Победителей не судят

      Где-то в ванной на сушке висела фиолетовая рубашка. В ушах стояла вода, а об нее билось эхо скачущего сердцебиения. Руки дрожали, хотя дома было тепло. Наверное, стоило уже остановиться.       Было просто отвратительно. Отвратительно глядеть на синюю ткань; отвратительно пить гадкий, не помогающий кофе; отвратительно вновь пытаться заснуть или хотя бы вспомнить то, что снилось. Жить было отвратительно. Потому что за окном были серые многоэтажки и внезапно налетевшие серые тучи, под глазами — серо-фиолетовые синяки, а заснуть и уйти от всей этой серости не получилось: самостоятельно Винсент уснуть так и не смог, лишь непроизвольно вырубался два раза и эти два раза просыпался через десяток минут от любого громкого звука на улице или у соседей. И поэтому пил бесконечное количество кофе, чтобы выглядеть хоть сколько-то лучше. И заработал передозировку.       Эти несколько часов после возвращения домой были… непонятными. Прошли быстро, будто бы их и не было, и в то же время растянулись, как резиновые. За это время Винс успел выстирать одежду и бездвижно пролежать на кровати с час, но еще не начал убиваться и заниматься губительным самоанализом. Хотя, признаться, ненужные мысли о неправильности внутренних реакций уже начинали пробираться в голову — и очень хотелось, чтобы кто-нибудь их до конца отогнал. Наверное, стоило поговорить об этом с начальством, когда было время. Или позвонить Дику и взять с него обещание никому ничего не говорить, хотя верить юристам — дело последнее. Или кому-нибудь еще. Разницы не было.       Было десять утра. Он сидел на кухне, за столом, и, временами прикладываясь к гуляющей в руках горячей чашке, флегматично глядел через полуоткрытые синие занавески в окно, на полупустую улицу. Временами по дороге проезжали машины; иногда по тротуарам проходили люди; однажды на карниз уселась безумного вида взъерошенная чайка и бессмысленно орала сквозь стекло на не менее взъерошенного техника-стажера, что уже успел сонно натянуть на себя рабочие брюки и найденную висящей на стуле водолазку, а поверх них — легкую уличную куртку. Чайки всегда были непонятными, а Винс опаздывал на работу уже на два часа, и спешить было уже некуда. Все и так все поймут: он болел и за месяц отвык от такого темпа жизни. Ничего сверхъестественного.       Сверхъестественному вообще не было места в повседневной жизни. Подростки были мертвы. Их кости лежали в братской могиле на заднем дворе детской пиццерии, и из них не выйдет никакой мстительный дух, чтобы наказать своего убийцу. Убитые в «Пиццерии Фредди Фазбера» дети вообще никогда не проявляли своего недовольства. А их насчитывалось уже шестеро, и того было достаточно, чтобы один, — например, маленькая пятилетняя девочка, ставшая первой, — взял над ними верх и повел вершить месть над одним так и не найденным педофилом. То было не смешно, и четыре года назад ее одинокий отец едва ли не покончил с собой, но не новоиспеченному убийце говорить о морали и сострадании.       Но он говорил не об убитой в один дождливый день августа Шарлотте, а о ее несуществующем духе.       Кофе остался недопитым и пошел волнами, когда чашка поставили на стол. Совесть тоже надо иметь, и на работу было пора уже выходить. Потому что в любой момент могла приехать полиция.       Об этом сказал будущий хозяин сети ресторанов. Он позвонил в промежутке между моментом, когда Винс уже проснулся после первой отключки и ещё не успел заснуть вновь. Осведомился о том, как все прошло, получил в ответ исчерпывающее «Если они найдут, к чему придраться, — можете не платить» и как бы невзначай сказал, что еще поздним вечером старому хозяину звонили из полиции. Бедные родители бедных подростков тогда уже били тревогу. Сонные стражи порядка тогда уже усиливали патрули, а потом узнали, что дети были в пиццерии. Начальство еле договорилось, чтобы проверка приехала днем.       Было воскресенье, не рабочий день, и никто не помешает полиции найти доказательства. И Винс искренне надеялся, что участвовать в этом ему не придется.

