Si vis pacem, para bellum

24 января, 1017 год / 6:44 AM

Колумбия, лагерь Дживоджия

      Лагерь разрушен контратакой Тибальта. Галлия недооценила противника, и когда Руперт достиг с выжившими Бэйсвуда, то в спешке, ничего не объясняя, организовал повторное отступление. Тибальтовцы преследовали их до Бэйсвуда, гнали, добивая по пути, и горючее чувство опасности выместило страх. Пенелопа расклеилась: подставила спину, получила серьёзное ранение, и Винсенту пришлось волочить её на себе до Дживоджии. Саманта пристрелила нескольких вражеских кастеров. Чудом уцелевший Рейес проклинал тибальтовцев на клокочущем лейтанийском и со своим отрядом ставил ловушки, рискуя жизнью. Лейтанийские кастеры могущественные.       Но этого недостаточно.       В Дживоджии — они достигают её, когда чёрное небо начинает светлеть, — тибальтовцы получают серьёзный отпор и отступают. Раненых Руперт размещает в лазарете и с местным командованием, глядящим на подбитых солдат с откровенным беспокойством, ведёт разговор жёсткий и скорее грубый: это по вине Дживоджии, отправившей недостаточное подкрепление, они проиграли. Это по вине Дживоджии Аракуэль смог пробиться, по вине Дживоджии…       Да.       По вине Дживоджии.       Всё проще сместить на кого-то другого и конкретного, чем признать собственную вину.       И Лерайе умерла по вине Дживоджии.       Ночь проходит тяжело, рассвет мучительно. Солнце и мороз режут лёгкие, мелкий снег опускается с неба. Вестники Катастроф говорят о Катастрофе, которая надвигается с юга, как раз с разрушенного Бэйсвуда. Возможно, если она не остановится, снова придётся бежать. Руперт высматривает командующих. В голове вертится настойчивая мысль разыскать Лерайе и крепко обнять её, радуясь, что они пережили это вместе. В горле застревает крупный ком.       Ругань и вскрик. Щелчок ружья. Руперт прикрывает глаза, размеренно выдыхая, и медленно оборачивается, чувствуя ползучий по спине прицел.       Бетти в окружении солдат выглядит безумно. Она целится на Руперта, наведя на него дуло, глаза блестят. В чёрных волосах запутались снежинки. Они у неё вьющиеся, как у Лерайе. Воздушные. Обычно Руперт гладил Лерайе по голове и смазывал снежинки с упругих локонов.       Бетти разъярена. Руперт тоскливо улыбается. Как жаль, что только сейчас она отмерла. Столько недель ходила поникшей, как кусок переваренного овоща, а теперь загорелась, посмотрите на неё. Раньше надо было.       Вудроу, смотрящего на Руперта с неприязнью, ещё больше жаль. Никто из них не был там. Никто не видел, что у Лерайе не было шансов.       Дживоджия живёт своим чередом. Только земля вокруг Бетти и Руперта вязнет в тяжёлом молчании.       — Пристрели меня, — просит он с натужным отчаянием в голосе; рассветный холод ползёт по залитому вонючей кровью телу. Все, кто был в Коллусе, в крови. И кровь эта липнет к коже вместе с одеждой намертво.       — Пристрелить? Это будет слишком милосердно для такого чудовища.       Пенелопа наверняка ей всё рассказала в чёрных красках и щедро приправила это горючим соусом, что Руперт предатель, мудак и вообще Лерайе его полюбила, а он её оставил. И никто — абсолютно никто — не может даже понять, что у него не было выбора.       — Кастеры-медики не так уж всесильны, — одержимо шепчет Бетти, чуть опустив голову, и щурит глаз. «Не щурься», — хочется сказать ему, ох уж эта излюбленная манера стрелков, но та не оценит. — Кастеры-медики не могут срастить раздробленные в щепки кости. Кастеры-медики не могут зашить внутренние органы. Кастеры-медики не смогут нарастить тебе колено, если его раздробить…       — Хочешь раздробить мне ноги?       — Очень хочу.       Руперт чувствует эту тревогу. Выжившие солдаты Бэйсвуда, окровавленные, раненые и грязные, смотрят на него с осуждением, кто-то с пониманием, кто-то с горем. Кто-то сплёвывает и уходит. Слухи о Лерайе разносятся по всей Дживоджии. Руперт один.       А Бетти кладёт палец на спусковой крючок, и никто её не останавливает.       — Сейчас не лучший момент для распрей.       Каприн в длинной чёрной шинели медленно подходит к Бетти, подняв ладони в мирном жесте. Судя по знакам на мундире — либо офицер, либо командующий. Дживоджийский. Бетти ружьё не опускает, но переводит на каприна озлобленный взгляд, недовольно поджав губы.       — Командир Вольфганг! Командир… Вольфганг…       Каприн, улыбаясь, оборачивается. Из уже поредевшей толпы — нечего смотреть на расстрел, солдаты устали и хотят зализать раны, — выскакивает запыхавшийся солдат. На Бетти и Руперта он не обращает внимания.       — Там… в лазарете… медик застрелился…       — Добро пожаловать в Дживоджию, командир Клифф, чувствуйте себя как дома, — чернушно шутит Вольфганг и тихо смеётся. Отчаяние. Он смертельно устал, на бледном щетинистом лице глубокие тени, и даже Бетти от его фразы косится на него с отвращением. — Командующая Бетти, я бы советовал вам опустить оружие, или мне придётся вмешаться, а в таком случае плохо будет всем. Успокойтесь. Ещё потери нам не нужны.       Бетти тяжело выдыхает и опускает ружьё. Вольфганг ухмыляется, опускает, в свою очередь, руки и прячет длинную чёрную прядь, выпавшую на лицо, за загнутый крупный рог. Он кивает Руперту и Вудроу и, прокашлявшись, произносит:       — Отдохните, а конфликты решите уже после, потому что на горячую голову что-либо делать — плохой выбор. Если вам нужна помощь, можете заглянуть в лазарет.       — Разберёмся, — хмуро бросает Вудроу. — Спасибо.       — Обращайтесь.       Вольфгангу, по ощущениям, вообще всё равно, что происходит. Руперт видит, как он устал и новые конфликты ему совсем не нужны. Солдаты расходятся следом, но Бетти, Вудроу и Руперт остаются на месте. Он стоит напротив них, не двигается и чувствует, какая глубокая пропасть пролегла между ним и Бетти. А ещё глубже — между ним и Вудроу.       Усталость, исходящая от Вольфганга, напоминает Руперту о пережитом ужасе, и плечи уязвлённо горбятся.       — Ты отправляешься домой, Бетти, — говорит он не своим голосом. — На правах командира я отстраняю тебя из колумбийской армии за нарушение дисциплины и угрозы жизни высшему по званию.       Вудроу сплёвывает. Бетти злобно улыбается, дёргает напряжённо вытянутым лисьим ухом и поднимает подбородок.       — Я уже передала местному командованию увольнительную. Тебе не нужно утруждаться. Не могу поверить, что ты стал… таким.       Руперт тоже не может поверить. Особенно в то, что его сейчас публично макнули рожей в слякоть.       Руперту от себя тошно, невыносимо, но больше всего он устал. Нужно уйти. И от Бетти с Вудроу, давящим его ненавистью, он отворачивается первым, признавая поражение на этот раз. Пусть делают что хотят. Пусть говорят что хотят. Руперт это потом обдумает, у него мозг высох.       — Руперт.       Скрип снега и шорох одежды. Руперт, опустив голову, идёт дальше по направлению к штабу командующих, который всегда легко узнать по флагам и количеству солдат и техники вокруг. Он с отвращением морщится.       — Руперт!       Руперт не останавливается, а Вудроу замирает. Он больше не зовёт его и позволяет уйти с пустотой, зудящей в голове. Доложить о прибытии командующему составу. Познакомиться с действующими лицами. Переговорить по делу с этим Вольфгангом, если у него будет свободное время. Или действительно отдохнуть. Навестить Саманту, Винсента и Пенелопу в лазарете. Проследить, чтобы с Рейесом всё было в порядке: то, что он делал с помощью артса, пытаясь прикрыть отступление, могло довести его до разрыва сердца, и Руперт, к сожалению, мог потерять его при подступлении к Дживоджии.       Посетить блок командующих. Доложить о прибытии. Найти тихое место. Не обращать ни на кого внимания.       Руперт поднимает голову к изорванному флагу Галлии, свесившемуся вдоль стены трёхэтажного здания.       Посетить блок командующих. Доложить о прибытии. Найти тихое место.       Лерайе никогда не злилась на Руперта по-настоящему. Она не раз называла его улыбку обворожительной. Держала его лицо в ладонях, любуясь тем, как он улыбается, и ласково называла дружелюбной дворнягой. Руперт бы вилял хвостом, ей-богу, был бы хвост — вилял бы им в эти моменты, как заведённый. Слюни бы пускал. Глаза бы блестели. Как у верного пса.       Флаг Галлии дрожит и расплывается. Болезненный стон застревает в горле. Руперт горбится, зажимая ладонями глаза.       Что же он наделал?       — Всё в порядке? Эй, санкта…       — Да… да, — машинально кивает Руперт, с трудом отклеивая ледяные ладони от лица. Солдат, обеспокоенная фелина с зашитым глазом, смотрит на него, а хвост тревожно мечется из стороны в сторону. Руперт пытается улыбнуться. Глаза колет. Не только потому, что он занёс туда грязь. — Всё хорошо. Просто устал.       — У тебя глаза на мокром месте… Ой. Ты же командир Бэйсвуда?       — Тот самый, который спас всех из Коллуса? — внезапно рядом оказывается другой фелин, очень похожий на одноглазую. Одинаковые большие жёлтые глаза и копна русых волос с тёмными кошачьими ушами. От их восторгов Руперта сейчас вывернет. — Я слышал, там была бойня… А ты… вы всех спасли.       — Я никого не спас.       — А эти солдаты? Они живы только благодаря вам. И то, что случилось в Коллусе… Наш Вольфганг это всё обработает и как задаст им жару!       — Если задаст, — грустно усмехается одноглазая и качает головой вопреки возгласам брата. — Ты же знаешь, командир жаждет сосредоточиться на севере, чтобы пробить путь к Бэббеджу, как и передавал Марк Макс.       — Коллус тоже надо отбить.       — Когда-нибудь.       — Как вас зовут? — тихо спрашивает Руперт. Паника, резонирующая с мыслями, начинает укладываться. Мысли переключаются со смерти Лерайе на вещи совершенно противоположнык. Руперт будто успокаивается.       — Я Белинда. А это мой брат Эдвард. Мы из Виктории, нам очень не нравится то, что там происходит, как и сам Тибальт. Мы не кастеры, но что-то можем…       — Белинда себя как всегда принижает, — ухмыляется Эдвард, складывая руки на груди. — Вольфганг в ней души не чает.       — Ну… есть немного, да… — смущённо улыбается Белинда и скребёт перебинтованным пальцем за ухом.       — А вы из Латерано? Можно спросить, почему попали на войну?       И Руперт, медля с ответом, не замечает, как вокруг собираются солдаты Дживоджии, с интересом подслушивая разговор.       Жизнь продолжается своим чередом. Если бы Лерайе была рядом, она бы обязательно пошутила, что Руперт теперь звезда.       В глазах опять застывают слёзы. Улыбка у него ломкая. Слова дрожащие, и Руперту постоянно приходится прокашливаться, отвечая на вопросы, чтобы не выдать волнения и подвывающей в мыслях паники. Он справится. Он обязательно справится. Главное, что довёл солдат целыми.       Ему нужно отдохнуть.       Нет, ему нужно застрелиться. Руперт уже не понимает, за что воюет: это точно война за независимость Колумбии или бессмысленный хаос?

