Стоя на краю света

— Л-Лови, о господи, — застонал Гилберт. Итальянец лежал на нём, медленно двигаясь. Ловино вцепился ногтями в кожу Гилберта. — Тише ты, придурок! Хочешь, чтобы все услышали, как мы трахаемся? — Да ладно тебе, они далеко от нас. Хотя, если ты меня поцелуешь, может я и буду потише, — подколол его Гилберт. Ловино закатил глаза, но прикоснулся к его губам своими, проводя языком по его нижней губе. Когда они отстранились, Гилберт сделал резкий толчок, — Тебя не затруднит двигаться побыстрее? А то мы так долго пролежим, мне нужно чуть больше внимания. — Господи, да заткнись ты уже, — рявкнул Ловино, кусая бледную кожу на его шее, — Я сам решу, как мне двигаться. Я сейчас главный. — Только потому что ты настоял. — Мне нравится поза наездника, мы же вроде уже это обсуждали. — Да, да, это утоляет твою жажду доминировать, — затем он добавил чуть тише, — Как бы это ни работало с моим членом в твоей заднице… — Чё ты там сказал? — Я сказал — пошевеливайся, или я сейчас переверну нас и сам всё сделаю. — Только попробуй, ублюдок. — Какое милое у меня прозвище. Я прямо чувствую всю силу твоей любви, когда ты так меня называешь. — Хорошо, хорошо, чёрт бы тебя побрал! Я ускорюсь. Что угодно, лишь бы ты заткнул свой подвал, — он ускорился, хотя в душе подумал, что был бы не против делать это всю ночь. — Вот, совсем другое дело. — Ты когда-нибудь захлопнешься? — Хэй, я и моя болтливость идём в комплекте, смирись с этим. Несмотря на раздражение от непрекращающейся болтовни Гилберта, Ловино был близок к разрядке. Он был на грани почти с самого начала, просто пытался выжать из процесса максимум. После того экзорцизма, что он провел, он заслуживал хорошо провести время. Но Гилберт, будучи самым нетерпеливым человеком на земле, продолжал его третировать, и Ловино устал. Он любил Гилберта, пусть признавать это все ещё было абсурдом, но пруссаку явно требовался намордник. Или кляп. Или и то, и другое. Хотя вряд ли на свете есть что-то, способное сдержать такой непрерывный словесный поток. Ловино был на грани, но ему нужен был последний рывок. В его положении полулёжа он мало что мог сделать, да и сама поза была неудобной. Но за пределами их спальника было безумно холодно. Он взвесил все за и против, и, решив, что на время готов забыть про холод, сел полностью. Они с Гилбертом одновременно застонали, когда Ловино опустился на его член до упора. Гилберт сделал толчок в ответ. — Ловино… Итальянец задрожал. Не от холода, а от того, сколько чувств было в одном его имени, когда оно слетало с языка Гилберта. Он продолжил двигаться, и ладони Гилберта опустились на его бедра, направляя его движения. — Мм, черт, я сейчас… — Ловино застонал и ускорил движения, — Гилберт… Гилберт! Он запрокинул голову назад, когда оргазм накрыл его с головой. Он перестал двигаться и сжался вокруг Гилберта, который тут же перенял инициативу на себя, заставляя Ловино вскрикнуть от частых ударов по слишком чувствительной простате. С почти животным рыком он кончил внутрь. Вернувшись с небес на землю, Ловино тут же ощутил на себе весь холод осенней ночи на мокрой коже. Игнорируя липкую субстанцию между ними, Ловино лёг на грудь Гилберта, уставший и довольный. Они поцеловались несколько раз, прежде чем Гилберт сказал: — Думаю, нам стоит прибраться. Борясь с усталостью, они быстро избавились от последствий соития. Они стремились как можно быстрее вернуться в спальник, когда мороз начал особенно сильно ударять по мокрой коже. Они легли рядом друг с другом, переплетаясь ногами и смотря друг на друга. — Дни становятся холоднее, — пробормотал Гилберт, обнимая Ловино крепче, — Вопрос в том, готовы ли мы к этому? — Хватит быть таким пессимистом. Были зимы и похлеще, и мы их пережили. — Да, но как страны. Люди постоянно умирают от переохлаждения. Ловино не знал, как на это ответить, поэтому просто молчал. И действительно, как они вообще собрались пережить зиму? Ничего в природе не могло противостоять зиме: деревья сбрасывали листву, растения умирали, животные мигрировали на юг или впадали в спячку… да, были ели и некоторые животные, привыкшие к холоду, но они были приспособлены эволюцией. Люди не были. Люди привыкли менять окружающую среду под себя, а не приспосабливаться. Они играли с огнём, и некоторые уже от этого пострадали. Что случится, когда начнутся метели и сугробы будут высотой в несколько метров? Они покидали дома в спешке, никто не брал с собой одежду для экстремальных температур. В голове Ловино вертелось слишком много «а если», и она начинала