Круги на воде

— Учитель? — Тиншэн стукнул пару раз для приличия по колонне открытого павильона-беседки и прошел внутрь. — Вы заняты? Линь Чэнь, не отрываясь от очередного свитка, молча указал ему на подушку по ту сторону низкого столика. Юноша споро отправил служку за чаем и послушно опустился напротив. Ждать пришлось недолго: лекарь с каждым прочитанным словом хмурился все больше, периодически морщась, фыркая и только сильнее раздражаясь, пока, наконец, не отодвинул писанину на край стола с явным отвращением на лице. — Знал бы ты, как меня достали эти письма сумасшедших! — пожаловался он, пока Тиншэн разливал так кстати поданный чай. — Сжечь бы их все… — казалось, Линь Чэнь всерьез призадумался над этой идеей. Юноша понимающе усмехнулся и подал учителю чашку. — Боюсь, учитель, если Вы их все сожжете, пепел скоро завалит весь Архив. Полагаю, шицзу вряд ли обрадуется, если тут шагу нельзя будет ступить, — заметил с иронией и тут же помрачнел, моментально вспомнив, зачем вообще пришел. Лекарь скривился так обиженно и недовольно, как ребенок, которому обломали все веселье. — Эх, а такая идея была! — он щелкнул невесть откуда взявшимся веером и печально им обмахнулся, пригубив из чашки. Но, увидев, что Тиншэн даже не отреагировал на его обычное паясничанье, как-то разом собрался и посерьезнел. — Что случилось, ребенок? Юноша вздохнул и неуверенно посмотрел на учителя. — Я… Меня беспокоит здоровье шицзу, — все же начал он, тщательно подбирая слова. — Ему явно все хуже, но он никого к себе не подпускает, — он поморщился и нервно провел по волосам, не зная, куда деть руки. Линь Чэнь тяжело вздохнул и отставил чашку, окончательно растеряв все веселье: еще бы он не понимал, о чем говорит его ученик. — Батюшка и меня не подпускает, — нехотя признался он, рассеянно открывая-закрывая веер, — а если он что-то решил, то проще расшибить себе лоб, чем его переубедить, — снова скривился, не скрывая досады, и махнул широким рукавом. — Что ты заметил? — он поднял на ученика ясный сосредоточенный взгляд. Тиншэн потеребил рукав, прежде чем ответить: старая привычка из детства, от которой он все никак не мог избавиться. — Я случайно застал сегодня его приступ кашля. Шицзу сразу меня прогнал, не дав даже пульс послушать, так что я не могу быть уверен, но… — он помолчал недолго. — Я боюсь, что болезнь могла перекинуться и на другую сторону. Линь Чэнь поджал губы и задумчиво побарабанил пальцами по столу. — Этого следовало ожидать… — пробормотал он, обращаясь больше к самому себе, — вот только от этого знания легче не становилось совершенно. — Ладно, — он выпрямился и излюбленным жестом спрятал руки в широкие рукава, — сейчас у батюшки обед, а значит, к нему не пробиться и с армией, — полные губы тронула невеселая усмешка. — Зато потом… — лекарь посмотрел куда-то поверх головы ученика, словно солнце и облака могли дать ему ответ. — Потом я знаю, где его найти. Тиншэн невольно отзеркалил эту усмешку и понимающе посмотрел на учителя. — Если я могу чем-то помочь… Напряженный взгляд заметно потеплел при виде искреннего беспокойства на лице этого преданного ребенка. — Не волнуйся, Шэн-эр, — мягко ответил лекарь, — я не собираюсь держать тебя в неведении. А сейчас, — в темных глазах снова заиграли озорные огоньки, — разбери-ка мне эти донесения, пока я их взаправду не сжег, — он с видом крайнего презрения веером придвинул к ученику приличную стопку писанины, на которую еще недавно жаловался. Юноша понимающе усмехнулся, благодарно глядя на учителя: его таланту мгновенно переключаться и переключать окружающих можно было только позавидовать. Тиншэну самому было трудно отвлечься от невеселых дум, даже если он ничего не мог сделать, зато учителю это удавалось без труда, хотя — Тиншэн знал — он сам беспокоится не меньше. — Вы, учитель, искушаете меня сжечь их самому, — с насмешливой укоризной заметил он, послушно вытаскивая из стопки первое донесение, — на что лекарь довольно ухмыльнулся и, склонившись поближе, доверительно сообщил, прикрыв рот раскрытым веером: — Так на то и расчет! Тиншэн не выдержал и все же рассмеялся.

