Жажда небытия

Извилиста река времен. Как знать — чреда бегущих лет Иной в душе затеплит свет, Окрепнет голос, обновлен. Покуда стебли зелены И не пришел для жатвы срок, Покуда осени венок Не лег в изножье тишины, — Быть может, светоч мой горит, Быть может, суждена мне честь Не всуе имя произнесть Того, Чей лик пока сокрыт. Оскар Уайльд Его бесконечные дни были посвящены ритуалам самопознания и борьбе с остатками звериной сущности. В ритме этих туманных, полузабытых дней Озулф постепенно восстанавливал утраченную связь с человечностью. Обучение было строго дисциплинированным, структурированным. Он просыпался рано и начинал день с погружения в солёные воды озера, позволяя себе полностью раствориться в холодной жидкости, которую так полюбил. Он снова и снова сталкивался с непонятной магией, вытягивающей из него мрачное проклятие. К нему являлись новые откровения, новые фрагменты воспоминаний. Вода помогала Озулфу очиститься от ощущений, связанных с его прежним состоянием — опустошающей яростью, неконтролируемым голодом, необъяснимым забвением. Все внешние помехи и внутренний хаос оставались за пределами этих стен, словно чья-то сила защищала его от тех демонов, которые ещё недавно правили его мыслями и действиями. Пещеры, в которых Озулф обитал, имели множество комнат, туннелей и сводов, неравномерно освещённых луминисцентными грибами. Они напоминали гигантских светлячков, чьи яркие пятна на стенах создавали иллюзию живого полотна, на котором играли оттенки зелёного, синего и фиолетового света. Грибы росли в кучках вдоль высоких каменных стен, их стволы изогнуты и прочны, как стебли деревьев. Их свет был не просто биологической особенностью, а результатом колдовства, пропитавшего эту землю. Их свечение, туманное и пронзительное, не давало полного света, но создавало достаточно для человеческого глаза. Сама структура пещер была как живая, органичная, с узкими проходами и высокими потолками, где висели сталактиты, как острые зубы древних существ. В некоторых местах стены пещеры искривлялись, образуя глубокие и тёмные ямы. Звуки здесь были глухими и приглушёнными, и лишь иногда тихие шаги или слабый звук капель воды нарушали эту вечную умиротворяющую тишину. В некоторых комнатах Озулф находил просторные полки из камня, на которых оставлял свои вещи — вырезанные из дерева предметы из прошлой жизни, которые вспоминал периодически, вроде фигурок людей, лошадей, мельниц, а также осколки стеклянных кристаллов, которые находил в пещере и иногда использовал как зеркала, чтобы наблюдать за своим обликом, привыкая снова быть собой. Его повседневные дела были связаны с поддержанием жизни в этом месте: он заготавливал пищу из подземных растений — многие из них имели ядовитые свойства, и лишь опыт мог подсказывать, какие из них съедобны, а какие стоит избегать. В пещерах водились странные существа: маленькие грызуны с блестящими глазами, ящерицы с камуфляжной кожей, которая позволяла им сливаться с каменными стенами, и даже более крупные, но осторожные животные, готовые на всё, чтобы избежать встречи с человеком. Множество ловушек и хитроумных устройств, созданных для захвата добычи, требовали постоянного внимания, и каждый день Озулф занимался их усовершенствованием. Он был мастером не только в изготовлении ловушек, но и в том, чтобы не оставлять следов. Одним из самых простых и эффективных типов ловушек, используемых им, были петли, сделанные из тонкой, но прочной нити, выдернутой из местных растительных волокон или, если повезёт, из корней растений с высокой прочностью. В многих частях пещер Озулф рыл скрытые ямы, маскируя их, чтобы их было трудно заметить даже самому внимательному глазу. Верх ямы прикрывался лишь тонким слоем земли, камней, листьев и прочей растительности. Каждый день, исследуя новые участки пещер и подземных туннелей, тщательно вырывал такие ямы в самых неожиданных местах. Они имели острое дно и служили для ловли грызунов, ящериц или даже более крупных животных, если они попадали в западню. Эти ловушки являлись его гордостью и были продуманы до мелочей: их установка требовала точности, внимания к деталям и, главное, терпения. В этом было что-то жёсткое, механистичное. Он делал их так, как когда-то при жизни — без суеты, без лишних движений. Когда он занимался установкой или созданием очередной ловушки, воспоминания приходили по частям. Сначала это были отдельные фрагменты — запах леса, холодный блеск ночного неба, чувство настороженности, стёртые руки и усталые ноги, долгие часы, проведённые в лесу с луком в руках, или трудные дни, когда нужно было сражаться с проклятыми созданиями на своём пути. Он охотился не только на злостных исчадий, но и на животных ради пропитания и выручки. Озулф вспоминал множество деталей из прошлого, и с каждым новым откровением к нему являлись знания и возвращались навыки. Озулф уже давно понял, кем являлся при жизни, и знал, что охотничий промысел был его неотъемлемой составляющей, которую он так старательно воскрешал. Каждая западня, капкан, сеть — всё это было частью его работы, его ремесла. И вот, в тёмных глубинах пещер, среди забытых руин, он вновь ощущал этот огонь внутри себя. Всё — до мелочей: сколько должно быть глубины, на каком расстоянии поставить капкан, как подвести животное к нужному месту. Эти мелкие, но важные моменты были частью его природы, частью того, кем он был, — когда-то живым, когда-то таким же, как все остальные люди. Ямы, которые он рыл, становились такими же естественными, как и его инстинкты. Он был тем, кем был всегда — охотником. И теперь, в этом новом обличье, он восстанавливал свою былую силу, возвращая себе тот баланс, который когда-то был потерян. Каждая ловушка, каждый механизм становились не просто средствами выживания — они наполняли жизнь Озулфа смыслом, возвращали его в ту реальность, где он был хозяином, а не жертвой. Озулф всё больше убеждался, что в безопасности и волен теперь жить, как пожелает, пусть проклятье всё ещё тлело где-то под толщей человеческого сознания, подавленное и усыплённое. Он знал, что Тёмная Владычица не могла проникнуть в этот мир, не могла до него дотянуться, он был вне пределов её тлетворного колдовства. Он был вне её власти. И теперь мог делать, что хотел, мог жить, как сам решит. Озулф знал, что обязан этим внезапно свалившимся счастьем не чему-то абстрактному или судьбе, которая только и делала, что изводила его. Своим возрождением он был обязан змею. В этом подземелье, в этих тёмных коридорах, где были скрыты руины погибшей цивилизации, он и его друг-змей были свободны. Озулф ещё не представлял, что делать с этим шансом. Но, по крайней мере, он знал, что теперь его жизнь не будет определяться никем другим. Он давно начал считать Сиано другом. Уже не обычным союзником или случайным попутчиком в этом непонятном, изолированном мире, но именно другом. Это была благодарность, вместе с тем настоящая привязанность — одна из немногих, что уцелели в этом мракобесном мире. Змея было сложно понять, его скрытность и немногословность всё ещё немало тревожили, но его преданность и стойкость не вызывали сомнений. Озулфу было понятно, что его возвращение к жизни, исцеление и избавление от звериной ипостаси, его существование здесь, в этом подземном царстве, было бы невозможно без Сиано. Он всё ещё считал свои дни обновлённой жизни, и сегодня наступил триста девяносто первый день его пребывания здесь. Озулф уже вполне сносно научился разговаривать, однако всё ещё не особо хорошо справлялся с письмом и чтением. Благо времени у него было предостаточно. Время в пещерах казалось замедленным, и Озулф был отрезан от внешнего мира. Он не закапывался