Жажда небытия

Так город жил огромный, А море рядом с ним лежало в бездне темной, И терпеливую работу совершая Тихонько, не спеша и не переставая, Раз вечером, в молчаньи Таинственных часов, когда встают, в мерцаньи Бесчисленных лучей, светила золотые И по небу идут их полчища сплошные, Вдруг бледная луна и звезды в изумленьи Увидели с небес картину разрушенья: Все рухнуло… Дворцы, колонны, храмы, своды, Все, — грозный медный бог, войска, толпы народа, И с чашею в руках, увенчанный цветами На празднестве ночном послушными рабами, Могучий властелин, — все, все в одно мгновенье Исчезнуло как прах, как дым, как сновиденье. Какой-то страшный зев, — бездонная громада, Разинулся. Вода, ломая все преграды, Нахлынула, и волн дыханье громовое Под небом пронеслось. Свершилось роковое… Безостановочно, на миг не умолкая, Незримо трудится всегда волна морская. Гюго Виктор Клион сидел за широким столом, поглощённый поиском чего-то среди стопки книг. Руки покрыты чернилами. Весь собран и напряжён, стойко борется с сонливостью. Свечи вокруг горели тускло, оставляя изогнутые тени, а восковые капли стекали по деревянной поверхности. Читальня была тихой и угрюмой. Никого в такое раннее время здесь не бывало. Стеллажи из тёмного дерева, покрытые пылью, тянулись вдоль стен, загромождая пространство. Многочисленные книги стояли в беспорядке, как будто кто-то когда-то пытался упорядочить их, но так и не довёл дело до конца. Старые манускрипты потрёпаны и пожелтели от времени, а некоторые обложки давно потеряли свой первоначальный вид. Пара тяжёлых кресел, обитых потускневшей тканью, стояли возле потухшего камина. На одном из них покоилась его охотничья сумка с припасами и оружием. Прочные ремни истёрты, а кожаные участки местами потрескались. Скелет старинных ламп с капающим воском окружал Клиона, застывшего среди этой запыленной кучи книг и бумаг. Тут и там валялись пергаменты и скомканные листы, брошенные после безуспешных попыток найти нужную информацию. Он отрывается на миг от чтения и что-то быстро записывает на листке. В дверь бесшумно вошли, шаги едва слышны на утоптанном каменном полу, трещины в котором заполнили плесень и грязь. — Я ищу Сиано. Дозорные сказали, что он здесь, — послышалось после недолгой тягостной паузы. Клион, не глядя, слегка кивнул замершему в нерешительности Настасу и, не отвлекаясь от своих книг, ответил: — Здесь. Отошёл ненадолго. За водой. — Понятно. Настас подошёл к креслам у камина. Остановился рядом, опираясь на обломанный угол стеллажа, бегло скользнул по книгам на столе. — Я подожду, — голос был ровным, но в нём всё же скользнуло что-то раздражённое. Настас почти не говорил с Клионом весь прошедший год. Избегал его на тренировках, уклонялся от совместных заданий, стараясь стереть из памяти всё, что связывало их. И даже шествие Хворого близ деревни не смогло смягчить этого. Настас стоял, не зная, куда девать руки, усердно не смотрел в сторону Клиона, не пытался наладить разговор. Клион, казалось, не заметил этого. Он продолжал копаться в записях с холодной сосредоточенностью. — Если заняться больше нечем — пожалуйста, — небрежно сказал, не отрываясь от стола. — Всегда можешь попробовать почитать, дабы скоротать время. — Есть дела поважнее, чем книги, — Настас отвлёкся от разглядывания стен, бросив быстрый взгляд на Клиона. — Наверное, ныне ты планируешь что-то великое, вроде спасения себя от скуки. Кстати, ты в курсе, что Багбард тебя искал? — О, сие вряд ли заслуживает внимания, потому что мне всё равно, — ответил Клион, не поднимая головы. — Но если тебе так важно, могу выслушать. Настас поджал губы, недовольно скосил глаза, чтобы поглядеть на Клиона, не поворачивая головы. Долго молчал, тихонько сопел от досады. — Я подожду Сиано, — наконец, сухо отрезал он. — А ты займись своими книгами. В комнате осталась тишина, нарушаемая лишь скрипом страниц, которые продолжал листать Клион, снова погружаясь в свою утомлённую бессонницей реальность. Настас упорно баюкает холодную отстранённость, что уже давно стала привычной в их отношениях. Клион медленно отложил книгу, наконец встречая напряжённый взгляд Настаса. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах сквозило что-то усталое, почти презрительное. — Что-то не так? — Клион прищурился, улыбаясь с благожелательностью лисицы. Испытующе продолжал смотреть на Настаса, наблюдая, как тот начинает нервничать, теряет самообладание от его присутствия. Рука Настаса на мгновение замерла, потом сжала сумку на плече, будто удерживая себя на месте. Он избегал прямого взгляда, но Клион видел, как его тело напряжённо вытянулось, а дыхание стало чуть быстрее. Смущение, злость и раздражение — всё перемешивалось. Попытки контролировать себя рушились с каждым новым словом Клиона, не позволяя Настасу скрыть свою реакцию. Клиону было одновременно забавно наблюдать, как улетучивается непоколебимость Настаса, и в то же время любопытно — зачем тому так срочно понадобился Сиано в четыре утра. Клион не мог не ухмыльнуться пошире, замечая, как напряжение на лице Настаса нарастало, а тот всё сильнее стремился скрыть свою растерянность. — Так что за дела у тебя? — продолжил Клион, уже более сдержанно и осторожно. Настас упрямо сжал зубы. Знал, что разговор с Клионом — это всегда провокация, выводящая из равновесия, плевок ядом. Клион даже подумал, что тот, видимо, отвык. Настас резко отвернулся, ожидающе поглядывая на дверь, почти не дыша, стараясь не обращать внимания на лёгкую усмешку, блуждающую на губах Клиона. Молчит, кривится, сжимается весь и, пересилив