Исход

      Все в комнате, как по команде, уставились на Бродягу.       - Я подумаю, - сказал он.       Сильвер обреченно кивнул и, помедлив, побрел куда-то на выход.       - Давай возьмем, - попросил Броня, - Нормальный же мужик.       Бродяга пожал плечами: нормальный или нет - не в этом дело. Как объяснить тем, кто никогда ни за кого, кроме себя, не отвечал, что значит в их реалиях старшинство? Какое это искушение, власть и ответственность? Без поддержки Монолита он со своими-то едва справляется, а тут еще одного на шею сажать? А если не вытянет?       Тем более, что проблема Сильвера хоть и не имела явных проявлений, но вполне себе ощущалась и была не менее опасна, чем голоса или глюки.       - Я подумаю, - повторил Бродяга с большим нажимом.       Спокойствие продлилось недолго.       В гнилую раму влетела пуля, и все засуетились.       Первым делом в комнате оглушающе заговорил автомат Фомы.       - Тупари прут! - крикнул он, чертя заоконное пространство короткими очередями.       Остальные рассредоточились, но толкаться жопами у одного окна смысла не было.       К низкой ограде из лесу одна за другой - и с каждой секундой все больше - шли человечьи фигуры. Покатые плечи, вялые движения, полный игнор опасности - как есть, тупари, они же зомбированные.       - У меня патроны все, - любезно улыбнулся в комнату Фома, сбрасывая пустой магазин. - Братцы, перезарядите, если есть, чем. И вообще, помощь бы не помешала. Иначе словим...       Тут он нырнул под массивный деревянный подоконник и прикрыл голову автоматом.       В следующую секунду громыхнуло прямо над окном, всех окатило трухой и птичьим говном, а над кирпичными стенами раскинулось отчаянно красивое небо.       - У них гранатомет, - пошевелив челюстью для снятия глухоты, констатировал Фома.       - Да ладно?! - хмуро усмехнулся Бродяга и потянулся к винтовке.       - Мамой клянус, да! - воскликнул Броня и, перекинув за спину дробовик, четырежды ровно и уверенно выстрелил в пустой зев окна из пистолета.       На этот раз громыхнуло уже снаружи: один из зомбов, окончательно умирая, пальнул себе под ноги.       Фома глянул на Броню и, сжав губы, покивал: дескать, мое уважение.       Зомбы перли непрерывным потоком, будто сам лес вдруг оброс ногами и двинулся мстить людям. На руках у них имелся впечатляющий арсенал, и барак, теперь уже без крыши, начал лишаться и стен. Пули цвиркали, выбивая острую кирпичную крошку. От крепких картечных зарядов опадали, словно листья, здоровенные куски штукатурки. И даже сквозь грохот и треск можно было расслышать сдавленное бормотание: так зомби общались. Похоже, кто-то из них претендовал на роль командира, выстанывая что-то очень похожее на приказы: «Слева!», «Огонь!», «Мочи-и-и!» и «Ура-а-а!».       - Вот здорово-то, - проворчал Морж. - У болванов уже офицеры. Этак они войсковую операцию спланируют и ринутся на Большую Землю.       - Нас бы в оборот не взяли эти поумневшие, - добавил ему в тон Фома, все так же прикрывая голову автоматом. Он все-таки нашел где-то полный магазин и теперь периодически неприцельно постреливал поверх подоконника.       Бродяга обвел свою команду тяжелым взглядом, и все ощутили, как растерянность, истерическую лихость и прочий эмоциональный дребезг давит тяжелая серая плита строгой командирской воли. Не осталось желания спорить, возражать, иметь свое мнение - привычное состояние для монолитовцев, но совсем неправильное для их нового статуса свободных людей.       Морж и Броня, получив беззвучный приказ, метнулись наружу.       Фома отполз от подоконника, добрался до косяка и под его прикрытием стал методично стрелять в толпу. Короткими очередями, экономно, словно умелый сапожник, заколачивающий гвозди в подметку. По соседству от него, у свежего пролома в стене, точно так же пристроился Тихий. Серп, не задавая вопросов, ловко вскарабкался на узкую щербатую стену, теперь уже свободную от теснящей крыши, припал за фронтоном, будто цепкий зверек на жердочке, и с высоты стал выцеливать подступающих.       Снаружи грохотали дробовики Моржа и Брони. По очереди, толково: пока один перезаряжается, второй прикрывает.       Бродяга стоял у дальней стены и, не отрывая глаз от прицела, водил стволом от окна до пролома и редко, но уверенно стрелял.       Вся их группа работала, как отлаженный механизм. На первый взгляд, это было здорово. Вот только Бродягу никак не отпускала гадкая мысль: стоило ли вообще покидать «Монолит», если для них ничего не изменилось? Он, как и прежде, «держит» свою команду за мозги. Они, как и прежде, делают все, что он пожелает. Пожелай он, чтобы они жрали друг друга - они будут жрать да нахваливать.       На что он, собственно, рассчитывал? Он не сумел бы подарить им свободу, даже если б очень хотел. Свободу нельзя подарить, можно лишь дать ей возможность. А быть свободными они должны научиться сами...       Морж и Броня в два дробовика гнали массу зомбированных прямо под окна, из которых палили Тихий, Фома и Бродяга. Зомби гнались туго, у них вообще с самосохранением большой напряг. Им и на пулеметы переть с голыми руками - вполне нормально, на то они и зомби.       