в одиночестве, так как присутствие Сиано, загадочного существа из моря, давало ему ощущение, что он не одинок. Сиано всегда появлялся в моменты его размышлений, а затем исчезал в подводных глубинах, оставляя Озулфа с мыслями и чувствами, которые постепенно становились более осознанными и реальными. — Почему Владычица не является за мной? — недавно спросил его Озулф. Голос был хриплым, как если бы он только что пробудился после долгого кошмара. Он сидел у костра, спиной прижимаясь к влажной каменной стене пещеры. Огонь слабо потрескивал, вокруг тени танцевали под скудным светом пламени, а рядом слышался еле уловимый шум воды: слабые волны подземного озера облизывали камни холодным языком. Сиано лежал рядом на плоском камне, вытянувшись расслабленно, как настоящая змея. В его руках была книга — старая, с чёрными запёками на страницах, большая и тяжёлая, страницы шуршали, как сухие листья. Длинная тень его тела скользила вокруг огня. Змей не спешил отвечать. Его глаза, жёлтые, как солнце, были поглощены чтением, и только длинные пальцы не спеша, словно весь мир существовал лишь для него, чуть подёргивались, переворачивая страницы с необъяснимым спокойствием. Каждое движение было неестественно медленным, как если бы он был смертельно уставшим, едва удерживая себя на этом свете. Но Озулф знал, что это не так. Сиано двигался неспешно, будто сам воздух ему поддавался, не осмеливаясь нарушить ритм. Сиано был неторопливым, легковесным, почти безразличным, как существо, которое видело многое и уже мало что могло его удивить. Озулф держал в руках атлас, над которым работал последние дни. Он почти завершил черчение карт, основанных на исторических очерках о Смуте. Озулф успешно разобрался в географии полуострова, хоть это и заняло достаточно много времени и сил. Теперь он знал, что находится в теле Стонущих гор — массивной цепи на границе земель их разрушенного государства, а дальше — безопасный обетованный край Восточной Империи Предела. С остальных сторон Смута отмывается бескрайним Четвертоморьем, которому, судя по древним картам и легендам, нет конца. Он кинул долгий взгляд на книгу, которую читал Сиано. Его внимание было рассеянным, мысли кружились вокруг того, о чём он только что спросил. Но всё же, несмотря на волнение, он попытался сосредоточиться на словах змея. — Она не приходит, потому что я здесь, — равнодушно отозвался Сиано, откладывая увесистую книгу. — В этой, к слову, рассказывается о божествах и духах. Мои любимые сказания. Ты уже читал о том, как они появились? — Только начал, — признался Озулф, откладывая свои истрёпанные карты и подвигаясь ближе к Сиано. — Мне сложно разобраться во всём… Древние боги вышли из… тёмных вод инобытия. С ними пришли мерзкие твари и принесли в наш мир зло, что теперь правит землёй, сеет проклятье, от которого нам нет спасения. Так написано. Сиано не сразу ответил. Он задумчиво поднёс ладонь к лицу и, не морщась, скривил губы в какой-то малоприятной улыбке. Большие глаза блеснули жёлтым, изучающе разглядывая. Озулф не мог понять, что именно так позабавило Сиано, но ему в миг стало жутко. — Боги пришли первыми, это верно, — сказал Сиано спокойно, без малейшего выражения на лице, посмотрев на своего спутника. — Много веков они были связаны с человечеством. Служили и помогали людям. То были добрые времена, полные радости и развития. Этот свет был наделён смыслом. Первобытное зло пришло в наш мир позже, когда никто не ждал. И с ним настал конец всему. Озулф испытал странное покалывание в груди, что-то между любопытством и волнением. Он не знал, что это — интерес или ещё не проснувшаяся память о прошлом, но что-то в этом было таким знакомым, что его нутро поднималось к горлу, застывая горьким комом. В голове, переполненной роящимися мыслями, не хватало связующего звена, чтобы сложить картину в одно целое. Его расстраивал и угнетал тот факт, что даже история его мира — и та была забыта начисто. Озулф нервно сжал кулаки, пальцы побелели. Он хотел что-то сказать, но, вместо этого, скиснул в молчание. Наконец, с тихим, но тяжёлым вздохом, всё-таки заговорил. — Магическая катастрофа, — прошептал он. — Я читал про неё. Это ужасно! Целые народы были уничтожены, сожраны, поглощены кровавой жаждой Хтонических чудовищ. Восставшие из глубин, они расползлись по земле. Сиано медленно наклонился, чтобы подбросить дров в огонь. Пламя недовольно дрогнуло, отбрасывая на его лицо уродливые, искажённые тени. Он казался ещё более отстранённым, чем прежде. Озулф подивился, что такое вообще возможно. — Ужасно, да, — Сиано взглянул на него и согласно кивнул. — Страшная ошибка — страшные последствия. Он замолчал на мгновение, и в этом молчании что-то холодное и вязкое наползало на душу Озулфа: странное покалывание, будто что-то невидимое в холодных водах подземного озера поднялось и прикоснулось к его разуму. Он сам не мог объяснить, что именно терзало его, вызывая такой шквал эмоций, но отчаянное желание получить ответ только усиливалось. — Но чудищ изгнали обратно, не так ли? — неуверенно уточнил Озулф. Он помнил множество монстров, увиденных за свой смертный век, помнил каждую тварь, каждое искажённое создание. И как он встретил их лицом к лицу, сражался с ними, изо всех сил пытаясь выжить в мире, где смерть была не естественным итогом, а постоянным, почти неизбежным результатом воздействия зла. Он помнил, как боролся с оборотными отродьями — демонами с горящими глазами и безумием в душах, как они рвались крушить и убивать, нарушая закономерность жизни. Он помнил, как воевал, как пытался победить, но в конце концов проиграл. Озулфу нестерпимо сильно хотелось узнать, какой жуткой силе он и всё человечество обязаны за все те ужасы и лишения, терзающие живых. Чем больше вспоминал про мир, населённый невероятными созданиями из самых лютых кошмаров, тем меньше верил, что первородное зло и впрямь покинуло их обездоленный край. Сиано слегка приподнял тонкую чёрную бровь, как если бы слова Озулфа были ему забавны. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах было нечто холодное и беспощадное, что невозможно было игнорировать. — Да, Хтонические чудовища теперь там, где им и положено быть, — кивнув, подтвердил Сиано. — Они возвращены в инобытие — кровожадные, непредсказуемые, опасные твари, коим не место здесь. Но знай, эти монстры — тоже боги. Одичавшие, неразумные, неспособные жить в мире и согласии. Они умеют только разрушать. После катастрофы Боги древности заперли их обратно. Теперь им самим опасно возвращаться в инобытные воды, ведь там обезумевшая от злобы Хтонь, уже вкусившая вкус убийств. — Я не верю, что они ушли, — возразил Озулф, и слова вырвались сами собой. — Что если эти чудовища, эти злые боги, — что если они всё ещё обитают здесь? Поэтому наш мир и погибает, потому что кто-то из них смог скрыться и продолжает мучить нас! Сиано молчал, наблюдая за пляской огня, а тьма вокруг становилась только гуще, как если бы сама пещера сжималась вокруг них. Он перевёл взгляд на Озулфа и посмотрел так, как смотрят на ребёнка, который ещё не понимает, что говорит. Впервые за всё время Озулф увидел в Сиано раздражение и удивлённо замер, боясь пошевелиться. Всегда холодный и отрешённый Сиано на короткое мгновение стал выглядеть как обычный человек, наконец, не скрывая своих подлинных чувств. Но он быстро стряхнул с себя прорвавшиеся проявления истинных страстей, снова обращаясь в пустоту. — Исключено, — жёстко отрезал Сиано, и, как ни старался, он прозвучал с какой-то неясной злостью. — Хтони больше нет. Никого из них не осталось. Мир проклят и гниёт уже более тысячи лет с того дня, как катастрофа обрушилась на землю. Ты