себя, давит: — У нас новое задание. Клион снисходительно кивнул, не скрывая недовольства. Снова придвинул книгу, но уже не читал. — Не интересно. — Ещё бы, — скривившись, хмыкнул Настас. — Ты ведь же уже несколько недель отлыниваешь от работы. — Я охочусь, — иронично бросил Клион, притворно возмутившись. — Но не на нечисть. Решил в лекари переквалифицироваться, небось? — Хотел бы, да сам знаешь. — Ладно, но коли всерьёз, — Настас сдался, смиренно выдохнув, неуверенно шагнул ближе. — То спасибо тебе, Клион. Те зелья, что ты варил для цеха в болезни, весьма нам помогли. Без них мы бы утратили гораздо больше собратьев. — Я не ищу благодарности, — отозвался он нехотя, тихо, почти безразлично. — Так или иначе, спасибо, — повторил Настас вполне искренне, уже с меньшим напряжением. — Ты тут сидишь с ночи? — Да. — Читаешь про врачевание? — внезапно обронил Настас, как-то незаметно приблизившись, как будто и не думая, с интересом заглядывая в раскрытую книгу. Стоял, опершись на стол и склонившись вперёд, уже, кажется, не замечал, как незаметно сократилась дистанция между ними. Клион, в свою очередь, внимательно следил за каждым его движением, ощущая, как в памяти вспыхивают моменты их прежних разговоров, когда всё было проще. — Читал, — пожав плечами, Клион развернул к нему книгу и ткнул пальцем в изображение какого-то существа. — Помнишь, ты спрашивал про божество с побережья? Я тут искал кое-что и нашёл записи… Книги гласят, что некое чудище восходит над землёй раз в столетие, а то и реже. Сколь могу судить, речь идёт о морском змее. Настас выпрямился, лениво прислонился бедром к столу, невольно заинтригованный. — Не может быть! — с недоверием протянул он, рассматривая расплывчатый угольный рисунок. — Морские гады не умеют летать, всем это известно. На то они и морские… Да и какое божество может так выглядеть, в самом деле? Чёрное смазанное нечто в центре страницы не было похоже ни на что им известное — ящерица с крыльями. Туловище длинное и узкое, хвост вытянутый, изгибался в сторону, теряясь в пятне. Крылья — размашистые, с перепонками, как у летучей мыши, расправлялись по бокам. Всё выглядело нечётко: тени и линии со временем потеряли ясность, размазались, делая изображение мутным, затуманенным. — Вот и мне любопытно, — ответил Клион, устало потирая переносицу. — Ищу всё, что могу, но сведений почти нет. Уже глаза выцарапал. — И давно вы с Сиано озаботились прибрежным божеством? — Настас непонимающе скрестил руки на груди, уставившись на Клиона. Хмурит густые брови, и кажется, что это самое привычное выражение его лица. С каждой минутой он становился ещё болтливее и благодушнее, оживлённо жестикулируя, и Клион успевает немало порадоваться этому изменению. — Нет… Просто искали кое-что про червей, — Клион откинулся назад, затылком приваливаясь к деревянной стене; тяжесть мыслей глушит слова. — Мне надобно насобирать червей с берега, дабы пополнить запасы зелий после эпидемии. Случайно наткнулся. Не помню, чтобы нам кто-то рассказывал про летающего бога. Или про летающего монстра. — Нечисть то, верно тебе говорю. Боги ходят животными, но никто из них не выглядит так, как тут описано. — А ты слыхал о таком? — Ну, возможно, — медленно ответил Настас. — В моём селении тоже бывали слухи, что в некое время, во дни молодости младшего из Старейшин, видели нечто подобное… над лесом Абдраган. — Если это правда, и какая-то чудовищная тварь обитает на побережье, то однажды мы столкнёмся с ним лицом к лицу. Это весьма странно. Жаль, что неведомо, что за существо сей облик имеет, — изрёк Клион. — Надеюсь, и не доведётся узнать. Не на нашем веку по крайней мере. У нас и так работы предостаточно и без летающих змеев. Настас придвинул кресло к столу и втиснулся в него. Расслабленно откинулся на высокую спинку, в полусонной позе. Дверь отворилась, тихо скрипнув петлями. Сиано удивлённо остановился, сжимая в руках две фляги, явно неожидав повстречать здесь кого-то, кроме Клиона. В сумерках мерещится, что белки его глаз слабо светятся. Хотя пугающая желтизна уже давно прошла, возвратив привычную мягкость. Осталась тёмная усталость ответственности вокруг глаз. После того как Хворый прошёл мимо деревни, Сиано, наконец, обрёл возможность отдохнуть. Но его кожа по-прежнему оставалась пепельно-серой, движения были медленными и скованными. Он до сих пор не оправился от тягостных дней. — Смотрящий, — почтительно обратился Настас, улыбнувшись ему. — Явился к тебе с вопросом. — И что тебе надобно узнать? — спросил так и держась у двери. — Мой отряд выдвигается к Узкому каньону и Горячим камням. Жрецы приказали разыскать выживших с окрестных деревень и привести сюда. Толпы мёртвых бродят рядом. Хотелось бы узнать, видишь ли ты какие-то опасности на пути, помимо тех, что уже известны? Сиано молчит, тяжёло и требовательно. Протягивает руку, и Настас, не колеблясь, подпрыгивает с кресла. Быстро отдаёт ему свой оберег от мертвецов и смущённо заныривает обратно, притихнув в ожидании. Сиано коротко выдохнул и, не спеша, откупорил флягу, поднёс её ко лбу, зажав в другой руке украшение. Задержав дыхание, он чуть наклонил её, позволяя воде свободно стекать прямо в глаза. Несколько капель, скользя по его иссушенному лицу, проникли в глазницы, слезами растекаясь по щекам. Он остался невозмутим, словно этот жест был частью неизбежной рутины. Преображаясь, он становится неестественно неподвижным, черты сглаживаются, расплываясь до неузнаваемости, как если бы всё живое в нём отступало в сторону. Мышцы расслабляются до такой степени, что лицо видится почти маской — наспех натянутой и отталкивающей. Глаза стекленеют, тускнеют, охваченные неким внутренним импульсом. Клиона бросает в дрожь. Он быстро отворачивается, не в силах смотреть на это безобразно незнакомое лицо, которое, кажется, не имеет ничего общего с тем, что он знал. Мельком замечает, что Настас поступает так же, понурив голову. — Вижу, что покойники уже шествуют сюда. Полчище неупокоенных двигается по тракту к утопленному городу. Сложностей не оберётесь, ежели выйдите сейчас, — предупреждающе сообщает он через несколько секунд, проморгавшись. — Их очень много на дороге. Сиано садится на свой пустующий стул по правую сторону от Клиона, протянув ему его флягу, а свою крепко сжимает за горло. — Коли все мёртвые идут к побережью, тогда не лучше ли подождать, пока они соберутся на пляже? — негодующе забубнил Клион, стуча пальцами по столу, как если пытался выразить недовольство каждым ударом. — Дальше пришлые их уберут. Зачистят всех и сразу. Тогда и могут люди пройти сюда без опаски. Удобнее же, чем ходить выискивать каждого по одиночке, да ещё и среди нечисти. Вздор какой-то! Он громко разворачивает стул так, чтобы одновременно видеть и Настаса, и Сиано сбоку от себя. — Старшие охотники такого же мнения, но жрецы не хотят оставлять людей на разорённых землях, — Настас только плечами жмёт, хотя и видно, что с ним согласен. — Надобно укрепить границу, а не разыскивать каждого заблудшего! — как бы между прочим добавляет Клион, скрипнув зубами. — Скажи это мерзким жрецам! — неожиданно зло восклицает Настас, и раздосадованно хлопает по своему колену. — Они не принимают просящих. Затворничают. Не заботятся о людях, дабы утешить их сердца. Вот и итог — сплошное помешательство! Только нами помыкают, прикрывая свои трусливые шкуры. Как обычно, впрочем. Среди людей нарастает волнение. Мнения разделились. Многие переживают, что не успеем восстановиться к посевам и требуют собрать всех выживших, чтобы подготовить землю и пережить следующий год. Другие — протестуют. — Что? — вскинулся Клион; вышло слишком громко от удивления, не криком, а в полный голос. — Не хотят принимать новых выживших, — терпеливо пояснил Сиано, отвлечённо прокручивая в руках край страницы книги. — Еды толком не осталось. Урожай почти весь отравлен, в лесах недостаточно дичи. Даже рыба — и та перевелась. — Ты вообще был в деревне? Не видел, что там творится? — немного погодя, сердито ворчит насупленный Настас. Глядит прямо перед собой, вытаращившись в пустоту, бездумно подёргивая уголок своей рубашки. — Да всё я видел, Настас! Но с какого времени охотники должны усмирять толпу? Это не наша работа. Плевать вообще, — тотчас вздыбился Клион, делая вид, что понимает немного больше, чем ничего. — Оно-то верно, — фыркнул Настас. — Народ бунтует, потому что не хочет делиться запасами. Ещё боятся, что призраки прорвуться сюда и занесут скверну, пока часть охотников ищет оставшихся. Клион быстро облизывает губы и, не сдержавшись, вспыхивает: — Неблагодарные бестолочи! Люд — хуже скота. Ну погудит толпа, так и же и смолкнет. Мы не должны вмешиваться. Это дела жрецов — сами разберутся. С какой стати они заставляют нас тратить драгоценные ресурсы на эти рискованные задания? Настас слушает поток его праведного гнева, склонив голову, и улыбается. Понимающе и вовсе не надменно. Грустно, кривовато, но без капли вызова. Улыбается, словно сдаваясь, принимая непростой характер Клиона как должное. Улыбается так, будто соглашаясь с каждым словом. — Видимо всё же Гильдию продавили, — наклонился вперёд, опираясь на локти, и предусмотрительно понизил голос. — Уж не знаю, что пообещали взамен, но цех одобрил вылазку. На поиски отправляют сразу несколько отрядов. Выступаем завтра же. — Дурная затея… Нельзя идти, — продолжает мрачнеть Сиано. Он крутит в руках круглый оберег с чёрными камнями, скользя пальцами по засечкам на металле, тщательно обводит каждый выступ и ямку, опять невидяще смотря в пространство перед собой. Взгляд ускользает, внезапно руки сами собой сжимаются в кулаки. В комнате слышно только дыхание — прерывистое и поверхностное, как если бы его тело не поспевало за тем, что происходит в разуме. Клион озадаченно придвигается ближе, осторожно заглядывая в лицо, но не касаясь. — Что-то ещё? — Я вижу на тракте людей, помимо призраков и упырей, — губы слабо шевелятся, бормочут едва различимо. Клион непонимающе поглядывает на Настаса, который от изумлёния застыл, приоткрыв рот. Тот, подобравшись, нетерпеливо спрашивает: — Живых что ли? — Именно, — Сиано осунулся, побледнел, и быстро положил на стол оберег, подтолкнув к Настасу. — С ними что-то не так, но я не могу понять что. Не разобрать лиц. Но нечисти они не боятся уж точно. Используют охотничьи обереги и заклинания для защиты. — Быть может, наши выжившие собратья держат путь сюда? — лихорадочно оглядывая их, предположил Настас, радостный и возбуждённый предстоящей встречей с остатками охотников. — С ними есть ещё люди? — Да, ведут кого-то… — тихо произнёс Сиано. — И действительно, они в ваших плащах. Но у меня плохое предчувствие. Какая-то странная магия вокруг этих людей, даже мне трудно пробиться. Это ненормально. Настас часто сглатывает, теребит массивную бляху на ремне, и задумчиво кивает, словно в подтвержение собственных мыслей: — Думаешь, они заражены скверной? Интересуется как бы невзначай, но глядит так внимательно, что ответ тут же становится очевиден. И на это Сиано отвечает рублено и коротко: — Думаю, что это что-то иное. Если Настас и опешил от такого выпада, то виду не показал. — Наша обязанность