Жажда небытия

Я коротаю жизнь мою. Мою безумную, глухую: Сегодня — трезво торжествую, А завтра — плачу и пою. Но если гибель предстоит? Но если за моей спиною Тот — необъятною рукою Покрывший зеркало — стоит?.. Блеснет в глаза зеркальный свет, И в ужасе, зажмуря очи, Я отступлю в ту область ночи, Откуда возвращенья нет… Александр Блок К ночи Клион добрался до человеческих земель, но уже на подходе к своему поселению его одолела невыносимая усталость, настолько сильная, что ноги отказались ступать дальше. Он пытался опираться на копьё, как на посох, ступая медленно и осторожно, однако, обессиленный, не мог долго удерживать тяжёлое орудие в слабых руках. В конце концов, Клион выронил копьё, апатично глядя, как оно упокоилось среди густой высокой травы, глухо ударившись о землю металлическим наконечником. Вдалеке уже виднелись высокие крыши изб, обнесённые оградами на плешинах песчаных пригорков хозяйственные постройки, благородно возвышающиеся мельницы-великаны, всюду разбросанные по полям, вблизи и вдали, на сколько хватит ока, амбары, хлева и просторные пастбища при деревенской околице. Будто иной мир, смутно проглядывающийся заманчивыми очертаниями. А пока перед ним ночь и пустота. Тропа всё ещё прослеживалась в бледном свете ночных светил: звёзды и месяц величественно всходили на синий небосклон, милосердно освещая путь. Он шёл на последнем издыхании, подобно слепому, ощупывая вытянутой рукою эту гулкую пустоту, рассеянно глядя перед собою; храбрился, надеялся, что доживёт до встречи с Сиано. До дома оставалось чуть менее часа неспешной ходьбы, но Клион как ни пытался — не в состоянии ускорить нетвёрдый шаг. Черты лица сковал мороз, древесная темнота его больших глаз потеряла свою густоту, с каждой минутой выцветая под действием отравы. От него самого теперь веяло могильным холодом, и весь его облик истошно вопил о совершенной противоестественности этого бедного человека. Будто покойник вдруг обрёл возможность двигать сгнившим телом, ступая в мир живых под покровом ночи, точно зная, что нет ему среди них места, но не решаясь воротиться туда, откуда пришёл. Как призрак, ищущий последней встречи, он ступал устало, но выпрямившись по привычке, чтобы не терять обзор, бережно поддерживая раненую руку, весь тяжёлый, каменный, неживой. Крайняя степень истощения и боль, как равнодушный ветер, трепали безвольное тело, бросая навзничь, и лишь в глубинах помрачённого рассудка продолжало мерцать тусклое упрямство. Клион вынудил себя сделать ещё несколько шагов и, как подкошенный, упал в траву, влажную от ночной росы, охладившей его пылающее лицо. Веки были тяжёлые и болели, словно раздражённые каким-то воспалением. Пальцы здоровой руки судорожно впились в безразличную землю. Хватая открытым ртом воздух, Клион чувствовал, что вот-вот извергнет всю кровь из сердца, подступившую к самому горлу. Мозг был увядший, выжженный, пустой желудок крутило спазмом, вены сворачивало в тугие воронки. Юноша лежал, как неодушевленный предмет, лежал долго. И размышлял о разном, пытаясь всеми правдами удержать сознание, опадающее как сухая листва с покорёженного дерева. Ему так яростно хотелось бы поведать старейшине Гильдии обо всём, что произошло с ним за эти жуткие сутки. Он теперь обладал совершенно новым бесценным опытом и важными знаниями, которые могли бы пригодиться последующим поколениям охотников. Мог бы рассказать, что Богиня Тьмы не канула в неизвестность, как все склонны наивно полагать, а всё ещё разгуливает по округе, способная завлечь несведущего в лес, под видом невинной девушки. Мог бы подтвердить, что предшественники древности были правы, касательно волчьего яда, что в самом деле поражает он не сразу, ещё много часов бурля в крови. С содроганием вспоминая, как тщетно пытался пробить клинком череп оборотня, Клион понял, что сплоховала не добротная сталь его верного помощника, а он сам. Нет смысла роптать на паранормальную силу чудовища или негодное оружие, ежели причина кроется в его собственной болезни. Хотел малодушно пожаловаться хоть кому-нибудь, что запущенная скверная хворь не позволила ему убить других проклятых, а вся сегодняшняя охота была