Wolf in a Cage

Altissima quaeque flumina minimo sono labuntur

За то, чтоб не стать, как они

Били уродов дети

Наматывая на кулаки

Велосипедов цепи!

По десять на одного

Ломали палками кости

Скрипело зубов стекло

От бесконечности злости!

      19 августа 1990 г.       Вечернее солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая стены маленькой каморки полицейского участка малиново-розовыми отсветами догорающего заката. Скоро начнёт смеркаться. На фоне монотонного тиканья настенных часов и глухих разговоров, доносящихся из коридора, прозвучал усталый женский голос. Юная полицейская с лёгким налётом усталости на лице облокотилась на письменный стол, который был завален горой бумаг и пустых чашек от кофе. В её тоне ощущалась тревожная настороженность. Она напряжённо разговаривала по телефону, нетерпеливо накручивая спиральки телефонного провода на указательный палец, словно это действие могло помочь ей выпутаться из сложившейся ситуации.       — … да, пару часов назад… Нет… не разговаривает… Туристы нашли его в лесу. По виду, мальчик живёт так уже давно… Пробиваю его по нашим базам… Нет никаких совпадений… Без понятия, сколько он так скитался, но кожа на его стопах вся в мозолях, — девушка устало вздохнула. — Мей, когда из опеки за ним приедут?       Полицейская слегка раздражённо фыркнула, рвано проведя рукой по выбившимся из аккуратно собранного на макушке пучка прядям. Встав из-за стола, она прижала трубку плечом к уху и подхватила свободной рукой дисковой телефон, подходя с ним к стеклянной перегородке, разделяющей кабинет и холл участка. На стекле висели закрытые горизонтальные жалюзи. Девушка отогнула один ламель, украдкой подглядывая в прорезь, и задумчиво пробормотала в трубку:       — Цвет волос у него такой необычный… почти пепельный. Может, он метис…? Внешность достаточно приметная, но я прошерстила все последние заявления о пропаже мальчиков его возраста в нашем и ближайших городах за последние полгода. И ни-че-го… совсем.       Девушка тихо хмыкнула, погружённая в свои мысли, тайком наблюдая за ребёнком. Мальчишка сидел на скамье перед кофейным столиком, на котором лежала стопка разномастных журналов и листы бумаги с россыпью цветных карандашей. Он безразлично уставился в одну точку напротив, не обращая внимания на снующих мимо полицейских и их подопечных. У него были отросшие пепельные волосы — лохматые и слегка спутанные, глаза словно два цитрина, редкого жёлтого цвета. Мальчик был одет в старые шерстяные брюки, которые явно были ему велики, и растянутую футболку, испачканную грязными пятнами. Полицейская вздохнула, внимательно глядя на ребёнка и равнодушно произнесла:       — Врач осмотрел его. За исключением мозолей, синяков и царапин, серьёзных травм он не обнаружил… Хорошо, что мы нашли его сейчас — ночи ещё не очень холодные, и, к счастью, он не страдает от переохлаждения. Когда мальчика нашли, он выглядел очень встревоженным, истощённым и обезвоженным. Доктор сказал, что он молчит из-за шока и, возможно, потери памяти.

