Si vis pacem, para bellum

24 января, 1017 год / 00:10 AM

Колумбия, лагерь Коллус

      Тибальтовцы кричат и захлёбываются кровью. Друг за другом, не успевая укрыться, они падают на багровый снег, бледные и со вздувшимися на лицах венами. С чёрного неба льётся кровь, заляпывающая глаза. Пенелопа удивительно быстра и ловка для той, кто только что вернулся с похода: она со сверкающим мачете мечется от одного солдата к другому, режет быстро и точно, прикрываемая огнём колумбийцев. На востоке и западе, найдя возвышенность и отбив наблюдательные вышки, заняли позиции Саманта и Винсент, обеспечивающие снайперскую поддержку.       Пули изрешечивают в мелкую песчаную крошку стены и выбивают окна. Руперт перебегает из одного укрытия в другое и действует уверенно, не обращая внимания на резню. Он стреляет под вой сирены, прячась за стеной высокого здания, перебегает в свете голодного пожарища взорванного оружейного склада, скрывается за спиной солдата и прикрывает, пока тот перезаряжается.       Сосредоточиться. Сконцентрироваться. Выстрелить. Сжать револьвер крепче и побежать. Глухие хлопки примешиваются к грому атакующих паровых рыцарей. Солдаты Бэйсвуда уже обучены их устранять, но каждый рыцарь стоит десятерых: пока к нему подойдёшь, он уже успеет подняться в воздух и выпустить линию огня точно по врагам. Их всего двое, и когда одного кастеры успешно добивают, а солдаты вырывают из кабины викторианца и безжалостно дробят его о землю, боевой дух колумбийцев заметно поднимается и наступление набирает обороты.       Зыбкое свечение разливается по горизонту. Оно гаснет и вспыхивает вновь из-за самоходных артиллерийских установок, артса и стрельбы. Гром орудий усиливается до глухого слитного грохота и распадается на залпы. У Руперта сводит дыхание от частых перебежек, в сапогах хлюпает из-за кровавого снега, забившегося в обувь. Времени на то, чтобы подумать, не хватает: стрельба-перезарядка-стрельба-перебежка-стрельба-перезарядка. Ещё раз. Отдышка. Слышится разъярённый крик Пенелопы, разорвавшей викторианца в паровом рыцаре: она указывает Руперту куда-то над головой. На крыше одноэтажного здания прямо напротив притаился снайпер, уже наведя прицел модифицированного лука.       Он успевает перегруппироваться, отскочив в сторону. Руперт падает в снег за обугленными руинами, чувствуя жар. Колумбиец, с силой надавив на его плечо и заставив упасть в снег, целится из арбалета. Выстрел, который заглушается грохотом парового рыцаря и знакомым гудением артса Аракуэля. Темнота заволакивает глаза, и Руперт, зажмурившись, прикрывает лицо ладонью.       Он стирает с лица кровь. Снайпер убит, но колумбиец разорван на куски, и всё кровавое-розовое с раздробленными костями попало на Руперта. Он, застыв, пялится на кашу на своих ногах, и тело бурит крупная дрожь.       Сердце грохочет в ушах. В горле встаёт ком. Руперт тяжело и глубоко дышит, отсчитывая для каждого вдоха пять секунд. Внутренности горячие, их много, от них идёт пар, они мокрые, и кровь насквозь вымачивает штаны. Руперт завален ими.       Первая мысль: где Вудроу? Вторая, запоздалая и глупая: он остался в лагере с Бетти. Руперт предложил, а они согласились. Кто-то должен был координировать действия на случай контратаки и этот кто-то должен быть не слабее тех, кто отправился на бойню.       — …поднимайся… Руперт, вставай! Скорее, давай!       Он медленно поднимает голову.       Лерайе искупалась в крови. Вокруг её головы — кривой чёрный нимб, выглядящий как пульсирующая кровавая жила. Глаза почерневшие, форма изодрана. Лерайе хватает Руперта за ослабевшую ладонь и резко тянет на себя. Внутренние органы и куски мяса с торчащими наружу костями сыпятся с него. Лерайе отряхивает его и резко оборачивается, вскинув ладонь с клинком.       Выбежавшего к ним навстречу стрелка внезапно хватает судорога. Он вскрикивает, бросает арбалет и сгибается от боли. Кто-то стреляет, пытаясь попасть по Лерайе. Руперт, опомнившись, выхватывает револьвер и открывает ответный огонь, но у Лерайе другие планы.       Она действует точно так же, как и со многими другими вражескими солдатами: превращает стрелка в мясную жижу, впитывает его кровь в себя и меняет позицию, укрываясь за постройками. Лерайе цепко хватает Руперта за запястье и бежит в сторону горящих ангаров для техники. За ними как раз нужная цель — вход в подземный комплекс, обнаруженный Пенелопой.       Руперт выбрал простую, но действенную тактику: пока кастеры с поддержкой снайперов под командованием Винсента и Саманты зажимают лагерь со всех сторон, не давая Аракуэлю сосредоточиться, Пенелопа разбирается с паровыми рыцарями и основными силами противников, а Руперт и Лерайе должны проникнуть под землю и заняться эвакуацией пленных. Сапёры занимаются разминированием, галлийские Вестники Катастроф следят за погодными условиями и передвижениями вражеских кастеров, офицер Рейес со своими кастерами помогает Пенелопе, а Бетти с Вудроу остались в лагере. Весь план идёт слаженно. Руперт не понимает, откуда у Лерайе вообще взялось беспокойство перед отбытием.       И замечает, что её жестокость, рвущая солдат на куски и размазывающая по стенам, уже не пугает. Они начали грандиозно. Главное — не закончить за упокой.       Лерайе бежит с Рупертом, лавируя между постройками. Тень высоких ангаров укрывает их, навесы прячут от дождя, оставляющего во рту железноватый привкус. Руперт на ходу стреляет в охраняющих вход в подземный комплекс солдат. Лерайе взмахивает клинком, и кровавая волна с треском ломающихся конечностей вдавливает их в стену. С её руки сползают густые чёрные капли. Клинок не успевает всасывать кровь. Руперт оглядывается.       Между разрушенными домами, стрельбой и солдатами, вцепившимися друг в друга, он видит Аракуэля, зажавшего Пенелопу. Та отклоняет его выстрелы с помощью мачете, рычит, раздраженно бьёт хвостом по земле, взметая влажные комья, но не может контратаковать. Крупный меч Аракуэля перестраивается в винтовку с широким штыком, и он целится в Пенелопу. У Руперта замирает сердце.       