самой дурной идеей в его никчёмной жизни. Сейчас Клиону было сложно припомнить каким безумием руководствовался, когда решил отправиться накануне на охоту, понимая, что корни скверны так глубоко проникли в тело, отнимая возможность вредить другим проклятым. От мысли о своей дурости, стремлении кому-то что-то доказать, убив лунных птиц, у него кровь сворачивалась в венах. Каким же он был заносчивым, думая, что справится, но упрямство и самоуверенность сделали своё гиблое дело, толкнув на необоснованный риск. Сиано оказался прав: ему нужно было остаться единосущной ночью дома, как и во все последующие. Клиона тошнило от самого себя: как мог он так легко променять последние дни жизни рядом с Сиано на призрачный шанс обрести покровительство племенного божества, которому был безразличен всю жизнь? Разве могло что-то измениться для смертельно больного за одну чудодейственную ночь? Клион мог бы в деталях описать все метаморфозы, случившиеся с ним с момента заражения скверной, объяснить своё состояние, поэтапно изложить все ухудшения здоровья, чтобы предостеречь будущих охотников, ежели те когда-нибудь подцепят тот же недуг — никогда не соваться исполнять свой долг, если в жилах зреет подобная болезнь. Ибо каждого Осквернённого будет ожидать смерть от лап какой-то твари в неравном бою, стоит лишь ступить за порог. Потому что скверна заберёт — рано или поздно. Проще и правильней оставаться с родными до самого конца, посвятить отведённое время прощанию с близкими. Оставаться дома, среди семьи, пока Осквернённого не изгонят из поселения умирать своей смертью. Теперь Клион знал точно — глупость и самонадеянность не стоят того, чтобы сломя голову нестись в заведомо проигранное сражение. Пускай Клион уже был рождён с гнилыми побегами болезни, что прорастала в нём как сорняк с каждым прожитым годом, но у других, имевших благодать бога заступника и заразившихся на охоте — ещё мог быть шанс на спасение. И Клиону хотелось поделиться с будущими заражёнными собратьями по несчастью собственной ужасной историей, чтобы те не шли по его стопам самоубийственного самоотречения, а цеплялись за жизнь до самого конца. Но никто больше не даст ему пергамент и чернила, ни один человек не выслушает его растоптанные надежды и не передаст другим предупреждение. Родная земля и привычный строй жизни остались для Клиона где-то далеко позади, — они лежали в недосягаемости, как необычные сферы, а он сам затесался где-то на их границе, на самом дне увядающей жизни, и вот, паря между ними и неведомым, он спрашивал себя, что ждёт его там, за чертой небытия. Страшные, томительные кошмары, полные ночных приведений и душ умерших или забвение? В последнем Клион сильно сомневался, понимая, что теперь обречён стать оборотнем, как тот, что окропил его меткой зверя. В том ли состоит омерзительная шутка Владычицы — сделать его убийцей, облачённым в шкуру животного, что будет веками бродить по окрестностям. Одно дело, угрюмо считал Клион, стать гниющим ходячим мертвецом и слоняться по побережью неприкаянным, аль другое — обернуться тем же охотником, только на всё сущее. За прошлую дикую ночь и долгий утомительный день Клиону казалось, что он умрёт от ужаса, прежде чем от проклятья. Страх был слишком могущественным противником, чтобы сражаться с ним. Мало кто из людей знал по-настоящему, что такое истинный, первобытный страх смерти. Самое страшное — бояться того, что не имеет формы, как незримый каратель, беспринципный истязатель, страшиться того, что невозможно побороть; враг, облачённый в безразличие и страдание, не может быть побеждён. Но теперь Клион даже не мог с точностью признаться, что ждёт его за порогом вечности. Смерть ли это, принять облик зверя и потерять себя в животном перерождении? А вдруг, по истечению многих лет, он обратится в Вукула, полностью лишённого разума оборотня, что чужд даже себе подобным. Клион всю жизнь был вылюдьем бесным для своих сородичей, неужто даже после смерти ему не избавиться от тяжкого ярма? Тот, кто оставил Клиону метку на руке, явно был не молод, но ещё не стал до конца порабощённым носителем проклятья, и почему-то, именно теперь, охотник задавался