Стоя на краю света

Как только Иван развязал запястья Альфреда, он тут же в ярости рванул по лестнице на второй этаж. Он смутно слышал, как Альфред зовёт его, но все его мысли были в желании найти Жанну и оторвать ей конечности одну за другой. Иван знал, что она не могла убежать далеко, из-за текущего по венам адреналина его слух был острее, чем когда-либо. Он слышал топот ног в коридоре и звон разбитого стекла. Пробежав через весь этаж, он наконец достиг разбитого окна и высунулся наружу, упираясь руками в осколки битого стекла, застрявшего на раме. Сейчас это было неважно. Он осмотрел двор, дорогу, остальные дома, но не нашёл и следа. Он попытался найти её сознанием, но безуспешно. Как она могла скрыться из виду так быстро? С Жанной что-то было не так. Он сжал ладони в кулаки, чувствуя, как сквозь пальцы течёт кровь. — Сука! — закричал он, прежде чем развернуться и уйти обратно на первый этаж, кипя от злости. Весь его гнев испарился в ту же секунду, когда он услышал выворачивающие душу крики Ловино. Все собрались вокруг Гилберта, ближе всех сидел Ловино, пока его штанины мокли в крови. Он отчаянно хватался руками за Гилберта, содрогаясь всем телом. — Зачем ты это сделал, чёртов идиот? — рявкнул на него Ловино, но не смог долго смотреть ему в лицо и снова отвернулся. — Что мне теперь делать? Что мне делать без тебя? — он опустился лбом на его окровавленную грудь, — Не бросай меня. Умоляю, не бросай. Людвиг стоял рядом, без остановки вытирая глаза на побледневшем лице, смотря будто в пустоту потерянным взглядом. — Он умер за меня… о мой Бог… — Я мог убить эту тварь. — не прекращая убивался Ловино. — Я мог убить его, и я промазал! Даже когда я не сбегаю, я все равно проёбываюсь, чёрт тебя подери! Это не могло происходить на самом деле. Не сейчас, не здесь, не опять. Как могла история повториться так скоро и с такой до боли знакомой жестокостью. Ловино весь сжался, пытаясь найти хоть одну причину, почему это произошло с ним снова. Они были счастливы. Они любили друг друга. Он чувствовал, как разбивается его сердце, и чувство это было слишком привычным. Неправильным. Знакомым. Слишком сильным. Ловино хотел пробить кулаком стену и в то же время хотел припасть к полу и лежать там, не двигаясь, не дыша, не произнося ни слова, не признавая скорбь внутри себя. Разве не могли они оставить его здесь, помирать рядом с Гилбертом? Я вновь избежал смерти, но смерть была бы милостивее такой жизни. — Гил… — пролепетал Ловино, наконец поднимая глаза на бледное, холодное лицо с запекшимися на губах каплями крови. — Прошу тебя, не уходи. Ублюдок, не бросай меня. Ты обещал. Ты обещал! Позади послышалось копошение, и Ловино понял, что остальные смотрят на него не отрываясь. Ловино зацепился взглядом за Артура, и его посетила идея. — Верни его. — рявкнул он и закашлялся от слёз, смотря на англичанина с мольбой в глазах. — Верни его мне! Артур не сразу, но понял, что он имеет в виду, и его сердце болезненно сжалось. — Мне жаль. Но я не могу. — Не говори так. Можешь, ты можешь! Верни его! — Ловино впился руками в Гилберта так, будто только это не даст ему сойти с ума. — Магия не всесильна. Она не может влиять на судьбу, любовь и смерть. Если душа покидает тело, она переходит высшим силам, и вернуть её я уже не в состоянии. Мне жаль, но я не могу ничем помочь. Ловино отказывался ему верить. Он метнулся глазами на Ивана, но тот лишь покачал головой. — Это правда. Мы здесь бессильны. Ловино вновь согнулся в рыданиях, падая лицом на грудь Гилберта, чувствуя, как быстро тот остыл. Он не хотел его отпускать, не в состоянии был отпустить его по своей воле. Никто не понимал, что делать: мало кому за всю историю удавалось подобраться к Ловино достаточно близко, чтобы знать, как его успокоить в ситуации, когда сопереживание не имело веса. Феличиано встал на колени