Кто-то из безмозглых, судя по голосу - их импровизированный командир, проревел нечто неразборчивое, но очень похожее на целую серию команд. Вроде «первый, второй - налево, третий, четвертый - направо, два самых гнилых - в лобовую», ну, и еще что-то в том же духе.       И Морж с Броней стали откатываться под зомбячьим напором.       Серп со своего насеста пытался срезать самых рьяных, но и ему не сразу удавалось. Мало того, еще и правый фланг гнилого войска взял его на прицел: по кирпичному фронтону, за которым он прятался, настойчиво зачастили пули.       А Бродяга, хоть и был властелином своих людей, но при такой обширной атаке... Зомбов было слишком много. Ему казалось, что где-то в задних рядах этой лавины мелькали совсем уж мертвые парни. В смысле - минимум полвека, а то и больше, как мертвые: немцы в пикельхельмах, какие-то бородачи в нелепых фуражках - он поначалу решил, что русские, но вовремя вспомнил: чехи-то не лучше выглядели! Да и русские - красные или белые? Значит, партизаны... На кого из них ставку делать?       - Глуши свою мозгоебку! - кричал один из зомби, явно чего-то требуя.       Вот нет ученых под рукой, того же Эскулапа или Пульсара с вивария. Они бы с этим бородатым объяснились.       А у Бродяги для него только пуля в лоб.       Он поймал в прицел бороду: рыже-седое пятно потерять сложно.       В этот самый момент главнокомандующий тупарей пошел ва-банк.       Левый фланг скомкался до полного несуществования за пару секунд: рьяную пальбу Моржа и Брони словно захлестнуло необоримой приливной волной.       - Старший, сделай что-нибудь! Просираем фланг! И двух своих просираем! - проорал со своего пулестойкого насеста Серп. Стрелять, к слову, не перестал.       Однако, мнение прорвалось через командирский ментальный купол, выразилось голосом. И - вроде бы хорошо, вот она, самостоятельность: его младшие имеют свои взгляды и требования. Но теперь им не ответишь, что так надо. Бродяга - командир и отвечает за их жизни. Отныне - именно за жизни, а не за души, которые он оставил им в полное распоряжение.       А жизни уже утекают сквозь пальцы, и что с этим делать супротив неистребимой стихийной волны неуемной полумертвой плоти, Бродяга не знал.       - Твою ж мать! - раздалось снаружи.       Морж рычал... ну, как раненный морж. Может, даже громче.       - Моржа жуют! - неприятно тонко и резко вскрикнул сверху Серп. И у него оставался последний магазин, который он хоть и ловко переменил, но стрелять не торопился. Все-таки последние тридцать патронов. А то и меньше...       Даже если Моржа кто-то жевал, ему это жевание дорого стоило: по всей округе разносились влажные хлюпающие удары и сочный хруст крошащихся костей: Броня орудовал дробовиком, как булавой, в попытках прорваться к окруженному Моржу.       - Старший, я на подсосе, - флегматично заметил Фома.       Автомат он уже отложил в сторону и достал пистолет.       И только Тихий молчал, правда, и стрелять перестал.       Бродяга вдруг понял, что почти его не ощущает. Словно у Тихого появилось мифическое устройство пси-защиты, тот самый приборчик, байки о котором травят сталкеры. Типа, имея такой девайс, можно лезть хоть в Саркофаг, и ничего не будет. А без него непременно станешь монолитовцем.       Какая чушь, знали бы они... В «Монолит» чаще вступают добровольно, без пси-давления. Многим, слишком многим нравится эта свобода, возможность творить все, что не принято среди так называемых «нормальных». А то, что все это идет в парадоксальном комплекте с рабским подчинением... Разве там, на Большой Земле, в офисах, на заводах, на стройках - не так? Тоже подчиненные, которые на работе - рабы, а в остальном - свободны? Хотя, даже от относительной свободы в нерабочее время люди там весьма далеки: есть законы и целая вертикаль власти, которая регулирует жизнь вплоть до содержания холодильника.       А Монолит, как ни крути, дарит абсолютную свободу. Хотя бы иногда, хотя бы на время. Но именно от нее они бежали - обратно к человечности.       И Тихий был первым, кто сумел, пусть и не до конца, но отгородиться от своего Старшего брата.       Радоваться бы, но Бродяга почему-то не радовался.       Зомби продолжали переть злой волной. Но и они перестали стрелять. То ли боезапас иссяк, то ли их зомбячьему командиру удалось допетрить, что окруженные сталкеры остались без оружия, и патроны на них тратить уже не имеет смысла.       Тихий поднялся в полный рост, выглянул в окно и развел в стороны руки, раскрытыми ладонями вперед - универсальный жест миролюбия.       Бродяга на миг застыл, ожидая, что вот сейчас из мычащего моря полумертвой плоти прилетит пуля и срежет этого наивного миротворца.       Но - прошла секунда, за ней другая...       - Вот и валите, уроды! - донесся крик Моржа. Злой и победный.       - Тупари уходят! - сдавленно прошипел со своего насеста Серп.- Ей-богу, уходят!       