Победителей не судят

      Возможно, это был какой-то затянувшийся аффект. Возможно, он просто за один день повзрослел.       Но, проснувшись на следующее утро полностью выспавшимся и уже без мыслей о новых убийствах, Винсент Уильям Афтон внезапно понял, что смерть Марии никак не ухудшила его жизнь.       Было просто спокойно и хорошо. Он вообще не помнил, когда чувствовал себя настолько нормальным даже до убийства детей. Словно не было никаких детей и плохих мыслей, словно все это было одним затянувшимся ночным кошмаром. Он не боялся, что его могут найти, он даже не думал о таком возможном исходе событий. Внутри была просто уверенность, что все хорошо, и ничего такого никогда не произойдет. Что Винсент все сделал правильно. Это казалось таким странным. Казалось, он окончательно сошел с ума.       Разве что вчера, когда он вернулся домой, остаток вечера его потряхивало от адреналина, и заснуть вышло лишь глубокой ночью. Это было не плохо, даже не приносило особых хлопот, но из-за дрожи в руках и голосе Ричарду юноша так и не перезвонил. Это единственное, от чего было виновато. Он наберет его завтра или послезавтра, скажет, что на работе завис. И не расскажет про детей и Марию.       Теперь было воскресенье, одиннадцать утра, и Винсент не мог прийти в себя, потому что впервые вставал так поздно. Это было тем самым «почти выспался». Слипались глаза, и хотелось и одновременно ужасно не хотелось спать: он бы выпил кофе, чтобы взбодриться и прийти в рабочее состояние, но от его запаха тошнило, и приходилось терпеть. Чай не помогал, был слишком горячим и сладким, и пар от него проникал в нос и будто бы душил. Вчера Винс душил Марию, наверное, также. От воспоминаний от этого не передергивало, как раньше, и это было непривычно. Это утро вообще было кисло-сладким. Все было слишком хорошо и из-за этого очень плохо.       А когда горячий чай теплой пилюлей проскользнул по глотке и потерялся в желудке, Винс понял.       Надо рассказать Скотту. Да, Винс обещал ему больше никаких убийств, и если не сознаваться, то Коутон ни за что не подумает на друга, и у них все будет хорошо, но юноша не сможет нести эту тайну в одиночку. О детях знали Скотт и Фазбер, и от того было легче: он знал, что он не один в бедах, закрутившихся вокруг убийства, что рядом есть хоть кто-то. Теперь Винс просто не сможет остаться наедине с Мэри. Он так уже молчал о своих проблемах со сном, и что из этого вышло? Сейчас было хорошо, даже опьяняюще, и он не выдержит, когда наступит плохо. А плохо наступит. Он, наверное, просто еще не осознал, что натворил. В конце сентября сначала тоже было очень спокойно. Первые несколько часов.       Нужно было выбрать в свои свидетели Скотта или начальника. Фазберу можно было рассказать просто как плату за то, что Винс случайно застал его разговор с бывшей. Но юноша… не мог быть уверен, что Джошуа не позвонит в полицию, а он мог. Скотт вот не расскажет. Скотт не рассказал в первый раз — не расскажет и во второй, особенно после того, как видел, что творилось с Винсентом. Они ведь друзья. Коутон просто побоится предавать дружбу из-за такого пустяка, как мертвая Мария — Винс все еще был уверен в своей давней догадке, да и она пока что работала.       В конце концов, когда Винс обещал Скотту, что больше никаких смертей, он не врал: тогда юноша действительно и не думал убивать снова. Теперь просто изменились обстоятельства. В этом не было ничего плохого.       Набирать номер на круглом циферблате оказалось даже приятно. Винсент звонил на общажный телефон Коутона, накручивая на палец провод. Он всегда так делал, когда немного переживал, даже если для беспокойства не было причин. Трубку сняли.       — Алло? Скотт, ты можешь говорить?       — Это не Скотт. Эт Флойд.       — Позови Коутона, пожалуйста.       — Без проблем.       Здоровяк с растянутым голосом пропал, и Винс успел несколько раз обмотать палец завитым проводом телефона и снять его, когда из трубки прозвучал голос Скотта:       — Я слушаю? — Неожиданно он не показался раздражающим, и забавно стало от мысли, что друг не знает, с кем говорит.       — Это Винс, ты свободен?       — Ох, привет. Да, конечно. Что-то важное?       — Не особо, но ты сможешь подойти ко мне через пару часов?       — Без проблем, буду. Так что-то произошло?       — Нет. До встречи. — И он бросил трубку.       Возможно, то было грубо, да и выглядело так, словно произошло что-то действительно ужасное, но Винс уже отошел от телефона.       …       Звонок в квартиру на бульваре Мартина Лютера Кинга прозвучал ровно в полдень. Винсент отряхнул мокрые после мытья посуды руки и открыл дверь, впуская Коутона в квартиру. Стоило приучить себя смотреть в глазок или, как минимум, открывать дверь сначала на цепочке, раз уж он подался в преступники, но пока не выходило ни то, ни другое.       Скотт с каким-то дерганьем переступил порог. Он нервничал, видно было, но больше не раздражал одним своим видом (да и не могло быть что-то неприятное в высоком брюнете с зелеными глазами, пусть и в очках), и в голове не возникли жестокие картинки, и Винс даже радушно улыбнулся, когда впустил его в прихожую. Они молчали, но тишина эта не висела над головой грозовой тучей. Она просто была.       Мэри, спасибо. Твоя жертва определенно не была напрасной.       Винсент делал им черный чай, а Скотт сидел на диване за кухонным столом, положив на него локти, и сверлил юношу взглядом. Он был старше Винса на года два, ему стоило быть примером сдержанности, а не волноваться настолько сильно, чтобы казаться глупым и смешным. В любом случае, это не раздражало. Винс знал, что должен будет сказать, и все равно чувствовал себя спокойным, как удав. Такое умиротворение щекотало нервы. Кисло-сладкий день гонял по венам адреналин, а Винсент, не думая, всегда делал ошибки. Но сейчас он был уверен, как никогда.       А вот Скотт не выдержал, когда две чашки — белая и морковно-оранжевая — с тихим стуком опустились на стол.       — Винсент, что произошло?       Винс знал, что не должен был улыбаться, но все равно лишь на мгновение улыбнулся, потому что это прозвучало забавно. Он не боялся рассказывать об убийстве Скотту. Он знал, что тот промолчит. Он помнил. Он все помнил и все знал и очень любил это чувство. Словно стоишь немного, на полголовы, выше любого твоего друга и видишь немного дальше. Поэтому начал даже легко, не смотря Коутону в глаза:       — Знаешь, после того случая на мой день рождения все не закончилось.       Скотт в ответ громко вдохнул воздух и передернул плечами, но молча кивнул. Вот, дружище, уже лучше, тебе намного больше идет роль ледяного изваяния, чем перепуганной мамаши. Винс взял белую чашку в руку, отошел и оперся спиной на кухонную столешницу.       — Дети меня больше не беспокоили — даже в голове не шептали, тебе спасибо, правда. Но, знаешь… в моей голове стали проскальзывать мысли о том, что, ну, я хочу убить кого-нибудь еще.       — Вот только не говори, что-       — Не перебивай, пожалуйста. Так вот. Я держался. Знаешь, когда это случилось впервые, это с утра было, я так испугался. Серьезно, в моей голове будто был кто-то другой и предлагал убийство. Потом это стало возникать все чаще. Я… чуть не убил ребенка. Маленькая девочка потеряла свою мать, а я чуть не повел ее в подсобку на глазах у всего ресторана, представляешь!       — Твою мать, Винсент!       — Скотт, я попросил! Я сдержался! — Скотт не раздражал — раздражало его поведение. И это было так непривычно после утреннего спокойствия.       — Какого черта ты мне ничего не сказал?! Ты должен пойти к врачу!       — И сесть за четверное убийство?!.. — Винс лишь на мгновение сорвался, а потом прикрыл глаза, и злость пропала. — Кхм, потом стало еще хуже. — Услышав это, Коутон спрятал лицо в ладонях и громко выдохнул. — Я не мог ни разу выйти на улицу, не подумав о том, как бы перерезал кому-нибудь глотку.       — Черт возьми, черт возьми, черт тебя подери, Афтон, — звучало сквозь худую ладонь с длинными тонкими пальцами. Они переплетались между собой и тут же отцеплялись друг от друга. Скотт не повторял это, как повторяет мантру сумасшедший, — он просто не знал, что сказать еще.       — И вчера…       Коутон ничего не сказал — просто издал невнятный, похожий на вой, вздох и рык одновременно, звук сквозь ладони. От этого не было страшно, хотя должно было. Винс словно находился не рядом со Скоттом в этот самый момент.       — … вчера, когда я вышел в магазин, ко мне подошла девушка. Мария. Она попросила показать ей дорогу на Третью и сказала, что очень спешит, поэтому я повел ее по переулкам. Ну, ты знаешь, так срезать можно. А потом в один момент на меня нахлынуло… — Винс отвернулся лишь на мгновение — поставить на столешницу непочатую чашку. Когда он вновь посмотрел на Коутона, тот уже убрал от лица руки и хмуро пронизывал юношу взглядом. Блестели запотевшие очки. Скотт тогда спрятал за ладонями и их.       — Я тебя ненавижу.       — И… ну… я убил ее. — Прозвучало глупо.       В этот самый момент Скотт Эверетт Коутон понял, что люди не меняются.       Через мгновение он молча встал, покинул кухню, снял с вешалки куртку и вышел из квартиры, а сорвавшийся за ним Винсент остался на пороге.       Юноша знал, что Скотт не расскажет. По крайней мере, надеялся. Но этого он не ожидал.