***

      Дэй равнодушно уставился в окно, безразлично рассматривая местный пейзаж и проезжающие мимо автомобили. Мальчик сидел на заднем сидении машины Янлин Цзи — соцработницы опекунской службы. Женщина везла его в приют.       В тот день с востока дул тёплый сухой ветер, а в небе парило раскалённое до бела солнце… Дороги с ветвями развязок и эстакад казались бесконечными петлями и спиралями, вращающимися по городу. Машины стекались дорожным потоком, словно вода, впадающая в море. Поджав губы, Дэй сморгнул заслезившимися от яркого света глазами. В его разуме заворочались вялые мысли: «Свет движется в никуда, как и я… Плевать, куда меня везут и где оставят…» — мальчик поморщился, но когда подумал о дяде, внутри на фоне пронизывающей апатии едва замерцала единственная тлеющая искра, зажигавшая слабый свет. — «Жаль… искра жизни уже не вернётся к тебе. Ведь тебя больше нет». Мрачные слова, прозвучавшие эхом в сознании, на мгновенье вызвали всполохи слабой тоски в сердце. Жизненный огонёк тут же рассыпался крупицами искр. Они вспыхивали и сразу гасли. Их едва теплящееся мерцание больше напоминало безжалостный танец на пепелище чувств. Дэй снова прикрыл светлые ресницы, его словно обдало ледяным ветром. Перед глазами возникли кадры разорённого семейного поместья и безжизненных тел возле крыльца дома, прикрытых словно снежным покрывалом. Мальчик сглотнул ком, отстранённо подумав: «Как будто покрываюсь ледяной коркой. Их образы всё ещё тают в снегу. Я словно смотрю свысока на их разбросанные кости… Будто тону в тёмных водах горного ручья. Иду ко дну в качестве расплаты… постепенно понимая, что случилось… — не открывая глаз, он тяжело вздохнул. — «Весь этот бесконечный круг насилия и смертей, в котором мы пролетим, как миг, где наконец искра пройдёт через моё сердце… такое грязное место, гигантскую свалку мусора для всех чувств… с которыми я никак не могу справиться, только подавлять, пряча в самой глубине себя. Это то, где я похороню их всех… и подожду, пока они не разложатся…» — Дэй сжал кулаки до побелевших костяшек. — «Никак не могу прервать мчащийся поток мыслей о них…» — мальчик открыл веки, уставившись невидящим взглядом в автомобильное стекло. В голове всплыли отрешённые слова: «Где-то там, в горах… Я всё ещё там…».       Вдруг перед глазами всплыла серебристая копна разметавшихся волос Садри… а следом — безжизненный взгляд потухших карих глаз дяди… Яркими вспышками промелькнули озорные улыбки ребят, с которыми он учился в школе при храме… Поджав губы, мальчик зажмурился, впиваясь ногтями в обивку сидения. Дыхание перехватило, словно лёгкие сжимало невыносимым давлением. В разуме завихрились тяжёлые мысли, скатываясь камнями сверху и припечатывая неподъёмным грузом: «Ненавижу это… Лишь от одних обрывочных образов меня начинают душить беззвучные слёзы… ощущения пережитого до сих пор сидят во мне комом. Эти воспоминания раздробили мне грудную клетку, и, обливаясь густой алой кровью с ошмётками страха, ненависти и отчаянья, показалось моё дурацкое сердце, бьющееся в костяной клетке из рёбер. Именно так. Именно так и не иначе. Вся жизнь, все мысли, кусочки событий в переполненной памяти, раскалённые чувства, бесконечные раны, боль, апатия, глупые радости, разочарования… Именно так. Раздробленное восприятие себя, бесконечные попытки… только попытки чего? Непонятно… ненавистное отражение в зеркале. Как приёмник, не настроенный на определённую частоту и обречённый улавливать отдельные звуки с режущей чёткостью. С такой чёткостью, что, кажется, это какофония бессмысленных ритмов, мелодий, слов — воспоминания, которые мне хотелось бы выжечь из памяти… Ненавижу! Ненавижу-ненавижу-ненавижу!». Приступ удушья закончился также резко, как и начался. Ненависть и гнев затопили его настолько, что он вынырнул из вакуума апатии, время снова пошло, и в сознание стали пробиваться монотонные звуки автострады. Казалось, что его щёки горели от резких, вывернутых эмоций. Они просачивались сквозь чёткие характерные разрезы. От мальчишки фонило потрескивающей аурой агрессии. Если бы его взгляд мог испепелять, он давно бы прожог дыру в спинке кресла вместе с затылком Янлин.       Женщина почувствовала его пристальный злой взгляд. Не оборачиваясь, она заглянула в зеркало заднего вида и встретилась с жёлтыми глазами. Янлин не отвела глаз, чувствуя, как флюиды ненависти заполняют машинный салон, словно ядовитый газ. Даже не вздрогнув, соцработница произнесла спокойным невозмутим голосом:       — Насколько мне известно, твои голосовые связки не повреждены. Если бы ты сказал, кто твои родные, я везла бы тебя к ним, а не в Юйхуа Холл… но раз ты помнишь только имя… имеем, что имеем, Дэй. Тебе стоит привыкать к тому, что теперь это твой новый дом…       Мальчик брезгливо фыркнул, зло подумав про себя: «Угу… Пизди больше, не повезла бы она… Что-то ни разу на моей памяти система правосудия не была на стороне пострадавших… Бесполезная кучка придурков, неспособная найти виновных! Клоуны с пустыми масками лиц людей, безликие болванчики. Пиздишь что-то о том, что тебе не всё равно?! Да насрать тебе, как и всем, кто меня окружал… Вы принимаете решения даже не спрашивая моего мнения. Ни ты, ни остальные даже не попытались докопаться до истины! И ты стоишь в дорожной пробке и из-за руля своей машинки рассказываешь тупые сказки про новый дом! Не захлебнись от собственной святости, сука! Знает она, как мне теперь жить…! Дамочка, правосудие — это аукцион, на котором человеческая жизнь продаётся. Тебе в твоей никчёмной жизни просто повезло больше! Пока система тебя не перемолола… Ну ничего… когда придёт время, я всё исправлю…»       Сквозь белый шум из гневных мыслей до него донёсся оптимистичный голос соцработницы:       — … мы были бы рады найти тебе постоянное место жительства в какой-нибудь семье, но сейчас у нас слишком много детей. В больнице предупредили, что тебе нужны особые условия, — приветливо проговорила госпожа Янлин Цзи, не отрывая взгляда от дороги. — К счастью, в Юйхуа Холл они есть, это огромный комплекс с жилым корпусом и школой. Там масса развлечений, тебе понравится, — она тепло улыбнулась в зеркало заднего вида, когда их взгляды встретились снова…

