Победителей не судят

«— История любви.

— И бутылка?»

— из «В лучшую сторону» AlyaSchmidt22

      — Блин, мужик, я… я забыл, что хотел сказать.       Да, Винсент был пьяный. В честь чего, Скотт не знал и не хотел знать, потому что был пьян ровно на одну стопку меньше. Вообще-то, они напились не так сильно, потому что это был какой-то неправильно легкий бренди, даже не ром или виски, да и первая бутылка на двоих, но стол странно плыл, и было жутко весело, а, учитывая компанию, для Коутона последнее стало действительно неожиданностью. Скотт помнил, что пришел… что-то забрать. В ответ Винсент усадил его за стол и пригрозил накормить макаронами с сыром, а Коутон, дурак, взял и согласился. С «пастой» стоило пить вино, но на прошлый день рождения Афтону подарили не красное полусладкое, а легкий бренди, ну и выпили.       Была пятница, семь вечера, Винсенту Уильяму Афтону было двадцать четыре, Скотту Эверетту Коутону — двадцать пять с половиной, и они давно переросли возраст телефонного хулиганства, но в комнате царил полумрак, Винсент заплетающимся языком пытался объяснить начальнику, где оставил отчет, а Скотт лежал на диване и, хихикая, глядел на друга из-за дверного проема.       Завтра Винсент получит по голове за панибратство, и от этого пробивало уже на злорадный смех.       — Да я не вам, я Скотту… Честно, он в с-столе… Да я, да я, ну, сами придумайте, что я, если он не там… Мистер Фазбер, не ругайтесь, пожалуйста, у меня… у меня это… международный день труда.       Последнее он произнес неожиданно четко, и Скотта прорвало. Но, кажется, он даже сквозь смех услышал, как начальник, находящийся на другой стороне провода и в пиццерии в двух минутах ходьбы отсюда одновременно, что-то проорал в трубку.       — Извините, пожалуйста, я больше не буду пить. Я это, завтра приду и н-найду… Да, до свидания.       Тут же Афтон положил трубку, и Скотт позволил себе, уже не затыкая рот рукой, громко рассмеяться. За что получил по затылку и засмеялся еще сильнее.       Винсент присел на диван рядом со Скоттом. В последний раз друг напивался лет… пять назад, на свой день рождения. От внезапных воспоминаний о том дне скрутило в животе, и стало не до смеха. Тогда было жутко страшно, и руки дрожали, наматывая бинт на чужое запястье, — теперь осадок четырехлетней давности нарушил неправильно веселый вечер, как накипь — безупречный рыжий цвет чая в чашке. А Афтон, сидя под боком, сведя брови к переносице и бегая взглядом по столешнице, ни о чем таком точно не думал. Ему перестало быть весело то ли потому, что на него наорали, то ли потому, что в такие моменты у многих настроение менялось по щелчку пальца. В любом случае, они промолчали немного, от силы половину минуты, а потом Винсент отпил из своего бокала и заявил:       — Нет, слушай, это с мо-моральной точки зрения вообще нормально?       — Что? — Высокоинтеллектуальные разговоры тоже были частью пьянок, но к такой смене настроения Скотт все равно готов не был. К тому, что Афтон заговорит о морали — тоже. Впрочем, это тут же выбило из головы неприятные воспоминания, но весело не стало.       — Ну, что он ругается на меня, хотя должен мне… половину, нет, даже больше, зарплаты за год. — Ты считать не умеешь? — Отчего-то захотелось придраться именно к этому, а не к тому, что Винсент опять вел себя, как психопат. Возможно, только лишь потому, что Скотт был пьян, а спьяну не любить Афтона, как не любишь обычно, почему-то было сложнее. — Мужик, ты математику второго уровня сда- — Ты думаешь, я сейчас хочу сорок тысяч на пять делить? — Это восемь. — Я и говорю, даже больше половины ставки. Так все же? — А черт его знает, вы оба придурки равноценные. — А при чем тут это? Скотт в ответ пожал плечами, тут же забыл, о чем вообще шла речь, и отправил в рот кусок нарезанного кубиками сыра. Сыр тоже был закуской к вину, вообще-то, но бренди, если уж говорить по правде и продолжать логическую цепочку, это как раз какое-то перебродившее вино. А «паста», похоже, отменялась. Ну и пусть, Скотт макароны с сыром все равно недолюбливал. А вот сыр сам по себе ему «пошел» за милую душу. Настроения, каким оно было до этого разговора и воспоминания о не случившимся самоубийстве, он все равно не вернул, но Коутон, переведя взгляд к одинокой трещинке на потолке кухни-гостиной друга, потянулся за еще одним кусочком и внезапно столкнулся рукой с ладонью Винсента. Тот странно резко одернул руку и