Но Аракуэль не успевает. Снайпер с соседней вышки попадает ему в плечо, и тот, вскрикнув, резко отклоняет винтовку вниз и зажимает ранение. Пенелопа скалится и наконец-то бросается вперёд, замахнувшись, и теперь очередь Аракуэля отступать.       Лерайе бьётся плечом в железную дверь, наваливается на неё всем весом, но не выбивает. Она отстраняется со злобным выражением и с непониманием, скаля клыки и по-звериному тяжело дыша, смотрит на преграду. Выругавшись, Лерайе вскидывает клинок и направляет его на дверную ручку. Кровавые полосы начинают формироваться вокруг запястья, зарастают, но Руперт поспевает первым, оттолкнув Лерайе и прицелившись в замок.       Незачем ей терзать себя. У неё уже идёт кровь из носа и глаз, и Руперт уверен, что это не чужая и не из-за дождя. Всё требует сил. Что бы Пенелопа ни говорила, а Лерайе всё ещё не Сангвинарх, который целые легионы стирает в багровые лужи и выглядит при этом счастливчиком, постигшим настоящее блаженство.       Руперт стреляет в замок пару раз, пока Лерайе прикрывает его, продолжая размазывать врагов в кровь и изводить себя до предела. Она не сдерживается. Сильным ударом рукояти Руперт ломает дверную ручку и с лёгкостью толкает дверь, открыв проход в небольшой коридор с лестницей вниз.       — Они справятся, — резко кивает Руперт беспокоящейся Лерайе, бросившей взгляд назад, и пристреливает тибальтовца, высунувшегося из-за угла соседнего здания. Лерайе, не отрывая взгляда от отбивающегося винтовкой со штыком разъярённой Пенелопы, вкусившей радость наконец-то превосходства над Аракуэлем, смаргивает чёрные слёзы.       Не Лерайе, а Пенелопа оторвёт ему голову.       Следы ранений на Лерайе затягиваются вместе с ранами, выталкивая пули, дыхание выравнивается, но дыры на одежде остаются. Это её не останавливает. Лерайе вбегает первой, убрав оружие в сторону. Когда Руперт устремляется следом, Лерайе воплем сбивает выбежавших на лестницу тибальтовцев и по дуге взмахивает клинком.       Руперт не успевает моргнуть, как стены, потолок и лестница окрашиваются кровью: тела дезориентированных солдат взрываются прямо на месте. Ни криков, ни попыток спастись. Ничего не остаётся, кроме вырванных конечностей.       Руперту уже не страшно. На войне все они оружия, а если слишком много думать, какая судьба была у разорванных на ошмётки тибальтовцев, были ли у них семьи, ждёт ли их кто-то с войны, можно отвлечься. Незачем об этом думать.       Все они — оружие. Тиабльтовцы. Колумбийцы. Аракуэль и Пенелопа, жаждущая выпотрошить того блестящим чёрным мачете. Руперт и Лерайе. Все. Оружие.

о р у ж и е.

      Руперту уже надоедает беготня за Аракуэлем и от него. Он жаждет масштабных серьёзных действий и твёрдо решает изменить ситуацию для колумбийского движения хоть на чуть-чуть. Пора заканчивать эту массовую резню.

/ / /

24 января, 1017 год / 00:37 AM

Колумбия, лагерь Коллус

      Подземный комплекс оказывается викторианской лабораторией. Слухи о таких лабораториях блуждают по всему фронту, и колумбийцы от них далеко не в восторге. Бетти, возможно, права: викторианцы добрались до старых технологий и усиленно изучают их прямо под носом колумбийцев, опасаясь везти в свою страну. Они слишком глупы, чтобы делать такие умные вещи собственными руками. В том, что на Терре много загадок, Руперт не сомневается. На Терре точно был кто-то до них, кто-то очень развитый, оставивший по углам планеты артефакты и серьёзные разработки. Галлия то и дело кричит в новостях, что начала новые раскопки. Лейтания семимильными шагами движется в изучении артса не без помощи сарказских личей. Каздель стал мобильным городом.       Не может быть такого, чтобы всё это, достигнутое за столь короткий промежуток, было следствием работы терранцев. Иначе их страны уже давно поднялись бы в небо, подальше от бушующих Катастроф.       Руперт стреляет по тибальтовцам и прячется за Лерайе, укрывающейся кровавым барьером. Короткая передышка — и они снова продолжают движение. Лерайе взмахивает клинком с лёгкостью, но на её лице появляется всё больше и больше крови. Однако не видно, чтобы ей было неприятно. Лижется кошкой, сглатывает, небрежно вытирает запястьем нос и бежит дальше.       Она перескакивает из одного помещения в другое, ведя за собой Руперта. Стены бункера окрашиваются кровью, тела разрываются. Он следует за Лерайе, помогая, когда она не замечает тибальтовцев. Когда с последними солдатами покончено и Лерайе делает остановку, чтобы восстановить силы, Руперт решает заняться коммуникацией. Он прячется за металлическим стеллажом со множеством ящиков и проверяет связь: работает без помех. Пока что.       — Саманта, Саманта… Как слышно?       — В порядке! — кричит Саманта сквозь череду выстрелов и пугающего свиста артса. Стрелков как грязи. Лишь бы у них всё получилось и вражеских кастеров перебили.       — Мы зачищаем подземный комплекс. Пока ничего интересного не видим.       — Пленных в лагере нет. Ты уверен, что Пенелопа права насчёт них?..       Не особо. Руперт облизывает пересохшие губы, на которые набежала кровь, и оглядывается через плечо. Лерайе, склонившись над солдатом, осушает его, вонзив в широкую грудь меч и держа тело как мясо на вилке. На какое-то время повисает тишина. Только из рации слышны шипение и хлопки перестрелки.       — Не особо.       — Эй! Клянусь, я видела, как часть моих солдат затаскивали в подземный гадюшник!       — Не отвлекайся, пожалуйста, — просит Саманта с улыбкой в голосе. Пенелопа рычит ругательство на каздельском и с коротким «аут» покидает линию связи.       — И не задерживайтесь, — просит Винсент. — Тибальтовцы ждут подкрепление.       — Отправьте запрос в Дживоджию.       — А Лерайе разрешала?       — Я, командир, отдаю приказ. Отправьте запрос в Дживоджию, — строже повторяет Руперт. Если не поставить границы сейчас и не показать своё главенство, на Руперта всерьёз никто смотреть и не будет.       — Понял. Отбой.       Лерайе отбрасывает тело. Руперт, выключив рацию и спрятав её в карман, переступает вскрытого солдата и подходит к ней. Особенно сильно ощущается напряжение, сгущающееся вокруг Лерайе. Она всё ещё сбивчиво дышит, а кровь с лица уже не пытается стереть. Багровые полосы сбегают по чёрной стали и капают на пол.       — Нам нужно торопиться. Ты в порядке?       Лерайе, не ответив, кивает. Её тревога тесно переплетена с предельной сосредоточенностью. Руперт едва успевает коснуться её плеча, как она, взмахнув клинком, устремляется к выбитой двери. Почему-то тревога перекидывается и на него, толкает вперёд, и он бросается следом, даже не до конца понимая этого. За Лерайе, залитой кровью. За ней, чей взгляд застелен вязкой пеленой, а с носа и рта постоянно капает алое. За ней дальше, вглубь.       Подземный комплекс не такой уж и большой: ещё пара поворотов, и они попадают в просторное помещение с большим механическим устройством в центре, обнесённым множеством проводов, и связь пропадает окончательно. Руперт тяжело выдыхает, тщетно пытаясь выровнять дыхание. Он стирает пот со лба, перезаряжает револьвер, обновляя патроны, и поднимает голову. У высокого потолка, где крепится мощное компьютерное устройство, он видит разбитые экраны с белым шумом. На уцелевших показываются записи с камер видеонаблюдения: залитые кровью коридоры и разорванные на куски тибальтовцы.       Руперт оглядывается. Лерайе делает медленный шаг навстречу массивной конструкции. Тревога усиливается.       — Это… так знакомо… — шепчет она и тянется тонким клинком к простреленному кабелю, ведущему к чёрному монитору. Руперт не видит ничего страшного: ни окровавленных коек, ни следов жутких экспериментов. Лишь столы, металлические шкафы, выброшенное в спешке оружие, перебитые исследователи в белых халатах — не так уж много, но они есть и почти все из них фелины, — компьютеры и сложные технологии, которые тяжело охарактеризовать. — Я уже видела такое…       — В Колумбии?       — Нет. Не в Колумбии… В окрестностях Виктории. Конфессарий проводит раскопки лабораторий.       — Интересно, кто это создаёт, — задумчиво произносит Руперт, подходя ближе. — Точно не Виктория, иначе мы бы уже не существовали.       — Виктория… — горько усмехается Лерайе и поджимает губы. — Какая ещё Виктория? Никому из живущих ныне на Терре не хватит мозгов, чтобы такое сделать, если только не Фримонту, королю личей…       Лерайе тяжело выдыхает и коротко взмахивает клинком. Красно-чёрные полосы вьются вокруг гарды и неуверенно протягиваются к устройству, криво ломаясь, как растущие ветви. Руперт хмурится.       — Надо это разрушить.       — Лерайе… Зачем? — ахает Руперт и хватается за её руку, пытаясь отстранить, но в Лерайе откуда-то появляется слишком много сил: она стоит как прикованная к полу.       — Потому что весь технологический прогресс приносит только страдания и войны. Когда я была маленькой, Фримонт всегда говорил: меньше знаешь — крепче спишь. И он прав. Научный прогресс уничтожает нас, и все открытия мы используем не во благо, а во вред: развязываем войны, идём друг против друга…       — Лерайе!       Свечение становится ярче, полосы — шире и крепче. От улыбки Лерайе его пробирает дрожь.       Плевать на войны, плевать на общий язык. Плевать сейчас. ПЛЕВАТЬ.       — Ты с ума сошла! Остановись сейчас же!       — Отойди от меня.       Он решительно набрасывается на неё, сбивая заклинание, и валит на пол. Лерайе резво бьёт его гардой по скуле и спихивает. Она меняется с ним местами, давит коленом на грудь и снова оборачивается к механизму. Её нимб дрожит, Лерайе вытягивает клинок. Руперт, стиснув зубы и болезненно выдохнув, бьёт в бок. Она вновь теряет концентрацию и ослабевает от удара, дрогнув всем телом и инстинктивно потянувшись защититься. Давление уменьшается, и Руперт пользуется моментом: бьёт ещё раз, сбрасывает Лерайе и, быстро перевернувшись, вдавливает её в землю. Не расслабляясь, сев на её пояс, он несколько раз бьёт рукоятью по скуле и, когда Лерайе вскрикивает, скользнув слабеющей ладонью по груди Руперта и царапнув куртку, замирает на взмахе. Лерайе защищает лицо ладонью и клинком, дрожит, а Руперт смотрит на неё злобно и разъярённо.       Скула чернеет под цвет лица. С уголков глаз Лерайе сбегают слёзы, перемешивающиеся с кровью. Она приоткрывает губы, и Руперт видит, как тянется плотной ниточкой вязкая багровая слюна.       — Если бы не Галлия и её разработки, от нас бы уже ничего не осталось, — говорит Руперт, успокоившись. В голове начинает тянуть. Это слишком тяжёлая ночь.       — А если бы разработок не было… — хрипит Лерайе и криво улыбается, облизываясь. — Если бы Терра ничего не добилась, если бы не возникли государства, если бы тиказы не начали вырождаться в сарказов, если бы санкты не предали нас… Что было бы с миром?       Руперт сжимает револьвер крепче и перекладывает свой вес на Лерайе полностью, но она и не думает сопротивляться. Лерайе откидывает руки на пол, и меч неприятно царапает бетонное покрытие. Взгляд у неё под спутанными серебристо-алыми волосами лихорадочный и больной.       — Ты никогда не задумывался, что с прогрессом приходит горе?       — Тем, что я сейчас с тобой общаюсь, я обязан как раз этому прогрессу.       — Если бы его не было, ты бы обо мне даже не думал… — Лерайе делает паузу и гулко сглатывает кровь. — Когда я впервые увидела эти странные вещи, узнала, как одержим Каздель превосходством, как сарказы пытаются нарастить мощь, чтобы нашу страну больше никто не захватывал, я поняла, что терранцы не готовы к этим технологиям. И я… я всегда мечтала… что в один день всё вернётся к древности. Без этих страшных монструозных мобильных платформ с передвигающимися городами. Без… без оружия. Без королей, императоров и прочего сброда. Мой брат грезил, что однажды на Терре исчезнут границы… и все будут жить на одной земле. Различия будут лишь в культуре и религии, что станет гордостью каждого народа, но никто больше не поднимет против кого-то оружие.       — Ничего не мешает добиться этой мечты и с технологиями.       — Ты сам-то в это веришь? — спрашивает Лерайе с надрывной усмешкой.       Верит с трудом. Однажды что-то такое должно произойти, потому что постоянные войны далеко не выход. Но до тех пор, пока кому-то наконец-то не удастся это сделать, стереть границы и объединить всех, оставляя войны позади…       Руперт будет идти через кровавый ад дальше. В одиночку или с кем-то, не так важно.       — Верю.       — А я нет.       Руперт слышит хруст стекла. Под тяжёлыми шагами оно ломается в мелкую крошку. Вместе с Лерайе он оборачивается синхронно.       Аракуэль знатно изрезан, его крылья слабо мерцают. Обычно так бывает у падшего санкты, но нимб у него не надломлен… Лерайе тихо смеётся и заходится глубоким кашлем. Аракуэль латной перчаткой стирает с лица кровь, небрежно задевая раны — тёмно-алые и ровные, от мачете Пенелопы, должно быть, — и перехватывает винтовку поудобнее. Слышатся торопливые шаги. Тибальтовцы.       — Вы здорово постарались отвлечь внимание. Я даже сразу не понял, почему не увидел свою любимую кровавую шлюху и латеранского еретика.       Руперт кривится. Лерайе шипит и улыбается, аппетитно облизываясь.       — Как ты ругаешься… я запомнила. И расскажу об этом, когда вернусь в Каздель. Фримонт засунет тебя в карманную вселенную, Терезис и Конфессариус разберут Латерано по кирпичикам, Неззсалем скормит ангелочков своим трупоедам…       — Меня не волнует Латерано, — улыбается Аракуэль, опуская винтовку. Он поднимает ладонь, давая команду тибальтовцам остановиться и опустить оружие.       Это не просто солдаты. Это элитные войска, потому что оснащены они лучше тех, что видел в лагере Руперт, а на плечах — знаки отличия.       — Ну, значит, Викторию. Или ещё другое место, где-то же у тебя есть милый домик, который тебе так дорог…       — Заткни пасть, — грубо бросает Аракуэль. Лерайе утомлённо выдыхает, переставая улыбаться и вмиг посерьёзнев, а Аракуэль указывает штыком на Руперта. — Я знаю, кто ты. Бывший священник, который сплёлся с грязным демоном.       — Пора пересматривать свои идеалы, если… вампир оказывается на голову выше многих санкт, которых я знаю.       Лерайе комплимент нравится. Она благодарно улыбается, и Руперт позволяет мгновение нежности — всего короткое, слабое, но мгновение.       — Мне жаль Жозефину. Во-первых, из-за того, что её ученик такое дерьмо.       Слова хлещут плетью. Руперт вмиг выпрямляется и напрягается. Слышит слабое потрескивание колдовства: Лерайе, стерев кровавые слёзы и шмыгнув, незаметно концентрируется, глядя на Аракуэля исподлобья дикими чёрными глазами.       — А во-вторых, за то… что она мучилась до последнего, оправдывая тебя.       — Повтори, — строго требует Руперт. Аракуэль улыбается и взводит винтовку, делая шаг. Солдаты за его спиной ждут команды. — Повтори, ублюдок…       — Я убил её. Не собственными руками, иначе бы Закон меня за это уже низверг, но убил. Сарказы очень падки на деньги. И отца Изабель тоже убил. И уже выдал заказ на сестрёнку Пенелопы…       — Ты… Гнусное дерьмо! Мерзавец… — ругается Лерайе на каздельском, не выдержав. Руперт стискивает челюсти, чувствуя прилив злобы, щедро хлынувший от неё.       — На войне все средства хороши, не так ли, вампир? У вашего воинствующего генерала тоже есть чему поучиться.       — Хватит нести херню! — на грани с паникой кричит Лерайе. Руперт на пределе. Нельзя поддаваться злобе, но она уже стучит в висках, а глаза застилает пелена. Он убил Жозефину. Отца Саманты, о чём та ещё не знает. И собирается убить невинную сестру Пенелопы. Кровь бурлит, всё внутри начинает чесаться. Жар приливает к щекам, дыхание учащается. Руперт облизывается, сжимая револьвер. — Я… я принесу каздельскому совету твою голову… я скормлю тебя вендиго!       — Если они остались в живых, — холодно шепчет Аракуэль и поднимает винтовку. — Больше всего меня интересует другое, Руперт. Если Закон не сделал падшими ни меня, ни тебя, ни твоего до слёз чуткого и ранимого художника, то кто же из нас прав и кому уготовано умереть? Чувствую себя игрушкой в руках нашего бога. Отряд, приготовьтесь…       Руперт с Лерайе быстро переглядываются. Этого достаточно, и вот он уже вскакивает и отбегает в сторону, прячась за высокий механизм, подпирающий потолок, а она оглушительно вопит. Руперт стискивает челюсти и, сгорбившись, зажимает уши. Звонкий крик режет череп. Сверлит барабанные перепонки, выдавливает слёзы. Слышатся треск и чавканье. Кто-то из солдат вопит в ответ. Руперт стискивает револьвер и, высунувшись из укрытия, стреляет по ослабевшим и дезориентированным противникам. Но не все теряются от вопля: кто-то умудряется прийти в себя и открыть стрельбу. Лерайе, уже севшая на пол, не реагирует, лишь вздрагивает, когда пули вгрызаются в её тело, оставляя новые дыры в мундире. Аракуэль стоит у дверей, не обращая внимания на трупы, и, подняв ладонь, читает молитву:       — Eritus sicut dei, scientes bonum et malum…       Лерайе чертит своей кровью круг и в спешке рисует символы, и Руперт понимает, что должен прикрыть её. Он пробегает чуть вперёд и опрокидывает высокий металлический стеллаж, защищая Лерайе. Та не отвлекается. Глаза у неё чёрные-чёрные, радужка ярко-красная, а с ран капает густая кровь. Она, выводя дрожащими пальцами слова, одержимо шепчет:       — И будешь ты подобен богу, искупив все грехи, а взамен прошу лишь об одолжении. Помоги же мне… помоги мне сейчас, Белорогий Король!       Снова стрельба, снова грохот. Сердце бьётся, в грудной клетке тянет боль. Руперт понятия не имеет, как у него хватает столько сил что-то делать: он действует на последнем издыхании, как раненый, покорёженный хищник, до последнего бьющийся в силках. Солдаты задевают его. Стреляет и Аракуэль: нимб пылает светом, крылья горят. Руперт не чувствует боли. Злость охватывает его с головой, оплетает чувства, острый адреналин ломает восприятие. Вот он убивает убегающих в укрытия солдат. Теперь бежит сам, отстреливаясь от нападающих. Пытается отвлечь Аракуэля, но тот, объятый светом Закона, возникшим из ниоткуда, медленно идёт к плачущей Лерайе, отбрасывая сваленные набок столы и шкафы.       