защищать живых. Покуда они там, нужно помочь охотникам. Я скажу старшим, что нам нужно больше людей. — Они не дадут подкрепления, — скептично отвечает Сиано. — Иначе народ некому будет защитить в случае напасти. Здесь собраны основные выжившие коалиции. Вам не стоит идти туда. — Мы будем предельно осторожны, Сиано. Спасибо, за твои предостережения. Недолго думая и не зная, что ещё сказать Клион выдаёт первое, что приходит на ум: — Я пойду с вами. — Клион! Ты меня совсем не слушал? Бросил вроде бы небрежно, но Клион сразу всё понимает по прищуру, которым Сиано колет его в ответ. Он злится на Клиона нечасто, но зато, когда злится, кажется, что одним взглядом доводит до изморози на коже. — Я пойду. Там от меня будет больше пользы, чем ежели буду продолжать понапрасну выискивать дичь по лесам. Он спорит с уверенностью и даже с каким-то затаённым удовольствием. Давно не был на настоящей охоте и предвкушение уже заползало в кровь. Спать под открытым небом, уткнувшись лицом в холодную землю, ощущать на коже дыхание ночи, слушать, как в темноте рычит какая-нибудь оборотная тварь — всё это приносит ему тот первобытный экстаз, который можно обрести лишь вдали от людей, среди величия и опасности природы. Стоит только подумать, и Клион хмуро признаётся, что сам заточил себя в покое, в лживой безопасности. Однако покой для него — не утешение, а оковы, что связывают, удерживая в плену защищённости. Ему пора было встряхнуть застоялую апатичность и приниматься за привычную работу. Всё это приведёт его к себе самому, неизбежно окунёт во мрак. Клион как-то слишком спокойно признал, что даже скучал по неукротимой силе, что заставляет умирающее сердце биться с поспешностью и трепетом. Жаждал того самого неистового пламени риска. Он оживёт привычно взявшись за дело. И увещевания Сиано только подначивали. Мерзким комом в горле свербело призрачное чувство, что его судьба неотвратимо связана с этим дикарским миром, где жизнь и смерть обмениваются местами. Как бы ни хотел спрятаться — не выходило. Настас сразу же согласно кивает, ничуть не удивлённый его решением. — Сейчас услышьте, куда я клоню. Вы оба, — грозно шипит Сиано и, дёрнувшись, в мгновение ока, вскакивает на ноги. — Я не уверен, что это охотники. Не могу сказать в чём дело, но с этими людьми вам лучше не сталкиваться. Каждый резкий звук голоса, каждый жест, каждое нервное вздрагивание рук, каждое острое слово и каждая цепкая фраза, брошенная в запале, снова встают перед глазами. Вспоминаются невольно мелочи тех страшных ссор, что навсегда оставили след в памяти. Сиано раздражённо вздыхает, и Клион втягивает голову в плечи, надеясь, что он не заметил. Сиано не обижен или взвинчен, а именно расстроен. Может, и разочарован, что тот опять игнорирует его предупреждения. Всегда опрометчиво поступает сообразно своим желаниям. Сначала Клион расценил его тревожность как попытку понудеть для вида, чтобы вдруг не решил, что сдался ему так просто. Но теперь его беспокойство слишком ощутимо, чтобы просто отмахнуться. Он старается сохранять видимую невозмутимость, но Сиано выглядит настолько потрясённым, что Клион не находит слов, чтобы успокоить его. — Да брось, Смотрящий! — вместо него говорит Настас, беспечно взмахнув рукой. — Ежели они осквернённые мы сразу это поймём и примем меры. Среди них могут быть те, кто нуждается в помощи. — А вдруг кочевники? — предположил Клион и сразу же осёкся под пристальным взором. Настас угнетённо молчит, явно раздумывая. Морщится, как от противной, ноющей боли, и смотрит так недобро, но в итоге кидает почти бесстрастно: — Они бы не пришли сюда так рано, рискуя повстречать Хворого. Он ещё где-то поблизости. — Без разницы кто они. Нельзя, — Сиано хлестнул его абсолютно неузнаваемым взглядом. — Я поговорю со жрецами. Постараюсь убедить отменить поисковые отряды. Хотя бы на время.

***

Тёмное небо нависало, словно свинцовая пелена, скрывая всё, кроме узкой полосы горизонта, где мрак встречался с мраком. Сиано сидел на холодном песке, ощущая, как зерна, скользя под ладонями, пробуждают его память, но зрение не возвращают. Он больше не видел, но знал: разорённый пляж, скрытый туманом, а под ногтями его пальцев — память о гибели всего, что он знал. Мир сжался до этих останков. Ничего не менялось: всё так же, как всегда, — повторение, которое не имеет конца. Не видел, но чувствовал пробудившейся силой. Вокруг ползёт ожившая тень погибшего мира. Даже ночь просачивалась внутрь, становясь жалостливей и ласковей. Ночь успокаивает его волнистым материнским напевом. Запах соли и гнили смешивался с чем-то чуждым — неясным смрадном живности, как в старых, забытых катакомбах. Звуки, исходившие от волн, приглушены, само море здесь теряло свой томный голос, затихая в его присутствии. Замирало в ожидании команды. Всё, что окружало Сиано, было знакомым, но враждебным и безутешным. Даже собственная память не способна выразить масштабы катастрофы и не охватывает глубину бедствий. Теперь ему известно всё, да только невыносимо. В соответствии с завещанным. Она услужливо привела его на побережье, забрав подальше от Стонущих гор. Знает, что их путь неизменно ведёт сюда. К началу. Необоснованное послушание. Всё ещё не забыла, что значит служить. Сиано потирает отмершие глаза, чувствуя, как расползаются под кожей тонкие змеи. Они направляются к воде, неторопливо сползая в песок. Он поворачивает голову, точно зная, куда смотреть невидящим взглядом, чтобы узреть на подкорке сознания разрушенные башни и поглощённые водами остатки когда-то великих зданий, теперь превращённые