Во мраке бесконечной ночи

Полёт на метле – гораздо более быстрый способ путешествия, чем пешая прогулка. И не менее интересный. Можно увидеть всё с высоты птичьего полета. Огромные многовековые деревья, не говоря уже о кустиках, такие маленькие и крохотные, что просто смешно. Это также увлекательно, как внимательно рассматривать мир вокруг себя. Но Лилит было не до этого. Она чувствовала себя истощённой до невозможности. И вместо любопытства испытывала лишь облегчение, подставляя лицо ветерку. Она медленно махала ногами, крепко держась за древко метлы. Путешествие не прошло даром, уже хорошо. Но и не так спокойно, как она планировала. Что-то подсказывало, что своими действиями лишь раззадоривает Лилию, заставляя ловить ее всё изощрённее. Он ведь не успокоится. Что делать, если он окажется чересчур упорным, Лилит не знала. Думать, что всё будет так тяжело, не хотелось. Если думать о чем-то слишком много – это, как назло, случается. Возвращению домой Лилит была рада. И крыше покрытой заговорённым мхом, и столь родному запаху. Послышалось громкое карканье Дии. Дом тоже рад возвращению хозяйки. По крайней мере, так казалось Лилит. Проведя пальцем по костлявой птичьей лапе, она усадила ворона на руку, не заботясь о когтях, цепляющихся за одежду. Скормив ей первое, что попалось под руку, Лилит поднялась по лестнице. Найдя на столе что-то похожее на бумагу, она черкнула пару слов, а после свернула записку в трубочку. Диа прекрасно знает, куда её отнести. Ворон исчез среди теней мрачных деревьев, растворяясь в иссиня-чёрном полотне ночи. Ткань перчаток была как замо́к, скрывающий за собой множество тайн. Они были той самой частью пазла, создающей единую картинку, цельный образ. Могучая волна снесла песчаный за́мок, как только перчатки сняли. В нем в томном ожидании сидела отнюдь не дева в беде. А уставшая женщина, в свои года испытавшая не то что бы все гадости мира, но вполне достаточно по меркам Лилит. Магия всегда забирала слишком многое. Она была требовательной и капризной, не жалея ни одного волшебника и колдуна. Она чернильными пятнами расползается по коже, заволакивая всё. Жестокое напоминание, что увлекаться нельзя. Лилит давно усвоила урок, но... Чернильные пятна, красующиеся на ладонях, теперь с ней навсегда. Надо отдохнуть. Ночь не может быть вечна, солнце восходит всегда, это не изменить. Мысли, накрывающие мрачной простынёй, отступают. Они прячутся в глубине не мягкой кровати, в складках одеяла, чтобы ночью снова объявляться гадким сновидением. Утро возвещает о себе сладким пением соловья, которого редко можно услышать. Чаще звучит уханье сов, пробуждающихся ночью. Совы больше подходят ужасным тёмным лесам, таящим за собой кошмары и тайны. Мало, кто мог заметить красоту этих мест. Утро Лилит начиналось с травяного чая. Терпкая смесь лаванды и садового гелиотропа. Розово-фиолетовая аврора умиротворяет больше горячего питья. Ей дан очередной рассвет. Чёрные обманы ночи не оправдались, развеясь нежной зарёй. Через пятнадцать минут после рассвета Лилит расчёсывала волосы, вглядываясь в бледное отражение, на котором напрочь отсутствовал хоть какой-то румянец, признак жизни. Вид мертвеца, призванного некромантом себе на утеху. Лилит претил свой вид утром, хуже она себя не видела. Но настоящий румянец все равно редко проступал на её лице. Кому-то бледность покажется настоящей аристократичностью. Но это мнение такой же исключительной аристократии. Обычным людям, выросшим вдали от роскоши и излишеств, это лишь отсутствие жизни и здоровья. Лилит была в числе вторых. Она не знала, что такое жизнь. И радости, и смех – счастье ли? – тесно оплетали лозами без шипов душу, звуча отдаленными воспоминаниями. О былом и невозвратимом. Но сколько Лилит себя помнила, всегда приходилось что-то скрывать. Зачастую саму себя. С детства и до нынешнего момента. И сколько это будет продолжаться, лишь Морриган известно. Лилит бродила по комнатам поразительно широкими для её роста шагами. Генрих, как