рядом. — Лови, — он обнял брата, притягивая к себе. Ловино отпирался, ненавидя каждую секунду в отрыве от Гилберта, но наконец успокоился и обнял его в ответ, зарываясь лицом в плечо Феличиано. Младший итальянец лишь прижал его ближе, в то же время поднимая глаза на Людвига. Он всё ещё не двигался, не в состоянии осознать произошедшее. Гилберт всегда был рядом — громкий, вечно притягивающий к себе внимание. Без него было слишком тихо. С ужасом осознания Людвиг вспомнил их разговор на борту самолёта, когда они бежали из Берлинского парламента. Гилберт тогда пострадал только поверхностно, отделавшись ранами на спине от стекла, но стал непривычно тихим. Людвиг тогда спросил, что было не так. Он давно не видел Гилберта таким молчаливым. — Если что-то случится, — говорил он без привычной юморной искры в глазах, — если нас прижмут к стене, я хочу, чтобы ты делал то, что я скажу. — И что ты скажешь? — Людвиг не мог поверить своим ушам. Обычно он был обязан следить за братом и нянчиться с ним — с каких пор Гилберт решил, что он может командовать? — Беги, — Гилберт смерил его строгим взглядом, и одно его лицо повергло Людвига в шок. Он открыл было рот, чтобы возразить, но Гилберт продолжил: — Даже не думай спорить. Пообещай, что сбежишь. У тебя есть обязанность — выжить. Ты страна. Я — нет. Моя жизнь стоит меньше твоей. — Ты не бесполезен, Гил… — Я не это сказал. Мне всё равно, что ты об этом думаешь. Если кто-то будет тебе угрожать, я отдам свою жизнь, чтобы ты мог спастись. — Идиот. Я могу позаботиться о себе сам. Тебе не нужно меня защищать. — Не буду. Специально не буду. Но не обещаю, что не сделаю этого, если такая ситуация всё же случится. Я больше не страна, но я всё ещё твой брат. Не отнимай у меня хотя бы это. Людвиг не мог злиться на брата, как бы сильно ему этого не хотелось. Не сейчас, когда он лежал перед ним, окровавленный и… мёртвый. Когда он отдал всё, чтобы защитить его. Гилберт спас его однажды в здании Бундестага. Людвиг должен был знать, что он сделает это снова. Людвиг не хотел плакать на людях. Эмоции во многом были ему чужды: он считал, что они мешают логике. Но сейчас ему казалось, что у него в горле застрял камень, не дававший дышать, и, чтобы отвлечься, он снова взял контроль на себя. Он повернулся к Ивану. — Ты нашёл её? Иван посмотрел на него, не ожидая услышать его голос. Он поверженно покачал головой с явным раздражением в глазах. Людвиг почувствовал на своем плече чью-то руку. — Людвиг, отдохни, — сказал Артур. Они видели его насквозь. Людвиг стоял недвижимо, не выражая никаких эмоций и едва дыша, не обращая внимания на остальных. И ему было нисколько не стыдно за это. На то, чтобы произнести одно слово, уходили все силы. Феличиано посмотрел на него и протянул ему руку. Людвиг взялся за неё, отчаянно, так, будто только она якорем удерживала его на плаву. Он опустился рядом с телом Гилберта, лишь сейчас давая себе осмотреть его полностью. Раньше ему удавалось скрыть от самого себя кровавое зрелище, но вблизи такой возможности не было. — Scheiße, — Людвиг чувствовал, как его лицо нагревается и краснеет, как жжёт от слёз глаза, как намокают щёки. — Бога ради, кто-нибудь, закройте ему глаза. Он не мог сделать это сам. Не мог смотреть в глаза своего брата и видеть в них лишь пустоту лишь потому, что Людвиг был в опасности. Франциск наклонился, чтобы исполнить просьбу, но стоило ему опуститься к лицу Гилберта, и его сковало ужасом. — Мне жаль, mon ami. — Кожа Гилберта была холодной на ощупь. Жизнь, победоносно бурлившая в нём веками вопреки всему, иссякла, и Франциск впервые осознал, что оба его лучших друга теперь мертвы. Однако это давало ему лишь ещё одну причину дожить до конца — сделать всё, что больше никто, кто был ему дорог, не пострадал, — Я обещаю всё исправить. — Он прикоснулся губами к остывшему лбу и провёл пальцами по