***

      … Сквозь возбуждённый гул и крики подростков раздавались глухие звуки потасовки: удары, сдобренные матом, треск рвущейся ткани и восторженные глумливые выкрики, раздающиеся в широком школьном коридоре. Воздух сочился искрящим напряжением, запахом пота и крови, когда два пацана сцепились в безжалостной драке. Толпа вокруг продолжала реветь, как стадо хищных животных, жаждущих зрелищ. Травля и драки до кровавых соплей — как развлечение, под которое можно поесть попкорн — это уже та грань, за которой живут некоторые здешние обитатели. Если ненавидят, то только до пролитой красной слюны. Если наблюдают, то с таким ледяным равнодушием, словно не человека втаптывают в асфальт, а какого-то таракана. Сумбурное нагромождение разноплановых пластов собралось в клубок и выплеснулось в утрированное подобие ликующего ажиотажа перед шоу, которого все ждали. Они словно зрители-вуаеристы, ставшие частью этой толпы и уже утратившие какие-то индивидуальные черты, осознающие себя не отдельными личностями, но частью массы. Смех и подначки смешивались в воздухе, создавая атмосферу хаоса и анархии, где никто не собирался вмешиваться в разборки.       — … только посмей ещё раз спиздить мои сигареты, ебучий немой ублюдок! — прорычал Ло Шэнг, оттолкнув Дэя в сторону, зная, что у него за спиной толпа ребят из его банды, готовая подбодрить и защитить. Поток злобы, который накатывался на него, лишь разжигал огонь его ненависти.       Это был высокий коротко остриженный, почти выбритый под ноль, темноволосый пацан. Он был таким же неуправляемым и борзым, как большинство здешних трудных подростков. Юйхуа Холл оказался не таким гостеприимным, каким выглядел на первый взгляд. Внешне приятный фасад здания и чистые лужайки. Но изнутри… он представлял собой маленькое государство, живущее по своим жёстким законам и правилам. Приют был известен своими дикими нравами. За всё время существования там перебывало невероятное количество малолетних беспризорников, которые, выходя оттуда, обычно, становились преступниками. Это не значит, что всех ждала столь незавидная судьба. Но очень немногие, вышедшие оттуда, становились полноценными членами общества… В подавляющем большинстве дети, попадающие сюда, не особо различали, что такое хорошо и что такое плохо. Они никогда об этом ничего не читали, не слышали, их никто не учил этому. Всё сводилось к банальной фразе: просто им надо было выживать, и они действовали, как звери. Если для выживания им надо было предать, подставить мешающего им человека — они это делали. И как-то так выходит, что их не осуждаешь. Ведь не осуждаем же мы собаку, которая кусает вас, если вы пытаетесь отобрать у неё кость… Здесь жили дети и подростки, которые от социальной безысходности и моральной подавленности разрушали свой мир. Подростки без надежд и претензий, участвовавшие в бандитских группировках, помогавшие взрослым распространять наркотики и продававшие своё тело, но повесившие огромный замок на свою душу. Дети в масках, которые уже наверно и не помнили своих истинных лиц. Их сложно вспомнить и невозможно забыть… Но сколько бы ни было в людях жестокости, человеческие чувства тоже жили в них. Было тут место и дружбе, и самопожертвованию, и сплочённости, без которых не может существовать никакая система. Эти мальчики и девочки, эти дикие создания, жившие в своём микросоциуме, лишённом всяческой морали, изредка вдруг ни с того ни с чего начинали испытывать некоторое внутреннее смятение. Они удивлялись самим себе, когда заступались за приятеля, делились чем-то важным, спасали кого-то. Не сразу… И потом, в моменте, когда отказывались от своей «кости». Они, наверное, даже не понимали, что это — обычные муки совести. То, что и отличало человека от животного… исключения случались… но не сегодня.       