болеть. — Не думай об этом, — сказал Ловино больше себе, нежели Гилберту. Он понимал, что это глупый совет, и он все равно не сможет не думать о том, что они каждую секунду рискуют своими жизнями. — Это непросто, — пробормотал Гилберт, озвучивая мысли Ловино, и снова ненадолго замолчал, — Ты можешь рассчитывать на меня. Со мной ты не замёрзнешь. — Умерь свой пыл. Дождись ночи в палатке. Гилберт усмехнулся и сплел их с Ловино пальцы. — Будет слишком отстойно, если я скажу, что ты — лучшее, что случалось со мной за долгое время? Сердце Ловино забилось быстрее, и он знал, что Гилберт чувствует это. Он не мог поверить, что так реагирует на простые слова Гилберта, произнесенные его дурацким хриплым голосом. Он поднял глаза и попытался успокоиться. — Ты это говоришь только потому, что Восстание изолировало тебя от других людей на «долгое время»? Гилберт поцеловал его в лоб. — Нет, я с начала Восстания был постоянно занят. Никогда не подозревал, сколько я упускаю, пока ты не появился в моей жизни. Ловино напрягся. — Упускаешь… что? — Скажи, что секс, пожалуйста, скажи, что секс. Ловино не был уверен, сможет ли услышать что-то другое и отреагировать на это спокойно. Гилберт нахмурился в недоумении. — Тебя, конечно. Я люблю тебя. Это не было похоже на то, как эти слова говорил Тони, но эффект был такой же. Ловино не признавался вслух, что любит Гилберта. Эта тема была слишком пугающей и откровенной. Но сейчас ему казалось, что признаться будет правильнее и честнее. Ловино продолжил смотреть в красные глаза Гилберта, к которым успел привязаться, осознавая, что в его собственных глазах собираются слёзы. Он не думал, что способен на это… после смерти Тони, он думал, что навсегда останется один. До того, как в его жизни появился Антонио, он всегда был одинок, логично, что так оно и останется? Он давно принял тот факт, что с ним было тяжело общаться из-за его характера и что не каждый человек мог его вытерпеть. Когда он нашел в лице Антонио своего человека, после стольких лет избегания и отрицания он был уверен, что они будут вместе вечно. Но случилось Восстание, и мир Ловино разрушился, как и всё хорошее, что случалось с ним в его жизни. Он должен был это предвидеть. А затем появился Гилберт. Ловино был уверен, что у них ничего не получился. Он был уверен, что им не суждено быть вместе, но их отношения складывались лучше, чем он только мог мечтать. Он и германец. Кто бы мог подумать. Он так долго искал любовь в жизни, что был уверен, что после Тони больше никогда не найдёт её вновь. Но всё же Гилберт был с ним, и он был благодарен. Впрочем, Гилберту не обязательно было всё это знать. Ловино глубоко вздохнул и облизнул губы, приготовившись. — Гилберт, ты, конечно, дурень тот ещё, но я… «AAАААУУУУУУУУУ.» Они оба подскочили на месте, и Ловино чуть не вскрикнул от того, как крепко Гилберт вдруг сжал его в своих руках, будто пытаясь всеми силами защитить от невидимой угрозы. — Они близко, — прошептал пруссак. Ловино был слишком шокирован, чтобы говорить. Его сердце колотилось с бешеной скоростью. Что если стена растаяла? Что если волки прорвались внутрь? Кто знал, как долго стая голодала? Кто знал, насколько они отчаялись? Ловино ненавидел себя за это, но он не смог ничего поделать со своими эмоциями и уткнулся лицом в грудь Гилберта. Он не мог сбежать, поэтому единственным вариантом оставалось держаться за последний островок безопасности. — Они не прорвутся, — убеждал его Гилберт, — Россия мастер строить стены, уж я-то знаю не понаслышке. — Возможно, настанет день, и мы будем вспоминать эти страдания с улыбкой. Гилберт посмотрел на него с недоумением. — Чего? — Я цитирую Вергилия, — взгляд Гилберта оставался непонимающим, и Ловино нахмурился, — Римский поэт. — А, точно, — воскликнул Гилберт, хотя было ясно, что это «озарение» было наигранным, — Этот Вергилий. Да, помню его. Как ты можешь его помнить, если тебя ещё в живых в помине не было? Но Ловино продолжил. — Я вспоминаю эти слова, когда не знаю, что меня ждёт. Просто, если подумать… если мы все же выживем в этом хаосе, у меня хотя бы появился ты. Уже что-то хорошее. Гилберт широко улыбнулся. Ловино покраснел и отвел взгляд. — Не вздумай слишком много о себе возомнить, придурок! Гилберт лишь прожолжил улыбаться своей раздражающей, глупой улыбкой — той, которая заставляла сердце Ловино трепетать. Пруссак держал его в своих руках, и волки вдруг совершенно перестали быть важны. Гилберт оставил поцелуй на лбу Ловино. — Ты краснеешь, как настоящий помидор. — З-заткнись!