векам своего друга, закрывая их навсгеда. На губах остался солоноватый привкус пота, в нос ударил металлический запах крови. Воспоминания об утерянной жизни душили. Мэттью был тем, кто в итоге застрелил Марвина, но с тем же успехом это мог сделать сам Франциск — подобрать с пола ружьё и всадить в спину Голиафа три пули. Но он стоял на месте, в ужасе наблюдая за развернувшейся перед ним сценой, и одна эта мысль внушала чувство вины сильнее, чем что-либо другое. Он чувствовал свою ответственность, большую, чем когда он позволил своему народу пасть на дно. Видимо, даже когда он научился реагировать по ситуации, когда всё катилось в пропасть, он не был в состоянии сделать должное. Он снова не справился. — Та женщина не могла просто испариться. — выдохнул Альфред, встретившись взглядом с Артуром. Альфред не мог поддаваться скорби, когда всё его тело кипело от ярости. От осознания, что такие бессердечные, гнилые люди были результатом его идей, ценностей его страны. То, что сказала Жанна, попало слишком близко к сердцу. Он знал, что не всегда действовал правильно, но иногда другого выбора просто не было. Он допустил немало ошибок, но сейчас, возможно, наступило время признать, что все они были запятнаны в какой-то мере. Все совершают ошибки, но не всем выпадает бремя нести на себе целую державу и её решения. Правда ли их жизни стоили больше, чем жизни простых людей, или им было суждено стать изгоями мира, мешающими естественному ходу вещей и желаниям общества? Раньше Альфред мог дать однозначный ответ, но с момента начала восстания многое изменилось. Альфред стоял, не в состоянии сделать ничего больше, кроме как смотреть на содеянное его людьми — монстрами, которых он создал сам, и потому смотрел на Артура в ожидании напутствия или помощи, хоть чего-нибудь. Артур хорошо знал это выражение, много раз видел его на молодом, целеустремленном лице, и слова были ему не нужны. — Её нет нигде поблизости, — ответил британец, — я не чувствую её присутствия. — Было странно, что простая смертная могла так быстро скрыться, не оставив и следа. Подсознания говорило Артуру, что виной тому были его замутнённые чувства после перестрелки, или то, что его магия ослабла после инцидента с демоном, но неопределённость сворачивалась змеёй где-то внутри. Он сухо сглотнул и решил высказать свои подозрения, впервые не стыдясь своей неуверенности. — Я не знаю, как она это сделала, но с ней что-то явно не так. Я не могу понять, что именно. — Согласен. — сказал Иван, скрестив руки на груди, — Я не мог прочитать её мысли, как раньше. — Иван чувствовал и свою ответственность за то, что доверился ей просто потому, что один раз прочитал её воспоминания. Артур не мог его винить, — В ней есть что-то тёмное. Темнее, чем Аграмон. Но постороннее. Я никогда не чувствовал такой сильной энергии за всю свою жизнь, даже от демонов. А их я видел немало. Ловино дернулся, отрываясь от плеча своего брата, и гаркнул: — Кому какое дело, куда пропала эта сука? Гилберт мёртв, мы все едва живы, а вас волнует эта змея? Да пошли вы! — не в состоянии долго кричать, он снова ударился в слёзы. Феличиано обнял его крепче одной рукой, другой машинально вновь сжимая ладонь Людвига. Этот всплеск, как ни странно, привел их в чувство. Жанна не была прямой угрозой, и они лишь игнорировали более насущные проблемы. Например тот факт, что они были настолько беспомощны, что даже друг друга защитить не способны. Что уж говорить о спасении мира. — Он прав. — сказал Яо, переводя взгляд на Артура, который вновь стал их лидером, учитывая текущее состояние Людвига. — Что будем делать? Артур знал, о чем именно его спрашивают, и с трудом сглотнул. Вновь посмотрев на три дрожащие фигуры, согнувшиеся над бездыханным телом, он произнёс: — Сначала мы похороним погибшего. Затем перевернём этот проклятый дом в поисках ресурсов.

