Победителей не судят

«Забыть ли старую любовь

И не грустить о ней?

Забыть ли старую любовь

И дружбу прежних дней?..»

— Роберт Бернс, «Старая дружба»

Господи боже мой, голова Винсента еще никогда так сильно не болела. Он выпил таблетки четыре обезболивающего, а они все никак не начинали действовать. Или уже давно подействовали, но их эффекта не хватило даже на то, чтобы унять боль в спине, потому что мужчина, видите ли, заснул не в той гребаной позе. Ему что, пятьдесят два? Винсент крутанулся в кресле, сильно-сильно зажмурился и тут же расслабил лоб, и стало очень муторно и туманно. Нет, все-таки подействовали. Как и положено, через двадцать пять минут, просто ты нетерпеливый придурок и время в ожидании тянется слишком долго. Боль не прошла, но отошла на второй план и стала такой далекой и холодной, словно лоб изнутри выстелили плотным слоем ваты. Состояние не менее противное, в таком его не хватит даже на то, чтобы посчитать вчерашнюю кассу, но теперь можно было хотя бы попытаться начать работать. Джошуа Фазберу стоит выписать ему премию за такую преданность предприятию — припереться с похмельем, да еще и вовремя, дорогого стоит, тот же Коутон на свою смену вообще не явился… А-а-а, точно, нет, премии не видать, потому что Винс вчера нес пургу про первое мая. Это воспоминание вылезло в голове внезапно и стало первой и единственной картинкой прошлого вечера: остаток событий, начиная с первой чарки бренди, Винс благополучно забыл. А ведь выпил не так много, вроде бы. От отсутствия памяти было не тревожно, но нервно, и оставалось надеяться, что она окончательно вернется не сегодня, так завтра. Так, для начала стоит все-таки найти отчет… или не испытывать вестибулярный аппарат и просто явиться к Фазберу за…чем? Винс оглядел стол, словно пытаясь найти подсказку, которой не было, и наткнулся взглядом на стационарный телефон. Старенький, страшненький и темно-красный. Да, нужно достать этому придурку новый телефон. В самом деле, у Джошуа на столе уже года два стоял хороший, с базой контактов, да и у Винса дома тоже, а Скотт был как бедный родственник. Тем более он как раз просил. Причина впервые за рабочий день встречаться со злым начальником отвратительная, но для начала пойдет, главное найти тему для разговора на первые две минуты. С первого раза получилось подняться, удалось не задеть плечом дверной косяк и не зажмуриться от гула посетителей, стоящего в зале. Какой-то официант кивнул Винсу, мужчина непередаваемо, как конь, махнул головой в ответ, а потом кто-то задел его плечом. Больно не стало, просто неожиданно — Винсент просто отскочил от извиняющегося посетителя, а на том были очки. Квадратные, как у Скотта, и- Воспоминания вчерашнего вечера загорелись в голове яркой рекламой из телевизора, неоновой вывеской их пиццерии с более тусклой на фоне остальных буквой «з» и на мгновение ослепили. «Тебе показалось». Гул крови в голове, ноющий лоб и черный туман на периферии зрения. «Ты знаешь, ты много значишь для меня, да и… да и все». И… Твою