Стоя на краю света

Они прошли мимо лужи чёрной жижи, похожей на дёготь, оставшейся после экзорцизма. Каждый, кто приближался к ней, старался обойти её по кругу как можно дальше. Они были более чем готовы уйти. С сожженного поля вдалеке всё ещё поднимались клубы темного дыма. Артур посмотрел на смолянистую лужу — остатки от темной магии Аграмона — и по его телу пробежали мурашки. За всю свою жизнь он никогда не чувствовал себя таким слабым. Он ничего не мог сделать, будучи пленником собственного разума, и это безумно его пугало. Раньше он думал, что магия может его защитить. Но сейчас… он понимал, что она может быть и ложным союзником. Франциск чувствовал, что его что-то тревожит, и подошёл, чтобы взять его за руку. Артур отхлестнул его ладонь от себя. — Придурок, — пробормотал он, но улыбнулся. Альфред, в отличие от них, больше не боялся держать за руку своего партнёра. На деле, он боялся не из-за того, что подумают окружающие, а из-за боли Ивана. Он знал его слишком хорошо, и как бы Иван это не отрицал, Альфред знал, что русский всегда скрывает свои раны. Ненамеренно — это был инстинкт, привычка, выработанная после долгих лет одиночества и страданий. Альфред не понимал, почему Ване так сложно ему открыться, но он подозревал, что причина в нежелании казаться слабым или обузой. Альфред снова спросил: — Ты уверен, что ты в порядке? Иван начинал беситься. Забота Альфреда была милой… поначалу. Но теперь чем чаще он это упоминал, тем больше был шанс, что остальные услышат о том, что ему тяжело справиться с раной. — Да, я в порядке. Всего лишь одно пулевое ранение. Альфред сжал его руку. — Ты мог умереть. — Но не умер же. — Мы бы никогда не смогли заняться любовью, — продолжал Альфред, стараясь оставаться как можно тише. Иван вздохнул. — Но в итоге-то всё хорошо. Так что перестань об этом говорить. Альфред отпустил его руку и посмотрел на него с укором. — Почему ты имеешь право волноваться из-за каждой чёртовой мелочи, которую я делаю, а я не могу делать то же самое с тобой? Иван нервно вздохнул. Остальные начинали смотреть на них. — Альфред… — Я люблю тебя так же сильно, — Альфред чувствовал, что хочет его ударить. Иван должен хоть раз дать кому-то другому о себе позаботиться. Почему Альфред не может любить его так, как хочет? — Я зна… — Нет, не знаешь, — отрезал Альфред, — Я, блять, буду заботиться о тебе, пока ты не захочешь сломать мне нос, — он снова взял Ивана за руку, — И ты не будешь мне перечить. Иван шокированно посмотрел на него, но ничего не сказал. Возможно, он позволит заботиться о себе… на время. Мэттью был в конце группы и с завистью смотрел на Ивана и Альфреда. Почему ему всегда хотелось того, что было у его младшего брата? Почему не наоборот? Это нечестно. Прежде, чем он смог загнаться по этому поводу ещё дальше, он почувствовал губы на своей щеке. Он повернулся и увидел Садыка, улыбающегося ему. — Я, возможно, о многом прошу, но можно взять тебя за руку? Мэттью покраснел и улыбнулся в ответ. — Нет, всё хорошо, — он взял Садыка за руку. Никто не смотрел на них. Никто не видел. Мэттью был в своем личном закрытом мире, и впервые он был в нём не один. Они шли через холмы и скалы, пробираясь через снег, пока небо не щадило их, продолжая посылать сильные ветра. Тем не менее, они шли не в тишине — они разговаривали в парах или маленьких группах, пусть и не делились содержанием разговоров со всем отрядом. Ни одна пара не скрывалась так хорошо, как это делали Ловино и Гилберт. Они шли порознь каждый со своим младшим братом. Иногда их взгляды встречались, и Гилберт раздражающе улыбался, на что Ловино цокал языком, не в силах игнорировать тепло, разливающееся в груди. Последний раз он чувствовал его… С Тони. Ловино невольно думал о нем каждый раз, когда ему было нечего делать или сказать. Он больше не нагружал его голову, потихоньку превращаясь из вездесущей