая, нужна именно сейчас. И первым из череды клятвопреступников и лжецов цену предательства заплатит именно Скеллен». Своей привычной быстрой походкой, размахивая правой рукой, Эмгыр направился сквозь дворцовую анфиладу в сторону тронного зала.    Широкая баллюстрада, колонны, и все пространство над высокими сводами было залито теплым светом свечей. Он смешивался с другим — холодным и белым, льющимся из огромных витражных окон, оседая в парящую дымку на мраморном черном полу.  «Вот здесь, под этим самым мрамором, я и замурую прах Филина. А затем и де Ветта, аэп Даги, Бруанне, и остальных. Всех их».  Сверху для него открывался отличный вид на празднество, на своих многочисленных подданных, одурманенных вином и музыкой, захмелевших и расслабленных. «Между поражением и победой лежит тонкая грань, и одно с легкостью превращается  в другое. Пусть северные короли устраивают парад в Новиграде, Вызиме, Оксенфурте, Ривии, да где угодно, хоть в Старых Жопках. Пусть перечерчивают границы на картах, гонят колонны нильфгаардских поселенцев со своих территорий, пусть казнят кого хотят и празднуют что хотят. Но ничто не отменит того факта, что их армии ослаблены, экономика уничтожена, и все последующие годы наши мануфактуры будут работать на экспорт, и «проигравшие» будут пополнять казну за счет «победителей». Пусть наслаждаются вкусом своей «победы», но так ли он сладок, если наши купцы будут продавать им то, что у них же и вывезли? Их поля выжжены, земли разорены, а люди погрязли в голоде и нищете на долгие годы. Северные королевства выиграли войну, но проиграли мир. Мир празднуем мы — здесь и сейчас». К императору приближался один из творцов «нового мира» — низкорослый, круглолицый, неприлично тучный мужчина в изысканном лазурном одеянии. К центру груди спускалась с цепи золотая звезда, закованная в круг и окаймленная ярко-желтыми языками пламени — символ Купеческой Гильдии.  «А вот и еще один лжец, клятвопреступник и предатель. Дважды предатель».  Беренгар Леуваарден, новый «императорский посланник по особым поручениям» склонился в почтительном поклоне: — Ваше Императорское величество, извольте выразить свое почтение и поздравить со столь знаменательным событием для вас, для Империи, и для всего Континента. В этот день само Великое Солнце светит ярче, ибо преисполнено радости, и да благословит оно ваш священный брак и новый мир.  — Благодарю, Беренгар. Ты, в свою очередь, еще раз прими мою благодарность за раскрытие заговора. Мы все в неоценимом долгу перед тобой. Ты проявил благоразумие истинного сына империи, изобличив гнусные планы предателей. И я полагаю, что ты уже неоднократно убедился в правильности своего решения. Как тебе в твоем новом статусе? Есть какие-то предложения, пожелания?  «Ты, должно быть, считаешь себя кем-то вроде нового Стефана Скеллена? Думаешь, что если ты сдал его и всю шайку, то теперь ты на особом счету? Или может даже имеешь смелость полагать, что из-за уступок, на которые я пошел при заключении мира, из-за поблажек и привилегий для Купеческой Гильдии, золотая звезда на твоей груди внушает мне страх и напоминает о том, что императоры приходят и уходят, а торговые корпорации остаются? Ну-ну. Давай, начни что-нибудь клянчить. Позволь, угадаю — процент на таможенные пошлины для компаний, принадлежащих твоей семье».  — Ваша доброта не имеет границ, ваше императорское величество. Мой новый статус вместе с привилегиями накладывает на меня большую ответственность. Перед вами и перед империей. Клянусь Великим Солнцем, что оправдаю ваше доверие, — полные щеки «советника по особым поручениям» стали еще круглее и розовее, а расплывшаяся на лице улыбка показалась Эмгыру даже похожей на искреннюю. — У меня есть предложение, которое в перспективе направлено на развитие и расширений торговых путей и наших совместных с Ковиром и Новиградом торговых компаний. Оно касается таможенных льгот для… Эмгыру перестало быть интересно — он уже знал все, что Леуваарден скажет дальше. Посмотрел советнику за спину и резким жестом прервал его: — Прошу меня извинить, Беренгар. Обязательно выслушаю тебя чуть позже, а сейчас мне нужно переговорить кое с кем.  «По действительно особым вопросам».  Около широкой лестницы, в тени за колонной стояли Фрингилья Виго и Ассирэ вар Анагыд. Эмгыр видел, что они усиленно пытаются делать вид, что не замечают, как он сверлит их взглядом. Колонна недостаточно широкая, чтобы за ней можно было спрятаться двум женщинам, даже таким стройным, как они. Фрингилья спустя минуту не выдержала и взглянула на императора изподлобья. Вот тогда-то он и поманил чародеек жестом. С каменными лицами, красивые и бледные — Ассирэ и Фрингилья медленно приблизились к Белому Пламени. Поклонились, по очереди поздоровались, произнесли дежурные поздравления, которых Эмгыр за сегодня слышал уже с полсотни. Он протокольно улыбался и кивал, поочередно глядя на каждую. Их речи были витиеватыми, искусственно длинными. Эмгыр терпеливо дождался, когда чародейки закончат. Сделал шаг навстречу к ним, и мягко, на полтона тише своего обычного голоса спросил: — Тебе нравятся волосы моей жены, Фрингилья?  Лица обеих чародеек сделались белее мрамора баллюстрады.   Эмгыр кивнул в ту сторону, где сидела императрица и продолжил, уже не так мягко, но все еще очень тихо:  — Очень красивые волосы, не правда ли? Цвет интересный — серо-белый, а под ярким светом, как сейчас — чистый серебряный. — Он перевёл взгляд на Ассирэ, и в ее глазах увидел именно то, что хотел — холодный, опустошительный ужас. — Твоя подружка что-то молчит. А ты что думаешь? Цвет не темноват, как считаешь, м? Говорят, волосы с возрастом темнеют. Обе чародейки смотрели в пол. Тысячи звуков гудели под высокими сводами залы, но у колонны повисла мертвая тишина. — Почему вы обе молчите? Это же очень простой вопрос, — чародейки продолжили сверлить пол глазами и Эмгыр усмехнулся. — Мне же не придется повторять? Любой трехлетний ребенок моментально ответит, а две могущественные волшебницы молчат, будто языки проглотили. Отвечай, Виго. Живо, это приказ.  — Да, Ваше Императорское Величество, — еле слышно прошелестела Фрингилья, — у императрицы очень красивые волосы.  Эмгыр продолжал улыбаться, но в каждом его слове звенела сталь:  — И я так понимаю, именно поэтому ты попросила графиню Лиддерталь отрезать от ее «очень красивых волос» прядку — потому что они тебе понравились, да? А ты, — он перевел взгляд на вторую девушку, — именно поэтому их у себя хранишь. Вы может быть думали, что Стелла мне ни о чем не доложит, или что свадьба — это не повод для обыска? Может у тебя просто хобби такое — коллекционировать чужие волосы? Покажешь императору свою коллекцию, Ассирэ? Там должно быть минимум два экземпляра. Этот и ещё один, по-светлее. Но волосы с возрастом темнеют, не правда ли?  Эмгыр сделал ещё шаг и теперь их лица были от него на расстоянии вытянутой ладони, так близко, что можно было рассмотреть каждую ресничку на их подрагивающих веках.  — Глаза подняли. Обе.  Они повиновались.  — Вы ходите по очень тонкому льду, — прошипел Эмгыр. — Думаю, мы друг друга поняли.  