Происходило нечто из ряда вон выходящее. Может, и не чудо, но что-то очень на него похожее. Зомби уходили. Причем, важно так уходили, с видом добросовестных трудяг, закончивших тяжелую работу.       А Тихий все стоял, разведя руки в стороны, и едва заметно пошевеливал ладонями, точно дирижировал гнилым заоконным войском.       - Тихий, что происходит? - спросил Фома.       - Тихо! - шикнул тот, не повернув головы.       Зомби один за другим исчезали в лесу. Последним остался крупный мужик с торчащим из виска куском арматуры. В обшарпанном кожаном плаще, так модном здесь у криминалитета, он напоминал персонажа фильма ужасов - маньяка или зловещего призрака. Для полноты картины разве что топора в руках не хватало.       Подволакивая ногу, он подошел к дому, встал буквально в паре метров от окна, из которого выглядывал Тихий.       Какое-то время эти двое смотрели друг на друга, будто изучали.       - Клешня, - гулко пророкотал верзила, поднеся ладонь к груди. Представился, стало быть.       - Тихий, - отозвался Тихий и тоже приложил ладонь к груди.       Клешня медленно кивнул, повернулся и, ничуть не боясь выстрела в спину, поковылял в лес.       Серп наблюдал сверху, как Броня помог подняться Моржу.       Морж прихрамывал, морщился, но шел вроде сам. Хорошо.       Он уже собирался спускаться на грешный пол, когда из леса вдруг вышел всклокоченный старик в старом ватнике, залихвацки сдвинутой набок шапке-ушанке и с древней мосинкой за плечом.       - Пшел отсюда, окаянный! - хлестнул он как гуся прутком бредущего мимо зомби.       Тот взревел обиженно, но в сторону деда даже не дернулся.       - Вылезайте, нехристи! - громогласно крикнул старик в их сторону. - Кто у вас там главный? Говорить будем.       Все, включая Тихого, обернулись к Бродяге. Серп даже выразительно подвигал бровями: мол, не шлепнуть ли новую напасть, пока не поздно?       - С ума сошел? - прошипел Бродяга, обращаясь ко всем сразу. - Это Лесник. Тронешь его - до ночи не доживем.       Серп кивнул, но слезать передумал: на всякий случай.       Бродяга дождался, когда Броня дотащит помятого Моржа до остатков комнаты, и вышел наружу.       Лесник ждал его на некотором отдалении от барака, раздраженно притопывал ногой, брезгливо поглядывал на свежий пролом в стене и всем своим видом выражал крайнее неодобрение.       - Ты что ли, главный? - с вызовом спросил он Бродягу.       - Старший, - невольно поправил тот.       Он возвышался над Лесником на добрые две головы, при этом старик нисколько его не боялся. Наоборот - будто бы наседал. И Бродяга вынужден был шаг за шагом отступать под его напором.       - Ста-а-арший, - с издевкой протянул Лесник. - Стало быть, за этих всех в ответе?       Он кивнул на барак, имея в виду остальных монолитовцев, чьи головы торчали в окне.       - Все так, - подтвердил Бродяга.       Серп невольно восхитился его выдержкой. Он бы не стерпел подобного тона.       Хотя о склочности Лесника в клане прекрасно знали. И ничего не могли поделать. С ним приходилось считаться: старик был послом Рыжего Леса - не миражом, не персонификацией, но полноценной его частью, владеющей речью, а значит, способной к переговорам. При этом он на дух не выносил Монолит и его паству.       - Чего здесь забыли? - сходу набросился он на Старшего, - Мы ж вроде договорились о границах. И что если еще раз ваши…       - Мы сбежали, - перебил Бродяга, - Ушли из «Монолита».       - Ишь ты! - крякнул дед, но голос его заметно потеплел. - Ну молодцы, коли так… Хотя здесь вам все равно нельзя. Лес гневается. Зло вы несете. И шума от вас много. Особенно от тебя, - он потянулся и бесцеремонно постучал Бродягу по виску. - Сам, наверно, понимаешь.       - Понимаю. Но нам бы пару дней спокойных.       - И куда потом? - с хитрым прищуром спросил Лесник.       Бродяга пожал плечами.       - Будем выбираться к людям. Авось получится.       - Авось… - передразнил старик. - Какой авось, если ты за своих отвечаешь? Иди-ка, чего скажу, - он поманил Старшего пальцем, и когда Бродяга после некоторого колебания наклонился, торопливо зашептал ему на ухо.       Что он сказал, никто из сидящих в бараке, естественно, не расслышал.       - Понял? - спросил Лесник, отстранившись. - Сутки сроку вам. Больше дать не могу.       Бродяга склонил голову, то ли соглашаясь, то ли благодаря.       Они разошлись, каждый в свою сторону. Причем, как исчез Лесник, Серп уловить так и не сумел, хотя пытался - вроде бы только что шел вразвалочку, и вот уже на том самом месте шумят молодые сосенки, а серого ватника нигде не видать.       В барак Бродяга вернулся задумчивый, со сложным лицом, но никого этим не обманул - весь его причт ощутил исходящую от него надежду - слабую, робкую, старательно давимую, а потому неистребимую.       - Живем, Старший? - весело воскликнул Фома.       - Живем пока, - скупо улыбнулся Бродяга, - Найдите комнату поцелее.       И вышел. Куда и зачем - никто спросить не посмел.       