***

      Не участвовать не вышло.       Как только Винс открыл двери заведения, сквозь звон колокольчика до ушей донесся приглушенный галдеж. В зале были официанты. Официанты в закрытом заведении. Если они оказались здесь не из-за внезапной выдачи зарплаты, то все было очень плохо. Настолько, что охранник не заметил, как вжался в стену и как с большей силой задрожали руки. Либо стоящий в обнимку с Кэтрин Джо вчера решил проследить за заикой Полом МакФарнеги, либо ныне отсутствующая Сандра оказалась не настолько слепа.       Если они обо всем догадались, к вечеру об убийстве в детской пиццерии будет гудеть весь город.       Никто еще не заметил стоящего у стены юношу, а тот не успел придумать, как будет доказывать свою невиновность, но уже четко видел уставленные на него осуждающие взгляды. Они все знали — в этом была какая-то стальная уверенность. И про закопанные кости, и про то, что Винсент не раскаивался. Победителей не судят, но он еще не победил. Тело прилипло к серому бетону, а глаза бегали по мирно сидящим за столиками людям. Вернуться домой было уже нельзя, но идти вперед — страшно…       В кармане штанов — нож. Винс не знал, зачем взял его, да и когда — тоже, но если они все знали, то в пиццерии найдут еще десяток трупов. Или одного неудавшегося массового убийцу…       Винсент никогда не был смелым. Но сейчас он выпрямился и беззвучно ударил себя по щекам. Скорее всего, они ничего не знали. Ведь знать неоткуда. Утром, когда он пробирался в пиццерию, был лишь спящий на ночной смене Скотт; в тот день не было никого, кто мог бы зайти в мастерскую — а у уборщицы ключей от нее не было; голоса было не узнать; костюм он снимал лишь единожды — когда поймал детей. Он все хорошо рассчитал, не так ли? Теперь главное — врать, и никто ничего не заподозрит, а врать Винс всегда умел.       Сделать несколько шагов и натолкнуться на несколько уставившихся на юношу лиц хватило, чтобы мимолетная храбрость улетучилась, будто ее никогда и не было. А когда наступила несколькосекундная тишина, сперло дыхание и онемели ноги. Глупый, глупый, глупый Винсент. Они точно все знали.       Внезапно раздался хохот, что тут же перебился, и тишина как по команде вновь заполнилась звуком голосов. Кто-то поприветствовал где-то пропадавшего Афтона. Он, взъерошенный, с испуганно-непонимающим лицом, будто бы сжавшийся и ставший от этого еще меньше, отмер и, опираясь на стол, улыбнулся. Не знают или просто притворяются? Проворонивший детей, но еще не узнавший об этом Рой Рэмси сказал что-то, что Винс не расслышал, но остальные вновь засмеялись — и он повторил за ними и втянулся в бессмысленный разговор, пряча лицо в вороте распахнутой осенней куртки.       В конце концов, Винсент — просто проболевший месяц стажер, откуда ему знать, что вчера в мастерской убили четверых детей.       Как оказалось, во всем был виноват все тот же заводила и сплетник Рэмси. Официант вчера забыл на работе свой шарф и решил вернуться за ним с утра пораньше, в восемь (на вопрос, зачем и, главное, почему так рано, он просто жал плечами, а Винсент беззвучно удивлялся тому, как много в этом мире непонятных людей). А там как бы случайно подслушал телефонный разговор оказавшегося в кабинете директора о том, что приедет полиция. И что-то про пропавших детей. И Винс бы не обратил внимания на этот факт и с перепугу не ударился бы локтем об острый угол стола, если бы Фазбер тогда не разговаривал с ним самим. С человеком, который этих детей и убил!.. Тогда на него глядели, как на неуклюжего идиота, а Рой, похоже, начала разговора не слышал, а значит, и короткого диалога о том, как прошла операция. А локоть все-таки болел.       Скотт Коутон во время учебного года был дневным охранником на выходные, но уже второй день где-то пропадал. Даже создавалось впечатление, что его заранее предупредили об убийстве. Куратора же, Генри, начальство отправило в недельный отпуск по случаю завершения сентябрьских махинаций в программе, да и само теперь невесть куда пропало.       За работу Винс даже не собирался приниматься. И аргументировал это тем, что все равно никого нет, и в роботах не может быть никаких неисправностей. Недоговаривая лишь то, что мастерская останется закрытой ровно до того момента, когда приедет полиция — и ни минутой ранее.       Ведь какой смысл от сюрприза, если о нем уже знают.