А в воздухе отчётливо вязнет напряжение и что-то злое. Лерайе дрожит в кровавом мерцающем красном круге, и красная дымка укрывает её плечи, формируясь во что-то отчётливое.       Солдат становится меньше. Ещё трое последних, и…       Лерайе вопит, но не как вампир, намереваясь оглушить ещё раз. Истошный болезненный крик перетекает в истеричный смех. Она, обняв саму себя, поднимается на дрожащих ногах. Руперт ловко стреляет в показавшегося на лестнице солдата. Два.       И внезапная тишина.       — Как ты можешь вообще трогать меня? Ранить меня… Ранить то, что принадлежит Белорогому Королю. Часть его семьи…       Лерайе облизывается. Руперт видит блеснувший арбалет и, даже не обернувшись, машинально вытягивает руку и стреляет. Хрип. Один.       Вид у Лерайе сумасшедший. Дымка формируется в жидкий багровый плащ, гладкий, как атласная ткань.       — Когда Белорогий Король правил Казделем, он отрубал руки каждому, кто трогал его семью. Я отрублю тебе руки и ноги и депортирую в Латерано. Ты будешь калекой, безруким и безногим… Быть может, Белорогий Король настоит на том, чтобы выдавить тебе глаза и лишить слуха. Как ты тогда, став куском мяса, будешь жить?       И Аракуэль, грозно сведя брови к переносице и слизнув набежавшую на губы кровь, стремительно бросается на неё.       Руперт слышит щелчок. Теперь-то он оборачивается: тибальтовец в расколотом викторианском шлеме, из которого на него смотрит пылающий злобой глаз фелина, залитый алым, целится в него из пистолета.       Только ритуал прошёл успешно, а всё помещение уже заливают истошная сирена с мерзким красным светом, и Аракуэль не успевает даже выстрелить в Лерайе и насадить на штык. Нет больше ни криков, ни проклятий, ни мрачных молитв. Раздаётся грохот, сбивающий с ног, но тибальтовец в последний момент успевает нажать на спусковой крючок.       Хлопок у левого уха и жжение. Руперт остервенело стреляет в солдата, спуская весь барабан. Добивает его и оборачивается. Аракуэль стреляет в Лерайе, отскакивает назад, чередуя уклонения с короткими телепортациями, но каждый раз она, как сама не своя, укрытая чёрной накидкой, жидко струящейся до пола и оставляющей полосы, отклоняет выстрелы и наступает. Аракуэль перестаёт стрелять, положившись теперь на ближний бой. Руперт целится, но не может уловить траекторию быстрых движений и молча водит револьвером по воздуху, опасаясь нажать на спусковой крючок и попасть в Лерайе. Она ловким прыжком взбирается на поваленные столы и устремляется на Аракуэля, занеся клинок. Тот режет штыком перед собой, но Лерайе, пригнувшись, спрыгивает, с гулом забурлившего кровавого плаща проскальзывает мимо и режет под его коленом.       Аракуэль кричит. Резко оборачивается, занося штык, но Лерайе уже снова позади и выпрямляется, чтобы ударить. Однако не успевает атаковать. Он взмахивает локтем, и Лерайе бьёт по винтовке, вонзая штык в пол. Аракуэль рычит. Она отскакивает, штык вырывается из пола. Ещё один удар и уклонение, опять, снова…       Лерайе ловит подходящий момент и замахивается. Она бьёт им по простреленному плечу, и Аракуэль, пригнувшись, позволяя чёрной стали прогрызть наплечник, тем самым жертвуя рукой, кидается навстречу.       Он пронзает её с треском и хриплым вскриком, и лезвие, щедро вымазанное кровью, выходит из спины Лерайе прямо между лопаток точно к потолку. Лерайе стискивает закровившие клыки и хватается за винтовку. Клинок застревает в плече Аракуэля, из которого начинает сочиться кровь, и ей не хватает сил выдернуть его. Руперт стреляет, целится в голову Аракуэля, кажется, попадает, а может, и нет — и прячется в укрытие, чтобы создать патроны.       Всё происходит за секунды. Неприятный треск и хруст, отдающийся в глубине души. Аракуэль кричит. Лерайе безумно смеётся.       Писк в ушах становится тише, но никуда не пропадает. Кровь с головы бежит под воротник, и Руперт остервенело чешет шею, пока есть возможность.       Лерайе отсекла Аракуэлю руки. Аракуэль в ужасе отступает, оставляя винтовку со штыком в её груди. С потолка сыпется пыль, механизм в центре комнаты выходит из строя. На уцелевших мониторах мигает сообщение об ошибке. Руперт вскидывает револьвер, и Аракуэль, с паникой смотрящий на отсечённые локти, медленно поворачивает к нему лицо. Жаль. Руперт не попал в голову. Но теперь просто обязан. Клинок со звоном выпадает из рук Лерайе, а следом и она валится на колени, вырывая из себя винтовку и кидая её в сторону. Кровавый плащ впитывается в тело, исчезая и оставляя под ней вязкую лужу.       Руперт стреляет раньше, чем Аракуэль, таращившийся на него, выкрикивает что-то на латеранском, и глаза слепит свечение телепортации.       Он должен был попасть. Должен был. Руперт целился точно в голову и выстрелил прежде, чем телепортация закончилась. Если он не попадёт в него и в этот раз, Руперт начнёт верить, что Аракуэль действительно любимчик Закона, а он в чём-то ошибается и подлежит устранению.       А потом потолок обваливается прямо на Лерайе, механизм в центре, раздробленным помехами голосом оповещающий о чём-то, взрывается, и его, дезориентированного, отбрасывает в стену ударной волной. Руперт болезненно выдыхает и зажмуривается до боли. Писк снова усиливается, затылок ощутимо тянет, а тело наливается свинцом целиком — от разломившейся по ощущениям макушки до онемевших стоп.       Так он и лежит под стеной, поглощённый красным светом и неразличимым воем сирены. Лежит, слушает мерзкий писк в ушах, который меньше не становится, чувствует подступающий жар. Медленно, нехотя, с болью, пропитывающей каждую клеточку избитого раненого тела, Руперт разлепляет слезящиеся глаза.       