чумы в воспоминание — яркое, прекрасное воспоминание, которое Ловино готов был принять. Каждый раз, когда он ловил себя, проговаривая тихое «Я люблю тебя» в воздух, он надеялся, что Тони услышит его. Он пришёл к нему один раз. Сколько раз ему было позволено спуститься в мир живых? Тони был совсем рядом.. Так близко, что Ловино чувствовал, будто мог прикоснуться к нему, лишь протянув руку. Почему у них было так мало времени? Теперь ему казалось, что времени не осталось вовсе. Прошёл всего месяц — один месяц из десятилетий, что они были вместе — с того дня, когда он сказал Тони, что любит его. Было трудно, но стоило ему произнести это вслух, как всепоглощающее чувство привязанности накрыло его с головой. Он никогда не хотел расставаться с ним. Никто прежде не понимал его так, как Тони, даже его родной брат, и Ловино все ещё любил его слишком сильно. Он принял тот факт, что Тони больше не было, что он следит за ним с небес, но это не избавляло его от любви к нему. Ты ошибаешься, Гилберт. Я не могу любить двух людей сразу. Это нечестно. По отношению к тебе в первую очередь. Каким бы придурком Гилберт ни был, он заслуживал большего. Ловино казалось, что он изменяет ему каждый раз, когда думает о Тони. Он любил Гилберта, но не до конца. Он не мог любить его, пока всё ещё любит Тони. Вдруг к нему пришло осознание. Я всё ещё могу любить его. Но я должен его отпустить. Я должен двигаться дальше. Тони больше здесь нет, но Гилберт здесь, и он любит меня нисколько не меньше, чем Тони. Его горло начало саднить, глаза защипало от слёз. Прости меня, Тони. Я же обещал… Он нащупал рукой крест на груди и крепко сжал его. Я не заслужил тебя. Я никогда тебя не заслуживал. Я всегда вёл себя как последний мудак, и ты все равно любил меня… чёрт. Почему всё так сложно? Что я сделал, чтобы заслужить это? Ловино шмыгнул носом и постарался притвориться, что кашляет. Он почувствовал, как кто-то берет его за руку. Феличиано смотрел на него с тревогой в глазах. — Лови, не плачь. Все будет хорошо. Ловино моргнул и хотел начать всё отрицать, но сил на это не было. Он закрыл рот и сжал руку брата в ответ.

***

Людвиг встал в начале группы и остановил отряд. — Впереди нас дорога, — он указал на автомобильную магистраль, и все остальные побледнели, — Не говорите мне, что я единственный её увидел. Я предлагаю идти к ней… — А я думал, что мы договорились держаться подальше от людей и всего, что с ними связано, — жёстко сказал Альфред. Людвиг нахмурился. — Ты не дал мне закончить. Как я и говорил, нам стоит пойти к дороге и следовать за ней, но на безопасном расстоянии, чтобы проезжающие нас не заметили. — Почему? — продолжал напирать Альфред. Это было не простое упрямство, а жуткие воспоминания, оставшиеся от всех тех раз, когда они приближались к цивилизации. Людвиг смерил его уверенным, но понимающим взглядом. — У нас нет карты, разве что звёздное небо, и даже на него нельзя полагаться всегда. Нам нужно знать, куда мы идём, и дороги помогут нам пройти через степь, — прежде чем Альфред успел снова ему возразить, Людвиг добавил, — Я знаю, какой это риск, но мы не можем дальше шататься по полям вслепую, если мы хотим однажды дойти до столицы. Наступившую после этого тишину прервал Артур. — Стоит попробовать. — Я тоже за, — подал голос Феличиано, — так будет быстрее, да и я скучаю по нормальным дорогам. Все остальные уставились на него. Ловино удивленно моргнул. Пусть Феличиано и был пустоголовым дураком, но он хорошо чувствовал других людей. Ему с завидной легкостью давались новые знакомства. Феличиано умел видеть в людях лучшее. Хотя Ловино всё ещё не понимал, что хорошего он нашел в Людвиге. …Хотя, говоря откровенно, у Ловино был Гилберт — вероятно, ещё больший идиот, чем его картофельноголовый брат. — Я просто хочу поскорее добраться до чертовой столицы… — пробормотал Ловино достаточно громко, чтобы