в безымянные руины. Утопленный город нёс в себе тягучую и зловещую тишину. Все его уголки были заполнены жутким эхом, что резонировало в голове и губило рассудок. Их великолепный дом был неузнаваем. Могильник. Сиано плывёт в дышащей темноте, навстречу древним улицам, где каждый шаг — это встреча с потерей: отдалённые, неспешные, эхом будят звон в коридорах забытых времён до катастрофы. Где колокола, что не умолкали? Улицы утонувшего города, когда-то сверкавшего, как золото, изувечены водой и захвачены туманом. Здания, бывшие гордостью, — лишь обломки, уничтоженные и обрушившиеся. Сиано незряче впивает глаза в свой почивший город. Слышит, как в глубине веков звучат весёлые голоса праздных людей, шуршание нарядных одежд и звуки смеха, звон бокалов на ярких торжествах. Видит пестрящие цветами палисадники и свежевыкрашенные фасады домов. И как вопли отчаянья приходят на смену праздности и неге, а блеск уходит под чёрную воду, утягивая свободолюбие в губительную пучину. Всё, что осталось — тоска и разруха, пустота внутри и снаружи. Ходячие мертвецы молчат в разорённых башнях, призраки плачут в опустевших домах. Вокруг Сиано фантомная боль в успокоенном морем теле, а поблизости бродят очевидцы его нисхождения в самую страшную безду. Сотни рук изломанных, сотни ртов раззявленных, лиц обугленных и глаз краснючих или белёсых, блуждают рядом в забвении, неупокоенными. Нечисть твердит, что они хотят быть ему верными. Их плач превращается в оду своему владыке. Жертвы, которые не осознают, что убийцы к ним не вернутся. Предатели их не спасут. Сиано видит их обречённые души всей кожей. Своей человеческой кожей, одолженной на время, но не сидящей на нём должным образом. И понимает, что это он сам — ожившая мертвичина, а они — бесконечно беспомощные и глухие. В нём самом происходит что-то страшнее смерти. Его тело — как труп, его чувства — как яд, и эта злая и беспощадная пустота проглатывает окружающее пространство. Он и сам — лишь жалкая тень, хуже — ожившая смерть теней прошлого. Воды памяти не подвели, вытолкнув Сиано обратно на поверхность. Ничего знакомого не осталось, никого знакомого не осталось. Всё исчезает — радость, злоба, даже сама жизнь. Разрушенный мир, и он, потерянный в своей злобе, заблудившийся в скорби, и не будет никаких откровений, только опустошённость. В том городе, в нём душа его запечатана, обездвижена, и сердце постепенно костенеет от осознания упадка. Погибло королевство, проклят король. Она стояла рядом, невысокая фигура казалась частью ночи. Подол её изорванных одежд скользнул по его плечу. Сиано быстро возвратился в реальность, отринув мучительные видения прошлого величия. Богиня не обратила внимания на его печаль — вместо того, чтобы сочувствовать, она швыряет в него насмешки, как безразличный шторм, разбивающий всё живое на своём пути. — Ну что, красиво? — в тумане мягко тонут её тягучие слова. — Было. До потопа. Сиано с силой сжал в кулаке влажный песок. Звучит холодно, как сталь, но в ладони — мякоть. Точно знал, что именно здесь он сидел, облачённый болью семь лет назад, в день встречи с оборотнем. Именно отсюда он принёс ту красивую ракушку, что теперь мерно покачивается на плече. В песке лишь следы морской жизни, и больше не найти костей, здесь всё обглодано. Как будто минуло целое вечное мгновение. Сиано потерял себя в этом бескрайнем цикле разрушений, в этой бездне, которая поглощает без остатка. Но мир всё ещё был здесь, хоть и сплюснулся до осколков его собственной души. — Сам виноват, — равнодушно сказала она. — Не тебе меня упрекать. Ты — всего лишь Древнее божество. Уйми себя. — Иначе — что? — раздался её звонкий смех где-то сбоку, короткий и резкий, как удар по стеклу. — Я нужна тебе. Вот, ты предо мной, освежёванный, беспомощный. Ты уже не способен меня уничтожить. — Я могу убить тебя хоть сейчас, если захочу, — задумчиво поскрёб щетину на подбородке. Его слова были тихими, но так весомо легли на воздух, что богиня почувствовала давление на своей шее, как удавку. Но её смех продолжал хрипло прорываться сквозь удушающую незримую хватку горькой иронией. В этом звуке было что-то нечеловеческое, не поддающееся никакому пониманию. Сиано слышит её негромкое дыхание, в нём сквозит застарелый страх перед ним, но такой далёкий и некрепкий, что теряется за самоуверенностью. Ей всё равно, знает ведь, что сам же её от своего гнева и уберёг. Какой милостливый дурак. Откуда только у монстра взялась доброта? «От него. Отрава», — тихо пронеслось в свербящей голове. Сиано скривился от отвращения и обернул внимание к воде, прекратив терзать насмехающуюся над его тоской богиню. Зрение постепенно возвращалось. Среди пронзительной темноты начали всплывать нечёткие фрагменты окружающей среды. Не то, чтобы Сиано хотел опять лицезреть этот уродливый свет, но на место погибшим человеческим частям неизменно заползёт змеиная сущность, уже готовая восстать. Ещё минута — и он прозреет, обретая жёлтые глаза. Ласковые синие озёра вытекли из глазниц, но новым требуется время, чтобы вырасти в котловинах лица. Ещё несколько минут — и он обрядится чешуёй. Превратиться в себя, безликое стоглазое чудище — ни лица полюбившегося, ни голоса приятного, ни единой ракушки. Сколько сносил ложных личин и фальшивых шкур, но к этой, родной, — не привык. Там, среди безмолвных глубин, скрыт его первозданный облик — тот, что был поглощён временем и забвением, изъеден водорослями и полипами. Он ощущал его присутствие, как древнее воспоминание, дремлющее на границе сознания, готовое вскоре пробудиться и послужить. Оно безмятежно