***

Старый хозяин Архива ожидаемо обнаружился на излюбленном обрыве. Светлое ханьфу и седые волосы делали сгорбленную фигурку практически неотличимой от водопада вдали, но Линь Чэнь и вовсе не глядя знал, что это его отец. Архив со всех сторон окружали склоны и откосы Ланъя, и на некоторые из них было опасно соваться даже опытным бойцам, но почему-то именно этот обрыв с видом на водопад они оба — отец и сын — любили больше прочих и всегда, не сговариваясь, могли найти там друг друга. Линь-старший, казалось, был полностью погружен в раздумья и созерцание — но Чэнь знал, что его появление не осталось незамеченным. Старый хозяин даже не вздрогнул, когда ему на плечи опустился тяжелый, отороченный мехом небесно-голубой плащ, — только бросил на сына недовольный взгляд и плотнее укутался в теплую ткань, так что стал еще больше напоминать нахохлившегося и замерзшего воробья. Линь Чэнь молча устроился рядом. — Что, Тиншэн нажаловался? — первым не выдержав напряженной тишины, ворчливо поинтересовался Линь-старший. Чэнь невесело усмехнулся: как будто одному Тиншэну было дело до здоровья старого хозяина. Вот только самому старому хозяину дела до него особо не было, так что он упорно отказывался от помощи и не подпускал к себе домочадцев и учеников, так что Линь Чэнь уже всерьез начал задумываться о том, чтобы залезть к отцу ночью через окно или подлить снотворное. Останавливало по большей части только то, что его родитель был хоть и в преклонных годах, но намного опытнее что в лекарском деле, что в боевых искусствах. — Шэн-эр беспокоится, — тихо ответил он и наконец повернулся к отцу, прямо посмотрел в изрезанное морщинами, но все такое же ясное лицо. — И не он один. Линь-старший закатил глаза и раздраженно вздохнул, хотел уже было что-то ответить, но тут его скрутил очередной приступ кашля, так что он согнулся пополам и схватился за грудь. Чэнь оказался рядом мгновенно: придержал отца, надавил под ключицей, помассировал точки на спине, после перехватил тонкое запястье, выслушивая пульс. Как только кашель прекратился и старый хозяин смог глубоко и ровно вдохнуть, он тут же нахмурился и забрал руку, но Линь Чэнь уже увидел и услышал все, что ему было нужно. Он досадливо цокнул. — Совсем себя не бережете, батюшка, — и в его словах не было ни капли упрека — только печальная констатация факта. — А ты не дерзи, паршивец, — буркнул Линь-старший больше для приличия, чем всерьез — на что Чэнь только понимающе и как-то грустно усмехнулся. — Знаете, батюшка, как в народе говорят? Что из лекарей самые паршивые пациенты, — не по возрасту звонкий голос звучал нарочито весело, но в темных знающих глазах застыли беспокойство и горечь. — Всегда знают, как надо, а делают ровно наоборот. Старый хозяин позабавленно вскинул бровь. — Уж не про себя ли ты, сын? — съехидничал он. — А то я еще помню, как ты больной сбегал, так что окна приходилось заколачивать. Линь Чэнь издал смешок: да уж, упрямство и полнейшая неспособность соблюдать хотя бы видимость постельного режима у них явно семейные. — Вот только Вам, батюшка, окна заколотить некому, — с иронией ответил он в тон — и как-то резко посерьезнел, прежде чем родитель успел возмутиться и выговорить ему за дерзость. — Вы ведь знаете, что болезнь уже и на другую сторону перекинулась, — негромко начал он, как-то очень проникновенно и пронзительно глядя в уставшие глаза отца, — и при этом сидите на холоде даже без плаща, хотя Вам сейчас даже с постели вставать не стоит. Линь-старший