Пожар жрёт разрушенный механизм. Огромные бетонные плиты, обломки труб и кусков булыжников свалены в небольшую горку. Потолок разрушен, и Руперт видит очертания верхнего этажа. Они прямо под какой-то раздевалкой… Вверху виднеются покорёженные металлические шкафчики и разломанная деревянная лавочка. Светильник раскачивается на худеньком проводе и мигает, прежде чем, замкнувшись, щёлкнуть и со снопом искр, осыпающихся на завалы, погаснуть.       Пожар трепещет и пыхтит чёрными тучами дыма, объедая механизм. Лерайе, уже без нимба, потерявшая все силы, и она не двигается. Теперь-то до Руперта доходит весь ужас ситуации, адреналин отпускает, и он медленно поднимается на негнущихся ногах, уперевшись трясущейся ладонью в пол. Организм слизывает остатки сил. Руперт стирает стекающую изо рта кровь и медленно направляется к Лерайе, спотыкаясь и отчаянно хватаясь за ближайшие уцелевшие столы и куски мебели, ставшей рухлядью. Писк в ушах раздражает неимоверно. Проще проткнуть барабанные перепонки и ничего больше не слышать. Добравшись до Лерайе, Руперт с хриплым вздохом падает на колени и тщетно старается сдвинуть острый бетонный обломок, продавливающий ей спину. Бесполезно.       — Руперт…       Он поднимает голову. Куски потолка огромные, они передавливают всю нижнюю часть тела. Если разбирать завалы, то сверху. Но как сверху? Лезть по ним, что ли? Руперт не дотянется, а если и дотянется, то только на носочках. Какая жалость, что санкты не умеют летать.       От жара выступает пот. Руперт облизывает солёные губы и снова пытается что-то сделать: хватается за обломок, сдирает пальцы об острые края, не реагируя на боль, и тянет. Куда угодно. В сторону, на себя. От себя. Чтобы сделать хоть что-то, чтобы проверить, какие шансы вообще есть.       И лучше бы, блять, не делал, потому что к истошному писку в ушах примешивается болезненный крик Лерайе и слабый удар ладонью по его колену. Руперт влажно кашляет, выдыхает и валится назад, не удержавшись. Он упирается ладонями в пол, больно ударившись копчиком, кривится и смотрит на Лерайе почти что обиженно.       Сердце стучит в горле. Что бы Руперт ни делал, все бесполезно. Лерайе корчится от боли. Его содранные ладони оставили множество кровавых следов на обломках. Лерайе пытается приподняться, но локти у неё дрожат, и даже с поддержкой Руперта, пересевшего на одно колено, она валится на пол.       — Подожди… Руперт…       Ладонь у неё под изорванной перчаткой горячая и скользкая. Она сжимает руку Руперта, и он начинает чувствовать слабое покалывание, разгоняющееся с кровью по всему телу. Раны поднывают, писк в ушах постепенно тает. Понимая, что с ним происходит, и видя, как с носа Лерайе снова начинает бежать кровь, Руперт резко вырывает ладонь.       — Береги силы, — требует он. К звукам примешиваются треск пламени и скрип, путающийся с громкой сиреной и мерзким красным светом.       — Со мной все будет нормально. Вытащи меня.       — Обломки не поднимаются.       — Просто… вырежь меня.       От ужасной просьбы Руперт отстраняется в ужасе. Лерайе выдавливает улыбку, с уголка губ бежит кровь. Руперт смотрит на передавленное тело ниже пояса, на тяжёлые обломки, которые никак не сдвинуть, и прокручивает в голове просьбу ещё раз.       Вырежь меня. Вырежь.       — Вырви или вырежь… Я восстановлюсь. Не сразу, но через свою и чужую кровь все получится.       — Это безумие…       — Я вампир, — поясняет Лерайе, старательно держа улыбку. — Если обломки не поднять… разве есть другой выход? Эта аракуэлевская палка, просто протяни руку, штык широкий и острый…       Он не сможет. Это бред, дикость и жестокость. Руперт сглатывает вставший в горле ком, не сводя взгляда с улыбающегося лица. Ему становится дурно, голова кружится, перед глазами темнеет, а ладони немеют.       Резать её заживо. Даже ради спасения. Отсекать половину тела. Она окончательно сошла с ума.       Они оба.       Руперт поднимает брошенную винтовку. Отрубленные руки Аракуэля смотрятся сюрреалистично. Умер ли Аракуэль? Встретятся ли они снова? Желательно на похоронах.       Руперт касается щеки Лерайе, опустив штык. Винтовка тяжёлая. Мощная. Оружие выполнено на современный манер, Руперт видел такое только у кардиналов или знаменитых исполнителей Нотариального Холла.       Щека у Лерайе скользкая от крови. Горячая. Руперт слегка давит пальцами, стараясь впитать это тепло и гладкость в последний раз, и поджимает губы, облизываясь. Лерайе понимает, что он собирается сделать: улыбка исчезает, а выражение лица обретает напряжённый тревожный вид.       — Я позову помощь, — убедительно шепчет Руперт, гладя Лерайе по щеке и убирая слипшиеся волосы за острое ухо.       — Руперт…       — Солдаты разберут завалы, когда лагерь зачистят.       — Нет… нет-нет-нет-нет…       Лерайе бездумно улыбается. Она хрипло смеётся и раздражённо дёргает головой. Из глаз снова стекают кровавые слёзы.       — Ты бросишь меня, — отвечает она сорванным голосом. — Бросишь…       — Я найду помощь.       — Мы проигрываем. Если Аракуэль смог проникнуть сюда, значит, наши в плачевном положении.       — Не проиграем. Мы вызвали подкрепление.       — Этого недостаточно. Думаешь, с Дживоджией Аракуэль спустился бы сюда?       Руперту нужно бежать. Чем быстрее он покинет это место, тем легче пойдут мысли в голове. Чем быстрее, тем раньше он избавится от давящего чувства осуждения за временное предательство. Он выбирает наименьшее из зол. Останется здесь — умрёт с Лерайе и ничего не сделает. Сбежит — сохранит жизни солдат. Лерайе никуда не пропадёт. В глубине души Руперт знает, что она права. Аракуэль не должен был заходить сюда. Они не успели даже исследовать эту страшную лабораторию, чтобы понять, что всё-таки с пленными и где их прячут — если они вообще живы, а не убиты, как учёные. И вряд ли успеют теперь. Аракуэль привёл подкрепление.       Жива ли Пенелопа?..       — Я вернусь за тобой, — убеждённо шепчет Руперт, вновь касаясь ладонью щеки Лерайе, но та ещё злее дёргает головой, отстраняясь от предельно нежного жеста. Жгучее отчаяние охватывает её. Она плачет. Не от физической боли и сочащейся из неё крови, а от страха, который мурашками бежит по телу Руперта.       