видишь, что происходит. Но ты не понимаешь, что за сила привела к этому вымиранию. Озулф сидел, разрываемый жгучим желанием узнать правду, как если бы ответ мог освободить его от всех тех терзаний, что не оставляли его ни на минуту. Озулф уже знал, что не сможет оттолкнуть эти мысли, что они будут изводить его, пока не удастся раздобыть объяснение. Этот груз разума душил его, но Озулф не мог остановиться, не мог отступить. Не мог больше молчать. Эта жгучая, невыносимая нужда в истине разрывала его на части. В этот момент он был готов на всё, лишь бы услышать ответы на свои мучительные вопросы. — Так поведай же мне об этом! Я точно знаю — тебе всё это известно. Он не сдержался и вскрикнул, абсолютно забывшись. Голос дрожал, звучал почти истерично, срывая последние осколки самоконтроля. Он даже не заметил, как вырвался этот крик — спонтанный, отчаянный, как взрыв. Казалось, что сейчас, в этот момент, весь мир мог рухнуть, и это было не так важно, если бы только Сиано ответил. Озулф вглядывался в тень, скользящую по лицу Сиано, в странные глаза, где не было ничего человеческого. — С чего бы вдруг? — ровно и без всякого интереса спросил Сиано, с таким пронизывающим холодом, что кровь замерзала в жилах. Никакой агрессии, никакого осуждения. Лишь равнодушие, в котором скрывалось очень видимое нежелание говорить. И это равнодушие обрушилось на Озулфа, как тяжёлый камень, от которого дыхание перехватило. Озулф резко поднялся на ноги, стоял, словно подкинутый в пустоту, и только тогда, после этих слов, понял, что был прав. Сиано был не человеком. Он всегда был чем-то большим. И когда он встретился с жёлтой бездной, ровной, отчуждённой и совершенно лишённой каких-либо эмоций, словно не принадлежащей живому существу — Озулф понял, что давно это знал. Он слишком долго закрывал глаза на то, что было столь явным. Озулф вздрогнул, слегка расстреявшись под его взглядом, но слова вырывались, как если бы томились в теле слишком долго, наконец, обретая форму. — Сперва я подумал, что ты Осквернённый злом, как и я, — начал Озулф, без утайки выкладывая догадки, что так давно не давали покоя. — Такая же несчастная душа, запертая в зверином теле. Ежели меня облачили волком, то с тобой могли совершить то же, заключив в змеиную шкуру. Но нет. Ты не один из проклятых, ты — божество. Даже не отрицай этого! Из того, что я узнал про богов и чудищ, из того, как ты ведёшь себя, я понял — ты один из Богов древности, как и Владычица. Прав я? Тишина, что наступила после его сбивчивой речи, была такой густой, что сдавила грудь. Лишь слабый треск огня нарушал её, но даже этот звук звучал глухо, как будто издалека. Сиано долго смотрел на него, и Озулф почувствовал, как внутри ярких сфер его встречает что-то глубокое и неизведанное, что лежит на дне этой сущности, сидящей перед ним в обманчиво приятном облике. Он не мог оторвать взгляд от Сиано, завороженный им. — Интересное наблюдение, Озулф, — отозвался Сиано. Он не двигался, не делал никаких жестов, просто бесстрастно смотрел. — Что ж, ты прав, я не человек, и никогда им не был. Я тоже пришёл из инобытия когда-то. И теперь не могу вернуться. Его тон был бесчувственен, но в нём мерцала такая проницательность, как если бы Сиано уже знал всё, что Озулф собирался ему озвучить. Казалось, он был тем, кто видел достаточно, чтобы понимать, что всё уже было сказано, что всё, что могло его потрясти, давно стало пеплом в его памяти. Его ответ прошёл через Озулфа, как удар, сбил дыхание, вспорол живот. Всё то, что так долго скрывалось — теперь стало явным. Змей, с которым он жил столько времени, был чужд этому миру. Чужд всему, что их окружало. Озулф не мог поверить, что его догадки стали реальностью. Сиано — настоящее божество, могучее и бессмертное. В тот момент, когда мир вокруг будто стал трещать по швам, грудь Озулфа сжалась так сильно, что, казалось, он не сможет дышать. Ответ, который он так долго искал, пришёл, но не с облегчением, а как удар молнии. Почва уходила из-под ног, и всё, что он знал, все его убеждения о мире, о друге — всё это рассыпалось в прах. И всё равно он продолжал смотреть на Сиано, не моргая, будто бы боялся, что тот исчезнет в следующий момент, как кошмар на утро. В этом было нечто невероятное, смущающее, от чего хотелось отвернуться, но взгляд продолжал цепляться за фигуру перед ним. Страх был не в самой сущности Сиано, а в том, как он сидел, так спокойно, так уверенно, со скучающим выражением лица. Но ещё более пугающим было то, что змей говорил всё это, словно уже объяснялся не один десяток раз. Озулф не знал, что именно потрясло больше — само признание, что Сиано был из инобытия, или мысль о том, что этот ответ был столь же неизбежен, как и все остальные тайны, которые ещё предстояло открыть. — Непостижимо для моего ума, — сдавленно произнёс Озулф, чуть ли не шёпотом, слова вязли в горле. — Расскажи, я желаю знать всё! Это так увлекательно. Ты жил среди людей, как прочие боги? Сиано, не спеша, вновь повернулся к книге и открыл её, очевидно пытаясь сбежать от разговора. Но Озулф знал, что если бы тот действительно хотел, то уже нырнул бы в озеро и пропал на несколько долгих дней, или же просто ушёл в свои команты, как всегда растворяясь в тишине пещер. То, что Сиано остался сидеть с ним, подсказывало, что сегодня тот редкий день, когда его друг более словоохотлив, чем обычно. Сиано не был заинтересован в ответах, а лишь в том, чтобы сдерживать перед Озулфом свои тайны. Было понятно, что ему не хочется отвечать, не хочется вспоминать, но отчего-то Сиано позволял Озулфу, нервно расхаживающему рядом, задавать эти вопросы. Сиано перелистнул несколько страниц, но Озулф видел, как его рука слегка дрогнула — маленькое, почти незаметное движение, но достаточно, чтобы его интерес снова загорелся огнём. Ответ, казалось, был болезненным для змея, как старый рубец, который он уже давно пытался забыть. Озулф был так близок к разгадке, что уже не мог остановиться. Он почти не дышал, наблюдал за тем, как тень от его пальцев тянулась по старым страницам. Поглощённый туманом собственного прошлого, Сиано тихо и коротко ответил: — Да, я жил среди людей. Я был тем, кого не принято помнить. — Что же ты делал? — Озулф не мог удержаться, продолжая наседать. — Ты был… другом для кого-то? Охранял поселения? Сиано помолчал, а потом неторопливо, как если бы отмерял каждое слово, произнёс: — Я служил. Как и Тёмная богиня, как ты её называешь. — Разве её не так именуют? — изумлённо выдохнул Озулф, почти не в силах осознать, что только что сказал. — Теперь именно так, — Сиано усмехнулся, губы скривились в едва заметной, но зловещей улыбке. — Я знал её иной, задолго до того кошмара, что ныне царит на земле. Он повлиял не только на людей, но и на богов, что остались здесь. — Постой, неужто не она сама это сотворила? — тихо, сдавленно спросил Озулф. — Ты сказал, что это была страшная ошибка. Не её ошибка, выходит? Озулф замолчал, поражённый этим простым осознанием. Тело отказывалось подчиняться, и он облокотился на высокий камень, стараясь успокоиться. Ладонь заскользила по холодной каменной поверхности, словно пытаясь схватиться за реальность, которая начала трещать по швам. Сиано снова затих. Он будто бы погрузился в собственные воспоминания, скрытые под толстым слоем времени. Озулф почувствовал, как этот момент висит в воздухе, словно готовый распасться от одного неверного движения. — Нет, не она, — Сиано резким движением откинул со лба длинные чёрные пряди. Он посмотрел в пустоту перед собой, будто бы больше не существовало ничего, кроме тяжести бескрайних воспоминаний. — Зло освободили не Древние боги. Это сделали сами