недовольно скривился: ему бы устроить сыну выволочку за такие речи, но не было ни сил, ни желания — беспокоится ведь, паршивец, да и прав он как лекарь. Все же хорошо он сына выучил, даже слишком. — Я уже стар, и терять мне особо нечего, Чэнь-эр, — очень легко и спокойно ответил он, снова устремив взгляд на водопад, словно не сегодня так завтра собирался стать его частью. — Не хватало еще, чтобы весь Архив надо мной трясся, — он раздраженно поморщился от таких перспектив. Чэнь тихо рыкнул и поджал губы, прикрыл глаза, успокаиваясь. Ситуация до безумия напоминала историю Чансу: те же аргументы, то же наплевательское отношение к собственному здоровью и жизни. Вот только если тогда он мог просто и без затей перекинуть друга через плечо и силком уложить в постель, напоить снотворным, заставить замолчать, приказать слугам не выпускать ни под каким предлогом, то сейчас у него не было ничего, кроме слов, да и те потихоньку заканчивались. — Вам, батюшка, осталось достаточно, чтобы не гробить себя уже сегодня, — отрезал он жестко, так что старый хозяин изумленно воззрился на непривычно резкого с ним сына. Как вдруг Чэнь подался вперед, бережно сжал в руках холодную ладонь отца. — Пожалуйста, батюшка, — тихо, но веско заговорил он, очень открыто глядя в родные глаза, — раз не даете позаботиться о Вас мне, то хотя бы позаботьтесь о себе сами, — по губам пробежала ломкая горькая улыбка да так и застыла неуверенно, словно вот-вот осыплется. — Я потерял мать и потерял друга — я не хочу потерять еще и отца раньше срока, — голос все же дрогнул под конец, и Линь Чэнь снова поджал губы, но все еще упорно не отводил взгляд и не отпускал руку отца, грея ее в горячих ладонях. Тонкие губы изогнулись в грустной понимающей полуулыбке: какая уж тут злость, какие выговоры, когда этот сентиментальный ребенок смотрит на него так проникновенно, не таясь и не скрывая своего беспокойства. И не он один ведь волнуется, подумалось вдруг старому хозяину. Тиншэн смотрит глазами побитой собаки и норовит ненароком пощупать пульс и споить целебный отвар, ученики, даром что некоторые старше Чэня, ходят вокруг разве что не на цыпочках и попеременно предлагают помощь, сам Чэнь все дела Архива на себя взял, да даже слуги нет-нет да пожалуются его сыну на очередной приступ кашля или беспокойный сон хозяина. Разве стоят его усталость и упрямство их переживаний, разве стоят такого уязвимого взгляда единственного сына? Прежде раздраженный взгляд смягчился, Линь-старший ненавязчиво высвободил руку и измученно провел по лицу ладонью, совсем закутался в теплый плащ. — Позови сяо Цю, Чэнь-эр, — попросил он. Тот бросил на отца подозрительный взгляд: уж не решился ли батюшка как обычно его отослать, а самому снова закрыться в комнате — на что старый хозяин закатил глаза и слабо фыркнул, безошибочно угадав мысли сына. — Да не сбегу я, ребенок, успокойся! И тебя не гоню, — в низком голосе зазвучала привычная ехидная насмешка. — Позовешь ты наконец сяо Цю или так и будешь меня караулить? Темный взгляд потеплел, в глазах заиграли привычные лукавые огоньки. — Ну что Вы, батюшка, как я смею, — в тон ответил ему Чэнь и, легко поднявшись, направился к ближайшему павильону, незаметно выдохнув про себя: не гонит — уже хорошо. Родители сяо Цю были старыми слугами семьи, но рано скончались от болезни, оставив ребенка на попечении хозяина. Тот сразу принял мальчика как родного. Он был немногим младше Чэня и часто составлял ему компанию в играх и проказах, но, в отличие