совершенно бесполезным вопросом: а сколько тому несчастному ещё осталось? Клион устало вертел головой, оглядываясь, видя край расплывающейся тьмы. И бежать от неё больше некуда, вскоре только эти тёмные объятия станут его единственной участью. Он не подавал голоса, едва шевелился — и глаза его тоже были сухи, их жгло и резало. Лежал так под грузом ночи, тьма навалилась на него, словно тяжёлая мраморная плита, придавливая, наравне с бременем прошлых ошибок. Тишина была глубокая, как безмолвие сна, и такая же бездонная. Слабость тела, испуг души и пустота ночи, объединившись, нагло отделяли его от дома, в насмешливом высокомерии не пуская дальше. Долгое время прошло над ним, пока он не продрог до костей. Клион лежал, утопая в сырой траве, словно разбитый параличом, бездыханный и весь чёрный, сливаясь с округой в своём беспросветном мучении. Вдыхал аромат крови от искалеченной руки, бессмысленно ворочая глазами. Внезапно во мраке что-то зашевелилось. Клион с усилием сфокусировался на непонятном нечто. Оно вырастало, будто вырываясь длинным столбом из самой земли. Поднималось, расплывчатое, бесформенное, растущее и растекающееся во все стороны, и медленно подползало, приближалось. Клион дёрнулся, привстал робко, удерживая себя в сидячем положении, твёрдо решившись подняться на ноги, дабы не встречать новую напасть валяясь никчёмным полутрупом. Быстро зашарил здоровой рукой вокруг себя, ища опору, за что можно ухватиться, но ничего не нашлось. Его била дрожь, живот болел от любого движения, грудь горела от каждого вдоха, сердце замедляло свой ход, и охотнику казалось, что загустевшая отравленная кровь вяжет внутренности, обжигает своего больного хозяина. Тень скользнула к парню, наконец приобретая очертания. Клион поражённо замер, обомлел при виде явившегося ему создания, а в следующую секунду испуганно поддался назад, из последних сил отползая подальше. По направлению к нему медленно ковыляло, пошатываясь на несоразмерно длинных ногах, высокое существо, с безгубым большим незакрывающимся ртом, редкими мелкими зубами и светящимися голубым в темноте глазами-бусинками. Маленькие лишённые век сферы сияли всеми оттенками лунного света — от черноватой полутени до ослепительной белизны. Сморщенное тощее тело покачивалось из стороны в сторону. Казалось, нелюдь едва держалась на худых ногах-тростинках, которые словно полые, без коленей и хрящей, пружинили при каждом шаге. Вся его кожа выглядела как шероховатая кора, частично вывернутая наизнанку, спущенная, как рваный чулок, которая лоскутами волочилась за ним по влажной траве. Кое-где тело покрыто грязно-серыми струпьями, на месте которых открывались застарелые язвы. Те же струпья поднимались по невероятно длиннющей шее на крупную голову, сросшись по всей поверхности черепа. Руки его без движения висели иссохшими лианами, оканчиваясь культями без кистей, торчали двумя безобразными отростками серо-белой плоти. Существо приблизилось к Клиону медленной походкой, как призрак светотени, скользя в темноте, развеивая вязкую черноту голубоватым мягким свечением при каждом движении, вспыхивая, как зарница. Эта странная сущность, мерцающая в пространстве, поражала воображение, вызывала тревогу, устрашала своей стихийной силой. — Ты ослаб, Клион, — услышал он свой собственный шёпот, хотя губы его оставались сомкнутыми. — Ослаб, несчастный, потерял силу. Дух твой взывал ко мне. Ввалившийся безгубый рот безмолвствовал, а молвил он одним лишь взглядом маленьких глаз, неслышно обращаясь к человеку. Клион вздрогнул, прислушиваясь. Стало тяжело дышать, словно в груди раздувался какой-то колючий шар, мешающий сделать лёгкий спокойный вдох. — Известно мне отчего явился ты нонче, Древоточец, — выдохнул Клион, совладав с собой, нахмурившись глядя на покровителя. — Дальше нет мне, проклятому, ходу. Не воротиться мне домой отныне, но коль ещё я человек, желаю повидаться с ним. Лишённый языка и человеческого дара речи, заступник бог крал его голос, звуча в сознании, как глас невысказанных мыслей и горестного понимания неизбежного: — Ведомый скверной той ночью призвал ты кончину свою. Впредь не найти места тебе среди живых. Защитник