***

      Гром среди ясного неба.       Звук тормозящих машин. Звон наддверного колокольчика. Его определенно надо снять.       Они, оставшиеся пять человек из некогда десяти, только и делали, что ждали полицию, но когда в пиццерию влетел вмиг постаревший хозяин сети с такими уставшими глазами, что самому становилось бесконечно плохо, Винс все равно вздрогнул. Начиналось. Опирающийся рукой на стену папочка-медведь (они звали его так в шутку, но теперь назвать Фреда так было почти совестно) скользнул взглядом по оставшейся компании и закрыл глаза жилистой рукой, а потом, не сказав ни слова, просто вышел из заведения. Это продлилось лишь несколько десятков секунд, но его молчание передалось оставшейся компании — минуту назад еще говорящие о чем-то, они могли лишь непонимающе переглядываться.       Менее чем через мгновение двери снова распахнулись. На пороге, уперев руки в колени, боролся с одышкой опоздавший на смену Скотт Коутон.       Он, подняв голову и сняв с глаз очки, если и попытался что-то сказать, то не успел. Встретившись глазами с Винсом, он оборвался на звуке «И-» - тот так и не превратился в никому не нужное «Извините за опоздание». То было странно, если не страшно, и непонятно, но Винсент тогда лишь немного наклонил голову в бок и выдал до безразличия обычное, но странно звучавшее в почти полной тишине:       — Ты чего?       — Я-а… — будто бы друг осекся и, повертев головой, выпрямился, — … ничего. Там полиция приехала. Что происходит?       Вопрос остался без ответа, — тут же двери вновь открылись, послышался приглушенный незнакомый голос, проговаривающий «Входите», и, действительно, в пиццерию в спешке вошли несколько людей в форме. Около шести, пятеро мужчин и одна женщина, если быть точнее, но это не так важно. Зачем такой наряд для простой проверки, которая ничего не даст? За ними, кажется, шел Фред и с кем-то разговаривал, но Винс мог лишь безынтересно пялиться на кучку проходящих мимо людей в одинаковой форме. Их лица казались отдаленно знакомыми; быть может, он видел их во время патрулей. Или же все люди в форме были похожи друг на друга.       Резко схватили за плечо и куда-то оттащили — Винс даже не успел глянуть, кто, как оказался у одного из коридоров нос к носу с невесть откуда взявшимся Джошуа Фазбером. Все шло, как и нужно, но начальство явно было не в духе.       — Может, объяснишь, что это за балаган? — прошипел Фазбер, до сих пор сжимая чужую руку. Возможно, просто забыв отпустить, а возможно — нарочно. Становилось больно.       — Рэмси случайно, — сто к одному, что случайностью это не было, но начальству знать об этом было не обязательно, — подслушал наш разговор и… в общем, растрепал всем про полицию и про то, что дети пропали. Ничего страшного… я думаю.       Сначала подумалось, что Винс все-таки сможет проговорить столь длинную реплику перед начальством без запинок, — потом все вернулось на круги своя и очень захотелось закатить себе оплеуху. Не то чтобы он все еще боялся этого человека, но… Он всегда с нездоровой дотошностью до деталей хотел знать все, что происходит вокруг, — в том числе то, чего можно ожидать от человека напротив. А вот немного нестабильное начальство прочувствовать никак не получалось — и Винсент только и мог, что впадать в прострацию неизвестности и слушать, слушать и слушать. Отвратительное чувство.       Босс неожиданно хмыкнул, обернулся и сказал кому-то сзади, что ему нужна еще пара секунд. В ответ полышался отчего-то до жути знакомый голос. Потом Джошуа вновь быстро повернулся к своему наемнику и, понизив голос и склонившись к чужому уху, добавил:       — От тебя дымом несет, придурок. Не расстраивай нашего следователя и сделай с этим что-нибудь.       — А…       Что Винс хотел сказать дальше — сам не знал, но начальство благополучно избавило его от этого — просто развернулось и ушло. И это было прекрасно. До определенного момента; то, что Винсент, получив обзор на зал пиццерии, увидел, заставило подумать только об одном: уж лучше бы Фазбер так и продолжил сжимать его плечо и шипеть что-то злобное.       