Схлестнулись двое — Ло Шэнг, который держал всех в страхе уже не первый год, и новичок, Дэй Джу. Жажда самоутверждения привела их к постоянным потасовкам, и этот путь пролегал через покорение более слабых, мордобои и подставы. Дэй доводил его до белого каления, провоцируя мелкими кражами и наглым вызывающим поведением. Он совершенно не испытывал страха перед ним, даже когда они окружили его толпой в первые дни, когда он попал сюда, чтобы разъяснить царящие в Юйхуа Холл порядки. Здесь, в приюте, больше напоминавшем не интернат для трудных подростков, а тюрьму для малолетних. Когда они схлестнулись в первый раз, Дэй взбесил его своей непокорностью и отсутствием инстинкта самосохранения. Ло Шэнг вместе со своей компанией подпевал сильно избили молчаливого пацана, но так и не смогли сломить его дух. Уже с самого начала было в светловолосом мальчишке что-то пугающее, что при всей его угрожающей агрессивной энергетике отвращало и нервировало. Нелюдимый, замкнутый, странный парень, который ко всему прочему был немым. В его ядовито-жёлтых глазах не было и тени ужаса, когда его окружили в тот первый день. Он был невозмутимо хладнокровным, в то время как другие на его месте блеяли от страха, чтобы их оставили в покое. Эта амбивалентность раздражала Ло до мозга костей. Дэй был одним из тех, кто смог дать ему отпор. Хоть он и сторонился остальных приютских, ни с кем не сближаясь, но он не был изгоем, скорее отщепенцем. Существовала небольшая… Окей, микроскопическая вероятность того, что не согласные с мнением Ло встанут на сторону этого отброса, и Шэнг хотел раздавить его. Прилюдно сбить спесь с этого не прогибающегося бунтаря, чтобы никому неповадно было расшатывать его авторитет в их иерархии.       На фоне орущих чужих выкриков они сцепились как бешенные дворняги, которых выращивали ради кровавых боёв. По шву треснула рвущаяся ткань футболки у Дэя. В воздухе повисла кровавая взвесь ярости. Их окружила обезумевшая от адреналина ревущая толпа подростков, подначивающая бить сильнее. Будто они сцепились не в общем коридоре, а на подпольном ринге. Дэй вдарил противнику чётко по рёбрам, небрежно сплёвывая кровь в сторону и слыша, как Ло зашипел от боли. Он испытывал бешенный прилив возбуждения, продолжая наносить удары. Получая ответные ожесточённые выпады, сдобренные отборной бранью. Дэй до мандража чувствовал, как каждое движение наполняет его силой. Внутри потряхивало от рвущихся наружу эмоций, в горле застревало будоражащее, щекочущее нервы удовольствие, особенно когда ему удавалось попасть по самым болезненным точкам, и Шэнг шипел и жмурился от боли и злости. Из него вырывалась клокочущая ярость, она разгорячила кровь до предела и каждый удар приносил облегчение. «Больше всего хотелось размазать по полу ебало ублюдка Шэнга», — разум туманило от сладкого предвкушения того, как Дэй его сломает. Может, это именно то, что он искал — способ выразить всё то дерьмо, которое сидело глубоко внутри… через физическое насилие.       — Еблан! Тебе конец! Ты меня слышишь?! Ещё раз полезешь ко мне, я тебя задушу, тебе ясно?! — тяжело дыша, в гневе выкрикнул Шэнг, с силой ударяя Дэя в живот, отчего пацан глухо охнул, закашлявшись.       Они остервенело пинали друг друга, стараясь сбить с ног. Дэй щерился в кровавом оскале, нанося всё новые и новые удары, цепляясь за порванную футболку парня. Он не раз успел попасть Шэнгу по лицу. Оба они взмокли от пота, их кожа покрывалась расцветающими синяками и стёсанными ссадинами. Правый глаз Дэя налился кровью, а нижняя губа лопнула от одного из ударов Ло. По звонкому эху спешащих шагов стало быстро понятно, что в их сторону уже неслись разъярённые воспитатели. Мужчины вцепились в плечи схлестнувшихся, пытаясь разнять. Осознавая, что их усилия не приносят должного результата, они усилили натиск. Им приходилось прилагать массу сил, чтобы разнять двух дерущихся. Пока воспитатели растаскивали взбесившихся пацанов, грубо ругаясь, толпа подростков глумливо смеялась и издевательски улюлюкала.       — Хватит! Прекратите немедленно! — в ярости прикрикнул мужчина, пытаясь оторвать Дэя от пацана. Кряхтя и матерясь, другой воспитатель резкими рывками оттаскивал Ло Шэнга на себя. — Сейчас оба отправитесь в изолятор!       В тот момент, когда Ло снова собрался атаковать, мужчина, который сдерживал Дэя, наконец схватил его ещё крепче за плечи и оторвал от Шэнга. С трудом воспитатели удерживали парней на расстоянии, пытаясь уменьшить напряжение в воздухе, пока к ним на подмогу уже спешили другие надзиратели и учителя. Они стали разгонять подростков по кабинетам. На фоне подзуживающих выкриков рассасывающейся толпы Ло агрессивно вырывался, брыкаясь в сковывающих «объятьях» воспитателя, в бешенстве выплёвывая в сторону парня:       — Подонок, я убью тебя!!! Вырву твои белёсые патлы!