люди. Поэтому боги разбрелись по миру и больше не желают знаться с людьми, так подло предавшими их доверие. И этот ответ привёл Озулфа к ещё большему ошеломлению. Ему стало невыносимо жарко, но в воздухе не было ни малейшего намёка на тепло. Казалось, даже огонь перестал согревать, и всё пространство испуганно замерло, воздух стал гуще, а стены пещеры, как всегда, оставались равнодушными. Тёмные трещины на камнях были теми же, что и раньше, но теперь они грустно взирали чёрными провалами глазниц, наблюдая за растерянностью изумлённого человека. Озулф не знал, как дышать. Он никак не ожидал услышать подобное, собственная плоть сжималась от непонимания и печали, изнутри что-то начало ломаться. Сказанное крошило разум, как железные обломки под ударами молота, и он едва не схватился за грудь, пытаясь удержать себя от падения. — Что ты хочешь этим сказать? Это же бессмыслица! На кой потребовалось призывать их сюда? Мысли, жёсткие и тяжёлые, как камни, дробили разум, колыхались в беспорядке. Вопросы роились в голове, путая всё. Это не могло быть правдой. Люди — они не могли быть теми, кто всё разрушил. Из-за кого теперь ему, Озулфу, приходилось страдать. Он так привык винить во всём Тёмную богиню, что просто не мог поверить. Сиано откинул голову и прикрыл глаза, будто пытаясь убежать от этого вопроса. Длинные волосы неподвижно замерли на плечах. Сиано сидел, как мраморная статуя, которую не тревожит ничто живое, как если бы этот вопрос был ему знаком настолько, что он не знал, стоит ли даже отвечать. — Люди. Вы и правда весьма непонятные создания, — отозвался Сиано, и его слова звучали, как приговор. — Так бывает, когда играешь с силами, которые тебя превосходят. Он говорил сдержанно, как и всегда, без злобы, скорее с холодной констатацией неизбежности. Сиано открыл глаза, но не смотрел на Озулфа, не вглядывался в него, как обычно. Его взгляд был устремлён в никуда, как если бы он видел давно ушедшую эпоху и всю её глупость. — Все мы потеряли что-то в этой катастрофе, Озулф, — глухо, но чётко добавил он. — И что теперь? — Озулф проговорил эти слова почти беззвучно, как будто от них зависела его жизнь. — Что теперь, когда всё уже разрушено? — Ничего, — просто ответил Сиано, мотнув головой. — Мы лишь можем выбрать, что делать с тем, что осталось. Его слова не давали никаких утешений, но в них застыло что-то неопределённое, неочевидное. Стало тяжело дышать, но взгляд Сиано оставался неизменным, его спокойствие ослабляло напряжение, висящее в воздухе. Озулф подошёл чуть ближе к Сиано, стараясь вернуть его внимание, но затем остановился, покачнулся: мир вокруг начал расплываться, сознание путалось, потрясённое произошедшим откровением. Озулф побледнел, и, стиснув зубы, выдавил: — Это не ответ, Сиано. Ты вновь это делаешь! — Что делаю? — Уходишь от ответа, избегаешь говорить прямо. Теперь я могу тебя понимать, способен и сам изъясняться достойно. Я так упорно трудился, желая просто иметь возможность поговорить с тобой! И что, разве мы не можем общаться свободно, как люди? — резко прошипел Озулф, с трудом сдерживаемой обидой. Он хотел, чтобы Сиано хотя бы раз посмотрел на него, заговорил прямо, сказал всё, что скрывалось за этим удушающим молчанием. Озулфу нестерпимо захотелось схватить его за плечи и с силой встряхнуть, лишь бы тот вернулся из истоков своей памяти обратно к нему, в темноту сырых подземелий. Но Сиано только слегка покачал головой, его пальцы беззвучно сдвинули страницу, и в ответ не прозвучало ничего, кроме того самого молчания, которое расползалось по стенам, поглощая всё вокруг. — Так что же? — настойчиво допытывался он. — Можем, Озулф, — ответил Сиано, его слова были краткими, почти невидимыми, но вдруг, на мгновение, как будто удивившись собственной откровенности, быстро добавил, едва двигая губами: — Но я не могу ответить тебе, зачем твой род призвал зло на землю и привёл смерть. — Не можешь ответить… — вкрадчиво повторил за ним Озулф, нахмурившись. — Ты говоришь так, когда не хочешь отвечать, Сиано. Сиано резко повернулся, взгляд его стал проникающим, как остриё ножа, скользящим, как змеиное око, изучающее каждое движение, каждый мускул, что дрожал в теле Озулфа. Он был сосредоточен, как хищник, выжидающий момент для удара. — Пусть так, — пожал плечами Сиано, и встал напротив. — И как ты заставишь меня говорить? Что-то в этих словах заставило Озулфа задохнуться и отступить назад. Что-то не укладывалось в его разуме. Отголосок уже знакомого звонко ударился об реальность, разколов её на острые осколки, и в одном из них он увидел себя, сидящего у озера, с книгой в руках. Рядом с ним был он — его Сиано, близкий и безвозвратно утерянный синеокий мальчишка, с бесконечным количеством ракушек в волосах. Он видел, как образ, милый сердцу, стоял перед ним с таким же холодным безжизненным взглядом, разозлённый его грубостью, с вызовом и гордостью вскидывая голову в попытке защититься от нападок. Отчётливо слышал, как губы произносят точно таким же тоном: «Даже если всё это так, то как ты заставишь меня говорить, а?» Озулфу сделалось плохо, и он не в силах сдержать боль в голове и в сердце. Это звучало так знакомо, до дрожи, до сдавленного всхлипа. Недавно ему привиделось это воспоминание, и слёзы замерли на глазах от осознания потери, от неминуемой утраты. Знакомый голос был затерян где-то во мгле времени, и синева глаз безвозвратно погасла, оставив после себя невысказанную печаль и пожирающую пустоту. — Что с тобой? Озулф взметнулся, как от удара. Он точно узнал этот голос, но невозможность происходящего обрушилась слишком стремительно, прежде чем он успел утонуть в своей лживой надежде. Змей, стоящий перед ним, не был обеспокоен или удивлён, но то, как он прозвучал, вынудило вскинуть дрожащие руки и зажать уши. Душераздирающий, неконтролируемый жест, но Озулф не мог его слышать. Только не сейчас. Он не мог позволить себе поверить, что этот голос звучит так похоже — до одури, до безумия похоже. Всего лишь наваждение изнурённого разума, ещё не оклемавшегося от всех бед и страданий. Его Сиано был мёртв, как и все, кого ему суждено было пережить. Этот Сиано смотрел на него страшными глазами, без тени сочувствия, но с каким-то невыраженным пониманием. Озулф не спешил отвечать, у него разом отнялась речь, так долго приручённая и теперь отказывающаяся подчиняться. — Я в порядке, — выдавил он через силу, опуская руки. — Ничего, просто… вспомнилось тут что-то. Он уставился на змея, прищурился, напряжённо рассматривая его лицо. Что-то в нём постоянно менялось, словно каждое новое мгновение приносило другую маску. Черты казались странно нестабильными, как отражение в мутной воде, где даже собственное изображение терялось в зыбком движении. У змея-Сиано было лицо разных людей и никого одновременно. В его чертах можно было разглядеть тень многих мужчин — резкие линии подбородка, жёсткость скул, блеск в глазах, что напоминали лицо опасного разбойника или лицо старого мудреца, искалеченное временем, или молодое красивое лицо здорового юноши в самом расцвете сил. Но в этом не было ни одного целого, только отголоски, призраки, лишённые личности. Казалось, он был вместилищем всех этих личин, как если бы они когда-то принадлежали кому-то, но теперь потеряли свою идентичность, слились в нечто бессмысленное и вечное и больше не существовали как отдельные существа. Никакой формы. Никакой цели. Только пустота, замаскированная под человеческие черты. Со временем Озулф начал догадываться, что у змея просто не было своего собственного лица, поэтому он использовал все, что могли принадлежать людям. Он явно хотел походить на кого-то живого, наделённого