от старшего товарища, не проявил ни интереса к лекарскому делу, ни особого таланта в боевых искусствах, хотя и мог постоять за себя, зато изъявил желание пойти по стопам родителей и вскоре стал самым преданным и верным помощником старого хозяина. И хотя фактически он оставался слугой и на людях безукоризненно соблюдал этикет и весь положенный церемониал, но все в Архиве прекрасно знали, что наедине он зовет своего благодетеля не иначе как ифу, а его сына — братцем Чэнем. Сяо Цю появился спустя всего несколько минут, после того как Линь Чэнь отправил с посланием первого попавшегося служку, — быстро и бесшумно вырос из тени павильона, словно все это время дежурил поблизости, и коротко поклонился. — Вы звали, ифу? Линь-старший скептически осмотрел невозмутимого воспитанника. — А ты все ждешь наготове, негодник, — поддразнил он сяо Цю, на что тот лишь с виноватой улыбкой пожал плечами, не испытывая, впрочем, ни малейшей вины, и понимающе переглянулся с Чэнем. Старый хозяин закатил глаза, не найдя в себе сил всерьез возмутиться. — Нашлись заговорщики, — пробурчал нарочито недовольно, но они видели, что на самом деле он тронут их заботой. — Ты, младшая бестолочь, — тонкий узловатый палец указал на сяо Цю, — запомни сам и передай слугам: лекарские указания Чэня исполнять наперед моих. Оба, не сговариваясь, ошарашенно уставились на старшего Линя. — Кхм… — первым оправился от изумления сяо Цю. — До каких пор, ифу? — послав названому брату взгляд, полный нескрываемого восхищения. Старый хозяин еще больше нахохлился, чувствуя себя крайне неловко, но не собираясь отказываться от своих слов: проигрывать — так с достоинством. — Пока старшая бестолочь не успокоится, — буркнул он, покосившись на все еще удивленного такому доверию сына, и еле слышно добавил себе под нос: — А то знаю я себя… Впрочем, Чэнь его прекрасно услышал и понял — губы тронула мягкая благодарная улыбка, напряженный взгляд заметно потеплел. — Как скажете, ифу! — сяо Цю поклонился, даже не пытаясь скрыть радость, и повернулся к Линь Чэню. — Какие будут указания, братец Чэнь? Тот прищурился, в темных глазах снова заиграли прежние лукавые огоньки, он довольно ухмыльнулся, разве что руки не потирая от предвкушения. — Пусть приготовят жаровню и травы для отвара от кашля — и поскорее, — велел он — на что сяо Цю понятливо кивнул и с поклоном исчез в тенях, бросившись выполнять поручение. — А Вам, батюшка, — весело продолжил Чэнь, приближаясь к родителю, — пора в дом, пока совсем не свалились с лихорадкой. Тот снова закатил глаза, но все же позволил себя поднять и отвести в павильон. — Вот научил на свою голову, — проворчал недовольно, в то время как уголки губ с головой выдавали его смущение. Линь Чэнь мягко улыбнулся на это родное бурчание: напряжение окончательно отпустило, и на его место пришла привычная уверенность и собранность лекаря. — Спасибо, батюшка, — очень искренне и серьезно сказал он, открыто и благодарно посмотрев в темные глаза отца. — Позвольте теперь мне о Вас позаботиться, — и тот не нашелся с ответом. Да и что еще можно было сказать, когда все самое главное уже прозвучало? Линь-старший с теплой улыбкой покачал головой и, прищурившись, посмотрел в окно: солнце лукаво подмигнуло ему из-за облаков, юркий лучик ворвался в комнату, дробью рассыпался на сережке Чэня, заиграл в черных волосах — и старый хозяин поймал себя на том, что его сын прав и ему все еще рано умирать. Жизнь продолжалась — и она стоила того, чтобы прожить ее до конца.