***

      Незаметно опустилась ночь, окутывая Юйхуа Холл мягким покровом темноты. Тени, удлинившиеся и расплывшиеся, заливали коридоры и комнаты. Тусклый свет уличных ламп едва просачивался сквозь окна, создавая мерцание, которое навевало тревожную тоску, обитающую в стенах.       Несколько дней в общежитии не стихали разговоры об учинённой драке между Дэем и Шэнгом. Пересказы обрастали новыми деталями, преувеличивая зрелищность и без того скандальной потасовки. Одни восхищались отвагой и безрассудством Дэя, который осмелился противостоять авторитету Шэнга, другие насмехались над ним, утверждая, что его попытки были напрасны. За драку директор приюта отправил обоих в изолятор на неделю.       Этим вечером ребята собрались в общей гостиной. Её обычно использовали как комнату отдыха. Кто-то смотрел телевизор, он был большой редкостью для подобных заведений. Не каждая китайская семья могла себе позволить такую роскошь. Приюту же телевизор достался благодаря городскому муниципалитету, поэтому большинство проводило свои вечера возле него, неустанно споря, что будут смотреть на этот раз. В креслах в углу помещения сидели мальчишки, угрюмо что-то читая, недалеко от них за столом расположилась стайка девчонок, которые играли в карты, но самая шумная компания подростков разместилась на диванах возле окна. Они развалились на мягких продавленных подушках, громко и развязно обсуждая произошедшую на днях драку. Один из пацанов глумливо произнёс:       — Новичок, похоже, совсем тупой, если решился выступить против Шэнга. Бедняжка-а-а, теперь замёрзнет в таком уютном карцере.       Рядом усмехнулся его друг:       — Он особенный, раз ему дали отдельный номер.       — Шэнга, кстати, тоже упекли в изолятор, — серьёзно пробубнил мальчишка помладше.       — А ему не привыкать, в отличие от того чмошника, — зло глянул в сторону пиздюка первый парень.       — Спорим, эта размазня не выдержит и трёх ночей? Вернётся, и ему придётся менять пелёнки каждое утро! — издевательски засмеялся его друг.       Лица ребят светились от нескрываемой издёвки, стайка девушек за игрой в карты также обсуждала последние слухи о загадочном парне и обстоятельствах, из-за которых он попал в интернат. По их мнению, он был довольно симпатичен по внешности, он очень отличался от большинства редким цветом глаз и волос. Каждый в этой комнате желал высказать своё мнение, обмениваясь шёпотом и смешками, словно стая щебечущих птиц. В какой-то момент сидевший позади шумной компании неприметный паренёк закрыл книжку, которую читал, и медленно поднялся из кресла. Со стороны могло показаться, что он читал, внимательно бродя взглядом по строчкам, глубоко погружённый в свои мысли, но на самом деле он слушал чужие разговоры. Его заинтересовала личность незнакомца, и ему захотелось узнать о нём больше. Сочтя, что услышал достаточно, Цай Мву направился к книжному стеллажу подле телевизора. Это тоже был подросток, шатен с голубыми глазами. Он выглядел так, словно природа не слишком старалась выделить его из толпы. У него были прямые тонкие коротко стриженые каштановые волосы. Голубые глаза меняли свой оттенок, как хамелеоны, в зависимости от освещения. Их таинственное сияние редко приковывало чей-то взгляд. Они обладали холодным спокойствием, как небо перед дождем, и, казалось, были способными видеть намного больше, чем показывали. Обычно Цай смотрел на мир с расстояния, наблюдая за происходящим вокруг, но никогда не становясь его частью. Его фигура была заурядной — ни слишком высокой, ни слишком худой, еле заметной среди сверстников. Одежда, которую он носил, была простой и неброской: белая футболка и джинсы, не обтягивающие, но и не сильно свободные.       Он двигался тихо, как тень, сдержанно и грациозно, оставляя вокруг себя едва уловимый след, который никто не замечал. Его голос, когда он всё же говорил, звучал безэмоционально и ровно. Никто не мог сказать, что он совсем не был интересен, но у него была эта поразительная способность ускользать от внимания, словно он и не существовал вовсе. В спокойствии этого мальчика была своя сила, несмотря на его невзрачность: он мог восприниматься как просто ещё одна серая мышь, однако видимость эта была обманчива. В глубине его души скрывался целый мир, раскрашенный спектром ярких и противоречивых эмоций, которые он так хорошо скрывал.       Можно много говорить правильных слов, что жертва в травле не виновата, но в глубине души дети всё равно всегда знают, почему вот конкретно этого человека хочется пнуть и можно пнуть. Чаще всего это были социально неловкие тихушники-одиночки, люди в себе, им никто не был нужен. Они не нашли друзей, либо у них их было мало по сравнению с основной группой, которая травила. Стая решает, кого и за что. Один показывает своё превосходство за счёт другого, а остальная масса рада, что не к ним прицепились. Будут ли это хиленькие, худенькие, либо наоборот толстые, те кто сильно визуально отличался от сверстников. Сутулые, понурые, с затравленным взглядом, которые молчали и не могли влиться ни в какую компанию. Отличие — триггер для травли. Один начинает, остальные подтягиваются по стадному принципу, а чем отличаешься, уже не важно: весом, внешностью, умом, талантом, скобками, очками… Однако, ябед и учительских подхалимов презирали больше всех прочих. Если жертва велась на провокацию: открыто страдала от нападок и издевательств и не давала отпор, это лишь распаляло её обидчиков. Попытки дать сдачи ни к чему особо не приводили, отпиздишь одного — в следующий раз придут втроём.       Цай был из тех, кто с детства хорошо адаптируется в коллективе и умеет занимать пристойные места в иерархии. Такие люди обычно в этом плане довольно осознанные. Даже если поначалу идут чисто на инстинктах.       