хекнул. Они с Амандой на своем первом свидании тоже вечно случайно касались друг друга, но при чем тут это вообще? Скотт, похоже, нахмурился, потому что Афтон как-то напряженно на него глянул и подал голос: — И… Извини, не заметил твою руку… — Да не бери в голову. — Получилось непринужденно махнуть рукой, хотя ситуация заставила напрячься и окончательно потерять настрой. — Дед в порядке? Нет, у Винсента бывало такое, что он не мог долго молчать в чужом присутствии и начинал пороть чушь, лишь бы не было неловкой паузы, но дед Скотта, черт побери, умер лет десять назад. Брови мужчины взлетели на лоб, но Афтон успел поправиться до того, как Коутон придумал, какой риторический вопрос покажет всю абсурдность вопроса: — В смысле Миллер. — А, ты про этого… Нормально, наверное, я давно к нему не заходил. — Захотелось выпить, Скотт плеснул себе в бокал еще бренди, осушил его наполовину, и стало немного легче. Еле заметно. — Ты это, странный какой-то, все в порядке? — Просто давно не пил чего-то крепче пива и отвык, забей. Коутон просто кивнул, съел еще сыра и понял, что внезапно захотел позвонить Аманде. И приехать к ней, когда они все же разойдутся. Или не приехать, а просто напомнить, что он ее любит — Скотт еще не решил. Правда, возможности позвонить не было, и от этого становилось по-геройски романтично и грустно: телефон Афтона, в отличие от телефона в каморке охраны, запоминал номера последних десяти звонков, а значит, он узнает об Аманде, и всем будет очень и очень плохо. Не прямо сейчас — когда Скотт все же осмелится его… бросить? Это так называется? — Давно это с того дня рождения? — И зачем он только поднял эту тему? Просто почему-то захотелось. Раз уж вспомнился тот случай, почему бы и не поговорить о нем, может быть, осадок пропадет, и опять станет весело. — Ага… Спасибо, что помог тогда, знаешь, я бы умер- — Да ладно, для чего еще нужны друзья? Которые два мгновения назад думали, что пора бы тебя бросить, — тем более, и от этого стало жутко виновато. Спьяну не получалось не любить Афтона, как в трезвом виде, но факт того, что мужчина все еще планировал его бросить, напомнил о себе неожиданной оплеухой. Скотт выдавил из себя улыбку, Винсент улыбнулся ему в ответ, и стало совсем совестно, но тему перевести не вышло: — Шрамы остались? — Жутко уродливые, с тех пор приходится носить только длинные рукава. Фу. — Афтон смешно скривился, и Скотт бы прыснул, но криво улыбнулся. — А на личном фронте как у тебя? Скотт планировал углубиться в эту тему как-нибудь потом, но отчего-то захотелось прояснить это прямо здесь и сейчас. Словно он не мог спросить это завтра, через неделю или через месяц. У него еще вагон времени. Да, только недавно он пообещал себе бросить Афтона как можно скорее, но «как можно скорее» — понятие растяжимое, случай может подвернуться как завтра, так и через год, и все равно это будет считаться скорым расставанием, да и- — Да как в пустыне, сухо и пусто. Вот как. Отчего-то это и стало, и не оказалось неожиданностью. — И как давно твои последние отношения закончились? — Он зачем-то дал Винсенту попытку «оправдаться». — Ты мне о них, похоже, не рассказывал. — Я бы рассказал. — А тот ей не воспользовался. — У меня давно не было никого дольше, чем на ночь. Да и те бывают не так часто... Скотт принял этот ответ, кивнул и отвернулся. Четыре года, как минимум, у Афтона ничего постоянного не было. Скотт знал, что друг всецело отдавал себя своей зависимости и работе, но чтобы настолько. Он хоть бы не вел половую жизнь с телами-? Фу, Скотт, какой же ты мерзкий! В подтверждение собственной мысли мужчина скривился, осушил бокал, наполнил его снова и залпом выпил, опустошив бутылку и оказавшись на одну стопку пьянее Винсента Афтона. Возможно, только поэтому ему стало окончательно грустно и неправильно, потому что он называл другом убийцу и назвался его другом, желая его бросить. Возможно, только поэтому он не сдал себя с потрохами сразу же, как только услышал следующее: — Слушай, между нами что-то странное происходит в последнее время. Что? Мужчина почувствовал, как нахмурился и как напряглись плечи, но не сдвинулся с места, словно подтвердили его предположение о половой жизни Афтона с трупами, а не сказали о чем-то… таком. Не получилось даже оформить слово «такое» в какое-то значение: Винсент замахнулся на что-то непонятно личное и неправильное, но в то же время нужное. В первую очередь самому Скотту. — Ты