А Бродягу тянуло в противоположную от недавнего поля битвы сторону. Тащило как на поводке. Его влекло что-то знакомое, буквально изливающееся в воздух. Откуда оно здесь? Не знай Бродяга, что это невозможно, решил бы, что поблизости проводится один из клановых обрядов. А значит ему непременно нужно быть рядом, чтобы перехватить хоть «крошки со стола», если они помогут спасти жизни и разумы его подчиненных. Главное - не опоздать.       И он не опоздал.       Сильвер действительно был нормальным парнем. Понормальнее даже Бродягиных - по крайней мере, на данный момент. При этом - спокойным, послушным, полностью принявшим свою роль без внутреннего бунта и попыток оспорить власть Старшего даже в новых обстоятельствах.       Но и он был глубоко ранен Монолитом. На первый взгляд, ничего особенного - ни голосов, ни глюков, ни сверхценных идей - просто тяжелая депрессия. Вроде так это называлось на Большой Земле.       Проще говоря, Сильвер потерял смысл существования.       Ему приходилось прикладывать волевое усилие даже для того, чтобы шевелиться - есть, ходить, разговаривать. Он ничего не хотел. Вообще ничего - ни власти, ни свободы, ни счастья даром. И эта его бессмысленность тащилась за ним тяжелой душной мантией, отнимающей всякую волю к жизни. Даже Бродягу краешком цепляло.       Сильвер очень надеялся, что принятие в группу снова даст ему хоть какую-то цель, а с ней и шанс выжить.       И Бродяга мог бы помочь, но - по остаточному принципу. А где его взять, этот остаток, если на своих-то не хватает? Поэтому он не сказал да. Хотя и не отказал, в надежде, что рано или поздно сумеет спасти и его тоже.       Но, как оказалось, для Сильвера это стало последней каплей: он сдался.       Бродяга нашел его за углом соседнего барака.       Сильвер расслабленно сидел в тени раскидистого куста, прислонившись к низкому забочику. Он не застрелился, не прыгнул в аномалию, а банально вскрыл себе вены. Надеялся, что вовремя найдут и спасут?       Бродяга спасать его не собирался: пусть это не полноценная жертва, но все же нельзя упускать такой шанс. Поэтому он остался стоять поодаль, наблюдая, как стекают в траву жирные струи крови и впитывая чужое отчаяние всем собой. Этого было мало - все-таки Сильвер не сопротивлялся, и действительно хотел перестать быть - но нищим, как известно, выбирать не приходится. А Бродяга, лишенный доступа к неисчерпаемым силам ноосферы, был именно что нищ - и духом, и вообще.       Он смотрел, как Сильвер угасает и очень хотел ощутить хоть немного жалости, сочувствия, желания помочь - хоть что-то человеческое - но понимал, что даже без отбирающего эмоции Монолита остался спокоен и равнодушен.       А поразмыслив, с неудовольствием отметил, что не испытывает сочувствия и к своему причту. Сложно сочувствовать собственной руке или ноге. А младшие были именно что автономными конечностями для любого из Старших: не зря же им дана почти абсолютная власть над подчиненными?       Если подумать, монолитовцев в клане было гораздо меньше, чем человеческих единиц: достаточно посчитать Старших по головам - вот и весь клан. Остальные - лишь продолжение тела и разума, а потому забота о них, суть - забота о себе, инстинкт самосохранения.       Хотя в чем-то, пожалуй, они действительно были братьями - не по оружию, не по разуму, не по вере. Как настоящих братьев, их соединила тварь, что жрет души и вырождает их в чудовищ - их ноосферная мать, их духовный отец, воплощенный в камне бог…       Задумавшись, Бродяга не сразу заметил, как из леса опасливо, на полусогнутых выкралась слепая псина.       Она медленно сужала круги вокруг пахнущего кровью сталкера, а убедившись, что тот не реагирует немедленной стрельбой, осмелела, подскочила ближе и цапнула Сильвера за плечо. Он глухо вскрикнул и попытался все-таки поднять автомат, но ослабевшие руки уже не держали, и тот свалился в траву.       Псина, почуяв удачу, аж задрожала всем своим кривым изломанным телом. Дважды тявкнула, будто подавая кому-то сигнал, но из леса никто не показался. А она вдруг вскинула ухо, точно прислушивалась. Потом бочком-бочком снова приблизилась к Сильверу, но на этот раз целенаправленно вцепилась в автоматный ремень и отволокла подальше - вне пределов досягаемости.       Бродяга впервые видел настолько разумное поведение.       Впрочем, этому тут же нашлось объяснение: стоило миновать опасности, как на кромке леса показалась пси-собака - здоровенная черношкурая сука с отвисшими сосцами, широким грызлом и целой свитой слепых тварей.       Она неторопливо, с чувством собственного достоинства приблизилась к умирающему. Остальные уже бесновались вокруг - прыгали по его ногам, хватали за одежду, но - не рвали, пока еще нет. Сильвер пытался отмахиваться, кропил их собственной кровью, словно благословлял. Но и он, и твари прекрасно понимали, что это уже ничего не изменит.       Огромная псина, хотя какая она псина - волчиха-мутант - по-хозяйски наступила Сильверу на бедро, прижимая к земле. В ответ он обеими руками уперся ей в грудь, из последних сил пытаясь сбросить с себя. Не вышло.       