Чародейки синхронно кивнули. — Обе завтра будете присутствовать на Площади Тысячелетия и очень внимательно наблюдать за происходящим. Я лично проконтролирую это. Фрингилья, ты можешь идти. Кстати, почему ты сбежала из Туссента? В это время года там чудесно — много света, тепла, и вина. «И может найдется еще какой-нибудь ведьмак». Вслух он этого не сказал, потому что счёл данную реплику излишней. Если они залезли в его личную жизнь, это еще не значит, что Эмгыр должен сделать то же самое.  Фрингилья Виго ответила что-то невразумительное и удалилась. Оставшись с Ассирэ один на один, Эмгыр очень тихо и очень быстро спросил: — Сколько ей лет? — Ваше императорское величество, простите?  — Это вопрос без подвоха, Ассирэ. Сколько лет императрице? Вы же исследовали ее волосы. Раз вы можете извлечь данные для сопоставления идентичности двух людей, то полагаю, можете извлечь и информацию о возрасте. Или я не прав?  — Вы правы. Но мы не проводили такого характера исследования, — почти шепотом ответила чародейка.  «Интересно, а какие тогда проводили. Не с этой, а с той, второй прядкой, которую дал я. Могли ли они найти… Нет. Вряд ли такое можно найти случайно, нужно знать, что искать». Он жестом дал понять, что разговор окончен. Вздохнул, прислонился плечом к холодному базальту колонны и посмотрел вниз, в центр залы, на свою императрицу.  Она сидела неподвижно, чуть вскинув голову, и смотрела куда-то вдаль. Почти не моргала, словно застыла. Холодный жемчужный свет мерцал на белых нитях в ее волосах, отражался искрами от россыпи бриллиантов и вплетался в косы всеми оттенками серебряного. Волосы у неё и правда необыкновенно красивые.

***

Солнце неумолимо приближалось к горизонту и сумрачные сизые тени уже плясали на золотых башнях, когда Цириллу привели в покои. Ее окружила дюжина прислужниц, ни на одной из них не было ошейника, а ладони гладкие, почти как у самой императрицы. Цирилла поняла, что теперь она значит слишком много для того, чтобы до нее допускали рабов. Сначала с неё сняли парчовую мантию. Потом тиару — медленно и осторожно, не задев ни одного волоска. Стелла аккуратно уложила ее на маленькую бархатную подушечку. Цирилла рассматривала горящие бриллианты на черном бархате, пока ей расшнуровывали корсет. Она надеялась, что без него наконец-то сделает вдох полной грудью. Но не смогла — ее ребра свел ноющий, тугой ком. Служанки расплели ее сложную прическу из множества кос, из волос вынули нити, затем сняли все золото и драгоценности с запястий, шеи, и пальцев. Потом пришел черед верхнего платья, затем — тяжелых юбок, слой за слоем. Кружевной лиф. Узкие туфельки. Чулочки. Когда на ней осталась лишь собственная кожа, полупрозрачная и покрытая мурашками, Стелла оглядела ее с головы до пят, останавливая взгляд на небольших, но высоких грудях, округлых бедрах, и достаточно длинных для такого маленького роста ногах. Довольно улыбнулась. — Ты чудесная. Тонкая и фарфоровая, словно куколка. И больше не тощая. Думаю, он заметит, что мне удалось тебя откормить. Где-то в городе громыхали салюты. Цирилла вздрогнула, когда очередной залп с треском взорвался в алеющих небесах и рассыпался в закат тысячами сверкающих искр. Ее подвели к позолоченной ванне, чтобы снова искупать. Вода — теплая, молочно-белая от ароматных цветочных эссенций, пахнущая ландышами и орхидеями, с плавающими на поверхности нежными лепестками. Служанки натирали ее тело, а Стелла сидела на краю ванны на расстоянии вытянутой руки от императрицы, не сводя с нее глаз. Но сейчас графине было не о чем волноваться — Цирилла не двигалась, застыла, будто действительно была всего лишь фарфоровой куклой, не моргая глядевшей в пустоту перед собой. — Держи. Теперь можно. — Стелла подала ей фужер с налитым до краев вином, и Цирилла осушила его залпом, даже не почувствав вкуса. Ее вывели из ванной, покрытую дрожащими каплями