***

Альфред слушал, как волки завывают совсем близко, дрожа на своём месте. Он лежал, прижавшись вплотную к Ивану. — Иди спать, Альфред, — пробормотал Иван, лежа спиной к ниму, пытаясь хоть немного отдохнуть после долгого дня ходьбы и изнурительного создания ледяной стены, — Это всего лишь животные, и вокруг нас стена. — Тебе легко говорить, — огрызнулся Альфред, но его голос дрожал, — Тебя наверняка вырастили волки. Как в той истории про двух братьев. — Та история из древнего Рима. А ещё это миф. — Значит ты не отрицаешь, что тебя вырастили волки? Иван глубоко вздохнул. — Альфред, ты хочешь пойти спать сам, или чтобы я вырубил тебя ударом трубой по голове? — …сам… — Тогда иди спать. Но Альфред не мог уснуть. Каким бы героем он ни был, воющие под ухом волки напугали бы любого. Любого, если только он не Россия, видимо. Но он не считается. Он поерзал в спальном мешке, зарываясь глубже, пока на поверхности не остался только его нос, и прижался спиной плотнее к Ивану. Вой прекратился, но Альфред знал, что они были там, знал, что они ищут способ до них добраться и разорвать их на куски посреди ночи… Альфред не выдержал. — Ваня? Иван снова вздохнул, не открывая глаза. — Да, Альфред? — То, что ты сказал про первых волков зимы и про то, что они самые голодные… это правда? — Да. Зима — самое опасное и голодное время для любого животного. Конечно они голодные. Альфреду от этого легче явно не стало. Он перевернулся и обнял Ивана со спины. — Давай займёмся сексом, — так они хотя бы могли отвлечься… Глаза Ивана распахнулись. — Что? Сейчас? Уже поздно, Альфред, и мы оба устали… — Нет, — отрезал Альфред, — Я хочу секса. Давай, переворачивайся. — Не, мне и так удобно. — Ну давай! — Нет, Альфред. — Серьёзно? Ну пожалуйста! Я могу быть сверху, я сам все сделаю, можешь просто лежать. — Нет. — Пожалуйста? — Нет, я сказал. Альфред обиженно фыркнул и повернулся к нему спиной, надув губы. — Ты меня не любишь, обманщик! Иван повернулся, прижимаясь широкой грудью к спине Альфреда и обнимая рукой его талию. Альфред удивленно вскрикнул, когда Иван притянул его к себе. — Не капризничай. Мы оба знаем, что мы устали. А тебе, видимо, нужен кто-то, кто будет следить за тем, чтобы ты выполнял базовые физиологические функции — например сон. — Не-а. Когда Арти меня оставил, я был в полном порядке! — Альфред, я не хочу сейчас начинать этот разговор. Я знаю, что ты хочешь, чтобы тебя обнимали, что я и делаю, так что будь добр замолчать и пойти наконец спать. Альфред не знал, как ответить, поэтому просто цокнул языком и прижался спиной к Ивану, положив руки на его ладони, обнимающие его за живот. — Меня настолько легко читать? — Как раскрытую книгу, — Иван уткнулся носом в золотые волосы на затылке Альфреда, чувствуя его тепло, — А теперь спи. И Альфред уснул.