Все люди форме были похожи, но эти выбивающиеся из хвоста крашеные светло-рыжие пряди и обращенную к хозяину пиццерии ободряющую улыбку спутать было невозможно.       Твою же мать.       Глаза у них одинаковые — с такими же опущенными уголками, только у Винсента черные, а не зеленые. Она глядела на него с долей удивления. Таких совпадений быть не могло, нет-нет. Его кто-то заметил, распознал и позвонил полиции.       Таких совпадений быть не могло, но мать подлетела к своему сыну и смачно поцеловала того в щеку.       Винсент отмер лишь тогда.       — Ну ма-ам, — замученно протянул он и, тупя взор, стер несуществующие следы от несуществующей помады. — Что ты тут делаешь?       Быть младшим ребенком в семье полицейских — не беда. Беда в том, что хороший мальчик из семьи полицейских убил четверых детей.       …       Офицера Джона Бишопа Винсент ненавидел. Дети, помнящие своих отцов, вообще часто ненавидят отчимов. Потому что ну как это: мамочка с папочкой до твоих одиннадцати лет живут душа в душу, а потом что-то происходит, и вместо папочки уже мамин коллега. Нехорошо и обидно. И Винсент обижался, пока не прошел максимализм и ненависть не наскучила. И теперь Джон стоял у стола рядом с Маргарет, матерью Винса, пил кофе из картонного стаканчика и изредка спрашивал что-то у своего блудного пасынка. Пасынок стоял напротив, отвечал почти неловко и почти невпопад, а в голове билось лишь желание сбежать отсюда куда подальше. К несчастью, ни Фреда, ни Джошуа на горизонте не находилось, а Скотт в момент их сегодняшней встречи вел себя настолько странно, что разговаривать с ним не было никакого желания.       Говоря о папочке, его Винсент тоже недолюбливал. Насколько вообще можно недолюбливать человека, о котором не слышал уже лет девять. Девяти лет хватило, чтобы напрочь забыть его лицо и вспоминать хоть какие-то его очертания лишь глядя в зеркало (оба сына Маргарет когда-то Афтон выдались в отцовскую породу, в особенности Дикон); девяти лет хватило, чтобы начать постоянно забывать имя отца. Его звали Майкл. Пройдет еще несколько лет, и даже детских обид и глупых самообвиняющих домыслов не станет, и их место займут новые проблемы и обиды. Ведь это, в общем-то, нормально.       На вопрос, зачем было вызывать такой наряд для проверки, никто и не подумал ответить. В любом случае, после прихода балбесов в форме прошло полчаса. Мастерская так и оставалась закрытой — от этого внутри накатывала смешанная с раздражением нетерпеливость, — а полиция спрашивала у присутствующих о том, видели ли они четверых детей: Клэя Берка, Эрика Линдси, Роберта Хемилтона и Оливера Фишера — то сказала мама, разразившаяся после этого сочувствующей тирадой. Скорее всего, от скуки; хотя, в отличие от своего бывшего мужа, врать она никогда не умела, так что, может быть, и взаправду.       Неожиданно сзади подошла ранее запримеченная женщина в форме, оказавшаяся очень красивой и очень молодой, возможно, даже младше самого Винса, черноволосой девушкой. И надо было родителям таскать с собой дружинников? Еще не знавшая о том, что ей предстоит увидеть, она, сложив ручки за спиной, но от того не перестав сутулиться, с важным видом отрапортовала Бишопам:       — Детей никто из ныне присутствующих работников заведения не видел. Хозяин заведения и директор вчера весь день отсутствовали. Ничего подозрительного не происходило.       — Что-то еще? — Джон был будто бы рад тому, что развлекать семью редкими разговорами не придется еще хоть какое-то время.       — Вроде бы, нет… А-а, точно, — она отбросила за спину не по уставу распущенную длиннющую вороную шевелюру, — вчера новенький был, аниматор.       