***

У них не было времени на длинные похороны. Было лишь темное небо, яркие звёзды, не заглушенные огнями города, и тело Гилберта, лежавшее в доме, пока остальные искали подходящее место на заднем дворе. Они будто боялись лишний раз прикоснуться к нему, в страхе ощутить холод его кожи и понять, что он не спит. Однако после долгих поисков и проб почвы, стоило ивану воткнуть лопату в землю, Ловино крикнул: — Стой! — Иван остановился, и Ловино едва сдержал слёзы, почувствовав на себе взгляд стольких глаз. — Я не могу… мы не можем похоронить его здесь. Здесь, где он… Где он погиб. Где всё пошло наперекосяк. Где они наконец осознали всю степень своей никчемности в мире, который сами же создали. В месте, где их надежды добраться до столицы в целости и сохранности окончательно испарились. Вместо того, чтобы спорить с Ловино и напомнить, сколько времени они потратили впустую, Артур ответил: — Как скажешь. Они вернулись в дом, и Феличиано провёл Ловино к дивану, где старший итальянец долго сидел, положив голову на руки, пытаясь осознать произошедшее. Остальные осматривали дом, буквально переворачивая его с ног на голову в поисках еды и оружия, давая Ловино и Людвигу время побыть с Гилбертом. В конце концов, немец сел рядом с братом и начал ощупывать его по сторонам. Как бы ему это не претило, кто-то должен был это сделать. Нельзя было оставлять на нём ценное оружие и припасы. Запах крови подгонял к горлу тошноту, и Людвиг ненавидел то, как он дёргался каждый раз, когда смотрел на лицо брата. Даже по его меркам рана на его голове была ужасной, отвратительной. К счастью, долго искать не пришлось. Большая часть карманов Гилберта была пустой, его пистолет всё ещё лежал на полу. Ему до сих пор не хватило мужества подобрать его — подобрать то, что могло бы спасти его брату жизнь, окажись оно вовремя в нужных руках. Рука Людвига забралась в последний карман за пазухой, и его пальцы нащупали что-то неожиданное. Лист бумаги, сложенный в несколько раз, пожелтевший от времени. Людвиг достал его и увидел выцветающие чернила и неаккуратный почерк Гилберта. Братишка, Испания и Франция не могут угомониться. Ты не представляешь, как сильно они хотят свернуть шею Англии! Мы разбили лагерь на ночь и узнали, что Англия кинул Австрию! Он пособачился с Францией и сдриснул, будто ему больше ничего и не надо было. Россия тоже выпал, у него там какие-то неполадки с правительством, впрочем, как обычно. Рад от него избавиться, честно говоря. У Австрии отстойные друзья. Ну не идиот ли! Короче, завтра утром я ему наваляю раз и навсегда. Будет знать, как со мной связываться. Он вроде посылал к Венгрии за помощью, но она девчонка, что она мне сделает? Не волнуйся о всех этих военных заморочках. Я буду в порядке. Я выиграю, вот увидишь! Я знаю, что ты бы хотел быть здесь, со мной, но ты ещё слишком маленький для взрослых заморочек. Мне придётся многому тебя учить в военном деле. Слушайся няню и ложись спать вовремя… и не пить моё пиво! Мне оно понадобится для празднования, а детям его пить вредно, так что не трожь! Я знаю, что ты скучаешь по своему великому брату! Великолепный Я За ним лежало ещё одно письмо, написанное очевидно взрослой рукой (вероятно, рукой няни), но детским языком. Братик, Не волнуйся об Англии. Он проходил недалеко пару дней назад и выглядел не очень хорошо. Может, он так устаёт из-за того другого мальчика, который за океаном? Я не так далеко от тебя, поэтому тебе не нужно далеко ехать, чтобы со мной видеться! Я соскучился. Я не люблю когда ты уезжаешь на войну. Я долго тебя не вижу и не знаю, где ты. Надеюсь, у тебя всё хорошо. Если тебе сделали больно, приезжай ко мне, я тебя