внешностью и душой. Чем дольше Озулф смотрел, тем чётче видел в нём что-то невероятно знакомое. Родное лицо, проскальзывающее где-то среди бесконечной череды изменяющихся линий. Казалось, его Сиано тоже был запрятанным внутри эскизом, как и сотни других обликов. Вначале Озулф не мог запомнить, как змей выглядит, однако с каждым днём он умудрялся узреть в нём всё более постоянные, знакомые очертания. Пока что это было не сильно явным, не всегда задерживалось надолго, не всегда получалось похожим, однако змей всё чаще принимал облик его потерянного прошлого. Озулф был абсолютно уверен, что тот делал это целенаправленно. И то, что змей делал, чьё лицо он принимал и оставлял за основу, — Озулфу совершенно не нравилось. Это причиняло ему немалую боль. Сначала ему думалось, что его новый друг над ним насмехался, затем, что тот стремился утешить таким странным образом, всё чаще позволяя знакомому лицу задерживаться рядом с Озулфом. Он уже спрашивал у него, встречал ли тот его Сиано когда-то? Знает ли он, как Сиано закончил свою жизнь? Зачем взял его черты себе за основу и зачем притворялся им? Ответов никогда не было. А теперь, зная, что перед ним бог, Озулф с грустью понял, что, вероятно, это всё было частью его силы, и на самом деле змею не нужно было встречать каждого из тех, чьи лица он носил в себе. Он не представлял, какая сила заключена в этом миловидном теле, но это и не нужно было — известно, что божества вездесущи и способны видеть то, что смертным не дано. Всё стало на свои места, но Озулф не мог спокойно смотреть на этого Сиано, зная, что он всего лишь подделка, иллюзия. Озулф отвернулся, пытаясь подавить невыносимые чувства. Он глотал воздух, но не находил успокоения. — Так, ты говоришь, Владычица не забирает меня из-за тебя? Выходит, она тебя боится? — подавленно спросил Озулф, вынудив себя говорить хоть о чём-то, лишь бы отвлечься от воспоминаний и всепоглощающей тоски. — Дело не в страхе, — покачал головой Сиано. Отрывистое дыхание Озулфа не нарушало спокойствия Сиано. В его глазах не было ни огня, ни тоски, ни страха — только мёртвая, безжизненная холодность. Он мог бы быть камнем. — Вот опять! — разочарованно хмыкнул Озулф. — Ты снова недоговариваешь. На это в книгах мне вовеки не найти ответа, но и ты отказываешься объяснить. — Тебе полезно думать, Озулф. Это то, что свойственно людям. Хочешь быть человеком — так думай же. Скажи, как сам считаешь. Его сердце затрепетало, дыхание сбилось, а руки начали трястись — но не от страха. Это был всплеск чего-то жгучего, яростного. Сделал шаг вперёд, потом ещё один, нарушая разрастающееся пламя непонимания и обиды, что поднималось с каждой секундой. В этот момент Сиано стоял почти в упор. Он не двигался, но его напряжённая поза, каждая его линия, говорила о том, что он не так спокоен, как пытался казаться. Озулфу стало от этого легче. Он мог почувствовать, как его собственное тело находит схожую точку напряжения. Он хотел, чтобы этот момент сжался до предела, чтобы вытолкнуть из Сиано что-то большее, чем эти скомканные фразы. Даже тени, что падали от Сиано, казались ненормальными, слегка искажёнными, как если бы сам мир вокруг них стал кривым. Озулф упрямо застыл перед ним, не желая уступать. Он стиснул зубы, готовясь выложить всё, как есть. Хотя и полагал, что каждая его реплика будет встречена таким же молчаливым, почти издевательским спокойствием. — Будто бы ты честно ответишь! Ладно, — фыркнув, Озулф не сдерживал сарказм. — Видимо, сила твоя такова, что способна и проклятие остановить, и скверну изжить. Я здесь не первый, и, похоже, не последний. Думается мне, что Владычица не ради забавы это допускает, а потому что вы с ней условились об этом. Вероятно, ей всё равно, одним проклятым меньше — и не заметит даже. В её бессмертной армии не убудет. А вот зачем тебе всё это — понятия не имею. Хотя бы скажи, верно ли я мыслю? Он бросил взгляд на Сиано, но тут же отвернулся, словно опасаясь, что тот сможет увидеть его неуверенность. Не было ни одной интонации, ни малейшей перемены в его выражении. Всё в Сиано было острым, как лезвие, но скрытым под слоем льда. Он остался на месте, с каждым мгновением его лицо становилось всё более неподвижным, всё более нечеловечным. И хотя Сиано не делал лишних движений, было совершенно очевидно, что этот разговор ему совершенно не нравился. Это ощущение не было в речах, которые тот говорил, и не в его неподвижности — оно было где-то глубже, на уровне инстинкта, как тонкое, невидимое давление на горло. — Ты близок к истине, скажу так, — уклончиво отозвался Сиано. — Большего ты не узнаешь, пока твой разум окончательно не окрепнёт. История, которую ты изучаешь, — это попытка смириться с тем, что невозможно принять. Ты отчаянно ищешь ответы, но эти ответы не здесь. Они не в словах, что тебе поведаны, а в том, что скрыто в твоей душе. Ещё не настал час. Озулф хотел сказать что-то, но не мог. Каждое слово, которое он пытался сформулировать, отдавалось в ушах гулким, пустым эхом, как если бы реальность разрывалась на части, не оставляя ему ни шанса на победу в этом разговоре. Всё, что Сиано сказал, звучало как некий вердикт, вынесенный ещё до начала разговора. Это впечатление висело слишком ощутимо, и оно не нравилось Озулфу. — А когда же настанет? Это ты будешь решать? — Озулф снова бросил вызов, чувствуя, как из него вырывалась последняя искорка гордости, которая ещё томилась в нём. Сиано слегка поднял бровь, будто это был вопрос, на который не стоило отвечать. — Не я. Ты сам поймёшь и скажешь мне об этом. — Ты что, ещё и будущее видишь, или как? — буркнул Озулф, присаживаясь обратно к костру. Растерянно подвигал палкой в костре, стараясь хоть как-то вернуть себе право действия, контролируемого и простого. Но огонь лишь слабо подёрнулся, вспыхнув на мгновение и тут же затухнув, как если бы стихия не хотела поддаваться его рукам. Озулф вздохнул: и костёр, и Сиано, и даже собственная память — и вообще всё здесь — не подвластно его воле. И с каждым таким моментом он всё яснее ощущал, как его разум начинает терять ориентиры. Никто не ждал от него ответа, кроме самого себя. Никто не мог дать ему искомую правду. Перед ним был бог, древнее существо, которое могло бы помочь в этом нелёгком испытании, но он продолжал оставлять Озулфа в неведении. Тех крупиц, что Сиано рассказывал ему, было недостаточно. Озулф терял терпение. — Временами и впрямь вижу. Внезапный ответ Сиано пришёл, как холодный, отвлечённый удар по плечу. Озулф удивлённо вскинулся, совсем не ожидая, что змей снова заговорит. — Мой Сиано тоже видел будущее… — обречённо прошептал он. — Люди говорили, что это редкий дар богов. Так глупо. Он страдал из-за этого. С его губ сорвалась почти жалкая усмешка, как у зверя, оказавшегося в ловушке, пытающегося скрыть свою боль под поверхностным цинизмом. Он желал отвлечься, но не мог, как бы не силился. Когда на него глядело родное лицо, пусть и не совсем ещё идентичное воспоминаниям, когда вместо синевы больших глаз на него взирали жёлтые хищные огни, когда в волосах не виднелась ни одна из ракушек и морских камней, — тогда было невыносимо забыться. Он не мог игнорировать то, как Сиано выглядел сейчас. Знакомые черты прорывались на поверхность слишком резко, слишком ярко, как если бы сам этот человек — или то, что осталось от него — вырывался из глубины памяти, сжигал каждый уголок сознания. Озулфу было трудно справиться с тем, что перед ним сейчас, потому что это было всё то же самое, и в то же время — совсем иное. Это лицо, это тело — они принадлежали его Сиано, но с каждым моментом становилось всё тяжелее видеть призрака перед собой. Озулф коротко