их племени, дух-божество, пристально и настороженно взирал сверху вниз на Клиона, и от бездонного взгляда мутноватых глаз холодело в жилах. Годами охотник взывал к его великой силе, припадая в слезах отчаянья, аль опьянённый злобой, к алтарю Древоточца. Умолял о защите, просил принять в лоно своего заступничества, не покидать на тяжком пути, смилостивиться и протянуть окаянному длань благословения. Древоточец оставался глух к его молитвам, устами жрецов отказывая ему в помощи. Клиону приходилось печально лицезреть через открытую дверь в полумраке святилища статую недосягаемого идола, постепенно убеждаясь, что он одинок среди зла. Для него благодать бога — далёкое небо, глубокие недра земли, сокрытая мощь, недоступная прикосновению даже трепещущего взора. Ни разу безучастное божество не являло себя воочию на его мольбы, и лишь наместники-жрецы, обитавшие отшельниками в стенах святилища, окрестившие Клиона богомерзким по рождению, безразлично шептали низкими басами, что покровитель не желает знать его, неестественно рождённого, чужака не их рода. Клиону доводилось каждый раз упрашивать служителей позволения воззвать к Древоточцу, уповая на милость — утеснённый, больной, слабый перед могущественной силой. И чем старше делался Клион, тем сложнее становилось выпросить у жрецов дозволения. С возрастом хворь укоренялась в нём, и со временем жрецы, уставшие от нескончаемых бесплодных прошений, начали отказывать такому как он в обращении. Не пристало окаянному тревожить древнюю силу прося о праве жизни. Не подобает неблагоутробному тешить себя надеждой на покровительство. Жрецы приказали Клиону нести службу, исполнять свой долг до последнего, забыв о невыполнимых желаниях. Лицемерно пообещали, что за хорошую службу божество отдаст ему своё расположение. Охотнику оставалось лишь доказать единосущной ночью, что скверна ещё не окончательно властвует над ним. И вот, он проиграл, а Древоточец всё равно стоял перед ним во плоти. — Правда твоя, — брезгливо сказал человек совсем не ведая страха перед могущественной силой, гневно выплёскивая колкое презрение. — Взывал я к тебе тремя днями ранее, в последний раз. Стараниями твоих мерзких жрецов просьбы мои были вымолены и редки. Потому отправился я на погибель в ночь празднования. И всё же не принял ты меня, Древоточец, нарекая окаянным до конца дней. Отсюда ль мне теперь предстоит вечная мука в подлунном мире? Оттого, что ты бросил меня на произвол судьбы, обрёк на такую жалкую смерть! Злостное божество, что казнит годами молчания, осуждает на гибель безразличием, отрекается от мольбы невинного — не тебе стоять на моём пути! Древоточец хмур и бледен, словно видел муки чистилища и навсегда остался угрюмо-величественным. Он тягостно помолчал, вращая маленькими глазами и внимательно оглядывая Клиона. Казалось, будто тяжеловесная голова парила над шеей, покачиваясь на тоненьком стебельке, как усыхающий бутон на ветру. Хлюпающий рот бесцельно открывался и закрывался, разнося лёгкое шипение. Клион вновь услышал скрипучий голос внутри себя, содрогаясь от негодования: — Не пройти тебе дальше. Воротись туда, где обрёл своё пристанище, неблагоутробный. — Я не отспуплю, Древоточец, покамест не увижусь с другом. И я не страшусь более гнева твоего — предатель ты, а не мой бог! Горе стало моим богом. Давно ли ты озобитился своими людьми, что теперь не даёшь мне пройти? Где был ты, когда мы молились о помощи каждую засуху, где был ты, когда лунные птицы воровали наших детей из люлек под покровом страшных ночей? — Неведомо тебе, о чём молвишь во злобе, — вещал безголосый дух. — Страшись гнева моего. Обременённый своим пороком, пустившим корни страдания рядом с тобой, Клион приподнялся, вставая на слабые ноги. Лёгкие пылали, грохотало в висках, жилы трепетали, его мучила жажда, ужасная жажда. Суровые, как похоронные свечи, глаза божества безразлично глядели куда-то сквозь, словно плоть Клиона уже сгнила, пропав с лица земли, и поэтому охотнику становилось ещё противней, а ярость обуревала пуще прежнего. Древоточец не желал лицезреть его, неугодного, в границах своих владений: для Клиона это место теперь — могила. Пусть