Учителя и воспитатели не особо впрягались разруливать неформальные отношения между воспитанниками Юйхуа Холл. Они как бы этого всего не замечали. Безобразия устраивать в стенах школы и общежитии, драки там, громкие ссоры, это да, такое пресекалось, но без разбора причин и каких-то профилактических бесед. Они могли призвать учеников к порядку и выдать тумаков за неправильное поведение, отправив самых отбитых в изолятор и лишив их развлечений на приличный срок, а иногда и нормальной еды…       Когда Цай Мву попал в приют, он очень быстро понял, что изгоев назначают. Достаточно было не понравиться чем-то лидерам с параллели, таким, как Ло Шэнг, а дальше уже пошло-поехало. Фишка в том, что они вначале кидают какую-то очевидную провокацию и смотрят — даст слабину, не даст. Если не даёт — респект и уважуха, если даёт — то с ним можно развлекаться. Буллят просто потому, что это весело, у тех, кто травит, часто не было особого понимания, что они приносили вред. То есть, понимание было, но по их логике — если ты обиделся, то сам виноват, надо держать удар. И вот эта слабина на провокации, как раз и есть ключевое. А что уж в конкретной группе считается «держать удар» — бывает разное. Но принцип примерно такой — не показывай, что тебя это задело, либо умей постоять за себя. Тем не менее, если будешь защищаться слишком рьяно, как это делал новоприбывший новичок и многие-многие до него, тебя точно также загнобят уже и за это.       В первый год пребывания в приюте в классе Цая Мву сильно доставалось одному парнишке, но он был какой-то странный, возможно, с какими-то умственными проблемами. Другие ребята страшно его травили, прям в классическом понимании, с пинками, плевками, играли его портфелем в сифака и прочее. Один раз довели его перед уроком до нервного срыва, он стал выть и биться головой об стену. Все очень испугались, усадили его за парту, вернули ему портфель, протёрли очки и больше не трогали… а потом его перевели в какую-то коррекционную школу-интернат. Но таких везунчиков по пальцам одной руки можно было пересчитать.       У другого мальчишки, жертвы травли, были кудри, хотя и короткие, но по мнению травильщиков он выглядел с ними, «как девочка», а у пацана волосы должны быть прямые, и поэтому можно бить. Была девочка из разведённой семьи, отец их с матерью бросил, а потом мать заболела и её упекли в психушку. Девочка попала в приют, а ещё, до кучи, они держали на балконе своей квартиры курицу. Училка презрительно рассказала классу об этом: «Нормальных детей отцы не бросают», сказала она, и тем самым вынесла ей приговор. И девочку стали травить. Другая девушка пришла на занятия в красном свитере, единственной вещи, что у неё осталось после пожара её родного дома. В неё плевали бумагой и лапали, «потому что шлюха». Только шлюхи носят красное. А ещё одну девочку били за то, что слишком красивая, и списывать не даёт. Вот такие порядки царили в Юйхуа Холл.       В классах было очень сильное деление на компании, и эти компании друг с другом постоянно конфликтовали, часто доходило до открытого унижения. Если кто-то был без компании — его начинали травить уже по полной. При этом в классе были откровенные заводилы, кто запускал травлю, подпевалы, кто активно поддерживал, и терпилы, кто вроде и не травил, но и не вмешивался. Цай как раз относился к последним. У него невероятно хорошо получалось находить общий язык с окружающими и не конфликтовать, во всяком случае, в открытую. При этом в арсенале тех, кто травил, была и клевета, и порча вещей, и подставы, и рукоприкладство…       Популярность же в Юхуа Холл строилась не только на том, сколько и какие у кого были красивые шмотки. Были ли у кого-то деньги. И то, и другое было слишком сложно достать. Популярными среди подростков были мелкие панки, которые тусили, курили, пили, скипали уроки, сбегали из стен приюта и даже сваливали тусить в соседние города, однако долго такие вылазки не длились. Спустя несколько дней нарушителей обычно ловили полицейские и привозили обратно. Если подросток сбегал несколько раз, директор грозился отослать его в колонию для несовершеннолетних. Поэтому каждый день в старшей школе был как мини тусовка, и пацанам, и девчонкам было абсолютно похуй на окружающих. Они шутили свои шутки и жили свою «лучшую» жизнь. Так, во время большой перемены одна из тихих девочек, таких обычно называли «ботанами», совершила ошибку. Такие, как она, «ботаны» были тихие дети с хорошими оценками, и они были очень скучны для большинства бунтарей, которых скорее можно было отнести к гопоте. Им было всё равно, существуют эти люди или нет, что они чувствуют и так далее. Девчонка сама испекла торт и принесла его на свой день рождения, и один из таких гопников сказал ей, что глазурь похожа на сперму и она заплакала… Никто из её компашки за неё не заступился, ни у кого из детей не было родителей или родственников, кому могли позвонить из-за поведения этого придурка и вызвать на беседу с директором. Причём пацан сказал это не чтобы её обидеть, а лишь потому, что это было очень смешно. Никто из подростков даже не задумывался о чувствах окружающих. Да, их выходки в стенах приюта или вне их были эпатажными и жестокими. Все, кто не жил в их мире, где всем правят хаос и распиздяйство, для них не существовал. Им было просто всё равно, есть эти люди или нет. Они были декорациями к замечательному кино под названием «моя жизнь».       Цай вынырнул из своих мыслей и поставил книжку на полку. Он неторопливо направился в сторону выхода из гостиной. Когда он проходил рядом с диваном, где сидела шумная компания, до него донеслись обрывки их разговора:       — … я слышал, что этот парень даун.       Рядом с ним усмехнулся высокий наглый паренёк и глумливо протянул:       — Не-е, он немой, но соображалка у него вроде как работает. Я слышал, что он попал сюда, потому что его предки оба в тюрьме.       На этом слове взгляд голубых глаз Цая еле уловимо дёрнулся, но на непроницаемом лице не дрогнул ни один мускул.       — А мамашу за что упекли? — глухо поинтересовался младший в их компании пацан, ёрзая на продавленном сидении дивана.       Их приятель, знавший о новичке больше всех из последних слухов, самодовольно оскалился:       — Говорят, его мать была проституткой.       В этот момент Цай вышел из общей комнаты, его тихие шаги отзывались глухим эхом в коридоре.