бы не старался, не смог понять, что она делает. Порой казалось, что в голове Лилит твориться нечто схожее на Дит. В другой момент взглянешь: лютый безмолвный холод озера, центра адской воронки. Генрих чувствовал, что она старше на года, если не века, но загадку сущности Лилит не разгадал. Для начала ему бы самому понять, кто он такой, а уже после браться за других: - Ну, и? – не выдержав затянувшейся тишины, спросил Генрих. Лилит, несущая в руках дурманяще пахнущие баночки в грязных разводах, остановилась, молчаливо подняв вверх бровь. – Что случилось, кроме того, что теперь у тебя есть ещё одна метла? Ответа Генрих по каким-то причинам оказался не достоин. Оставив склянки на столе, Лилит все так же молча взяла сумку, у которой с недавних пор подгорел край. Причин такого настроения нельзя уловить, они, как порывы ветра – невидимы. Большой толстый фолиант кажется обычной книжкой, не стоящей внимания. Но хоть им и плавно качают в воздухе, Генрих успевает прочитать начало. Уже и так ясно, что книга ценна. Хотя в многочисленном разнообразии гримуаров он и не силен: - Это что книга Агриппа?! - Нет. Но ее я тоже видела. - А почему не взяла? – в серых глазах неподдельный интерес и энтузиазм. Такой бывает лишь в молодости. Его не спрятать, от него не избавиться. Возможно, он сам пройдет, а возможно – что прекрасно – останется. Но жизнь по своему обыкновению разочаровывает, что ни о каком жгучем увлечении не может быть и речи. - Может в другой раз, – вспомнив, как прошло это небольшое путешествие, Лилит небрежно пожала плечами, сомневаясь, что жители городка будут ей рады, – хотя это вряд ли. - Ты что, сожгла город? – Генрих был наслышан об этих историях. Следовало признать, что репутацию Лилит сделали два барда, которые и приумножили её заслуги. Опровержений этих песен никогда не было. Но Лилит и ни разу с ними не согласилась. - Только таверну. - Лилит... – слушать какие-либо упрёки или нравоучения не было желания. Ещё и от человека, который младше неё, и сам не был святым. Взмахом руки, примерно таким же, каким она отмахивалась от мух, Лилит пресекла тяжелый разговор на корню. - В этой книге есть древние темно-магические обряды, заклинания и... - Ты что их не помнишь? Наивность, сродни детской. Для мага это недопустимо, хотя забавно и мило. Подавив обидный смех, Лилит закатила глаза, вздыхая, как наставник, уставший объяснять одно и то же тысячу раз на дню своим недогадливым ученикам: - Генрих, их больше миллиона, как я их упомню? Я... – смысла говорить и без того понятные вещи, которые по каким-то неясным причинам не хотели осознавать, не было. Вспомнив об ещё одной книге в сумке, Лилит хлопнула руками. – Ах, да, это тебе. А Генрих уже и не надеялся на сувениры. Сам он с тех пор, как выбрал жизнь отшельника, лес не покидал. Хотя, наверное, стоило бы. Он подумает об этом на досуге. А пока рассмотрит гримуар так бесцеремонно сунутый ему в руки. Liber incantationum, exorcismorum et fascinationum variarum. Это ценно. Даже нет. Книга не имела цены. Второй такой Генрих не сыскал бы: - Я заберу ее? – жадность, с которой он вцепился в книгу, говорила лишь о том, что её теперь не вернут, даже если Лилит откажется отдавать. - Пожалуйста. Генрих пристально смотрит, как распахивается скрипучая дверь кладовки. Уголок губ дёргается вверх, когда Лилит заходит в комнату. Хмыкнув, он раскрывает книгу. Но углубиться в нее ему не дадут. Не позволят: - Во имя ночи, почему у меня снова мухи везде? Генрих! – на недовольный возглас, он засмеялся, как мальчик, розыгрыш которого удался. Но проходит минута, за ней следующая, а больше не слышится ни упрёков, ни ворчания. Должно ли это насторожить Генриха? Ответ один – да. Обычно молчание, которое висло в их разговорах было пугающе-настораживаемым, как тот странный момент затишья перед грозой в конце весны. Или ужас, который охватывает в жаркий июльский полдень. Это чувство падает на голову, на плечи невидимым грузом, пригвождая к земле. Тишина ощущается