От сильного, глубокого страха, который сбивает у Руперта дыхание и холодеет сердце.       — Ты настоящий урод, — всхлипывает Лерайе.       — Просто подожди немного, — просит Руперт, заставляя себя подняться. Что-то незримое помогает разогнуть колени и выпрямиться. Что-то упорно тянущее за шиворот.       — Почему? — отчаянная злоба разбивает дрожащий голос Лерайе. Она смотрит на него с мольбой, светлые ресницы слиплись от крови. Бесконечная печаль и сожаление перескакивают в ужасную панику и воют: — Ты ведь… ты ведь обещал… Ты клялся, что не оставишь меня. Руперт, пожалуйста… помоги мне! Прошу тебя, умоляю! Не бросай меня!       — Я и не оставлю тебя. Просто подожди немного.       Руперт на этот счёт, конечно, ошибается.       — Помоги мне, Руперт, — повторяет Лерайе дрожащим голосом. Ему больно, он начинает ненавидеть её голос. Её слёзы. Её мольбы. Её лицо и взгляд.       Он ненавидит Лерайе. Он любит её. Он презирает её за слёзы и мольбы. Он раздражён, что она не понимает, что иначе нельзя.       Он хочет сыграть с ней свадьбу и создать семью когда-нибудь в будущем.       Паника льётся жаром и трещит в голове.       — Я не могу. — А в горле стоит ком, и каждое слово даётся с трудом. Он не хочет смотреть на неё, не хочет видеть, как ей плохо, но и бежать не может. Страх высыпается мурашками, выступает холодным потом на спине.       — Пожалуйста… Я правда поверила тебе…       Она поверила ему. Не столько полюбила, сколько поверила, а от сарказа в сторону санкты это неоценимо. Руперт до боли кусает внутреннюю сторону щеки и глубоко, медленно вдыхает запах пожара и дыма.       Она поверила ему. Сарказ поверила санкте.       А он полюбил её и не видит будущего без неё. И чувствует себя так дерьмово, что мог бы сейчас выстрелить себе в голову и мешком рухнуть перед ней, избавляясь и от давящей в голове паники, и от кома в горле, и от чувства ответственности перед всеми солдатами, которые его ждут наверху.       — Я… выдала своё точное местоположение Конфессариусу. Молись, Руперт… — отчаянно улыбается Лерайе, когда он не отвечает на её тоскливые мольбы и всё становится очевидно. — Молись Закону, чтобы тебя не нашли. Молись, чтобы он не вышел за тобой, потому что Конфессариус больной… больной сарказ. И свою семью он бережёт.       Сознание Лерайе тает, но она не перестаёт улыбаться до последнего. Сначала её печальный взгляд теряет отчётливость, Лерайе опускает вымазанную в крови голову, а потом и всё тело, перестав сопротивляться и пытаться что-либо сделать. Руперт и без того ждёт слишком долго: пока Лерайе обмякает, пока расслабляется на полу, теряя сознание, и теперь больше не шепчет просьбы о помощи, безжалостно полосующие сердце и сворачивающие кишки в тугой узел, который начинает резать живот. Что Руперт может сделать?       Разве он может что-то сделать?       У него нет выбора.       Время на исходе.       Руперт стискивает плечо винтовки Аракуэля до боли, желая раздробить оружие прямо в своих руках. Он смотрит на исхудалое тело Лерайе, на неё, такую аккуратную под тяжёлыми обломками обрушившегося потолка, и смаргивает неприятную влажную пелену, отступая.       Проклятье. Проклятье, проклятье, проклятье, проклятье…       Руперт опускает голову, отворачиваясь, и вжимает тыльную сторону ладони к глазам, растирая колючую влагу, жгущую глаза.       Он должен идти. Он должен торопиться. Её жертва не должна быть напрасной.

/ / /

24 января, 1017 год / 01:00 AM

Колумбия, лагерь Коллус

      То, что по ощущениям заняло несколько часов, на деле продлилось совсем немного. Нынешние войны — быстрое смертоносное явление. Масштабные баталии уже в прошлом.       Технологии приносят разрушения. Их цивилизация не готова к серьёзным открытиями и прогрессу. Он им не нужен. До тех пор, пока войны будут развиваться, пока одни будут убивать других, пока интересы государств не сойдутся на какой-то общей цели. До тех пор войны — бедствие.       Технологии приносят развитие. Военные столкновения не длятся неделями, всё происходит за считанные часы. Максимум — сутки. Мир не стоит на месте. Разработки учёных растаскивают в военную промышленность. В школе Руперт ничего не знал о самоходных артиллерийских установках Виктории и лишь воображал, как выглядят взмывающие в небо паровые рыцари. Ныне же это часть колумбийской войны, хотя прошло едва ли десять лет.       Десять лет. Всего лишь десять лет.       Что будет ещё через десять лет? Каздель поднимется в небо? Латерано станет раем? Терранцы покорят космос? У всех будут летающие машины, а поезда будут передвигаться со скоростью света?       Колумбийцы проигрывают.       С паровым рыцарем так никто и не разобрался: одного свалили, а второй спокойно расстреливает колумбийцев с воздуха. Кровавого дождя больше нет, но снег чернеет от крови и тел. Руперт тяжело выдыхает. Холодный воздух провонял кровью и дымом. Пожар становится больше. Повсюду разруха и руины, при взгляде на которые нет уже ничего: ни страха, ни ужаса, ни злобы. Целое ничего, холодное и тяжёлое, разлагается в рёбрах.       Технологии приносят войну. Технологии приносят зло.       Руперт не сможет спасти Лерайе. Колумбийцы валятся друг за другом в ужасе перед паровым рыцарем. Саманты и Винсента не видно. Почему-то подкрепления из Дживоджии нет, хотя сигнал должны были отправить. Или его разбили?.. Зато у тибальтовцев есть всё, и их солдаты, оснащённые по первому слову техники, успешно теснят колумбийцев.       Технологии приносят развитие. Технологии приносят будущее.       Пенелопа что-то кричит. Руперт её плохо слышит. Что-то со слухом. Она машет ладонью перед глазами, привлекая внимание, и Руперт с трудом переводит взгляд с рухнувшего парового рыцаря на тревожную Пенелопу.       Он не слышит треска костей и истошного вопля, но знает, что паровой рыцарь раздавил в кровавую кашу находящегося под ним кастера.       — …где Лерайе? Руперт, блять!       Пальцы у Пенелопы горячие и крепкие. Она резко тянет Руперта за собой, и он тащится следом на заплетающихся ногах. Снег размечен чёрными протоптанными следами и полосами техники. Пенелопа бросает его в снег рядом с Винсентом и Самантой в завалах огромного здания, и Руперт чувствует слабое прикосновение к рассудку. То ли Саманта, то ли Винсент воздействуют на санктовскую эмпатию, заботливо вытягивая из кошмара.       Лерайе называла это фронтовым безумием.       Руперт поздно чувствует застывшие на щеках слёзы и, опомнившись, с приливом странного стыда стирает их. Наконец-то он приходит в себя. Перестаёт смотреть на Пенелопу, разъярённую и раненую в грудь, кое-как перебинтованную, пустыми глазами, опускает голову и вглядывается в ладони. Слышит выстрелы и крики, рёв парового рыцаря и треск залпов. Хруст снега. Винсент кладёт ладонь на его плечо. Саманта встаёт с багрового снега и подходит к Пенелопе, наклоняется перед Рупертом, уперевшись ладонями в колени.       Винтовка. Винтовка Аракуэля… Руперт даже не заметил, как выронил её при падении, и Саманта переводит на неё тревожный взгляд.       А имеет ли уже что-то смысл?       Имеет. Имеет. ИМЕЕТ. Жертва не должна быть напрасной. Руперт должен выбираться. Должен вытащить всех за собой, должен эвакуироваться, должен сбежать. Должен торопиться.       Должен-должен-должен. Должен. Иначе всё будет зря.       — Где Лерайе? — напоминает Пенелопа. Саманта тяжело и часто дышит, с виска сбегает кровь. Руперт оборачивается, убеждаясь, что с Винсентом всё в порядке. Чёрное небо мерцает от всполохов артса.       — Мы должны отступать.       — Где, твою мать, Лерайе?! — повторяет Пенелопа, повысив голос. Руперт смотрит на неё, не меняясь в лице. — Вы были вместе! Где она?!       — Мы будем отступать, — повторяет он неживым голосом, опуская ладони. Пенелопа перекладывает мачете в правую руку и угрожающе приподнимает его. — Это приказ командира, Пенелопа.       — Она мертва?.. — догадывается Саманта.       — Нет… — отрицает Винсент, уже порывшись в чувствах Руперта. Он поднимается вместе с винтовкой Аракуэля. Его это не беспокоит. — Руперт оставил её.       — Ты… что?! Что ты сделал, выродок?! — кричит Пенелопа, замахиваясь. Саманта ахает, закрывая ладонями рот, а Винсент вовремя подступает к ней и хватает за запястье. Пенелопа дёргает рукой, скалясь: — Отпусти! Мы вернёмся, мы спасём её…       — Её не спасти. Мы потеряем всех.       — Руперт прав, — кивает Винсент. Выглядит он настолько потерянно и разбито, будто не Руперт был с Лерайе, а он. — Мы должны отступать. Если тибальтовцы размели подкрепление Дживоджии…       — Там осталась Лерайе! Мы не можем её оставить! Нельзя!       — Пенелопа, был отдан приказ…       Винсент и Саманта горячо спорят с Пенелопой. Руперт отдаляется от них, шагая в сторону. Онемевшей ладонью он достаёт из внутреннего кармана куртки сигнальный пистолет и тяжело выдыхает. Движения слишком медленные. Пенелопа кричит. Винсент ругается, Саманта пытается вразумить её.       Сплошной хаос.       Руперт поднимает пистолет. Он сильно тяжелит ладонь. Рука дрожит. Руперт прикрывает глаза, стискивая в другой руке винтовку Аракуэля. Жмёт на спусковой крючок, и хлопок выпускает в небо красную искру, которая в чёрной вышине рассыпается на множество причудливых дымящихся огоньков.       Сигнал об отступлении подан. Пенелопа и Винсент перестают спорить, Саманта поднимает заплаканный взгляд к небу, красный свет освещает её аккуратное лицо. Битва не утихает, но колумбийцы замечают это. Тибальтовцы кричат, знаменуя победу. Руперт роняет сигнальный пистолет и оборачивается.       — Ты урод… Ты… мерзость!       Пенелопа толкает его в грудь. Руперт отступает, чуть ли не упав, как сломанная шарнирная кукла. Ни тени эмоций на его лице. Она замахивается мачете, и он механическим движением поднимает винтовку, закрываясь от лезвия. Пенелопа рычит, лезвие с грохотом бьётся о винтовку, в глаза летят искры. Руперт жмурится.       Штык влажно блестит кровью Лерайе. Единственным, что от неё осталось.       — Ублюдок! Тварь! Это на твоей совести!       Сарказы в своей злости почти одинаковы. Что Лерайе в припадке проклинала Аракуэля, что Пенелопа, пылая, истерит и хочет разрезать Руперта на кусочки. Как же Пенелопа и Лерайе похожи. Как же Пенелопе больно, как же громко она плачет и вжимается в Винсента, крепко её обнимающего, надеясь спрятаться от Руперта.       Он был бы не против, убей она его. Вывела бы Пенелопа войска? Вряд ли. Повела бы их всех на смерть, решив спасти Лерайе. Но зато Руперт больше не будет нести ответственность за других.       Быть командиром — неблагодарная работа.       — Пенелопа!       Винсент хватает её, Саманта стреляет, выбивая из руки мачете. Пенелопа кричит и, вжавшись спиной в грудь Винсента, крепко его схватившего, срывает голос в надрывных рыданиях и закрывает лицо ладонями.       — Это… это будет на твоей совести! Только на твоей! Она полюбила тебя!       — Я знаю, — тихо отвечает Руперт, стирая наползшую на глаза кровь. Откуда?.. Он размазывает её, а после глядит на пальцы с удивлением. Насколько же всё кроваво. Она не полюбила его. Она поверила ему. Это важнее. Это серьёзнее. — О Руби ты была совсем другого мнения.       — Мерзавец! Не смей говорить о нём! Он не Лерайе! Ты сука и дрянь!       Двойные стандарты. После смерти Руби Пенелопа всех затыкала, а из-за Лерайе устраивает истерику.       Как же мерзко. Какие же они все мерзкие. Какой же Руперт мерзкий. Ладони трясутся, а перед глазами начинает всё плыть. Тошнота застревает в горле.       Руперт знает, что на его совести. Но ни хуже, ни лучше от этого не становится.       Оставив Лерайе, он оставляет что-то важное внутри себя, и усталость начинает ощущаться как никогда остро. Однако он должен идти и организовать правильное отступление. Он должен. Должен. Должен. Должен-должен-должен.       Начали за здравие, закончили за упокой.