оглядел лицо змея, заметив, что оно практически застыло, наконец, перестав видоизменяться, принимая всё более отчётливую форму и линии. И это было лицо настоящего Сиано. Змей начинал становиться всё более похожим на него. Смотреть на это было мучительно, но не смотреть было ещё хуже. Он думал о своём потерянном друге денно и нощно, надеялся, что хотя бы один из его образов вернётся, что хотя бы воспоминание о тех беззаботных днях снова оживёт в его голове. И вот оно, это лицо, которое когда-то было полным радости и жизни, теперь выглядело чужим и зловещим. Оно было слишком близким, чтобы он мог выкинуть его из головы, и слишком чужим, чтобы принять как родное. Каждое его движение, каждый взгляд — это было невыносимо. В груди пульсировала какая-то противная пустота, но Озулф заговорил дальше, не желая оставить эту тему: — Знаешь, я уже жалею, что дал тебе это имя. Я думал, мы друзья, но ты постоянно издеваешься надо мной. Вот зачем ты делаешь это? — Не понимаю, о чём ты. Сиано, казалось, не слышал жалобы, не замечал боли, как чёрная бездна, в которой не было ни отголосков человеческих переживаний. Он подошёл ближе, слегка склонился, и это движение, такое непринуждённое, сдержанное, стало невыносимым для Озулфа. Длинные волосы скользнули по его плечу, как тёмная вода, что вползает в щели, мягко, но неумолимо. Они были гибкими, струящимися, но в их движении таилась скрытая тяжесть. Они способны обвить, поглотить, удержать. С каждой нежной волной их прикосновения становилось труднее дышать, словно холодная река, отнимающая свободу. Сиано оказался так близко, что его присутствие не оставляло никакого пространства для сомнений — всё, что было, это лишь молчание, тяжёлое и печальное. Ровное дыхание змея ударяло в лицо, не оставляя возможности для отступления. Озулфу стало не по себе, но он не решился отодвинуться от Сиано. — Ты носишь его имя, так зачем тебе носить ещё и его лицо? — слова вырвались у Озулфа, как обжигающий яд. — Почему ты так со мной? Разве не понимаешь, что это убивает меня? Озулф повернул голову и неожиданно встретился лицом к лицу с Сиано. Он даже не понял, когда тот присел рядом — всё случилось так плавно, что не оставило ни малейшего шума, ни ощущения движения. Как будто Сиано всегда был здесь, просто в какой-то момент стал видим. Сиано двигался так бесшумно, так гладко, что Озулф не почувствовал прикосновения бедра, ни тепла живого тела, ни малейшего колебания воздуха, когда змей оказался настолько близко. Было невыносимо сложно дышать, мышцы разом сжались, переживая странное, болезненное напряжение, не в силах отстраниться. — Вот о чём ты. Я уж было подумал, что избегаешь меня по какой-то иной причине. Теперь мне понятна твоя печаль. И всё же я не в силах это изменить, — непринуждённо ответил Сиано, прозвучав, как человек, который давно научился смотреть на происходящее без участия, с беспристрастностью, ставшей его второй натурой. — Я не понимаю, — шмыгнув носом, промямлил Озулф. — Просто скажи: ты мог бы не быть им? Это выше моих сил… — Ты видишь во мне того, кого желаешь, — невозмутимо сказал Сиано. — Не я повелеваю этим, а ты. — Каков же ты на самом деле? Неужто тебе не отвратно жить под чужими личинами, не иметь возможности быть самим собой? — задохнувшись от ужаса, воскликнул Озулф. — Когда я гляжу на своё отражение, то вижу чёрную чешую и острые зубы в звериной пасти, — протянул Сиано, ненадолго погружаясь в думы. Затем он вдруг позволил себе улыбнуться и продолжил, уже менее напряжённо, почти мягко: — Мне нравится, как я выгляжу сейчас, в твоих глазах. Сиано красив и мил, и я с удовольствием побуду им какое-то время. Мне жаль, что это не успокаивает твою душу. Меньше всего я бы хотел изводить тебя. Озулф пытался найти в его ответах хоть какие-то объяснения, но понимание всё так же ускользало. Это пробивало его до самого основания. Он был близок к тому, чтобы сломаться: слёзы подступали, сдавливая нутро. Все эти невыносимые воспоминания и желания, всё то, что терзало, грозило излиться наружу. Не мог поверить, что эта магия могла быть вне власти Сиано. Он был божеством, а в его представлении боги обладали всемогуществом, непостижимым для смертных. У морского создания не было своего обличия, и он использовал чужие — это было понятно. Озулф предполагал это с самого начала. Однако он был абсолютно уверен: всё, что Сиано делал, каждое его движение, каждый жест — всё это было не случайностью. И чем больше Озулф пытался понять, тем яснее становилось, что это не простая игра. Сиано будто вытаскивал из его памяти самый болезненный и дорогой ему образ, воскрешал его с холодным расчётом. И чем лучше он вспоминал, тем чётче восстанавливал образ друга в голове, тем ярче и заметнее становилось преображение змея. Озулф не думал, что Сиано в самом деле его обманывал, но был убеждён, что по обыкновению умалчивал то, что могло бы разрушить хрупкое равновесие их общения. Озулф плотно сжал губы и задумался. Ему казалось, что он что-то упускает, и вот, услышав, как тот заговорил про свой истинный облик, вдруг осенило. Он быстро перевёл взгляд на тяжёлую книгу, которую Сиано недавно читал. В ней собраны описания большинства известных духов и божеств, и, возможно, именно в ней он найдёт что-то про змея. Раз память его подводила, то ответы стоило искать везде, где было возможно. «Тебе полезно думать», — шипело где-то в висках. Озулф неосознанно усмехнулся. Если Сиано так яро хотел, чтобы он начал мыслить, то он именно этим и займётся. — Раз так… — устало, с несчастным видом заговорил Озулф, выныривая из размышлений. — Я свыкнусь вновь видеть его перед собой. Не думал, что это будет так больно. — Мне жаль, Озулф. — Зови меня Клион. — Решил всё же вернуться к своему прежнему имени? Похвально, — Сиано искренне улыбнулся. — Думаю, что готов носить его, да, — тоскливо отозвался, поглядывая на затухающий огонь в костре. — Лучше, чем «волк-переродок». Здешние люди так называют каждого новообращённого оборотня, пока тот ещё не стал Вукулом. Я не был готов принять своё старое имя, поэтому оставался Озулфом. Теперь же хочу стать собой. — Так тому и быть, Клион. Он осознавал, что многое из происходящего оставалось за пределами его понимания. Возможно, он верил, что имя поможет вернуть полноту личности, что сам процесс восстановления пойдёт быстрее, если он вновь примет своё людское имя. Суть заключалась в том, чтобы понять, кто он на самом деле. Ведь змей не раз обещал, что только так он обретёт ответы, которых искал. Озулф, или теперь уже Клион, почувствовал, как земля под ним начинает рушиться, как он, несмотря на усилия, не может унять этот кошмар в своей душе. Боги, чудовища, потерянная память, проклятия, загнивающий мир — всё это обрушилось на него тяжёлой головной болью. Это было частью чего-то большего, невообразимого, что теперь нельзя было остановить. Ему нестерпимо хотелось уснуть и вернуться к своей синеглазой жизни.