дышало, видя сны, в которые не заглядывает ни одно божество. Море, его верный страж, всегда с ним. Всё, чём Сиано когда-то являлся, всё, чем он стал, было там, в этих водах. Надёжно хранимо. В ожидании хозяина. «Сколько ещё предстоит носить тебя?» — думал он, слыша слабое ровное дыхание из-под воды. — Моё тело ждёт, — уверенно продолжил Сиано, изголодавшись, вдыхая морской воздух. — Я облачусь в него и вновь обрету былую силу. Твоя правда: ты — часть петли, и только этому обязана своей никчёмной жизнью. — Ты всё ещё надеешься, что сможешь вырваться, изменить исход? Забыл, как это — чувствовать свободу? Это реальность. А ты — иллюзия, застрявшая в своём собственном проклятье. Ты стал частью этой петли, питаешься ею, как она — тобой, Сиано. Она будет тебя разрывать, пока не сожрёшь себя. Ты снова и снова теряешь всё. Правда думаешь, что можешь спасти его? Отсутствующе пожимает плечами, не желая говорить с ней. Сиано ощущал, что терпение на грани, но сдержался. Её слова проносились мимо, не касаясь его по-настоящему. Но каждое высказывание, как камень, брошенный в воду — оставляло кольца мрачного раздумья. Хорошо зная Сиано и его терзания, она попадала в точку, но не так, как ожидала. Сиано не реагировал, привыкший к подобным речам и остротам. Сколько раз он уже это выслушивал? В который раз стоял перед ней, потопая в очередной неудаче? Десятый? Оказывается, ничего с течением времени не меняется. — Кто захочет — всегда отыщет тюрьму, — сказала она, наблюдая, как его взгляд уходит в бескрайнее море. Мягкий голос шелестел, как крылья ночных птиц. Перебить бы их. Не мешается — и пусть. — Без тебя разберусь. Сырые глаза зудели с непривычки, влажно вращаясь в орбитах. Сиано облегчённо вздыхает. Разглядывает проступающие небольшие волны, что появляются в глубине, но разваливаются на части, не успев достичь берега. Шторм приближается. Дыхание его останков под водой нарастает. — Уже разобрался. И вот результат твоей несдержанности, — она многозначительно обводит рукой окрестности. Водяное кладбище его ошибок. — Отрадно, что эта страшная вина погребена в тебе, ведь у таких, как ты, — души нет. Так занятно, скажи? — Ты мне надоела, Ирма, — сказал Сиано, не скрывая усталости. — Оставь своё непрошенное мнение при себе. Ты здесь в плену, также как все мы. Только ты наслаждаешься этим. Приходишь к нему, раз за разом. Меня обвиняешь в одержимости, а сама не в силах оставить его. Изнемогаешь, желаешь быть рядом. Носишь личины смертных, лишь бы приблизиться к нему ещё хоть разок. Всё надеешься, что выберет тебя? Ты жалкая. Вздох не успевал уйти, как её холодная тень уже нависала. Силуэт вытянулся тёмной полосой, будто в спину кол вогнали. Она надула губы и задумчиво выстукивала что-то по его плечу. Смотрела на так, словно готовилась вцепиться в волосы или даже горло. — Я и по тебе истосковалась, — произнесла богиня, уже не жеманничая, а с какой-то болезненной откровенностью. — В этот раз что-то вы задержались. Сиано недовольно скривился, и, не поддаваясь её давлению, тяжело поднялся на ноги, отшвырнув нагретый в ладони песок обратно на землю. — Признай, понадеялась, что я сдался? — Может, и так. Говорит неопределённо, а после рукой, снова заброшенной на его плечи, проводит по оголённому участку шеи, чуть выше ворота, не отказав себе в удовольствии игриво дёрнуть за неровно заплетённые мелкие косы, заправленные за ухо. — Не думаешь ли ты, что возвращаться так просто? — Сиано показательно щёлкнул пальцами у неё перед носом. Мутно-сизый туман затрепетал испуганно и свернулся в спираль от его резкого движения. — Хотелось бы верить, что ты немало мучаешься по пути, — хихикнула Ирма, погладив его руку, собирая исходившие волны раздражения и стихийной магии. — Прекрати дерзить, не искушай терпение моё, — уронил Сиано довольно тяжеловесно и, глянув на неё соответствующе, медленно отцепил от своего предплечья чужие ладони, подталкивая её на шаг назад. — Всего-то развлекаюсь, — без всякой тени смущения продолжила она, с наигранным, плавным шагом, обходя Сиано. — К слову, моя благодарность тебе за то, что научил менять лица. Весьма ловкое умение. Хотя, знаешь, мы все обзяны тебе. Чудовище лжи и морской гибели, ты сам всё это начал, сам же в этом погряз. Действительно полагаешь, что сможешь вырваться? — сказал она, облачив вуалью сомнений, отрезавшей от всего сущего. Сиано прислушивается. Позади ветер путается в верхушках раскидистых крон. Слишком оглушительная тишина для древнего леса, в котором живности водится едва ли меньше, чем блох на местных волках. Налетевший порывистый ветер разгоняет облака, и холодная равнодушная луна освещает местность. Сиано мерещится, что кулак ветра вот-вот размахнётся и, врезав, расколет голову в очередном порыве. Может, хоть так перестанет болеть? Он грустно смотрит на лес у границе пляжа. Там дальше, злочастный тракт, а в глубине, в лесной глуши, поодаль от дороги, упокоился разрушенный храм, притаилось старое капище. Вглядывается, напрягая едва окрепшие глаза, пронзая на много миль вперёд. Волк спит на покосившемся пьедестале беспробудным сном, как и всё в этом месте. Древесина, из которой он был вырезан, измочалена и разгрызена временем, кое-где её поверхность покрыта глубокими следами, будто много лет назад кто-то пытался вырвать её из земли. Местами фигура зверя покрыта коричневыми следами засохшей тины, как напоминание о том, что когда-то это место было затоплено. Вода возвращается иногда, пробираясь в сердце древнего храма. Когда-то он горел, теперь же — тонул. Такой же неупокоенный, как и