***

      Таким был и ещё один вечер, похожий на другие. Лёгкий вечерний полумрак окутывал коридоры общежития Юйхуа Холла. В это время многие ребята собирались в общей гостиной. Здесь, под тусклым светом настенных ламп царила оживлённая атмосфера. Смех, споры, разговоры и звуки телевизора смешивались в единый симфонический поток, создавая динамичную обстановку вечернего общения. Кто-то травил анекдоты, другие ржали, подпевая крутому хиту, что раздавался в рекламном ролике, бьющем по ушам из динамиков телевизора.       На старых диванах, обитых мягкой клетчатой тканью, растянулись группы подростков. Девушки обсуждали последние новости из мира моды и популярных китайских фильмов, на которые их так редко отпускали в кино. Некоторые девчонки обменивались последними слухами среди учащихся на их параллели, а пацаны, собравшиеся вокруг столика, энергично играли в настольные игры, с азартом и спорами, ибо играли на деньги и сигареты. Взрывы восторга и недовольства каждый раз раздавались, когда кто-то бросал кости или вытаскивал карту — в эти мгновения вся обстановка будто наполнялась духом соперничества и раскатами приближающейся грозы.       В коридорах слышался лёгкий гул мимо проходящих, звуки шагов, разговоры и громкая ругань сравшейся в очередной раз парочки. Их голоса отражалась от стен и привлекли внимание одной воспитательницы. Она раздражённо выбежала на звук их возмущённых возгласов и стала отчитывать обоих, уставшая после сложного дня и вынужденная слушать их разборки. Здесь, под звёздным небом, серым и мягким, со светящимися окнами, прозвучал звонок, который оповещал об отбое. Этот звук, громкий и отрезвляющий, пробился сквозь шумные дискуссии, заставив ребят замереть. Их разговоры затихли, а воспитатели стали подгонять неохотно разбредающихся подростков. Очень немногим позволяя остаться в общей гостиной, посмотреть футбольный матч со старшими. Компании подростков, покачиваясь от усталости и вяло споря, поплелись ложиться спать, и в коридоре послышалось шарканье тапочек и кроссовок. Пацаны и девушки стали разбиваться на группы, направляясь в сторону общих спален.       В то время как большинство отправлялось на покой, единицы продолжали задерживаться в гостиной, не желая терять шанс посмотреть игру. Чудом было то, что воспитатели не погнали всех взашей. Оттуда доносились негромкие звуки телевизора, который пленил невольных зрителей. Старая, но всё ещё работающая модель излучала яркие вспышки света, отзываясь громкими возгласами от шумного полуфинала футбольного матча. Кучка ребят, смешанная с несколькими воспитателями, устремила свой взгляд на экран, они завороженно следили за происходящим на поле.       Из динамиков телевизора доносились глухие крики болельщиков, наполняя воздух их эмоциональным зарядом. Зычный голос спортивного комментатора поднимал накал страстей, роняя слова, как искры и, заставляя подростков возбуждённо комментировать всё, что происходило на экране. «Какой шикарный удар! Вот это настоящий гол!» — эмоционально выкрикнул телеведущий, перекрываемый возгласами с мест, где сидели самые преданные фанаты. Если ребята уж сильно шумели, воспитатели начинали их одёргивать, грозясь загнать всех по постелям. Угроза действовала на них моментально, правда, ненадолго.       Некоторые ребята, забыв про предстоящий отдых, плечом к плечу устроились на старых диванах и стульях, угощаясь чипсами и газировкой, ловко пряча свои «запасы» от взглядов воспитателей. На самом деле это был тот редкий момент среди мрачной повседневности, где они могли отдохнуть от реальности. Тем более что виновников драки наказали, сначала отправив их на неделю в изолятор, а затем настолько же лишив их развлечений.       Тусклый свет от уличного фонаря попадал в общую спальню, в которой находился сегодня Дэй Джу. Он лежал в полумраке и смотрел на кусочек звёздного неба, который был виден из окна рядом с его постелью. В его разуме раздался раздражённый мужской голос: «Никакого просвета! Никакого общения! Из еды: хлеб и вода! Чистая изоляция. Место, где вы будете один на один со своей жалкой сущностью. Там, среди холодного бетона и тоскливого молчания, вы хорошенько подумаете о своём мерзком поведении. Вам предоставляется шанс изменить его, но если нет — готовьтесь встретиться с реальностью… в колонии для малолетних преступников!» Это были последние слова, которые он услышал от директора, прежде чем его и ублюдка Шэнга отправили в изолятор. С того дня прошло чуть больше недели. Время тянулось, как жвачка. В изоляторе всегда было страшно холодно. Это было крохотное помещение с мягкими стенами без окна, с голым матрасом на бетонном полу. Днём там часами не включали свет, ночью же наоборот, свет мешал заснуть. К концу недели отёк вокруг заплывшего глаза спал, а синяки на лице стали желтеть. При воспоминании о разъярённом лице директора, который смотрел на них с нескрываемым презрением, губы Дэя расплылись в нахальной усмешке, тут же слегка поморщившись. Боль в мышцах от лежания на холодном полу на голом старом матрасе не спешила уходить. И, видимо, от недоедания в уголке нижней губы трещинка плохо заживала и слегка кровила. Он постоянно облизывал выступавшие рубиновые капельки.       