вылечу! Пожалуйста, вернись домой поскорее, я хочу поиграть в солдатиков. Хотя ты всё равно всегда выигрываешь… Люд P.S. Нянечка убрала всё пиво под замок, я не могу его пить. Людвиг не смог сдержать улыбки. Он вспомнил, как получил то письмо от Гилберта и как отправил ему ответ. Ему было так мало лет, едва ли сотня. Это было во время войны за австрийское наследство, он и страной-то тогда не был. Священная Римская Империя ещё не ушёл и был весьма разозлён тем, что кто-то пытался собрать его территории и создать новое государство. Тогда он был ребёнком, и Гилберт был не слишком образцовой родительской фигурой, отчего Людвиг рвался исследовать мир вокруг, встретить кого-то похожего на него и стать сильным, в точности как его брат. Конечно, когда он вырос, он понял, насколько ошибочным было такое видение мира (за что опять спасибо Гилберту). Но он помнил и страх, который преследовал его каждый раз, когда Гилберт уходил на войну. Гилберт был всем, что Людвиг знал в жизни. Империя, конечно, тоже был рядом, но его зависть разделила их. Немногие страны имели родителей как таковых, но Гилберт был наиболее близок к фигуре взрослого в детстве Людвига, и потерять его значило потерять защиту от всего остального мира — жестокого и страшного. Его взгляд затуманился, и он сморгнул слёзы. Куда пропал тот страх, когда он повзрослел? Он всегда думал, что просто доверял Гилберту — в конце концов, каким бы самовлюблённым тот ни был, Гилберт был хорошим бойцом. Но сейчас к Людвигу закралось осознание, что страх этот никогда его и не покидал, а лишь скрывался за горой самовнушения и уверенности. Однако теперь все те детские страхи обрушились на него, как лавина, сметая всё на своём пути. Людвиг сделал глубокий вдох и закусил губу, заставляя слёзы прекратиться. Но никакое количество самоконтроля не смогло бы подготовить его к тому, что он достанет из его кармана следующим. Это были часы. Старинные карманные часы, такие, что раньше носили на цепочке, запыленные и ржавые от времени. Людвиг вспомнил, как выбрал их нарочно, потому что они помещались в его маленькой детской ручонке. Его дыхание сбилось. Он боялся открыть их, боялся воспоминаний, которые наверняка поглотят его с головой. Но он всё равно сделал это.

***

— А затем великолепный рыцарь победил злого дракона и спас несчастную барышню в беде. Конец! Маленький белобрысый мальчик нахмурился. — Эм, братик… почему твой дракон звучит, как Англия? — Что? О чём ты, Люд? — Гилберт улыбнулся своей фирменной наглой улыбочкой. — Все драконы так звучат. Поэтому их так скучно побеждать: они все нудят! — Ясно… — Людвиг нехотя посмотрел на свою подушку и снова — на брата, чувствуя, как в его всё ещё по-детски невинных глазах собираются слёзы. — Гил, ты не можешь остаться ещё ненадолго? Гилберт фыркнул. — Конечно же нет! Думаешь, дракон будет ждать меня, чтобы со мной сразиться? Ни за что! — затем он добавил уже тише: — И король Фридрих сдерёт с меня шкуру, если я опоздаю… — Пожалуйста, останься, — взмолился Людвиг, цепляясь слабыми пальчиками за рукав рубашки Гилберта и поднимая на него мокрые небесно-голубые глаза. — Пожалуйста. Пока я не усну? Гилберт закатил глаза. — Не будь плаксой. Неужели я тебя ничему не научил? — Пожалуйста, братик? Гилберт смотрел на него несколько мгновений, пока что-то внутри не дёрнулось и он не отвернулся. — Ладно. Только никому не говори, хорошо? Людвиг улыбнулся. — Я никому не скажу! — он подвинулся на кровати, освобождая место Гилберту. Пока он поправлял подушку, что-то тяжёлое выпало из-под неё и укатилось на пол. Гилберт тут же поднялся, чтобы осмотреть предмет. — Что это? Людвиг рванул вперёд, протягивая руки к