же мать. Черт. Тебя. Подери. Господи, Винсент, конечно, Коутон не пришел на смену. Конечно, потому что ТЫ ЕГО ЗАСОСАЛ. — Ты больной? А? Похоже, Винс, того не заметив, прошел еще два метра, открыл дверь в кабинет Фазбера, захлопнул ее и к ней же прилип, потому что это сказал Джошуа. Винсенту, ткнувшемуся лопатками в дверь и вцепившемуся пальцами в дверную ручку. Матовую и золоченую. Красивую. Глаза Коутона вчера блестели в свете люстры ровно так же. Они были настолько близкими, что Винсент пересчитал бы ресницы, если бы не привык целоваться с закрытыми глазами. — Извиняюсь. За сейчас и за вчера. — Он не понял, как сказал это. И не узнал собственный еле живой голос, а тот, отразившись от двери сзади, прозвучал словно из-за спины и почти привел в чувство. Получилось отмереть и на негнущихся ногах пройти к дивану и хлопнуться на него. Кожа была словно в тончайших полосочках и приятно скользила под пальцами, и это пробудило еще какое-то воспоминание, которое не получилось оформить во что-то понятное. Какой же ты придурок. Боже, Боже, Боже мой, ты его даже не хочешь, так зачем ты к нему вообще полез? Как ты эту ситуацию решать будешь? Переспишь с ним? — Это чем ты вчера себя так? — Голос начальника казался слишком реальным, и это вырывало из отвратительных воспоминаний с болью, как отрывают со свежей ранки пластырь. На секунду подумалось, что Фазбер в курсе. Только потом дошло, что он про похмелье. — Бренди. — Мой? — Ну как бы мой, но Ваш. Спасибо. Очень хороший. — Заметно. Разговор настолько обыденный, что казался неправильным. Не сейчас. Не после вчерашнего. Ты не можешь обсуждать со своим начальником бренди, который вчера довел тебя до помешательства и который этот начальник же и подарил. Бренди был подарком Фазбера на выпуск из университета. Это теперь отдавало не веселостью, а чем-то гаденьким и не ироничным, но насмешливым. У Винсента определенно появлялась какая-то склонность делать что-то такое только напившись подарочного алкоголя. Хорошо было только то, что качество выпивки пока улучшалось. Что делать с последствиями, было не понятно. Размышления хоть немного привели в чувство. Ты не можешь говорить со своим начальником настолько обыденно, но ты все-таки это делаешь: — Я настолько отвратительно выгляжу? — А насколько отвратительно вообще это спрашивать? — Хуже некуда, мне даже жаль орать на тебя за вчерашнее. — Я найду этот отчет, как смогу наклоняться без угрозы стошнить, обещаю. И, я это, я хотел кое-что попросить Теперь новый телефон в каморку охраны был поводом поговорить не с Фазбером, а с Коутоном. Винсент выпросит новый аппарат и позвонит Скотту сегодня же. Потому что ждать до завтра будет означать конец. — На роботов не дам, ты знаешь, у нас не так много денег. — Джошуа Блэр Фазбер никогда не целовался со своими лучшими друзьями и щелкнул автоматическим карандашом, что-то подчеркивая в бумаге. — Нет-нет, надо бы обновить телефон в кабинете охраны. Нынешний доисторический. — Только если уложишься в пятьдесят баксов. — Идет.