***

      Он ждал сегодняшнего выпуска городских новостей больше, чем в детстве ждал декабря. Родители не жадничали на подарки для младшего сына, и в детстве ему никогда не нужно было выбирать между самокатом и просто шикарной огроменной не-полицейской машинкой — одно он получал на день рождения, а второе — на Рождество.       То было шесть вечера, и Винс лежал на диване, вытянув ноги и положив их на подставку телевизора. Разговор со Скоттом совершенно не ухудшил настроения, хотя после него Винс пару десятков минут немного дрожал — скорее всего, просто потому, что его концовка вышла слишком неожиданной. Не расстраивала даже перспектива потерять дружбу — будет грустно, но Винс привык справляться с проблемами по мере их поступления, и он переживет. Винс и не такое переживал, а тюрьма ему не грозит, потому что Скотт может быть не другом, но предателем он не станет ни за что на свете.       Ведущая была с коричневыми волосами и даже красивая. Сначала она рассказала о детских домах и том, что происходило у русских, — холодная война вообще была вещью престранной, — а потом собрала бумаги в стопочку, сложила руки в замочек и выдала:       — Вчера вечером в одном из мусорных контейнеров рядом с Третьей улицей нашли тело девушки. — Ведущая пропала, на экране телевизора появились фотографии еще живой девушки. Действительно, Марии. Справедливости ради, вживую она была красивее, а может, фото просто были старыми или неудачными. — Убитой оказалась двадцатитрехлетняя Мария Лурье, что вчера утром ушла из родительского дома на собеседование. Следователь по делу сообщил корреспондентам о нескольких колотых ранах в области живота девушки и том, что у нее из сумочки были украдены все деньги. Полиция считает, что, возможно, ее ограбили. Жильцы домов в округе говорят, что ничего не слышали. На данный момент идет поиск подозреваемых и свидетелей. Если вы что-то видели или знаете, пожалуйста, немедленно обратитесь в полицию.       Юноша не смог сдержать гордой улыбки. Стало даже спокойнее и легче, чем утром, и от такого удовлетворения было ужасно непривычно, но не менее приятно. Тело словно налилось каким-то теплом. Они ничего не знают и знать не могут.       Они не найдут отпечатков, а из окна юношу видеть не могли, потому что их попросту не было. На улице было людно, когда девушка обращалась к Винсенту, и их, заходящих в переулок, просто никто не заметил в потоке проходящих мимо людей. Пусть бегают и ищут грабителей, их в окрестностях бульвара Кинга полно, может, найдут тех, что пару лет назад остановили и самого Винса, и из-за которых он и купил нож, а он потратит сотню Марии на что-нибудь интересное. Пять купюр лежали не в кошельке, но под телефоном, потому что Винс побоялся класть их в портмоне до выпуска новостей. Мысль о том, что он опустился до простого воровства у трупа, заставляла передернуть плечами, но, в конце концов, и это стало в пользу.       Может, Винс был гениальным убийцей все это время и зря пошел в робототехники? Может. Но тогда ему тем более не место в полиции, как хотела мама. С миссис Бишоп пару лет назад у него был договор: если Винс не поступает в университет, то два года работает у родителей дружинником, а потом идет в академию, так что пути в жизни было только два. Тогда ему ужасно повезло, и он поступил в лучший колледж из всех возможных, а родителям пришлось платить по шестьдесят тысяч в год за обучения сына. Конечно же, они им все равно ужасно гордились.       А сын работал в детской забегаловке. И убивал людей. И с самовлюбленной гордостью ждал выпуски новостей об этом. Это было ужасно неправильно, и Винсу, скорее, стоило мучиться в раскаянии, но совершенно не получалось.       Скотт, уж точно, тоже смотрел телевизор сейчас. Наверное, до сих пор надеялся, что Афтон просто глупо пошутил.       Оставалось надеяться, что он действительно не расскажет.       Вместо ведущей появилась другая девушка и стала рассказывать о погоде. Скоро ожидалось потепление.

