Стоя на краю света

— Te amo, Лови. Пухлые губы встретились с его, и Ловино запустил руки в непослушные каштановые волосы. — Te amo. Тёплые руки пробежались по его бокам, успокаивая, лелея, возбуждая. Он хотел больше. Намного больше. — Mi amor, — голос был нежнее шёлка, манил, как холодная вода в пустыне. Тело Ловино горело, пока мужчина, которого он любил, наклонился над ним, целуя его лицо, шею и грудь. — Mío para siempre… — Тони снова коснулся его губ в нежном, но страстном поцелуе. Ловино вложил в него всё, каждое несказанное слово, всё чувство любви, которое у него было. Когда они отстранились, Ловино вдруг почувствовал страх и вцепился в него, притягивая обратно к себе, грудь к груди. Их сердца стучали в такт. Тони улыбнулся ему. — Что такое, mi tomate lindo? Ловино фыркнул. Он не говорил Тони, как сильно любил это прозвище, каким бы дурацким оно ни было. Оно было его. Тони звал его так. И он знал, насколько Тони любит его. Руки Ловино крепче обняли Тони, и он уткнулся лицом ему в плечо, внезапно чувствуя желание заплакать, чувствуя, будто он вот-вот всё потеряет, не зная, почему. — Никогда не оставляй меня, ублюдок. Тони улыбнулся ему в шею и поцеловал его там. Из-за этого нежного поцелуя Ловино снова захотел большего. — Конечно я не оставлю тебя, — Тони отстранился, чтобы убрать с лицо Ловино несколько пряжей волос. Глубокие зелёные глаза зарывались в самую душу итальянца, снова подгоняя волну слез. Они оба были обнажены, и Ловино чувствовал, будто сойдет с ума, если сейчас же не сможет прикоснуться к каждому сантиметру его кожи, — Почему ты об этом спрашиваешь? Ловино моргнул, пытаясь прогнать выступившие слезы. Тони продолжал улыбаться. — Не надо быть храбрым для меня. Я не хочу, чтобы ты пострадал… — он не знал, зачем говорит это, знал только, что должен был это сказать. — Ловино, — Тони смотрел на него так, будто видел насквозь самые потаенные уголки его души, — Я всегда буду здесь. Что бы ни случилось, mi amor. Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой. Ловино всхлипнул, не понимая, откуда взялась эта невероятная печаль. Он не чувствовал стыда. В руках Антонио он был в безопасности. В руках Антонио его не осуждали. С Антонио он был влюблен. Тони шептал ему на ухо нежные слова на испанском, пока они проносились в памяти Ловино, как туман, полностью поглощая его. Резкий стук вернул его в реальность. Он моргнул, открывая глаза, и сел на месте, дрожа и осматриваясь. Где он был? Что случилось, пока он спал? В памяти начало всплывать произошедшее. Восстание. Бегство. Смерть Антонио. Стук донесся снова, сопровождаемый голосом по ту сторону двери. — Эй! Открывай, дурень. Запад сказал, что я должен принести тебе твой спальник и извиниться или типа того… Ловино сдержал всхлип, чувствуя, как болят его лёгкие и горит горло. Он с трудом прогнал слезы, поднимаясь на ноги. Он не позволит себе снова сломаться перед этим прусским придурком. Он открыл дверь, вставая лицом к лицу с Гилбертом, который казался ещё бледнее в темноте коридора. Он держал в руках спальный мешок и выглядел необычно кротким. — Держи, — он бросил ему спальник. Ловино поймал его и посмотрел на Гилберта с укором. Тот неловко почесал затылок, уставившись на свои ботинки. — Так, вот, в общем… извини за то, что довел тебя до слез, и все дела… Ловино уже хотел было крикнуть, что он не плакал, но решил промолчать, все еще смотря на Гилберта каменным взглядом. Его глаза были красными — это был любимый цвет Антонио. Они были красными, как помидоры в саду, которые они собирали вместе жаркими летними днями. Красными, как острый соус, который они готовили вместе на ужин для них двоих. Красными, как простыни их постели, на которых одних он чувствовал себя любимым… Он не заметил, что снова плачет, пока Гилберт не посмотрел на него с тревогой. — Ловино… ты в порядке? Боже, я же извинился… Ловино отчаянно взвыл, яростно вытирая глаза. Гилберт смотрел на него, не отрывая глаз. — Ловино? — в его глазах было то же беспокойство, с которым всегда смотрел Антонио, когда боялся, что Ловино пострадал или поранился… — Нет, — прошептал Ловино вовсе не Гилберту. Гилберт нахмурился. — Что? Ловино, о чем ты? — Нет! — крикнул Ловино, бросая на пол спальник и мотая головой. Он не мог остановить слезы. Просто не мог, — Нет, уйди прочь из моей головы! Ты мертв! Оставь меня в покое! Я не могу больше тебя оплакивать! Гилберт сделал шаг назад, смотря на него с недоумением. — Л-Ловино, мне