его господин. Скоро к тотему придёт Клион, ведомый своим проклятьем. Как обычно. Волчий нюх учует змеиную чешую, но не поймёт, что это, слишком отупелый под шерстью оборотня. «Тебе повезло, ты совсем не помнишь, а у меня в голове бардак». — Ты застрял, Сиано, — перебил его нестройный рой мыслей девичий голос. — Всегда будешь пытаться, но никогда не сможешь спасти его. Сколько раз ты уже делал это? Утомительное зрелище, скажу тебе. Возвращаешь его и постоянно терпишь сокрушительную неудачу. Сиано молчал угнетённо. Слова не имели смысла. Знал, что это правда. Потому что это ведь обязательно повторится. И снова будет ничто. Ночь, как чаша, полная тумана, наполняла голову, и лишь её смех был здесь живым — едким, раздирающим, как ядовитый поток. И всё же говорить хотелось. Пока ещё был человеком. Боль сечёт ему затылок. Боль сжимает его грудь, и Сиано не может вырваться из её стального кольца. Туша на дне взывает всё громче. Земля начинает тихо гудеть, песок слабо подрагивает под ногами. — И готов повторить это тысячу раз, если потребуется, — губы сжались в прямую линию, не позволяя эмоциям выплеснуться наружу, глубокие морщины уже прорезались у глаз и около рта. — Тебе не понять. Это шанс. И я буду его использовать. Она косится с нескрываемой жалостью. Тщательно сыгранное сочувствие так убедительно, что Сиано почти в него верит. Но на самом деле просто издевается, как и всегда. — У тебя было множество шансом. Помнишь? — прошептала она, приблизившись вновь, так, что губы почти касались его уха. — Как ты потерял себя? Как ты был его творением, а теперь… теперь ты — ничто. Создание, что не должно было стать частью этого мира. — Я помню, — прошипел, брезгливо отшатнувшись. — Не утруждайся. Но я не могу изменить того, что уже случилось. — Тебе здесь не место. — Мне нигде нет места. Вновь и вновь ему приходится выбирать между надеждой и разочарованием, между тем, чтобы сдаться и тем, чтобы бороться с последствиями падения. Им обоим необходима небольшая смерть, чтобы к ней приноровиться. Смерть не тела, но души. Смерть проходящая с новой встречей. Ибо Клион, как тень без него не живёт, не ходит. С ним Сиано ощущал себя нормальным, почти человеком. Не хладнокровным змеем, причиняющим одну только боль и гибель, не смертельно уставшим от гулкой вины. Но он, неубиваемое чудище — не человек, пустое оно — совершенно безглазое и глухое, окаменелое. В нём теплится остывающая надежда, та, что не даёт от боли пустить слёзы, не дозволяет сдаться. Та, что писала его рукой, на их наречии, желая запомнить. Та, что снится в повторяющемся бреду, нашёптывая тихонько, что ещё ничего не кончено, пока есть силы сражаться. Сиано оставит это болеть, ведь так удобнее, чтоб болело, лишь бы не отмерло окончательно. Да, пусть болит, рвёт и кромсает, он опять растревожит, чтобы рана не затянулась. Сном избалованного кареглазого мальчишки вдруг оказалась вся эта власть и сокрушительная сила. И что осталось после их опустошающей ярости, кроме руин мира? Тишина немым ответом стояла рядом, уныло горбясь. Он бы хотел ему рассказать об этом. И вот, как всегда, наступал момент, когда он должен был поверить, что это последний раз. Но Сиано знал: за чертой будет ещё черта, другой рубеж, где всё повторится. Он замкнул их в проклятье, надеясь выиграть время и спасти, а оказалось, время обыграло его. — Твои усилия бессмысленны. Вернись в инобытие, положи конец страданию. Она говорит это так спокойно, как если бы всё было предсказуемо, как если бы всё это было неизбежно. Не страшится оказаться в его немилости, ибо и без того давно не вылазит оттуда. Сиано утомлённо закрывает мокрые глаза. Это он создал красоту — это он всё разрушил. Теперь он толком не существует, застыв в бесконечном повторении собственной ошибки. Подумав о своём страшном доме всего на миг, Сиано вздрогнул от омерзения. Огонь и гниющие заживо чудовища. Там слышен зов добожественного, существ из камня; это первозданная память зудит в нём, ещё та, что до начала времён обретена. Не искоренить. Без него не выбрался бы. Сиано вспоминает их, когда ржавеет всякая вода, омывающая душу успокоением, когда тревога затопляет разум, чёрный цвет заполняет пространство. Здесь всюду траур. И такой смрад, что не продышаться. Запах мёртвого города и его обитателей витает в его ноздрях. Напоминает инобытие. И всё-таки выглядит попривычнее, пусть даже почва вязкая, а воздух мёртвый. «Как мы пали так низко, мой король?» — не единожды задавался, да без толку. Как только найдёт нужные слова — он отнесёт их к нему. Ветер свистел в пустоте, но ему было всё равно. Сиано чувствовал только тяжесть слов своей собеседницы и путы собственных дум — её насмешку, её тёмную уверенность, что он не способен совершить задуманное. — Не указывай мне дороги. Я знаю, что я такое. И знаю, что надо мной не властно, — Сиано огрызается почти инстинктивно — злость ядовита как белена. Он на дух не переносит всяк малодушных божеств. — Никто из вас не имел силы остановить меня и ныне не обретёте её. Вы, Боги древности — слабые, истощённые, запертые здесь, так же, как и я. Так что смирись. Вам тоже не сбежать, покуда я здесь. В ответ ему достаётся вязкая печаль, искусно замаскированная под усмешку, и ехидно вздёрнувшаяся бровь. Ветер треплет истасканную ткань, обвивая вокруг ног девушки и грозится стреножить. Пронзительно свистит в обрывках её одежды. Ирма стоит неподвижно, глаза устремлены на Сиано, а руки, тонкие и изможденные, нервно сжаты. Она всегда спорит с уверенностью и будто даже с каким-то затаённым удовольствием, доказывая ему в