Людвиг его услышал. Кику было не по себе от этой идеи. Но в том, что Ловино согласился с Людвигом, было что-то убеждающее. — Я согласен, но мы должны быть осторожными, — подал голос японец. По очереди все члены группы обдумали изменение плана и, наконец, согласились. В итоге остался лишь Альфред, который не мог поверить своим глазам. — Народ, вы все с ума посходили? Вы забыли, что случилось с Мардж? А с Франциском? Видимо вам всем на это плевать, пока это не случилось с вами. А потом вас постигнет та же судьба, и вы пожалеете, что не слушали меня. — Альфред, — предупредительно сказал Иван, — Сейчас не время препираться. — Я буду препираться когда я захочу и сколько я захочу, — рявкнул Альфред, — Мы ходили в город дважды. И дважды происходило что-то ужасное. В городах люди умирают. Чем дорога отличается? Дороги ведут к людям, а все люди — кровожадные ублюдки. Артур, всё ещё бледный и болезненный, попытался повысить голос настолько, насколько мог: — Голос большинства, Альфред. Это демократично, как ты всегда и хотел. Твоё мнение в этой ситуации не имеет веса. Альфред готов был наброситься на него с криком, но обратил внимание на его раны, уставшие глаза, болезненный цвет лица и прожигающий взгляд. Поэтому он сдержался. — Увидишь. Ты будешь первым. Во взгляде Артура лишь на секунду промелькнула неуверенность. Он знал, что Альфред всегда говорил обидные вещи, когда был зол. Он давно научился не принимать их близко к сердцу. Он выпрямился и посмотрел на него с двойным укором. — Нет, ты увидишь, — выплюнул он в ответ, — И ты узнаешь, каково это. Альфред не знал, как на это ответить, и закрыл рот. Он кипел внутри, смотря, как британец повернулся к нему спиной, чтобы обсудить с Людвигом его предложение. Вдруг он поймал себя на страшной мысли. Что я делаю? Какой же я ублюдок… Неужели во времена революции я звучал так же? Альфред с болью вспомнил прошлое. «Неблагодарный гадёныш» — так называл его Артур в те времена. «Глупое дитя.» «Дрянной мальчишка.» Всё это было правдой. Альфред давно пришел к этому осознанию, но отказывался его принимать. Артур поднял его на ноги… а Альфред отблагодарил его, сказав, что ненавидит. Артур смотрел на него так же, как двести лет назад: с неподдельным гневом, но и с непередаваемым разочарованием. «Я дал тебе всё, Альфред, всё. А теперь что? Ты правда всё ещё ребёнок. Ты никогда не выживешь без меня. Посмотри на себя. Ты даже не можешь справиться с коренными народами. Ты не готов, Альфред, и этот мир съест тебя заживо!» — тогда Альфред видел эти слова в глазах своего опекуна. И Альфред почти сдался, был готов побежать в его раскрытые руки, уткнуться Артуру в грудь и извиняться, извиняться, извиняться тысячу раз, потому что Артур был прав. Альфред был ещё ребёнком. Почти… «Я никогда не ненавидел тебя, » — в памяти пронеслись слова Артура на самолёте и повисли тяжёлой ношей в его голове. Артур спас ему жизнь, и Альфред злился на самого себя. Неужели он всегда был таким невыносимым? Он невольно посмотрел на Мэттью, который внимательно его изучал. Когда их взгляды встретились, Мэттью помотал головой, и Альфред отвёл взгляд. Артур слишком хорошо скрывал свои обиды, и Альфред знал, что его слова могут быть болезненными. Он почти прямо сказал Артуру, что тот умрёт и что когда это случится, Альфред будет стоять над его телом и упрекать его в том, что он его предупреждал, что Артур должен был его послушать, что из них двоих он был ребёнком. Альфреду скрутило живот. Я был не готов. Вы посмотрите на меня. Каким же он был эгоистом. В костяшках его пальцев отдалась эхом фантомная боль, напомнившая ему о том, как он своими руками вбивал в землю лицо Хиггинса. Иван почувствовал его беспокойство и ненавязчиво дернул за рукав, подзывая ближе к себе. — Ты многое потерял. Ты сказал это не всерьёз. — Не важно, — пробормотал Альфред, — Я всё равно сказал это.