в нём подлинная жизнь отсутствует, но пока он всё ещё здесь, а уродский бог цинично игноровал его, раньше времени отправляя к червям. — Так покарай же меня скорее, убей за дерзость: вот грудь моя, смиренно жду! Иначе тебе не остановить меня — я пройду, — поддавшись раздражению, из последних сил повысив голос, прорычал Клион. Древоточец спокойно покачивался на тонких конечностях, и от его монотонного тягостного присутствия сознание Клиона приходило в полное расстройство: ему опостыло пререкаться, уговаривать и вымаливать, гнев разливался в темноте вокруг, звенел, блистал. В свои последние часы охотник готов был атаковать и справа и слева — бога ли, тварь ли — всё ра́вно перед ним. Сердце, разум, душа — всё внутри изводилось, болело, вопило от яда и тоски, и наверное покровитель учуял его боль, потому что не отреагировал на пустые угрозы умирающего, лишь произнёс равнодушно: — Смотрящего ты не найдёшь, ибо покинул он здешние места. — Что?.. — в изумлении выдохнул Клион, совершенно не ожидавший услыхать такую весть. — Нет веры словам твоим! Сиано не ушёл бы, не дождавшись меня. — Его нет. — Вот как, — рассеяно кивнул охотник. — Ты всё ещё чувствуешь Сиано? Скажи, где искать, направь меня к нему. — Это неведомо. — Ты мне должен, Древоточец, — ощетинился Клион: заговорил быстро, сжимая руки, словно умоляя. — За всё то пренебрежение, что привело меня к смерти. Не отворачивайся теперь, молви хоть слово, где найти его? Клион услышал свой скрежет зубовный, челюсть ходила ходуном, волнение выплёскивалось изо рта тихими стонами, желудок свело спазмом — тело его умирало слишком стремительно. Неужто это и есть последний час злосчастной жизни, а дальше вынужденное и бесконечно тягостное безмолвие, утрата сознания? Вдруг Клион понял, что существо перед ним видело и слышало всё то, что видел и слышал он, если не больше. Известна ему тягость случившегося, понятна в сердце жгучая боль, душевная немочь и тоска. Он бы не стал лгать, путая и без того обрывочное сознание человека — в том не было нужды. Вопиюще несуразная голова божества, словно грозя обрушиться вниз, склонилась к нему; лишённое выражения рыло застыло серой маской. Без любого чувства и эмоции, без человеческого сострадания и милости, Древоточец ответил: — Отныне он будет скрыт в пучине морской, на дне, в твердынях земных, в мрачных их недрах. — О чём ты говоришь? Клион сделал неуверенный шаг вперёд, но внезапно что-то неведомое встрепенуло всё его естество. Затем раздался звук, напоминающий царапание по шероховатому стеклу. Божество расплывалось во мраке, на нём стремительно разрасталась короста, полусодранная кожа, поражённая проказой и покрытая струпьями, начала лопаться и гноиться. Ноги сплетались тонким узлом, утопая в земле, как корни: они ползли, прячась, втягивались в земляные трещины, уходили в глубь почвы. Одеревеневшая плоть по пояс превратилась в некое подобие кишащего юркими насекомыми ствола. Из набухших серых фурункулов прорывались наружу жуки, быстро сползающие по клочьям свисающей кожи, разбегаясь в траве. Безобразные культяпки рук распадались на гнилистые куски, оголяя тонкие ветви заместо костей, на которых подобно древесным листьям повисли ошмётки плоти. Клион обомлел от зрелищного превращения, отступил в изумлении, ненароком давя бегающих под ногами короедов. — Ступай. Не ровен час, когда и ты утратишь облик человеческий, — послышалось сквозь пронзительное поскрипывание сучьев и неясный ропот кожаной листвы. — Негоже тебе оставаться в этих землях — они больше не твой дом. Клион печально прикрыл глаза, промолчав. Он вбирал каждое слово, очень скоро пропитавшись горькою отравой скорби — участь Сиано оставалась неизвестна, но большего ему не дано узнать. Сказанное Древоточцем было туманным, непонятным, разобрать таинственные слова не в его силах, и всё же Клион нашёл смысл в услышаном. Для него Сиано теперь в недосягаемости, возможно он просто укрылся в безопасных землях Востока, куда нет ни одному проклятому дороги? Божество окончательно умолкло, стихнув в голове. В следующий миг, когда Клион снова открыл глаза, то увидел перед собой лишь странное неподвижное дерево. Толстая