кажется, ты немного устал… Ловино поднял глаза на Гилберта. Человека, которого он ненавидел. По крайней мере, он был одним из худших. Он ненавидел его невероятно раздутое эго, его постоянные шутки и подколы и эти красные глаза, которые напоминали ему о любви его жизни и том, как он погиб… о цвете крови, которая текла из него, пока он умирал… Прежде чем Гилберт успел среагировать, Ловино подошёл к нему с выражением гнева и уверенности на лице. Красные глаза расширились, и… Ловино поцеловал его. Гилберт был так шокирован, что чуть не упал на месте, когда он отстранился. Поцелуй был целомудренным, но таким… отчаянным. Не нуждающимся, не развратным, а будто жизненно необходимым, будто без него Ловино потеряет рассудок. В коротком поцелуе промелькнуло столько чувства, что Гилберт едва сообразил, что происходит, но все сомнения покинули его голову, когда он потянулся за вторым поцелуем. Ловино ответил, в его голове кружилась буря. Он целовал человека, которого ненавидел. Сначала он плакал перед ним, теперь целовал его. Я просто хочу, чтобы это кончилось. Подумал Ловино, когда язык Гилберта проскользнул ему в рот. Ловино позволил ему, отвечая с таким же рвением. Я просто хочу, чтобы Тони оставил меня в покое. Помоги мне забыть эту боль. Ловино был едва в сознании, но постарался сосредоточиться на каждом прикосновении Гилберта, чтобы удержаться за действительность. Где-то между делом исчезла одежда, и вот уже они лежали вместе. Гилберт был сверху, целуя его, давая ему все, чего он хотел, отвлекая его, давая ему шанс забыть о пустоте внутри него. Почувствовав два пальца у своего входа, Ловино радостно раздвинул ноги, впуская их. Движения были жёсткими, Ловино прикусил губу, чувствуя, как они растягивают его изнутри. Гилберт тяжело дышал, смотря на него с какой-то дикой и страстной отрешенностью в глазах. Они оба в этом нуждались. Вскоре пальцы исчезли, и Ловино вскрикнул, впиваясь пальцами в бледные плечи Гилберта, пока тот в первый раз толкнулся в него. Альбинос наклонился к нему, целуя его лицо, его шею, его грудь. Гилберт начал двигаться, а Ловино захлестнули чувства, которым он отдался до конца. Он позволил мыслям об Антонио уйти на второй план, заменив их новым, только что найденным удовольствием. Вокруг его длины обернулась ладонь, он выдохнул слово, которое сам не мог услышать, и кончил, падая на мягкий спальник расслабленным и удовлетворенным. Он позволил Гилберту продолжать, пока он сам не достигнет пика. Закончив, Гилберт перекатился, ложась на спину рядом с Ловино на его спальном мешке. Он повернулся к итальянцу и раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Ловино не хотел так быстро возвращаться в реальность. Он повернулся спиной к Гилберту, юркнул в спальник и закрыл глаза. В этот раз Антонио не тревожил его сон. *** Франциск лежал на холодном линолеуме, поверженный, грязный и уставший. Последний мужчина застегнул штаны и улыбнулся, смотря на него сверху вниз. — Неплохо. Мы дадим тебе пару часов на отдых. Франциск сдержал вздох, прикусывая губу, давно уже рассечённую от напора его зубов. Он все ещё чувствовал их вкус на языке. Он чувствовал себя настолько униженным и раздавленным, что хотел только свернуться на месте и разрыдаться. Но он не мог позволить этим людям видеть себя слабым, по крайней мере ещё слабее, чем он уже выглядел. Было больно. Невыносимо. Физическая боль была близка к агонии, но моральная не могла с ней сравниться. Они заставили его чувствовать себя ниже грязи, будто он — вещь, которой можно пользоваться когда и как угодно. Не помогало то, что он был прикован к стене, как собака. С ним не церемонились, ни секунды. Ему не давали ни секунды покоя, мужчины сменяли друг друга по несколько раз, даже те, кто изначально был против. От мерзости сводило живот. Хотелось выпустить наружу всю грязь. Он лежал спиной к мужчинам, чувствуя облегчение от того, что его игнорировали… пока что. Больше всего на свете он хотел сбежать, вырваться, но думать о плане побега было сложно — в голове роилось слишком много чёрных мыслей. Прошло около часа. Франциск напряженно считал секунды, в страхе ожидая возобновления насилия. Но мужчины в помещении, судя по всему, начинали по очереди засыпать. Уже скоро Франциск слышал тихий храп. Когда все заснули, он позволил себе облегченно выдохнуть. Он лежал в темноте и холоде, обнажённый, дрожа от холода осенней ночи. С трудом он заставил себя думать; время замешательства кончилось. Он