также. Может быть, так бы подумал Генрих, если бы не был увлечен новой книгой. Витиеватые буквы латиницы увлекали больше. Но до поры до времени. Через открытую дверь до ушей долетали приглушённые хлопки: - Что ты там делаешь? Лилит выплывает из подсобки мрачной тучей, которая набегает перед грозой. Она глядит исподлобья, слегка опустив голову. Волосы падают на лицо черным саваном, напоминая саму Бадб. Без тени лёгкой светлой улыбки Лилит произносит резко, словно кусая словами, скаля зубы: - Мух твоих перебила. На девственно белом полотне юношеского лица проявляется аловатой краской растерянность. Художник обычно не признавал яркость, но в этот раз миролюбиво принимает, злорадно посмеиваясь. Растерянность меняется недовольством: - Продолжишь дразнить меня, я выдам тебя... – и тут только Генрих понял, что совершенно не знает, кто теперь гоняется за Лилит. А она из-за него в другой город путешествовала. В этот раз все по-другому. – Кстати, как его зовут? - Кого? Она ведь прекрасно знает, о ком спрашивают. Но так не хочется говорить. Чужое имя откликается яркой вспышкой. Такой же алой, как и пряди его волос. Имя цветком распускается на языке. В нем слишком много чистоты для такого человека. Лилит, конечно, не в праве осуждать, но думать об этом ей никто не запрещает: - Того, кто теперь гоняется за тобой. - Лилия Ванруж, – противно тянет Лилит, скрещивая руки на груди. От одного имени во рту появился противный привкус крови. Слишком много мыслей о генерале в последнее время. От этой мысли стало ещё противнее. - Женщина? - К сожалению, к счастью, но нет, – Лилит не решила, что именно она думает о бравом генерале. Но он однозначно ей не нравился. Совершенно не нравился. Противный маленький фейри с тесаком. Что с ним делать, пока не ясно. Лучше все оставить, как есть. До поры до времени. - Неважно... – у Генриха грязные, испачканные в земле пальцы. Что уж говорить о ногтях. Почему она обращает внимания на такие мелочи, Лилит не знала. Но все сейчас казалось противным. – Вот ему и сдам! - Ой-ой-ой, ты умрёшь раньше, чем перешагнешь порог моего дома, – настроение было испорчено. Широкими, тяжёлыми, явно не женственными, шагами Лилит подошла к Генриху, задирая свой крючковатый нос и вскидывая острый подбородок. - Чего?! – физическая сила – единственное преимущество, которое у него есть над ней. Генрих пользуется им, пока Лилит это позволяет, хватая ее за плечи. Все остальное на ее стороне, но больше ему ничего не остаётся. И он будет гордиться тем, что имеет здесь и сейчас. Придет время, когда в магии он переплюнет и Лилит. Но пока нет. И в этот раз она снова уступает, играя непомерной гордостью, как бард на лютне. Музыкант получал за игру деньги и сладкое вино, Лилит – удовлетворение вкупе с насмешкой, которую испытываешь, отдавая победу маленькому ребенку. Точно знаешь, что победил, но вслух об этом не говоришь: - Хорошо-хорошо, сжалься надо мной, всемогущий Генрих, – закатывая глаза, Лилит побеждено поднимает ладони. Но потом скидывает чужие руки со своих плеч. Проигравшие так не делают. – кто же будет лечить животных, как не я? Подбирая книгу, Лилит открывает ее, бегло пробегаясь глазами по аккуратным каллиграфическим буквам. Она не вчитывается – будет ещё время. Вместо этого прислушивается к недовольному ворчанию: - Меньше бы лечила, было бы больше практики для меня. - Иди могилы разоряй, раз уж на то пошло, – Лилит грубо заканчивает не успевший начаться разговор, проводя пальцами по пожелтевшим жухлым страницам гримуара. Сколько хранит в себе эта книга. Уже не терпится ее прочесть, вдыхая запах, спрятавшийся между чернильными строками и магическими кругами. Смешавшись с травяным чаем, он ненадолго подарит драгоценный покой на время бесконечной ночи. За окном раздался пронзительный крик вороны. Если бы хоть один из двух человек в доме относился бы к знакам чуть серьёзнее, то наверняка забеспокоился бы. Жестокая Бадб несёт только убийственную боль и смертельную горечь тем, кто её услышал.