До этого молча обратившая на девушку взор Марго удивленно подняла темные брови, и неумелой докладчице пришлось, замявшись, продолжить:       — Про то, что аниматора наняли, никому не сказали — когда официанты пришли, он уже надел костюм аниматроника (так что его лица никто не увидел) и по пиццерии… — она запнулась, подбирая слово, — ходил. Потом вернулся в мастерскую и в течение дня несколько раз проходил по залу. А потом пропал. Я бы спросила у мистера Фазбера об этом, но не нашла его. — И потупила взгляд непонятной расцветки глаз. Вот действительно, надо было родителям с собой чуть ли не ребенка притащить?       На мгновение воцарилась тишина, а Винс успел прочитать на значке девушки ее фамилию: Бланш. Зачем — не знал.       — Спасибо, Ирма, можешь идти, — неожиданно выдохнула и прикрыла глаза отчего-то враз поникшая мать, и названная Ирмой Бланш девчонка из дружинников, угукнув, отбежала к одному из полицейских.       — Это как-то странно… — Она перевела взгляд на круглый стол и схватила правой рукой левое плечо. — Они ведь просто где-то загуляли, да? Их ведь не убили?       «Да! Да!» — отскандировало в висках, и стало так сложно не расцеловать всегда бывшую догадливой миссис Бишоп.       — Их не убили, — спокойно ответил ей Джон. — Ленивый аниматор еще ни о чем не говорит.       — Точно. Я просто опять выдумала себе невесть что…       — Ну, если это чем-то поможет… — как бы невзначай, в начальственной манере вкрадчиво бросил Винс. — Новеньких у нас в первый рабочий день всегда кто-то курирует: следит, чтобы все гладко прошло. А тут о новеньком вообще никто не позаботился: мне сказали, Генри в отпуске, оба начальника отсутствовали, официантов никто не предупреждал, — а ведь это еще и с условием, что надо проследить, чтобы человек нормально в костюм залез и вылез… Могли бы и меня попросить, раз больше некого — один день погоды не делает, но никто ведь не звонил.       — А ключи от мастерской у тебя есть? — женщина, переведя на него взволнованный взгляд, прищурилась, а Винс поднял брови и будто удавился.       — Конечно, — он демонстративно достал из кармана связку ключей. — Правда, сегодня я туда еще не заходил, — добавлено будто просто так. Маргарет, задумавшись и, как делала всегда, непроизвольно намотав на палец рыжую прядь, нахмурилась, а потом резко подорвалась, схватила Винса за руку и потащила в сторону одинокой двери рядом со сценой.       И честному, любящему сыну стало так сложно удерживать внутри себя предвкушающую улыбку.       Щелкнул в замочной скважине ключ. За спиною стояли родители, несколько официантов, Фред Фазбер и несколько незнакомых полицейских.       В комнате было темно и пахло пылью. Щелкнул выключатель — свет лампы резанул по глазам. Сначала все показалось безобидным, и Маргарет за спиною даже успела облегченно выдохнуть. Только вот стоило приглядеться, и на белой плитке монохромного кафеля оказалось темно-красное пятно, под стеной — пустая канистра из-под воды и алая тряпка, а чуть ли не под ногами — золотая нога аниматроника.       Если пройти внутрь, что и сделал Винс, пропуская впереди себя Бишопов, все стало понятно и без слов. Желтый костюм зайца лежал, пустой, почти ровным солдатиком, лишь немного завалившись на бок, а на его животе расцвело бордовое, почти коричневое засохшее пятно. От осознания своей очередной победы не стало радостно — только бесконечно устало. День показался очень долгим.       — Винс, скажи мне, что это не то, что я думаю, — голос матери, глухой, бесцветный, лишь с еле слышимыми истеричными нотками, донесся спереди, но головы она не повернула. — Скажи мне, что это не детская кровь.       Он был хорошим сыном. Хотя бы старался им быть. Но не сегодня. И никогда после. Потому что ему нужны были деньги.       — Он бы не выбрался. Если бы аниматора зажало в костюме, мы бы нашли его труп, — повторил тон матери Винсент.       Она вылетела из комнаты. За ней вышел Джон, на ходу отдавая распоряжение оставшимся в зале собрать образцы. Где-то за спиной испуганно охнул Фред и громко, отчаянным прошептал «Мы никого не нанимали!». И впервые на душе стало так паршиво.