Тварь заглянула ему в лицо, как бы спрашивая - и чего ты сопротивляешься? Сам же жаждал смерти. Ну вот она я, - и лишь после этого вгрызлась в правый бок.       От крика Сильвера волосы на затылке Бродяги медленно поднялись дыбом. Вдоль хребта побежали мурашки, в животе потеплело. Он повел плечами, покрутил головой, снова ощущая, как приятно наполняет тело сила и уверенность.       Сильвер все пытался оттолкнуть от себя плешивую голову, но пси-собака, не обращая внимания, рылась короткой мордой в его боку, что-то выискивая.       В памяти Бродяги неожиданно всплыли нечеткие кадры из прошлой жизни, из научно-популярного фильма про животных: там гиены точно так же заживо пожирали антилопу - или зебру? - рылись в огромной ране на крупе, выдирали целые куски, пока жертва бессильно наблюдала.       Наконец, пси-собака вытащила кроваво-розовый шмат - похоже, печень - и отошла в сторону, позволяя свите приступить к трапезе.       Слепые псы с торжествующим визгом набросились на Сильвера. Они растаскивали в стороны кишки, грызли руки и ноги, рычали, толкались и даже кусали друг на друга в борьбе за лучший кусок.       Бродяга все ждал, что в душе что-то шевельнется, заставит отвернуться, хотя бы скривиться. Но нет - он спокойно пропускал через себя слабые, хнычущие стоны. Спокойно смотрел, как мутанты поедают еще живого человека. Спокойно вдыхал знакомый запах бойни. И понимал, что среди людей ему будет сложно притворяться нормальным.       А Сильвер, тем временем, стремительно уменьшался: он уже лишился содержимого живота, правой щеки, руки по локоть, и большего объема бедер, но каким-то чудом продолжал оставаться в сознании.       Бродяга слышал его предсмертные спутанные даже не мысли - эмоции: среди всепоглощающего животного ужаса и уже стихающей боли еще можно было различить - тонкой фоновой ноткой - отчаянный бессловесный зов: Сильвер мысленно звал маму. Он ее совсем не помнил - ни лица, ни имени - но ему так хотелось верить, что она до сих пор где-то помнит, любит и ждет. И на самом краю, свернувшись вовнутрь, укачивая самое себя, точно рыдающего младенца, угасающее сознание взывало к давно забытому, чей образ Монолит стер, но не избавился от знания о нем.       Бродяга поневоле обратился к собственной памяти. Нашел там такую же пустоту и наконец-то ощутил некое подобие сочувствия. Но его топила в себе прибывающая энергия. Она смывала сонную апатию, дарила ощущение легкой щекотки и суперменской непобедимости. И, к стыду своему, Бродяге очень хотелось, чтобы это длилось как можно дольше…       Возможно, Сильвер что-то услышал или почувствовал, но перед тем, как окончательно затихнуть, он вдруг обернулся и посмотрел прямо на Бродягу. Слепой взгляд умирающего должен был бы навеки отпечататься в сознании и являться потом в кошмарах. Но Бродяга видал вещи и похуже. Так что просто склонил голову, благодаря за жертву и ушел: больше смотреть было не на что.       - Ну как? - спросил Фома, завидев Старшего в дверях.       Помещение они выбрали поменьше, но определенно целее предыдущего. И кажется, не такое сырое. Перекинули сюда их немногочисленные пожитки, натащили относительно сухих матрасов, забаррикадировали единственное окно. Кто-то даже смел осколки стекла в угол.       Они будто готовились к длительной осаде.       - Нормально, - кивнул Бродяга.       Он не стал говорить, что следующая атака станет последней: если они не уберутся отсюда до завтрашнего вечера, Лес их уничтожит, словно кучку болезнетворных бактерий.       Еще недавно Бродяга не представлял, что делать, куда идти. В его плане самым сложным значился как раз побег - настолько, что он до конца не верил, что получится, а потому опасался загадывать дальше. Разве что в общих чертах представлял, как они без проблем сменят цвет шкуры и затеряются среди людей. Но реальность внесла свои коррективы. Но сегодня Лесник дал ему подсказку, а неожиданная жертва подарила им реальный шанс.       - А где Сильвер? - вдруг с беспокойством спросил Броня.       - Да, что-то мы давно его не видели, - согласился Фома, вспомнив, что тот не участвовал в битве с зомби, - Его, случаем, не сожрали? А то поперся куда-то в одиночку...       - Сожрали, - спокойно сказал Бродяга.       Уточнять, что сожрали его не зомбы, он не стал. Хотя заметил задумчивый взгляд Тихого - тот будто что-то вспоминал, прикидывал, но высказываться не торопился.       - Серьезно? Вот же бля… - расстроился Броня. - И чего с нами не остался?       - Надо бы похоронить наверно, - сказал Морж, - Если осталось, что.       - Лес похоронит, - отрезал Бродяга, невольно добавив в голос нажима.       Младшие тут же поняли, что тема закрыта.       А Бродяга вдруг устыдился. Как он собирается вывести их в люди, если не может отказаться и от толики своей власти? И ведь полагается на нее даже не сознательно, автоматически - это просто часть его натуры, как рост, цвет глаз или размер обуви.       Они все еще слишком монолитовцы, чтобы незаметно влиться в совершенно чуждый мир обычных людей. И с этим ничего не поделать…       Хотя… у него появилась нечеткая пока идея, как избавить их от нежеланного наследия. Если Лесник не обманул и им повезет - завтра утром они будут уже далеко от Припяти и Рыжего Леса.       