очередной раз, что у него только один выбор. — Ты ведь понимаешь, что всё равно потеряешь всё. И снова будешь стоять перед этим выбором, будешь искать, что уже давно утеряно, — ещё более бесстрастно вымолвила она. — Милостливо забудешь, что это тупик. Всё, что ты делаешь — это оттягиваешь неизбежное. — Когда-нибудь ты увидишь, что я был прав, Ирма, — спокойно изрёк Сиано. — А теперь убирайся. Отголоски всех их прошлых бесед неприятно пробираются с холодком по спине от понимания, сколько они тут пробыли. Ему становится не по себе. Исчезла усталость, и даже злоба исчезла. Он почти готов усмирить свою плоть, укротить свой ревущий дух. Ирма недовольно качает головой, и ветер стягивает улыбку с лица. — Уйду, как и всегда. Покуда не пришёл час свидеться вновь, — кивает Ирма, ничуть не удивлённая его упрямством. — Шкура твоя уже заждалась, оголодала не иначе. Скулит протяжно. Самому не противно влезать в неё? — Прочь отсюда. — Стало быть до новой встречи, Сиано. — Не надейся на это, — отрывисто кидает на ходу Сиано, быстрым шагов двигаясь к штормящей воде. А ещё недавно было затишье. — Который раз уж слышу, — раздаётся ему в спину голосом острым, бьющим больно под лопатки. Волны слюнявым беззубым ртом напевают ему о провале. Море начинает бушевать. Это в сердце его застоявшаяся вода, а морю велено жить, несмотря на тоску. Оно всё равно будет продолжать сражаться с берегами, несмотря на бессмысленность своих усилий, всё равно будет возносить свои крики, не обращая внимания на пустоту. Сила его заключается не в том, чтобы быть услышанным, а в том, чтобы существовать, несмотря на свою собственную боль. Сиано позволяет морю успокоить себя. Холодные волны сразу обвивают колени, бёдра, волны хлещут всё выше, проникая под ткань одежды, заставляя кожу зябко дёрнуться. Одежда ему больше без надобности, на очень долгое время, но раздеваться нехочется, будто это может хоть как-то укрыть от холода. Не может расстаться с этим последним барьером. Сиано заходит дальше, вода нежно скользит по груди, вбирая в себя его дыхание, ноги утопают в песке. Его поглощает память краха. Образы бессловесных вспышек проникают в голову без спроса. Всё повторяется. Боль. Падение. Погибель. Возрождение. И будет очередная неудача и затем снова придёт самый страшный и горький час, когда он себе солжёт. Когда он себя сотрёт. Сиано отталкивается от нетвёрдого дна и плывёт, не спеша, плывёт, не оглядываясь. С каждым оборотом рук, с каждым гребком, тело становится легче, а мысли растворяются в безмолвии. Скоро его убаюкает сладкий морок. Родное тело заждалось. Стоит только войти в него, как заострятся человечьи зубы, окрепнут лапы, что можно зарыться в донный густой песок. Он особый, не тот, что на берегу: тяжелый, пленительный, с мягкими морскими травами и обточенными камнями. Ему не страшны ни огромные слизни и черви, ни каракатицы и змеи, ни разумные существа из плоти с жабрами и людскими чертами, что кишат в море. Они все у него в услужении, радостно готовые встретить хозяина. Даже рыбы приплывают к нему уткнуться своими округлыми мордами, ободряюще будут тереться о руки. Позади остаётся берег, и Сиано единственный раз оглядывается, уже заплыв на глубину. Ирма исчезла, а мертвичина встревоженно движется к городу, в испуге предчувствуя что-то. Сырая мать-земля безмолвно раскинулась под луной, а на ней он — змей. Не то мёртвое, не то живое — не отличить. Высокая волна хлестает по лицу. Сиано, не колеблясь, глубоко вдыхает и ныряет. Он действительно устал за него бороться. Изранен внутри, почти отчаян, и, возможно, пора сдаваться. Вдруг она права? Подплывает к чёрной подводной скале, трепетно касаясь окаменелой шкуры. Известковые кораллы, живые и твёрдые, обвивали риф своими ветвями, наполняя каждую трещину и углубление плотно сплетённой тканью. Полипы, скрытые в глубоких щелях, приветственно растопыривали свои многообразные щупальца. Моллюски и морские черви прочно обосновались в самых укромных нишах, проснувшись при его приближении. Маленькие морские звезды рассредоточились по камням. Он стал их домом. Хоть что-то полезное. Быть частью чего-то живого — не так уж плохо. Не всегда же только убивать? Думает отстранённо, стоило ли вообще усилий или это безнадёжно? Даже в тёмных водах Четвертоморья, мир услужливо пахнет им и цветочными лугами. Запах его волос. Мягкое солнце. Сухие губы. Неужто готов отказаться от этого? Разве ему ничего не дорого, разве ему ничего не принадлежало? Руки помнят, что был шершав камень, тёплая земля и зелёный покров, и какого-то цвета из всех этих точно была оживлённая душа. И ещё что-то было, быстрое, горячее, выпущенное как кровь. Возбуждение до боли в суставах. Как только он умел заглядывать в глаза, уже никто не сможет, никто не нужен. Но вокруг кромешная темнота, в ней не зарождается ничего. Сиано настойчиво поглаживает стиснутую челюсть и пасть его плоти медленно раскрывается, выпуская пузыри и волны. Течение тянет его всё глубже, в этот мрачный, заброшенный уголок. Гиганские зубы полностью размыкаются, чёрные веки подрагивают в нетерпении. Под ними ещё нет хищной желтизны, лишь рыбы, пёстрые и неуловимо быстрые, играли в тёмных углублениях, скользя между заострёнными камнями-глазницами. Сиано заплывает в глотку, быстро стекая в каменную пещеру. Душа начинает расплываться, теряя человеческую форму. Он с готовностью глотает солёную ледяную воду. С каждым мгновением, с каждым вздохом, всё больше разрывает его прежний облик. Пора вновь стать тем зверем, свирепым чудовищем, которого тысячу лет назад призвал его господин.