Болезненно прокряхтев, он встал с постели. Тело до сих пор пиздецки болело. Пацан повёл головой, глянув на несколько пустующих постелей, оглянулся назад. Там в углу мирно посапывало несколько парней. Не торопясь, Дэй направился к выходу из комнаты. Он шёл по широкому пустому коридору в сторону общей ванной, и пока он брёл, из отдельных спален до него доносился шёпот неспящих или чья-то глухая ругань. На мгновенье потолочная лампа замерцала, тревожно щёлкая, отчего несколько мотыльков, облюбовавших белёный потрескавшийся потолок, раздражённо вспорхнуло. Дэй лениво потянул дверную ручку.       В уборной также никого не было. Подойдя к зеркалу, он безразлично взглянул на собственное отражение. Ядовито жёлтые радужки его глаз блуждали по побитому лицу. Распухший глаз стал менее заметен, но оставались слабые пурпурные оттенки желтизны. Пластыри запечатывали царапины и синяки, ещё не успевшие исчезнуть. Он вздохнул и плеснул на лицо ледяной водой, пытаясь смыть остатки усталости, а затем лениво достал из кармана пижамных штанов сигарету. Ту самую сигарету из пачки, которая принадлежала Ло Шэнгу. Подойдя к окну, он приоткрыл форточку, впуская свежий воздух. С наслаждением подкуривая сигарету, Дэй хмыкнул с удовлетворением, вспоминая взбешённую рожу Шэнга. Клубы дыма выбивались из его носа, и в этот момент его рука потянулась к карману пижамных штанов. Длинные пальцы вытащили рукоятку складного перочинного ножа. В уборной раздался глухой щелчок, когда лезвие выскочило из рукоятки, блеснув острым металлом в тусклом свете. Жёлтые глаза внимательно проскользнули по блестящему лезвию; его лохматые волосы отросли на пару сантиметров, и непослушная чёлка мешала взгляду. Он раздражённо отбросил её к виску, чтобы лучше видеть. Докурив сигарету, он подошёл к зеркалу у раковины. Наклонившись, пацан намотал прядь непослушной чёлки на указательный палец и принялся резать волосы. Спустя десять минут он грубо обкорнал длину, освободившись от мешающих локонов. Закончив с этим, Дэй Джу убрал нож обратно в карман и шагнул к выходу.       Полумрак коридора заполнил пространство, когда белёсый пацан, словно тень, вышел из уборной. Его мрачное присутствие могло бы напугать многих, если бы кто-то попался ему по пути. Светловолосый мальчишка побрёл в сторону самой дальней спальни. Медленно приблизившись к её двери, он прислушался. Оттуда не слышалось никаких шорохов. Дэй осторожно потянул на себя ручку, входя в двухместную комнатку. Его шаги были мягкими, но в них звучало грозное намерение.       Светловолосый пацан увидел, что окно было приоткрыто. С улицы доносились звуки стрекочущих сверчков, которые резонировали с тихим сопением в ночной тишине. Он осторожно шагнул внутрь, чуть склонив голову, чтобы попасть в полумрак. Спящее тело на одной из кроватей казалось беззащитным, и в этот момент всё внутри Дэя затрепетало в предвкушении. В темноте его ядовито жёлтые радужки тлели, как два уголька. Он бесшумно опустился над спящим Ло Шэнгом, стараясь действовать как можно незаметнее. Внезапно холодный металл ножа коснулся кожи горла, и он почувствовал, как тот напрягся, вздрогнув от неожиданности.       Ло Шэнг, ещё не до конца проснувшись, встревоженно открыл глаза и настороженно уставился на незваного гостя, его взгляд был полон недоумения. Лицо Дэя склонилось так близко, что он уловил запах его табачного дыхания. Он не мог ошибиться, так пахли только его сигареты. Ло всегда доставал самые дорогие и пиздатые. Душную тишину спальни прорезал тихий, спокойный голос, пропитанный ледяным холодом:       — Я перережу тебе глотку прямо во сне, если ещё раз посмеешь меня тронуть.       Лицо Дэя не выражало никаких эмоций и от него фонило жуткой смертоносной аурой, которую Ло Шэнг без труда уловил, не сводя застывшего взгляда с бесстрастного лица.       — Я буду делать, что захочу… и ты мне не помешаешь, — произнёс Дэй таким тоном, словно не нуждался в его одобрении и ощущал преимущество каждого своего слова, поднося лезвие ещё ближе и опасно скользя им по бархатистой коже. От его тёплого влажного дыхания несло чужим куревом. Дэй Джу почти по запаху ощущал страх пацана, чья фигура, застывшая в болезненном напряжении. Шенг уставился на него, с трудом сглатывая ком в горле.       Не ослабляя давление лезвия ножа, он поднёс свободную ладонь к короткому ёжику, ласково касаясь волос, отчего парень едва не дёрнулся. Дэй стал мягко поглаживать полубритый затылок, и это движение было почти интимным. Он слегка надавил лезвием, позволяя крошечной алой линии проступить на нежной коже. Чёрные глаза Шэнга расширились от страха, но он не мог издать ни звука, улавливая, как губы белёсого пацана тронула насмешливая улыбка, когда он произнёс:       — … О, прости… Я так неаккуратен, — медленно, с насмешливой грацией, Дэй слегка отстранился, прожигая Шэнга ледяным равнодушным взглядом. Его снисходительный тон так не вязался с угрожающей твёрдостью взгляда. Не убирая лезвия ножа от глотки парня, он холодно уточнил. — Кивни, если понял.       Не сводя взгляда с Дэя, будто очнувшись, Ло осторожно кивнул. Выдержав недолгую паузу, светловолосый пацан молча уставился на него пронзительным изучающим взглядом, и спустя мгновенье, наконец, отстранился, слыша слабый вздох облегчения. Дэй развернулся на пятках и, оставив позади застывшего в оцепенении Ло Шэнга, небрежно бросил на прощание:       — Имей ввиду, слов на ветер я не бросаю…       Не оборачиваясь он покинул спальню, растворившись в плотной тишине ночного коридора, а последние слова эхом отголосков отражались в разуме Шэнга.