***

Клион сидел у камина, медленно вращая в руках старую чашку, обдавая её горячим паром. Огонь в очаге лениво плясал, не торопясь исчезать в углях, а свет в комнате был тёплым и успокаивающим. Тёмное дерево стен казалось почти живым, впитывая тепло от огня. Камин потрескивал, а дым плавно взлетал в потолок, теряясь в едва заметных трещинах. Неподалёку на грубом дубовом столе, давно потерявшем всякую прямизну, стояла старая лампа с потрёпанным стеклом, паутиной трещин, рисующих сложный узор. Её тусклый свет едва пробивался через грязные стёкла. Рядом, почти в самом углу, стояла небольшая кровать, собранная из грубых, безликих досок, потемневших от сырости. Наспех сшитое одеяло, свёрнутое в комок, лежало поверх тонкого слоя соломы и сухой травы. Видно было, что его готовились набить соломой, чтобы создать хоть какой-то подобие нормальной постели. Клион сидел на низком широком кресле, поскрипывающем от каждого движения, и руки бездумно теребили края чашки. Сиано стоял поодаль, греясь у камина. Его силуэт сливался с тенью, почти исчезая в полумраке. Он медленно потягивал пиво из деревянного кубка, слегка покачивая его в руках. Сиано быстро хмелел, но никогда настолько, чтобы окончательно забыться. И всё же, выпить он любил, наслаждаясь негой и расслабленным уединением. — Эта хижина меня всегда пугала, — наконец нарушил молчание Сиано. Его тон был лёгким и весёлым, но в голосе чувствовалась небрежная настороженность. — Отдалённей местечка и не сыскать, Клион. Охотники точно не возражают, что ты поселился здесь? Это же почти на самой границе деревни. Сиано наблюдал за ним, не скрывая улыбки. Клион никогда не держал чашку, как положено — за ручку. Он всегда придерживал её за дно, реже хватал за края сверху, не взирая на то, насколько горячо. Может, так ему было удобнее. Это казалось такой мелочью, но Сиано знал, что в этих маленьких деталях скрывалось какое-то странное, необъяснимое влечение к небрежной свободе, попытка контролировать ситуацию или предмет, даже в самых повседневных действиях, что всегда было частью Клиона. Клион продолжил молча пить свой травяной отвар, не торопясь. Губы слегка касались края медной чашки, и каждый глоток был беззвучным. Он мог бы молчать часами, и всё равно каждый жест был бы понятен, каждый взгляд — пропитан тихой нежностью. Это был ритм их общения — нового, видоизменённого, наконец, лишённого бесконечных ссор и споров. — Не скажешь ничего? — Сиано усмехнулся, приближаясь ещё ближе. — Ты слишком… зловещ, когда молчишь. Ты знаешь это? Он медленно сел на пол рядом с ним и положил голову на колени Клиону, с улыбкой заглядывая в глаза. Его дыхание стало ощутимым, как лёгкий ветер, касающийся кожи через тонкую льняную ткань штанов, не дающий возможности избежать того, что было очевидно. Это было чем-то большим, чем обычное прикосновение. Это было приглашение. Невысказанное, но явное. Клион с неопределённым выражением смотрел на огонь, поглощённый своими мыслями. Его взгляд был отстранённым, отблеск огня зажигал карие глаза пожаром. Он был отвлечён чем-то внутренним, невидимым, и, казалось, не мог вырваться из этого мрака мыслей. Клион не пил ничего хмельного сегодня, готовясь к утреннему дежурству, но выглядел так, будто и без того был опьянён чем-то. Слегка пошатывался, сидя угрюмо, заторможенно моргал, как больная птица. Сиано едва коснулся руки Клиона, проверяя, всё ли в порядке. Жест был лёгким, почти незаметным, как если бы Сиано не хотел тревожить его. Клион выдохнул, словно очнувшись ото сна, и, поставив чашку на стол, опустил голову, уставившись на Сиано. Как будто всё, что ему нужно было, — это просто оставаться здесь, с ним, так близко. Лицо посветлело и расправилось, все заботы вмиг исчезли, начисто стёртые простым прикосновением. Этого всегда не хватало Клиону — близости, что заставляла умирающее сердце вздрогнуть и биться с новой силой, несмотря на свою обречённость. И стоило ему только заполучить Сиано, как мир вдруг обретал краски, даже сама смерть, ставшая лишь вопросом времени, переставала висеть над ним тяжким бременем ожидания. Всё становилось на свои места, обретая какой-то смысл, хотя бы на короткое время. С ним рядом даже жизнь, пропитанная болью и разочарованием, переставала быть пустым мучением. У Клиона болит и кружится голова. В последнее время боль терзала его всё чаще. Жгучая, порой раздирающая, она проникала в каждый сустав, каждую кость, как будто его собственное тело становилось врагом. Когда он оставался наедине с собой, боль становилась самой яркой безотрадной реальностью. Лицо, измождённое болезнью, казалось мёртвым — кожа стала серой, как старая ткань, натянутая и иссохшая. Клион не знал, сколько времени ещё сможет продержаться. С каждым моментом его тело отходило от него всё дальше, скверна упорно забирала силы. Но он держался. Держался только ради Сиано. Его голос был тихим, дрожь была почти незаметной. Клион знал, что Сиано это заметит. Он всегда всё замечал. — Скажешь тоже. А сам-то? — Клион откинулся в кресле и иронично сощурился, следя за тем, как Сиано ловил каждое слово, не отрывая головы от его ног. — Ты порой выглядишь так, будто я тебя совсем не знаю. — Возможно, ты слишком много думаешь? Не всё в жизни — вопросы, Клион. Иногда нужно просто позволить себе… быть, — Сиано расплылся в широкой улыбке, но в ней было что-то напряжённое, едва уловимое. Сиано чуть отодвинулся, приподнялся на коленях, но не встал, коснувшись щеки Клиона своими холодными пальцами. Его лицо было мягким, тени играли на коже, подчёркивая каждый изгиб, каждую черту, но в глазах всё ещё оставался какой-то скользкий след беспокойства, который не отпускал. — Ты не ответил на мой вопрос. — Ах, точно, — Клион проморгался, словно сбрасывая сонливость. — Старейшины и Гильдия решили, что здесь, на выселках, я могу жить и заодно нести караул у западной границы. Они начали расселять старожилов из палаточного городка, чтобы дать место новым выходцам из сиротского дома. Наше обучение окончено. Многие отправляются нести службу на земли коалиции. — Да, я видел, что началось распределение, — кивнул Сиано, помрачнев. — Вагош возвращается домой. Она сказала мне, что уезжает при новой луне. — Знаю. Весьма досадно, — сухо сказал Клион, устало потерев переносицу. — Мне нравилось с ней работать. Вскоре нас ждёт последняя вылазка, а затем мы распрощаемся. — И всё же, ты уверен, что здесь можно оставаться? — опять с подозрительностью спросил Сиано. — Ведьмино логово. После смерти девчонки никто не решался появляться в этом месте. Разве этот дом не осквернён колдовством? Тебе нельзя соприкасаться со злом, достаточно того, что ты губишь себя охотой. Хотя бы жил бы в безопасности. — Я всё проверил, — Клион возвратил ему недовольный взгляд, но ответил спокойно. — Зла здесь нет и не было отродясь. Она была одной из учениц Иморе. Жаль, что её изгнали, ибо загубили несравненный талант. — Хм, так и думал. Ни разу ничего дурного о ней не видел, зато слышал постоянно, — понимающе протянул Сиано, пожав плечами. — Хотя, честно говоря, и не пытался смотреть. — Всё то грязные слухи, — проговорил Клион с лёгкой горечью. — Те же самые, что говорят о нас, очевидно, — заметил Сиано, брезгливо скривившись. Клион на мгновение замер. Веки медленно опустились, и он протяжно вздохнул. Внутри что-то рухнуло, оглушительно перекатившись в голове и с грохотом осев в горле. Осталась горечь и тяжесть, которую ему нехотя пришлось озвучить. — Мне нечего терять, но за тебя я волнуюсь, Сиано, — отрывисто заявил он. — Болтают уже, что ты пропадаешь ночами, оттого что связался с Осквернённым, и жизнь свою под угрозу ставишь. — Слыхал я, что народ говорит, но нет мне до них дела. Даже сами боги меня не остановят. Я не хочу ничего менять, — тихо произнёс Сиано, поднимаясь с колен и наклоняясь ближе. Влажные губы коснулись уха Клиона, когда он добавил: — Мы не можем быть теми, кем были. — Не могу тебе обещать, что буду другим. Ты ведь знаешь, что я не умею быть таким, как ты хочешь, да? — прерывисто пробормотал Клион. — Я бы не сказал, что хочу тебя другим. Но ты же не можешь не замечать, как всё изменилось. Ты — изменился, — уверенно заявил Сиано. — Хотелось бы думать, — сдавленно отозвался Клион. — Быть может, я просто боюсь, что ты уйдёшь. — Не сегодня, — оценивая реакцию, чуть-чуть улыбнулся Сиано, довольно поглядывая на него. Клион знал, что Сиано прав. Он — прирождённый исследователь человеческой натуры, постигавший всё без усилий, благодаря своему особому взгляду на мир, потрясающим глазам и божественной силе. В них обоих зародилось что-то новое, и, возможно, это уже было необратимо. Клион пытался быть честным, но эта честность звучала как извинение. Он не мог спрятаться от внимательного Сиано, как и от самого себя. Не мог перекроить свою истинную суть — осквернённую, изувеченную, нелюдимую, ту, с которой боролся всю жизнь. Мрак был его естественным состоянием, и Клион знал, что эта тьма не покинет его, сколько бы он ни пытался убежать, затворить засовы, заточить ножи. Он был слишком изранен, чтобы скрыть своё нутро, которое зияло подобно язве, слишком запачкан, чтобы верить в светлое будущее. Борьба с внутренним монстром длилась всю его жизнь. Сейчас ему начало казаться, что он справляется с собой. Сиано слегка отстранился, чтобы лучше видеть его лицо. Он смотрел с пониманием, без осуждения, скорее с тихим сочувствием, как если бы уже знал, что Клион сам не ожидал от себя чего-то иного, но готов был поддержать при любом исходе. Порой Клиону думалось, что он уже обрёл своего Бога, вожделенного заступника, и только он один способен был помочь и спасти. С ним дышалось легче. В присутствии Сиано все чувства, подчинённые непреложным законам природы, менялись, поглощая всё его существо. Клион готов был отдаться этим ощущениям, незнакомым ранее, и то, что казалось его собственным, начинало сжиматься, сгущаясь до точки, заманчиво сверкающей в синиве напротив. Клион ответил ему таким же долгим взглядом и погладил по жёстким волосам, немного откидывая их назад, с упоением ловя перезвон самых разнообразных ракушек. Их становилось всё больше, как и мелких косичек, кое-где перевязанных нитью, а где-то свободно спадающих на плечи. Он не мог оторваться, всецело отдавшись музыке, что рождалась в самом сердце воды и поселилась в его локонах — таких же стихийных, как и безбрежное море. Где-то в этом потоке чёрных волн и далёкого морского напева Клион терял себя. В слабеющих руках больше не было ни контроля, ни осознания. Клиону редко выпадала возможность увидеть что-то по-настоящему красивое, но Сиано был исключением. В Сиано жила любовь — ясная, как утренний ласковый свет, и Клион блаженно утопал в её лучах. Он с ребяческим восторгом смотрел на Сиано — в нём всё было, как в родном доме, а глаза окутывали Клиона страстным желанием: в них красочные просторы и мир, где и в мрак ночи, и в яркий полдень можно было увидеть одно и то же — ослепительное небо, бескрайнее и безмятежное. Солёное небо, пропитавшееся морем. Клион готов был упасть в это небо и больше не возвращаться. — Хочешь меня поддразнить? — выдохнул он, всем своим существом отдаваясь этим невозможным ощущениям близости. — Хочу кое-что другое. Одной рукой Сиано упирался в спинку кресла у его уха, а лицо было совсем близко к лицу Клиона. Чуть сощуренные игривые глаза с пытливым интересом следили за каждым его движением. Клион резко потянулся к нему навстречу, и они встретились в долгожданном поцелуе. Губы были горячими и настойчивыми, поцелуй сильным и жёстким. Всё это совершенно не походило на те робкие и торопливые ласки, что связали их несколько месяцев назад, в день, когда жизнь Клиона вдруг изменилась, подарив ему самое ценное. Сиано положил ладонь Клиону на затылок, придвинулся ближе, развязно усевшись сверху, широко расставив ноги. Кресло ворчливо скрипнуло под их весом. Клион довольно ухмыльнулся. Он не хотел тратить время на раздевание, не хотел позволять Сиано встать с себя, оставшись, как был, полностью одетым, только скользнув рукой к штанам, чтобы приспустить их. Сиано парой порывистых движений помог ему избавиться от них. Он нависал над Клионом, в нетерпении тиская его, зацеловывая, настойчиво потираясь и ёрзая. Поцелуй сделался ещё весомее, и Клион глухо застонал от мощно нахлынувшего возбуждения. Сиано ответил ему довольным урчащим звуком. Одна его ладонь всё ещё удерживала Клиона за затылок, другая жадно разгуливала по телу, от чего по венам разливалось нестерпимым жаром требовательное и одуряющее желание. Под его умелыми прикосновениями Клион судорожно вздохнул, выгнулся в пояснице, крепче вцепившись в бёдра Сиано. Когда поцелуй прервался, Клион нетерпеливо нахмурился. Сиано быстро опустился ему на шею, в которую немилосердно впился поцелуем-укусом. Клион коротко всхлипнул и запрокинул голову, хватая ртом раскалённый воздух. Этот жар рос внутри, и вся его боль и немощь сгорали в нём, изгнанные прочь из тела. На смену ей приходило глубинное, низменное и развратно-грязное вожделение, выжигая всё на своём пути. Сиано отстранился, настойчиво продолжая ласки руками, с удовольствием глядя на раскрасневшегося Клиона, смакуя и наслаждаясь картиной перед собой. — Зато в этой части леса никого не бывает, так что нас не потревожат, — обретя возможность говорить, быстро промямлил Клион, как в полусне, хрипло и невнятно. — Лучше я и представить не мог… — Ты… когда-нибудь чувствовал, что нас слишком много в этих лесах, в этой комнате и в этих словах? Или что все эти маленькие разговоры… просто отвлекают? — насмешливо бросил Сиано. Он совершенно бесстыже ухмыльнулся, забавно пошевелив пальцами в воздухе, как бы стараясь показать, что его раздражение невозможно выразить словами — настолько оно велико. — Ещё как отвлекают, — проговорил Клион глухим, требовательным голосом. — Замолчи и иди сюда. Клион не узнавал себя, теряясь в охватившей его почти физической слабости, которая парализовала все мысли и действия. Язык не повиновался, желая вновь погрузиться в поцелуй и больше никогда его не прерывать. Родной запах его тела щекотал ноздри, звал к себе, обещая тепло, ласку, заботу и ни с чем несравненное удовольствие. Он пришёл в себя только когда Сиано убрал руки, чтобы стянуть с себя рубашку. Каждый раз Клиона охватывало волнующее, до жути реальное чувство счастья и трепета, и он пытался запомнить каждую деталь, чтобы в самые тёмные моменты своей жизни вспоминать о единственном светлом, что у него есть. Сильная волна возбуждения прошила от паха до самых пят. Клион накрыл его грудные мышцы тёплыми ладонями и прошёлся по соскам, намеренно задержавшись на них кончиками пальцев. Кожа под руками бледно-золотистого цвета, всегда чуть загорелая, совсем лишённая нездоровой бледности, как его собственная, а тонкие тёмные волоски ловили отблески от огня. Он сосредоточился на поглаживающих прикосновениях, а затем громко сглотнул и облизнул губы. Сиано весь состоял из мягких, соблазнительных линий и теней, к нему так и хотелось прикоснуться, в нём хотелось остаться. Он любил принимать Сиано в себя, любил находиться в нём. Сиано резко вывернулся из его рук и сполз обратно на пол, усевшись между ног. Он довольно сильно пихнул его ноги в стороны, вынуждая раздвинуть их шире. Клион удивлённо охнул, но повиновался. Иногда Клиону казалось, что эти отношения были вымолены им, что Сиано то ли не до конца осознавал всю серьёзность происходящего между ними, то ли не желал погружаться в эту страсть так же глубоко и безвылазно, как Клион. Но в такие моменты, когда Сиано склонялся над ним, нетерпеливо пуская его в свой рот, все сомнения резко испарялись. Клиона дёрнуло от наслаждения, и он выругался сквозь зубы. Стремительно переходя грань настоящего, он ловил чужое удовольствие, выпуская своё в ответном стоне. Сиано поражал его своей неудержимостью, этим неутолимым голодом, который Клион не ожидал увидеть в столь тихом и спокойном парне. Радостно поддаваясь, он позволял утянуть себя в головокружительную близость, даже не подозревая, что способен пережить подобное.