***

      На следующий вечер Винсент был в пиццерии. По понедельникам они должны были работать, но сегодня отчего-то никто не пришел, кроме Винса, и он понял, что ему забыли сообщить о выходном, и просто остался работать в одиночестве. По пустому ресторану можно было спокойно перемещаться, не боясь наткнуться на кучу детей и не стараясь не привлекать к себе внимание посетителей, и то было одним из чудес, присущих воскресенью. По будням устав предприятия вообще не рекомендовал работникам выходить в зал без особо веской причины. Это значило, что, в идеале, механик-Винсент должен был сидеть в мастерской по десять часов на дню и бояться и носа высунуть.       В принципе, он справлялся с этим и без устава. И без собственного желания.       Он был на дневной смене (насколько можно было назвать дневной сменой то, что он приехал сюда из колледжа в четыре часа дня), опять смотрел код, устроившись в сегодня даже светлой и от этого ужасно уютной каморке охраны, и одновременно копался в запчастях и эндоскелетах в мастерской. Железки было слишком затруднительно нести к себе, поэтому Винс постоянно дрейфовал по коридору то в одну комнату, то в другую. Это было несложно, да и за эти несколько секунд юноша хоть немного, но отдыхал.       Когда он только дошел до программы того, как Фредди, здороваясь, махал рукой и издавал звуки смеха, и пошел в мастерскую, чтобы найти более подробный чертеж, его за плечо поймал Джошуа Фазбер. Правда, Винс понял это, только когда обернулся.       — Афтон.       — Мистер Фазбер? — Юноша даже не знал, что начальник в здании, поэтому, когда его тронули, дернулся. Правда, не столько от удивления, сколько от испуга от того, что его кто-то схватил за руку в пустой пиццерии.       А ведь он уже подумывал включить музыку. Такой стыд был бы.       — Ты ночной сегодня? — спросил Фазбер. Стандартный рабочий вопрос, а Винс задумался. Странная фамилия все-таки у начальника. Будто неестественная какая-то.       Еще страннее думать, каково ходить с фамилией медведя-аниматроника. Когда Фред только поставил золотых аниматроников в «Пиццерии Фредди Фазбера», то в первый же день попросил детей придумать им имена. Голова золотого медведя тогда уже красовалась над вывеской пиццерии, и дети подумали, что Фред Фазбер не хозяин ресторана, а робот. Старик (теперь его самое простое, идущее от фамилии, прозвище «папочка-медведь» обретало какие-то новые грани) тогда выкрутился, предложив назвать золотого Фредбером, а во второй раз, уже с новым и всем известным квартетом, вышла такая же история, и никто ничего не менял.       Сложно, наверное, Джошуа представляться. Все, наверное, спрашивают про пиццерию. У Винса вот все было нормально: Афтоном называлась никому не нужная речка в Англии.       — Нет.       — Тогда после смены зайди ко мне. Получишь свои сорок.       — Сегодня?! — Собственный голос, и удивление, и какая-то детская радость музыкальными тарелками грохнули в ушах и оглушили, и из головы вылетели старики Фазберы, роботические медведи и дети, что поколениями остаются без фантазии. Они просто стали прошлым, потому что в голове зазвенело одно:       Винсент получит деньги сегодня. И было даже все равно, что он взвизгнул, как девчонка — были причины для счастья. Если не для блаженства. Черт возьми, да у него были причины сделать любую дурость сейчас просто потому, что после смены он получит не зарплату, как обычно бывало, а сорок тысяч, ради которых наделал столько… столько!       — Да, да, сегодня. И не горлань об этом, прошу тебя, — Джошуа поморщился и оглянулся. Никто не подслушивал. Никого не было. Они договаривались об убийстве в такой же день. Тоже в выходной. Полгода назад, да?       — Да-да, простите. Боже мой, спасибо Вам, правда!       — Жду в кабинете после смены. — Он не обратил внимания на благодарность: просто обернулся и уже отошел на несколько метров, когда Винс выпалил ему вдогонку:       — Обязательно!       …       Он, как штык, был в хозяйском кабинете ровно в десять вечера, до сих пор ужасно взволнованный, и радостный, и с дрожащими руками, как мальчишка. Начальника в кабинете не было.       Комната была на противоположном от каморки охраны краю пиццерии. Кабинет находился рядом с дверью мастерской и был почти впритык к сцене с аниматрониками, но стены тут были достаточно толстыми, чтобы звука выступлений было не слышно. Тут вообще был своего рода вакуум, когда не было открыто окно на улицу. Оно было затонированным и выходило на дорогу, из него было видно дом юноши, и в него мистер Фазбер обычно курил.       