***

— А… Алло, Скотт, это я… Винс… У Винсента Уильяма Афтона было три опубликованных научных исследования. Первое, про передовые разработки робототехники и предположения о будущих открытиях, которое не имело абсолютно никакой научной ценности и которое он на коленке настрочил с Тодом Солсбури еще на втором курсе, когда писал код Системы. Второе, совместное со студентом Стэнфорда, с которым Винс познакомился по переписке и имя которого он так и не запомнил, о какой-то мутной фигне из биоинженерии. И третье, первая его личная инициатива, отчасти основанная на все той же злосчастной Системе, о способах увеличить объем кода и уменьшить место, которое он занимает. Ничто из этого не было чем-то экстраординарным, и это крайне удручало Винсента-робототехника и забавляло Винсента-самого-известного-выпускника-своего-потока. Правда, самым смешным и грустным было то, что никто не знал, что Винсент был самым известным выпускником своего потока. Ну, правда, и слава Богу — в тюрьму он пока не собирался. Так вот, буквально два часа назад Винсенту позвонил один парень из лаборатории при институте и сказал, что третью его работу нужно по-хорошему переписать и издать заново изза какой-то дурацкой ошибки, которая вскрылась только теперь, через три года после публикации, и то только из-за недавнего открытия. В тот самый момент мужчина понял, что этот день стал худшим за последние несколько лет. Через мгновение он решил добить самого себя и позвонил Коутону. Друг трубку не снял — заговорил автоответчик, и Винсент, как придурок, пытался подобрать слова в пустоту. — Я, слушай, я поговорил с Фазбером насчет твоего телефона, он согласен, так что… найди себе что-то в районе пятидесяти долларов. И, эм-м, нам нужно поговорить. Я надеюсь, ты знаешь, о чем. За… Зайди ко мне сегодня в семь. Или перезвони. Трубка упала на доисторический красный телефон с надрывным грохотом. Было пять вечера. В каморке охраны бесшумно считали минуты электронные часы, и отчего-то захотелось, чтобы была поздняя осень, чтобы сейчас уже стемнело, и вокруг царила холодная мгла. Винсент бы кутался в какой-нибудь свитер, или пальто, или шарф, писал бы какую-то ерунду в отчете, и было бы жутко спокойно. На самом деле было начало мая. Не было даже заката. За окном каморки на траве валялся бело-рыже-черный котенок и игрался с чем-то, что мужчина со своим севшим за годы университетской зубрежки зрением не мог разглядеть. Винсент раньше его не замечал. От этого стало еще более противно и тревожно. Чай был горячий, а картонный стаканчик — противный на ощупь, и это опять напомнило об октябре. Копия его последней статьи лежала на столе и была исписана по краям листа, но ошибки так и не находились. Возможно, Винсент был настолько напуган произошедшим вчера и будущим разговором, что хандрил. Возможно, у него просто была температура. Мужчина встал из-за стола только в половине седьмого, чтобы выйти из такого же осеннего сонного полупустого ресторана и закрыться на все замки в своей квартире. Даже понимая, что Коутон не придет к семи. Просто надеясь. Дома было холодно, потому что солнце сегодня вышло из-за туч только к вечеру, и от этого стало легче. Не было душно, развевался на легком соленом ветру прозрачный и без узоров тюль. Винсент только открыл банку газировки, и та, огрызаясь, зашипела и пошла пузырьками, когда в дверь позвонили. Он никогда в своей жизни так быстро не бегал, как тогда. Запутался в цепочке, сумев открыть ее лишь со второго раза, и еле повернул заклинивший замок, чтобы распахнуть дверь и увидеть там Скотта Коутона. На мгновение подумалось, что сыграет клише, и там окажется сосед, просящий что-нибудь глупое, или какой-нибудь давний друг, или мама. Но Скотт Эверетт Коутон стоял на пороге в рубашке из денима и смотрел на Винсента почти так же испуганно, как и сам мужчина на него. Винсент был ниже всего на десять сантиметров, но сейчас они показались целой головой.

Скотт впервые видел в этих глазах сожаление.