***

      Сколько он уже не был в полицейском участке? Год? Два? Все пять?       Комнаты, в которых юноша провел треть своего детства, нисколько не изменились. То не перебивало пакости на душе — лишь внушало чувство ностальгии. Кресла в холле были коричневыми, немного жёсткими — такими же, что и десять лет назад, только новыми. Стены оставались такими же серыми. Звонок о конце обеденного перерыва так же резал уши. Выпечка в кафетерии была не такой вкусной, как в детстве, но узнаваемой. Справа в покатом низком вазоне росло безымянное недодеревце. Вверху, на втором этаже, если бежать от лестницы, не сворачивая, до конца длинного коридора, можно было наткнуться на кабинет шефа полиции — нового — старый, Уоллес, с самого первого появления Винса здесь ужасно полюбивший малолетнего сына Марго, подал в отставку несколько лет назад.       Около часа назад родители, зачем-то взявшие сына с собой в департамент, скрылись в коридорах — нести образцы на экспертизу и делать ещё что-то, о чем Винс забыл или не хотел запоминать. Не получив указания идти домой и зная, что с ним будет, если уйдёт без спроса, Винс успел поесть и прогуляться по бесконечным коридорам, знакомым с детства. Теперь приходилось сидеть в холле, на месте, где родители его и оставили, глядеть на неслышно тикающие небольшие настенные часы и лениво листать журналы с кофейного столика.       — Позвони им сам. Я… Я не могу! — неожиданный, почти обвиняющий голос возвращающейся матери раздался совсем рядом. Винс флегматично повернул голову на звук и, действительно, заметил её — а вернее, первым делом — её рыжие волосы, — идущую в сопровождении своего супруга в сторону холла.       — Ещё нечего говорить, Маргарет! В среду придут заключения, тогда и посмотрим, нужно что-то говорить или нет. — Бишоп отчего-то был раздражен и отвечал соответственно.       — Эм, мам! — подал тогда голос Винсент, перебивающий настрой для будущей ссоры, подскочил с места и подошел к Бишопам. — Я могу ехать домой? Мне вещи собирать надо.       Этим вечером он собирался вновь собирать свои пожитки и перебираться в общежитие при колледже: он находился через мост, милях в девяти, прямого автобуса туда не было, и, что естественно, ежедневно с утра пораньше тратить минимум час времени на поездку туда было проблематично и просто-напросто лень. Так что весь учебный год, за исключением зимних каникул, Винс жил там и лишь раз в неделю по воскресеньям выбирался в пиццерию по служебным делам.       — Ой, ты ещё здесь? Я ведь ещё минут десять назад… Кошмар какой, совсем с этой работой забегалась. Ладно, давай, — она опять чмокнула сына в щеку — на этот раз тот сумел сдержаться и не дернуться, — иди. Позвони, как приедешь.       — Обязательно.       Юноша махнул родителям рукой, тут же вылетел из широких дверей полицейского департамента и вдохнул уличный воздух полной грудью.       Почувствовал, что все было не настолько плохо.       И не успел и шагу ступить, как услышал гудок машины.