Винс курил за компанию, когда был подростком. Когда пропали друзья-хулиганы, пропала и привычка, хотя другие жаловались на зависимость. Не хотелось курить, когда Винс нервничал и находился на грани безумия, не хотелось, и когда ему было ужасно хорошо, и в последний раз он брал сигарету в рот полгода назад. И то, тогда просто показалось логичным закурить, потому что он был в смятении, — показалось, это поможет успокоиться, ведь так все говорили. Даже не особо хотелось. И это не помогло тогда.       Мистер Фазбер зашел через пару минут и, проходя мимо юноши к своему столу, похлопал его плечу. А у того внезапно улыбка на лицо выплыла. Блаженная-блаженная и очень глупая.       Вот не нужно так сильно радоваться. Тебя не красит, как не красит Коутона волнение.       А улыбку спрятать все равно не вышло.       — Так… Мистер Афтон… — Джошуа нырнул под стол, и послышался звук открывания замочка, а потом скрипнула маленькая дверца. Фазбер, похоже, был в чудесном расположении духа, раз говорил так официально, на грани здоровой человеческой шутки. Значит, не одному Винсу хотелось уже покончить с этой историей. — Ваши деньги за успешное сотрудничество.       На стол хлопнулся небольшой черный чемоданчик. Винса тряхнуло, и он почувствовал, как задрожали пальцы. Пластик, если это был он, лишь немного блестел в свете потолочной лампы, и эта густая, глубокая темнота манила.       — Мои… сорок тысяч?       — Ага. — Начальник показался над столом и, устроившись в кресле — новом, — похлопал по чемодану рукой. И мельком улыбнулся, увидев, как юноша испытывал всю гамму эмоций в одночасье. — Получи и распишись. — И толкнул чемодан ближе к Винсу. — Или тебе открыть?       — С… Спасибо. Я сам.       Пальцы были мокрыми и ужасно дрожали, оставляя запотевшие отметины на блестящих замочках. Это казалось таким неуместным, кощунственным сейчас.       Все это было не зря — Винсент верил и угадал. Он чуть не сошел с ума ради этих денег — теперь они лежали перед ним под защитой двух открытых замочков, и нужно было просто поднять крышку. Винсент заслужил. Заслужили Эрик, Роб, Клэй, Оливер и Мария. Ключами они были, не ключами, но они умерли не напрасно. Они подарили Винсенту большой взнос в ипотеку, на которую каждый месяц приходилось наскребывать, или банковский вклад, или просто несколько месяцев безбедной жизни. Было не важно. Они подарили ему баллон с воздухом, сначала опустив на самое дно.       Замочки тихо, мягко щелкнули.       Яркая зелень на черной обивке резала глаза, когда он только приподнял крышку. Деньги лежали внутри, и от одного лишь осознания этого у Винсента Уильяма Афтона болезненно, предвкушающе сжалось сердце.       А потом он присмотрелся, и откинул, полностью открывая чемодан, крышку. И весь мир лопнул, что воздушный шарик, сузился до размеров глазного яблока бешеной, чумной собаки, что видит лишь черно-белое и не хочет знать ничего, кроме того, где и кому можно перегрызть глотку. Она загрызла сама себя. И баллон с воздухом оказался бочкой с кислотой, и перед глазами маячил огонек морского черта. Зеленоватый. Манящий, даже когда ты знаешь, что это — верная смерть.       Там действительно были доллары. Настоящие, с кривящимся портретом Бенджамина Франклина. Винсенту плохо давалась история Америки, но Революцию он запомнит и возненавидит на всю жизнь после этого самого дня.       Десять купюр. По сотне. В пяти стопочках.       В чемодане лежала тысяча долларов.       И его язык словно отсох.       — Что это?       — Твоя зарплата за январь. Сегодня только двадцатое, но, думаю, ты заслужил забрать половину получки на неделю раньше.       — Это не смешно, мистер Фазбер. — Он не смотрел на начальника, и собственный голос казался пистолетным выстрелом в собственный висок. Со стодолларовой купюры насмешливо хмурился прославленный земляк. — Вы обещали. Мои деньги. За детей. Сорок.       — А ты еще не понял? Он говорил спокойно, а Винсент действительно не понимал, в какой реальности находится, переводя взгляд на Фазбера. Бросало то в жар, то в холод, и было непонятно, что делать и как реагировать, и реагировать ли. Это была ужасная шутка, босс, после такого я уволюсь прямо сейчас, и попробуйте найти придурка, который согласится работать тут.       А мистер Фазбер просто улыбнулся и чуть наклонил голову набок. Хитро так.       — Я тебя обманул.