кора была иссечена морщинами и щелями, немилосердно изъедена жуками, позеленела от старости и поросла тонкими прядями белёсого лишайника. Увиденное совершенно не укладывалось в рамки категорий человеческого разумения, будто и не говорил вовсе Клион минутой ранее с существом, обманутый предсмертной горячкой. Он робко дотронулся до влажной коры, после поднял здоровую руку и потрогал ближайший лист. Под пальцами чувствовалась тонкая кожа. Древоточец исчез, оставив его гадать над загадочным пророчеством, пока ещё охотник имел возможность что-то осозновать. Он тяжело и устало облокотился на новоявленное дерево, поглядел прямо перед собой; голова тупо болела. Медленно, нерешительно возвращались мысли. Куда теперь идти? Куда? Как убедиться, что Сиано в порядке? Неужто Сиано всё-таки отправился в Земли Предела, как и хотел, где теперь будет переживать тоску и боль утраты? Путь в Восточную Империю Предела лежал через запечатанные горные тропы, намеренно закрытые от всех чужаков, где почти никому не удавалось пройти. Но совсем недавно были найдены скрытые лазы, через которые смогли пробраться некоторые жители соседних деревень. Как-то Сиано признался охотнику, что ему тоже стало известно, где проходит верная дорога, с тех пор он без устали уговаривал Клиона рискнуть сбежать. Клион готов был поверить, что друг смирился с его безурочной кончиной, не стал дожидаться очевидных вестей от Гильдии о том, что охотник найден мёртвым или объявлен пропавшим окончательно. Иначе и быть не могло, единосущной ночью, на грани соединения мира живых и мёртвых, — никто бы не уцелел. Нелепая случайность позволила Клиону оставаться человеком эти несколько часов, но вскоре всё для него закончится. Сиано был в праве уйти, здраво расценивая шансы на возвращение Клиона, пока не стало хуже, пока ещё была возможность сбежать из Смуты, и он понимал это. Как долго и настойчиво Смотрящий звал его с собой, и как нещадно сжималось сердце охотника от болезненного осознания своей глупости — ему следовало пойти в Предел, доживать вместе с ним. Да, вероятно всё обстояло именно так, других вариантов у Клиона не было — Сиано ушёл и поэтому будет жить, в отличии от него. Он раздосадовано прижал руку к виску. Ночь волочила своё бледнеющее покрывало по его разгорячённому лицу. Тот же дикий страх одиночества и пустоты снова вернулся: Клион стоял растерянный, умирающий, как брошенный всеми старик, напряжённо вглядывался в темноту и нервничал, теряясь в происходящем. Сиано теперь неизвестно где, и хорошо, если он сможет добраться до безопасных земель, раскинутых на Востоке за горами, где цивилизация, короли и наместники, колдуны и боги сумеют защитить беженца. Поэтому не было больше смысла гневать племенное божество и рваться к людям, ведь не найти ему там близкого сердцу. Клиону и самому пора уходить. Ему меньше всего хотелось обратиться кровожадным чудовищем в такой опасной близости от поселения, не по воли своей причинить кому-то вред. Следуя наставлению Древоточца, Клион выдвинулся в путь. Ноги вели его в обратном направлении, пока охотник не очутился у самого лесного порога, где начинались тропы ведущие в проклятые земли. Он ощутил в себе неожиданно острое желание и готовность раствориться в чаще или просто исчезнуть. Всё окружающее предстало перед ним в увеличенном виде, а сам он будто разваливался по частям, истончался. Внутренне содрогнувшись, Клион понял, что яд почти завершил своё гнусное предназначение. Душа, устав от борьбы, утомлённая страхом, начинала засыпать, уныло ворочаясь под сердцем. Обернулся на мгновение, последний раз окинул горестным взглядом застывшее дерево-божество и знакомые поля. Наутро люди обнаружат это необычное растение, поймут, что тут ступала нога их покровителя и что дух, туманный фантом, остался запечатанным в стволе и ветвях, в литьях и корнях, до следующего его прихода. Клион ступил в лес, чувствуя как гаснут проблески надежды, ощущая всей душой то унизительное наказание, которое ниспослало на его голову божественное правосудие. Ему оставалось лишь признать свою судьбу и надееться, что Сиано сможет выбраться из Смуты. Хотя бы один из них должен был выжить.