Это не было планом: слишком много «если». Но Бродяга надеялся, что Зона ли, Бог, или еще какая всемогущая сущность их благословит, не даст сгинуть на полпути к цели. Он даже позволил себе надеяться помочь и самому себе - если хватит сил. Если же нет… Что ж, он готов нести крест памяти за всех. Не такая уж высокая цена за свободу - помнить о своих грехах.       Но для начала нужно было разобраться с насущными проблемами.       - Броня, за мной, - тихо приказал он и вышел, спиной ощущая, как напряглись остальные.       В соседней комнате Броня без слов сел перед ним на пол, положил ладони на колени, готовый ко всему.       Бродяга сосредоточился, прислушался.       Оглушительная какофония чужого сознания едва не вышвырнула его обратно: голоса смеялись и плакали, звали Монолит, его самого, Фому, обращались к богу, шипели проклятия и просто что-то бормотали. Бродяга проникся к Броне неподдельным уважением: несколько дней терпеть этакий оркестр и не разбить себе башку об стену - это надо обладать недюжинной волей и терпением.       Как он и предполагал, громче всего звучали призывы убить - себя, остальных, но в первую очередь - его. Почему-то голоса были уверены, что при живом Старшем Броне свободы не видать.       Бродяга мысленно хмыкнул: в чем-то они правы.       Разум Брони представлялся ему заросшим темными ленточными червями мелководьем. Эти колышущиеся, похожие на разжиревший серпантин твари поглощали свет и воздух, высасывали жизнь, и шумели, шумели, шумели…       Бродяга уцепил несколько самых больших и мерзких, попытался выдрать с корнем. И у него получилось! В виски ударил высокочастотный визг, а Броня там, снаружи, болезненно охнул и покачнулся.       Бродягу мгновенно пронзила тонкая вспышка осознания: перестарался - повредил что-то важное.       В надежде, что все еще обратимо, он прислушался к чужому разуму, но…       Нет, дураком Броня не остался, но ему стало вдруг сложнее думать: мозги теперь ощущались тяжелой, неповоротливой глыбой, при каждом шевелении теряющей осколки - мысли.       Бродяга с ужасом понял, что искалечил своего младшего. Понимание отозвалось в нем жгучим раскаянием - будто сам себе по глупости палец отрубил, и теперь смотрел на него, чуть не плача от обиды и сожаления.       Он знал, что нужно продолжать, что выбора нет: вокруг продолжали шептать, плакать и орать десятки червей-голосов - но застыл, растеряв всю уверенность.       Броня мягко тронул его прощением, погладил преданностью. А снаружи - подполз вплотную, уткнулся лбом в живот, нащупал его руку и прижал к своей щеке - давай, мол, действуй, я все еще тебе доверяю.       И Бродяга, собравшись с духом, принялся за дело.       Он только сейчас понял, как ему повезло с Серпом, Фомой и Моржом. И как далеко ему еще до Монолита: тот виртуозно препарировал людские души, оставляя кристаллизованный, не потерявший опыта, но избавленный от лишней памяти разум. Лазерный скальпель. Высший пилотаж! Сам же Бродяга будто орудовал тупым ржавым тесаком - неизбежно ранил, сколь ни старался быть аккуратнее. Но хотя бы уже не так непоправимо, как вначале.       Когда, наконец, все было кончено, Броня остался лежать у его ног. Он был в сознании, но оглушен, а по тому, как страдальчески морщился, было понятно, что у него раскалывается голова. Неудивительно - пришлось разворошить буквально всю его суть, залезть в каждый угол.       Удалось найти даже несколько обрывочных воспоминаний о прежней жизни: оказывается, у Брони были как минимум брат и сестра - настоящие, родные. Лиц память не сберегла, зато сохранила ощущение близости. Там же мелькнули цветными слайдами осенний лес, скамейка у подъезда, чей-то смех. И кошка - обычная серенькая шпротина, свернувшаяся на одеяле. Ни имен, ни адресов - только полустертые картинки и эмоции - счастье с соленым привкусом печали.       Пока Броня приходил в себя, Бродяга позвал Тихого - как в старые недобрые - мысленно. Слишком устал, чтобы идти за ним ногами.       Усталость эта была странная, прежде незнакомая - будто на виски что-то давит, вроде не больно, но головой вертеть сложно. Все-таки, люди не приспособлены для телепатических контактов. Для этого нужны какие-то особые органы чувств. Ему же приходилось действовать вслепую, визуализировать происходящее хотя бы в воображении. Ну не было в человечьем языке для этого слов! А собственный разум требовал объяснений, жаждал описать и каталогизировать опыт.       А ведь совсем недавно он и не задумывался, что и как делает…       Явившийся на зов Тихий с сочувствием глянул на валяющегося Броню. Тот поднял большой палец - не ссы, мол, оклемаюсь.       А Тихий вдруг прямо посмотрел на Бродягу, расправил плечи и твердо произнес:       - Сильвера убили не зомби. Я уверен. Клешня сказал…       - Не они, - согласно кивнул Бродяга, - Псы.       Тихий как-то сразу расслабился. Видимо, нарушенное вожаком обещание беспокоило его сильнее, чем он даже осознавал.       - Подожди, псы? Ты видел?       «И не помог?!» явственно повисло в воздухе.       Бродяга на мгновение задумался, отвечать ли, в итоге просто кивнул. Хотелось быть честным. Хотя бы со своими.       - Ладно. Наверняка были причины. Но ты же мог позвать нас.       Тихий смотрел с надеждой. Даже в голову лезть не надо, все на лице написано: пожалуйста, скажи, что не мог, соври, успокой, позволь думать о тебе лучше, чем есть.       Бродяга промолчал.       Тихий разочарованно вздохнул. Нет, он не винил его - Старший тот, кто он есть - но в глубине души верил, что побег автоматически вернул им звание людей, а этот поселок - их личное Чистилище перед возвращением в общество. Но - не случилось, не срослось. Они остались прежними. Даже хуже: теперь они сами отвечали за свои поступки, без возможности свалить грехи на чье-либо влияние. Значит, все было зря. И Тихому - одна дорога.       - Я останусь. Мое место среди… - начал он.       - Нет, - оборвал Бродяга. - Я помогу.       - Ты не Господь Бог, - Тихий поморщился: он посмел перечить Старшему! Но все-таки продолжил. - И даже не Монолит.       - А ты не умер, - возразил Бродяга. - И сам в глубине души это знаешь. Иди ко мне.       Он протянул руку.       - Нет, не надо!       Тихий не мог противиться прямому приказу - шагнул ближе, но выставил перед собой ладони, защищаясь. Метнул взгляд на тяжело ворочающегося Броню. Снова на Бродягу.       - Ты не понимаешь! Я их слышу, чувствую! - зачастил он. - Это сложно объяснить, но я бы хотел остаться. Отпусти, пожалуйста. Мы прикроем ваш отход. Я смогу их уговорить! Не надо!       - Молчать, - веско сказал Бродяга.       Пожалуй столько слов за раз он не слышал от Тихого за все время пребывания в клане.       - На колени.       Тихий обреченно рухнул на пыльный пол.       Бродяга коснулся покрытого испариной лба.       - Я постараюсь сохранить как можно больше, - уже мягче пообещал он, скорее себе, чем ему.       Им снова повезло. Связь с зомбами оказалась не симптомом, а чем-то другим - даром Монолита, побочным продуктом помешательства - кто знает? Бродяга не был ни психиатром, ни нейрофизиологом даже в отдаленном рассмотрении. Главное, что он ощутил при контакте - эта связь могла существовать отдельно от ощущения себя разлагающимся трупом.       Избавить чужие мозги от целого синдрома получилось относительно легко. Но именно что относительно - это было болезненно для обоих. Возможно потому, что Бродяга, наученный горьким опытом, излишне осторожничал. Хорошо, что Тихий не сопротивлялся, иначе это могло обойтись дороже.       Когда они закончили, оклемавшийся Броня уже сидел рядом. Он закинул безвольную руку Тихого себе на шею и помог ему подняться.       Бродяга кивнул обоим и вышел. Знал, что Броня позаботится о брате. Это тоже досталось им от «Монолита» - потребность сбиваться в кучу при ранении, особенно ментальном: чем ближе контакт, тем быстрее восстановление.       Путь до рассохшегося, пыльного дивана показался Бродяге бесконечным. В глазах двоилось, в голове стучало, но он успел мысленно скомандовать всем отбой - нужно было набраться сил перед финальным марш-броском - и только после этого позволил себе отрубиться - будто в прорубь провалился.       Из беспамятства Бродягу вынырнул резко, без предупреждения.       Вроде бы слышал крики и стрельбу - короткую злую очередь. Или приснилось?       Он был дезориентирован, еще не успел толком осознать себя в пространстве, но уже знал - что-то случилось. Что-то плохое. Или вот-вот случится.       Ощущение истекающего времени вздернуло на ноги. Бродяга подхватил винтовку, бросился наружу - в подсвеченные аномалиями сумерки. Шел не зрением, но чутьем. От барака - направо, наискосок - через три дома, противоположная сторона. За углом - Серп на корточках. Сосредоточенно целится в темный зев дверного проема и медленно, шаг за шагом, продвигается вперед-вниз - в подвал. А сам едва слышно бормочет:       - Сейчас, мужики, сейчас. Потерпите немного...       Бродяга привычно просканировал пространство - Броня с Фомой внизу, там же Винт и послушник. Никого постороннего, никто на них не нападал. Вот только…       Из подвала разило такой силой, что мозги коротило.       Бродяга, не думая, тут же выдал импульс-команду, даже вербально подтвердил для верности, прошипев:       - Серп, назад!       Серп на мгновение застыл, потом так же медленно выбрался обратно и засел за левым косяком, не опуская ствол. Кратко глянул на Старшего - убедиться, что тот все правильно понял, и замер в ожидании.       Бродяга ощутил досаду - у них не было на это времени!       Он, не осторожничая, шагнул к проему, одновременно нащупывая сознание невидимого снаружи Винта - формально тот не был его подчиненным, но Монолит не дурак: система универсальна, бойцы взаимозаменяемы, так что это не составило труда - но нашел лишь дребезжащее безумие и яростный голод.       Заброшенные им братья не выдержали свободы.       