пропаже. — Нет! — Часы? Откуда у тебя часы? — Гилберт взял их в руки и посмотрел внимательнее. — Отдай! — Детям нет нужды следить за временем. — Они не для меня, — Людвиг надулся, скрестив маленькие ручки на груди. С покрасневшим лицом он грозно смотрел на подушку, будто обвинял её в том, что раскрыла его секрет. — Это был подарок тебе. Я хотел отдать её прежде, чем ты уйдёшь. Гилберт посмотрел на часы в своей руке и нахмурился. — А зачем мне часы? — он открыл их и нахмурился сильнее. — Они даже не настроены. Сломанные, что ли? Людвиг неуютно поёрзал на кровати. — Нянечка показала, как их заводить. Я завёл их на полночь. — Полночь? Почему полночь? — Я… я хотел больше участвовать в твоих походах, и… раз я не могу быть там с тобой, я поставил их на полночь, чтобы ты заводил их каждый раз, когда начинается битва. Понимаешь, чтобы засечь, сколько она будет идти? Так я буду знать, сколько ты будешь драться… сколько ты будешь в опасности, — последние слова мальчик почти прошептал. Гилберт смотрел на часы с выражением лица, которое тогда Людвиг был не в состоянии понять. Сейчас, возвращаясь к тому воспоминанию спустя годы, он знал, что это было чувство вины. Вины за то, что смеялся над братом, который всего лишь беспокоился о нём. Его губы дёрнулись, будто он хотел тепло улыбнуться, но что-то ему помешало. Он убрал часы в карман и сел на кровать. — Люд, тебе не нужно за меня бояться. Знаешь почему? Людвиг опустил глаза и помотал головой. — Потому что я всегда буду к тебе возвращаться. Разве я могу не вернуться? Людвиг поднял на него встревоженные глаза. — Римская Империя умирает. — Что? Откуда ты знаешь? — Австрия иногда так говорит. Он говорит, что, когда Империя умрёт, Австрия заберёт все его земли себе. Гилберт вздохнул. — Люд, Империя сейчас немного… болен. Но он поправится, — Гилберт прикусил губу и похлопал по подушке Людвига, — а теперь ложись спать. Мне завтра предстоит долгий путь, и если не уснёшь ты, то не высплюсь я. Людвиг нырнул под одеяло, пока Гилберт не снял свою шляпу и не лёг рядом. От него пахло землёй, лошадьми и кровью (запахи, которые сам Гилберт считал весьма мужественными), но Людвига это не волновало, пока его брат был рядом с ним. Той ночью Людвиг долго не мог уснуть. Он лишь лежал на спине с закрытыми глазами. Впрочем, иногда он слегка их приоткрывал, чтобы подглядеть за братом. Гилберт вертел в руках карманные часы, не отрывая от них взгляд. Когда сон наконец стал одолевать мальчика, он почувствовал, как вокруг него обвивается рука. — Я не хочу бросать тебя. Я так не люблю от тебя уезжать. Но я не хочу, чтобы с тобой случилось то же, что и с Римской Империей, — в его голосе сквозила печаль. — Я больше не в состоянии ему помочь. Но я могу помочь тебе. Пока я жив, я не дам случиться с тобой тому, чему я дал случиться с нашим братом. Однажды я провалился… но в этот раз, я буду хорошим братом. Я обещаю.

***

— Не могу поверить, что ты сохранил их, — пробормотал Людвиг, прижимая часы к груди. — Ты обещал, что всегда будешь ко мне возвращаться. Где ты, когда ты нужен мне больше, чем когда-либо? «‎Может быть, я и вырос, но ты всё ещё нужен мне»‎. Слезами горю не поможешь. Сколько раз он повторял эти самые слова Феличиано? Сейчас он понимал, что остановить прорвавшуюся плотину не так уж и просто. Не давая себе возможности упасть духом ещё сильнее, он поднялся на ноги, взял с дивана плед и накрыл им тело Гилберта. Людвиг больше был не в состоянии смотреть на него. Он снова достал карманные часы, внимательно их рассматривая. Он нажал на механизм, открывая их. Внутри лежала карандашная миниатюра совсем ещё маленького Людвига. Стрелки показывали полночь.