воды, и осушили каждый сантиметр кожи мягкими полотенцами. Надушили благоухающим лавандовым маслом — слегка прикоснувшись по разу к ее ключицам, за ушами, между грудями, и на внутренней стороне бедер. Облачили в сорочку из нежно-белого офирского шелка, тонкого и полупрозрачного, оставляющего простор для фантазии. Вышитые белым жемчугом портупеи. Кружевной пояс и чулочки, тоже белые и почти невесомые, легли второй кожей. Трусиков не было, и когда девочка вопросительно взглянула на Стеллу, та отрицательно качнула головой. Следующий фужер Цирилла выпила ещё быстрее. Четверо служанок расчесывали ониксовыми гребнями ее волосы, пока те не заструились по спине плавленным серебром. Затем снова вплели нити, но уже другие — с крупным молочным жемчугом. Это длилось долго — так долго, что Цирилла успела опустошить еще три фужера. Единственное движение, которое она делала сама, без наводки служанок — протягивала руку за очередной порцией вина. Когда она сделала это в шестой или седьмой раз, Стелла угрюмо вздохнула: — Хватит. И прекрати трястись. Все через это проходят. Это не так уж и страшно. Да, ничего приятного, но терпимо, а со временем — может даже понравится. Тебе вообще несказанно повезло. — Мне несказанно повезло, — повторила Цирилла. — Вот именно. В чем твоя главная задача? — Понравиться его императорскому величеству. «Это все ради моей страны, ради моего народа». — Умничка, — графиня еще раз оглядела девочку и подвела ее к зеркалу, держа за плечи. Цирилла взглянула в свое отражение и изумилась тому, насколько она прекрасна и вместе с тем — насколько ничтожно маленькая ее белая фигура. — И впрямь куколка. И больше не сутулишься и не плачешь. «Если я буду сутулиться или плакать, я ему не понравлюсь». В довершение образа Стелла приказала снова надеть на императрицу колье. Пять рядов холодного металла сомкнулись на шее. Солнце скрылось за горизонтом, и комната налилась мутным сумраком. Черные тени затаились по углам ее огромной пустой спальни. Цирилла молча наблюдала, как служанки зажигают свечи и одна за другой покидают комнату. Чем меньше их становилось, тем более безумный и сбивчивый ритм стучал в ее висках. Наконец, осталась одна лишь Стелла. На прощание она по-матерински поцеловала девочку в лоб и провела по волосам: — Удачи. — Она мне поможет? — попыталась улыбнуться Цирилла. Стелла посмотрела куда-то вверх, с секунду помолчала, и серьезно ответила:
 — Нет. И ушла. Цирилла стояла ещё какое-то время у двери, затем медленно подошла к зеркалу и снова взглянув в него, инстинктивно прикрылась руками. Ткань переливалась перламутром, словно мокрая, плотно обхватывала талию и грудь, и волнами струилась по бедрам. Расклешенные от косточек на плечах с разрезом по всей длине рукава больше походили на крылья. Где-то в догорающем вечере запели лунные мотыльки. «Кого ты видишь перед собой?» — Ты — Львенок из Цинтры, — строго сказала она отражению. — Ты — княжна, теперь королева. Королева ничего не боится. Ее голос отразился от стен и вернулся к ней двойной дозой страха. Она хотела, чтобы это был голос княжны, королевы, или императрицы, но слышала лишь слабый голос маленькой девочки. — Королева никого и ничего не боится, — повторила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно увереннее. Затем еще и еще. В какой-то момент Цирилла действительно убедила себя в том, что не боится. Но в ту секунду, когда она услышала за дверью шаги — это убеждение рассыпалось громкими, дребезжащими ударами в висках. Скрип засовов, открывающаяся дверь, удары сапог по мрамору… Одним прыжком Цирилла забралась на кровать, натянула покрывало до подбородка, и крепко-крепко зажмурилась.