— Скотт, я хочу- — Нам нужно поговорить. И Винсент, как завороженный, отошел в сторону. И, как собака, последовал за другом на кухню, а тот остановился у того самого дивана и на пятках развернулся к мужчине. — Слушай, Скотт, я, я правда не знаю, что на меня вчера такое нашло. Я нажрался. Я не, я не контролировал себя, мне жаль- Скотт не сказал ни слова, даже не двинулся — просто Винсент подумал, что выглядит слишком жалко, и оборвался на полуслове. Это стало его главной ошибкой. — Винсент, я… Мы не можем больше общаться. Выстрел в голову. Прямо под челюстью. Голова разлетается вдребезги, превращается в подобие вывороченного из земли корня, тело глупой куклой падает на землю. Вспрыгивают со своих диванов соседи и барабанят в дверь квартиры номер пятьдесят один, ее хозяин лежит с развороченной головой на своей же кухне, а лицо его друга окатило кровью. Винсент Уильям Афтон стоял в онемении несколько мгновений. Как тот выстрел, бесконечно повторяющийся в сознании, бил в ушах слишком быстрый пульс. — Это… из-за того, что произошло вчера? — Получилось поднять голову и посмотреть ему в глаза. Очки друга блестели, за ними взволнованно сверкали светло-зеленые глаза. Почти как у мамы. — Да, — ответил на выдохе Скотт. — Это… Это неразумно, Скотт, мы столько прошли вместе, ты не, ты не можешь разрушить все из-за какой-то долбаной выходки. Просто ты должен был извиниться, как только это произошло. Просто в пять вечера было слишком поздно. Просто ты опоздал. — Я должен. — Прозвучало глупо. Злость поднялась внутри неожиданно. Правда, непонятно только, на кого. Захотелось схватиться за что-то и что есть силы приложить к башке Коутона — под руки попался только край собственной футболки, и Винсент еле сдержался, чтобы его не рвануть. — Я был пьян, черт возьми! — А я тебе соврал! Что? Съехали на нос очки, сузились зрачки и поднялись брови. Наверное, Винсент выглядел ровно так же. Но что это значило? — Я-я устал. От всего этого дерьма. От всего этого твоего дерьма. — Прости? — Это не могло быть то, о чем он подумал. Нет, нет, нет, это же Скотт. — Я больше не хочу иметь ничего общего со всем тем, во что ты влез — Если ты за тот случай с трупом, то ладно, без проблем, ты мог просто- — И с тобой я тоже не хочу иметь ничего общего. В прошлый раз голову разорвало. Теперь ее забивали деревянной бейсбольной битой. Монотонные, быстрые, отточенные удары. Заливается кровью затылок, орет обезумевшая публика, злится вышедший из себя другой бьющий из его команды, потому что Винсент только что не отбил ни одного мяча этого придурка-питчера из соседской школы. Винсент застыл с приоткрытым ртом. Скотт часто моргал. Одно мгновение назад эти глаза были такими же сожалеющими — теперь они были пустыми. Не как обычно. Полностью. Скотт был уверен, такими они становились во время убийства. — Я у-устал. Мне плохо. Я, черт возьми, страдаю, покрывая тебя. Понимая, что вообще имею какое-либо отношение к тебе. Толпа покинула поле уже давно. Игра осталась незаконченной. Ушел обезумевший бьющий, ушли ржущие сокомандники, ушел козел-питчер. Остался один Винсент. Не мертвый — свернувшийся калачиком на песке и рыдающий, с вытекающей из виска кровью. — Мне жаль, что все так закончилось. А, нет, все-таки мертвый. Винсент почувствовал на плече чужую ладонь и не скинул ее. Просто дернулся в сторону дивана, потому что на нем лежала его кофта, а из ее кармана выпал его нож. Достал нож — режь, сказал какой-то идиот из школы. Винсент послушался чужого совета — приставил к шее Скотта Коутона нож, а другой рукой схватил его за воротник. Молча, потому что сейчас из горла вырвалось бы только рычание. Потому что это не заслуживало никаких слов. Сталь с деревянной ручкой словно приросла к руке — Винсент чувствовал, как она давила на нежную кожу шеи, словно это были его пальцы. От этого становилось горько-приятно, но сердце билось прямо в глотке, и не получалось… думать. Скотт Коутон глухо испуганно дышал, и ноздри его раздувались. Еще он что-то говорил. Винсент так и не понял, что, но какая разница, если все его жертвы говорили одно и то же. Как по сценарию. Все его жертвы. Скотт не пытался отпираться — повис в руке бездумной марионеткой. Нужно было сделать лишь одно усилие, просто надавить и дернуть, надавить и дернуть. И у Винсента Уильяма Афтона впервые не получилось. Не хватило… чего-то, что обычно чувствуешь к другу, который тебя предал. Все же другу. Дру-гу. Может быть, ненависти. Просто разжалась рука и отпустила чужой воротник. Прошло мгновение — и Винсент все же ненавидел, но уже лишь себя самого. Не потому, что доверился Скотту Коутону. Не потому, что не убил его еще пять лет назад. Просто в квартире уже давно никого не было. Просто, дрожа, разжались пальцы и уронили на пол нож, а тот хлестко зазвенел на ламинате. Смеясь. Издеваясь. Потому, что он мягкотелый ублюдок.