дурак? — Да ладно, я же вижу, что что-то не так. Ты странно себя ведешь. — Винсент, стуча пальцами по столу, в упор глянул на Скотта, а тот сверлил взглядом его руку, потому что просто не понимал, на что еще можно смотреть. Сухожилия красиво двигались под бледной кожей с красными и синими прожилками, как клавиши фортепиано, длинные пальцы тихо стучали, соприкасаясь с деревом. Скотт бы подумал, что эти руки по локоть в крови, и привел бы себя в чувство, но сейчас это в голову не пришло, потому что он был пьян, хотел закончить эту дружбу и чувствовал себя виноватым из-за этого. — Тебе показалось. — Можно было признаться — Скотт опять притворился другом. Жар ударил в голову, слово «дружба» показалось скорее прошлым, чем настоящим, и от этого внутри что-то перевернулось. — Я надеюсь. Ты знаешь, ты много значишь для меня, да и… да и все, — задумчиво прозвенело сбоку. Скотт должен был ответить «Ты для меня тоже» и просто заставил себя посмотреть на друга. И, похоже, Скотт Эверетт Коутон начал видеть будущее, потому что понял, что произойдет дальше, просто глянув в странно блеснувшие и широко открывшиеся глаза Винсента. На его за четыре года ставшее более мужским специфично красивое лицо, не прикрытое отброшенной назад челкой; на его складную, хоть и худощавую фигуру; на его совсем не женственные, не привлекательные, углы видных сквозь тонкую ткань кофты локтей. Или он сам своим взглядом спровоцировал Афтона на действия — кто знает, просто друг в одно мгновение подлез ближе и ткнулся губами в губы Скотта. Нет, он определенно больной. И ты не здоровее, потому что не оторвался от него в то же мгновение. Ты еще более сумасшедший, потому что закрыл глаза и подался ему навстречу. Целовать Афтона оказалось так же просто, как и разливать по бокалам неправильный бренди, и от этого стало непонятно. Словно Скотт был готов к этому. Словно это был не его лучший друг, словно мужчина целовался с парнями каждый божий день. Но оторваться бы не вышло, даже оформи Скотт протест в эссе на триста слов с вводной частью и концовкой. Хоть бы потому, что протеста внутри не возникало. Скотт не запомнил, кто открыл рот первым. Даже не потому, что закрыл глаза, — просто не обратил внимания. Просто думал о другом. Не об Аманде, хотя нужно было представить ее на месте друга, — о том, что этот поцелуй стал странной кульминацией этого вечера и этой дружбы. Пиком чего-то хорошего и здорового, чего-то возвышенного и не романтического, который скоро сменится на долгожданную развязку. Настолько правильно, что не стало даже противно, хотя он точно знал, что не хотел Афтона. Ни сейчас, никогда. Губы теплые, а между ними дыра, острые зубы и горячий язык. Неправильно и правильно. Не здесь и не сейчас и только в это мгновение. Здесь, на этом жестком кухонном диване. Сейчас, в этот пьяный весенний вечер. Потому что рядом не серийный убийца, а просто Винс Афтон. Его друг. Его первый и последний лучший друг. Казалось, что ближе некуда, но Винсент запустил пятерню в его волосы и прильнул ближе. Их носы глупо спутались, из глотки друга раздалось низкое мычание. С девушками было не так. Губы Афтона были сухими и тонкими. Скотт понял это слишком поздно — когда стало пусто, холодно и мокро, когда они, закрываясь, мазнули по его собственным губам, и лицо их хозяина возникло перед глазами. Винсент быстро дышал и смотрел Скотту в глаза. Это закончилось так же внезапно, как и началось. Пятилетняя дружба закончилась десятисекундным поцелуем. Кульминация в книге на тысячу страниц перетекла в начало развязки за два коротких предложения. Мужчина не знал, что говорить, что делать и как жить. Моргал, зачем-то пытаясь разглядеть такое знакомое лицо друга, и видел пустые широко открытые черные глаза — все так же без зрачка, и от этого потянуло где-то в животе, словно теперь они должны были измениться, — каплю пота на виске и дрожащие уголки губ. Дрожащие уголки губ? — Это было отвратительно. — Настолько несерьезно, что разобрать, правда это или нет, невозможно. Винсент не сдерживал слезы — такие люди не плачут от того, что целуют своих лучших друзей, они валятся на диван и заливаются хохотом. И смех этот настолько заразительный, что не получилось не рассмеяться в ответ и не поправить съехавшие очки. Не получилось не думать о том, что внутри больше не было чего-то тяжелого. Не получилось не отвесить Афтону подзатыльник. Не получилось… много чего. Кроме этого брудершафта наоборот.