должен был вернуться к Мэттью. Он должен был вырваться ради него. Он поднял руки к ржавому ошейнику, пытаясь его снять. Когда стало понятно, что без ключа его не снять, он медленно потянул за цепь, стараясь не шуметь. Он постоянно оборачивался через плечо, чтобы убедиться в том, что мужчины на другом конце столовой все еще спали. Пока Франциск пытался сломать цепь, он не мог не задуматься о том, насколько брошенным он себя чувствовал. Где были его друзья? Разве они не должны прийти за ним? Почему не пришли его спасти? Он чувствовал злость, и в глубине души начал винить их в произошедшем. Если бы они были быстрее, если бы скорее нашли его… Он дернулся, когда цепь сломалась. Просто сломалась в месте большого скопления ржавчины. Но Франциск знал, что цепь не могла просто разорваться от одних его манипуляций. Он поднял цепь, осматривая место разлома. Её уже пытались сломать, долго пытались. Он посмотрел на лежащую рядом женщину с благодарностью. — Спасибо, — прошептал он и подобрал с пола цепь. Медленно и как можно тише он подобрал свои штаны, обулся и на носках вышел из столовой. Все его тело было напряжено, поясница невероятно болела. Несколько раз он ловил выпадавшую из рук цепь, чтобы она не стукнулась об пол. Выйдя из кафетерия и пройдя мимо спящего охранника, он уже считал себя свободным. Цепь упала снова. Он не успел поймать её. Она с громким лязгом ударилась об пол, и дежурный моргнул, просыпаясь. Франциск раскрыл рот в немом крике, подобрал с пола цепь и со всей силы рванул к выходу из школы. Он слышал, как крикнул дежурный, и уже скоро к звуку его шагов присоединилось ещё много людей. Сердце Франциска бешено колотилось, пока он бежал к дверям. Толкнув дверь вперёд, он вылетел на улицу, спотыкаясь и падая на колени. Гонящиеся за ним люди приближались к дверям. Он попытался встать на ноги, но споткнулся о цепь. К моменту, когда он смог встать ровно, трое мужчин настигли его. К его виску был приставлен пистолет, а руки заломлены за спину. Джамал подошел, ухмыляясь. — Смотрите-ка, кто-то попробовал сбежать. Не хочу тебя расстраивать, но мы ожидали побега. Ты же француз, — он наклонился, и Франциск чувствовал его гнилое дыхание, — Как насчёт того, чтобы ты был послушной сучкой и тихо вернулся на свое место? Франциск знал, что ему не стоило этого делать, в своей голове кричал себе, чтобы он этого не делал, но гнев взял верх над разумом. Он посмотрел Джамалу в глаза и плюнул ему в лицо. Джамал моргнул от удивления и выпрямился, вытирая лицо обратной стороной ладони. Он улыбнулся. — Знаешь что? — его голос был на удивление мягким, — Я тут подумал и решил, что ты нам больше не нужен. Больно много проблем от тебя. Да и зачем нам тебя удерживать, если мы можем просто взять ещё кого-нибудь из твоей компашки? Взять хоть того азиата — он милый. Скользкий правда, как угорь. Глаза Франциска широко распахнулись, и от тут же пожалел о побеге. Он бы сделал что угодно, даже подчиниться этим отвратительным людям, чтобы не дать и сделать то же самое с остальными членами его группы. Они ещё не знали о Мэттью, но если они узнают… — Нет, я готов подчиниться, — слова дались слишком тяжело, — Вы выбрали меня, меня и оставьте. Я буду покорным. Я был со многими мужчинами, у меня есть опыт. У остальных его нет. Улыбка Джамала смягчилась, но тут же пропала вовсе. — Тогда скажи мне, неужели ты считаешь, что сбегать и плевать мне в лицо — это послушное поведение? Слишком это нагло, чтобы я просто простил такое. Питер нетерпеливо посмотрел на него, все еще держа пистолет у головы Франциска. — Мы закончили, Джамал? Тот кивнул, снова улыбаясь, но в этот раз улыбка была по-настоящему жуткой. — Да, думаю, закончили. Избавься от него. Непослушные игрушки слишком дорого обходятся. Франциск вскрикнул, когда его голову потянули за волосы назад. Пит сильнее вдавил пистолет в его висок. — Пристрели так, чтобы он истекал кровью подольше, — довольно сказал Джамал, — Когда разберёшься с ним, мы решим, кого из его группы брать следующими. Франциск закрыл глаза, слыша, как пистолет был снят с предохранителя. Он хотел сделать больше, но не мог. Он знал, что все кончено. Единственное, о чем он жалел — что не успел сказать Артуру правду, о своих чувствах. С другой стороны, это бы заставило Артура страдать намного больше, когда он нашёл бы его мёртвым от рук своих захватчиков. Мэттью, малыш мой. Не плачь обо мне. Я хочу, чтобы ты всегда был счастлив… Питер нажал на курок.