Из глубины подвала донесся тихий смех и тяжелая вонь дерьма и крови. А в самом низу, на лестнице лежали две темные груды - Броня и Фома.       От их вида в голове что-то перемкнуло - да как эта гнида посмела!       Не замечая встревоженного Серпа, Бродяга слетел вниз, походя задавив сознание Винта до глубокого нокаута. Он не помнил, чтобы когда-нибудь раньше так злился.       - Свяжи его, - бросил он Серпу, - Не добивай.       Сам сорвал с пояса аптечку и опустился на колени рядом со своими парнями.       Они были еще живы, но беглый осмотр дал понять, что это ненадолго.       Фома захлебывался кровью, в его груди что-то надсадно булькало и скрипело: пули разорвали ему легкие, переломали ребра. Он со свистом втягивал воздух, силился подняться, хватался за ворот в попытке облегчить себе дыхание. Только дело было не в тугом вороте, дышать мешала заливающая легкие кровь - он буквально тонул в ней.       Бродяга как мог быстро расстегнул на нем броню, дернул вниз замок куртки, задрал водолазку, одной рукой попытался закрыть дырки от пуль, но под кожей жутко двигались отломки ребер, и он побоялся нажать, как следует. Бродяга заклеил все, что нашел, перевернул Фому на бок, снова теряя драгоценные секунды на раздевание, осмотрел спину. Выходных оказалось меньше, чем входных, и никак не удавалось вспомнить, хорошо это или плохо. Кажется, плохо.       Он помог Фоме сесть, прислонил спиной к стене.       Очередь прошила их по диагонали - снизу вверх справа налево. И первым на ее пути оказался Броня. Ему броник тем более не помог - все, что метило в живот, туда и прилетело: кишки в кашу, и не только они.       Выглядел он ненамного лучше Фомы. Был бледен, кривился от боли и, хотя упорно молчал, но сучил ногами, пытаясь найти менее мучительное положение. Живот - твердый как доска. И вот это точно плохо.       - В клане... было… не так… больно, - просипел он, пытаясь улыбнуться.       - А в тюрме щас… ужин… Макароны, - мрачно процитировал Фома.       - Не… смеши, - фыркнул Броня, и не выдержал - застонал.       Не жильцы. Оба.       - Бля, ну как же так? - проскулил случившийся рядом Серп.       Бродяга его и не заметил.       - Думали… Винт… свой, - едва слышно прошептал Фома. – А он… не очень...       Говорить ему было еще труднее, поэтому он выбирал короткие слова, и старался произносить их между вдохами.       - Старший, сделай что-нибудь! - взмолился Серп, в который раз за день.       Бродяга и правда мог помочь. И, вероятно, угробить этим всех: они при всем желании не успеют уйти до назначенного срока. И завтра Лес придет их убивать. Но это будет завтра. А сейчас у него на руках умирали двое младших - его продолжение, его ответственность, его единственная семья.       - Есть «Медуза», - сказал он, доставая из потайного кармана заветный шприц-тюбик, - Но только одна.       - И ты, как обычно, будешь решать, кому жить!? - тут же взвился Серп. - Так нельзя! Ты должен спасти обоих!       Бродяга мог бы его одернуть, но не стал. Требование звучало по-детски глупо, и все это понимали. Серп страшился одной мысли о выборе. И страх закономерно переплавлялся в злость - слепую, яростную, нелогичную. Настолько четко ощущать в моменте и собственное, и Бродягино бессилие для деятельной натуры Серпа было невыносимо.       - Ты же обещал!.. - с ненавистью прошипел Серп, собираясь продолжить обличающую речь, выплеснуть назревающее горе, но Броня вдруг уронил тяжелую, липкую от крови руку на ствол его автомата.       - Фоме, - очень четко сказал он, глядя на Старшего. - Отдай… Фоме. Я уже… сам знаешь.       Это было осознанное решение. Броня прекрасно понимал, как изуродовало его избавление от голосов. Знал, что останется туповатым увальнем. И вскоре никто и не вспомнит, что он когда-то обладал настолько живым и подвижным умом, что, даже будучи младшим, дослужился до Исповедника, ему доверяли секретные донесения и потихоньку готовили к посвящению.       Что может быть страшнее, чем резкое снижение когнитивных функций, так необходимых человеку для выживания в Зоне, да и вообще - выживания? Когда становится тяжело думать, анализировать, реагировать. Когда каждую минуту ощущаешь, что к мозгам будто гирю привесили или запихнули в тесный ящик? Такого врагу не пожелаешь…       Бродяга кивнул, соглашаясь с его доводами, и без лишних предисловий вколол «Медузу» Фоме в плечо.       - Все, забирай его, - сказал он Серпу. - Я тут сам.       Тот как-то разом сдулся, обмяк. Медленно наклонился, уткнулся лбом в лоб Брони и закрыл глаза.       В этот момент Фому вдруг подбросило, выгнуло. Он зашелся в приступе сильнейшего кашля, забрызгивая все вокруг кровью и ошметками легких, и никак не мог остановиться, пока с тихим стоном не потерял сознание.       - Началось, - констатировал Броня, скосив на него глаза.       Чуть подался Серпу навстречу, на секунду зажмурился, и откинулся обратно на ступеньки: - Иди. Ему… нужно… в тепло.       Серп послушался. Ни на кого больше не глядя, подсел к Фоме, перевалил временно обмякшее тело через плечо и, с усилием подняв, вынес прочь из подвала.