/ / /

24 января, 1017 год / 7:51 AM

Колумбия, лагерь Дживоджия

      Пенелопа крепкая. Едва ей зашили и перебинтовали спину, как она уже вышла из лазарета на задний двор и, усевшись на бетонные ступеньки, закурила. Пенелопа больше не хочет убить Руперта, в глазах не стоят слёзы. Она лишь трёт их, когда солнце начинает резать холодный горизонт и лучами скользит по бледному лицу.       Пенелопа не смотрит на подошедшего Руперта и лишь поднимает пачку сигарет, предлагая закурить. Предложение в самый раз. У Руперта глаза от усталости горят, под веки насыпали раскалённого саргонского песка. Повезло, что он не разрыдался, когда солдаты Дживоджии напали на него с расспросами.       Зато сейчас Руперт может дать себе волю, и едва он садится на ступени, как выдержка даёт трещину. Он закуривает, глубоко-глубоко втягивая дым, кривится и смаргивает скатившиеся по щекам слёзы. Плечи дрожат. Пенелопа как назло усмехается, но никак не комментирует внезапную слабость.       — Нет смысла рассказывать о том, что произошло? — шепчет Руперт, выдыхая горький дым. Сигареты крепкие, дым жёсткий. У Лерайе немного мягче и тянется лучше.       — Это понятно, — пожимает плечами Пенелопа. Слова у неё слабые и тонкие, вот-вот треснут. Как у Руперта. Всех их знатно потрепало. — Подкрепление Аракуэля нас разбило. Уже тогда, увидев элитные войска Тибальта, мы поняли, что придётся отступать. Оставалась надежда только на тебя с Лерайе, и когда вышел ты один… с винтовкой Аракуэля… Всё стало ясно как сегодняшнее утро.       Тишина, которая возникает после слов Пенелопы, Руперту нравится гораздо меньше её слабого голоса. В молчании мысли начинают продавливать сознание. Треск снега, далёкие голоса. Стук молотка по бетону. Кто-то что-то достраивает. Гудение моторов. Этого недостаточно, чтобы развеять одиночество.       — У меня не было выбора, — оправдывается Руперт прежде всего перед собой. Выбор на самом деле есть всегда. Был ли он тогда?       Пенелопа с неприязнью кривится и хмуро выдыхает дым. На фильтре сигареты видится размазанный кровавый след.       — Я не хочу это обсуждать.       — Пенелопа.       — Серьёзно, Руперт. Прав ты или нет… это слишком сложно для меня. Пусть об этом думают командиры, если им надо, а я всего лишь наёмница. Я устала, у меня жутко болит спина, мне хочется есть и спать. То, что случилось, дерьмо. Не то, что нас преследовали до самой Дживоджии, не кровавая баня в Коллусе… А то, что ты бросил Лерайе.       — Её нельзя было вытащить. Завалы…       — Но факт остаётся фактом, — замечает Пенелопа, обернувшись. Взгляд у неё прозрачный, почему-то останавливающий от глупых оправданий и внушающий некоторое спокойствие. — Ты оставил её.       — Я хочу спасти её. Мы можем собрать отряд.       — Мы не соберём, — мотает головой Пенелопа и, облизнувшись, переводит взгляд на кривую линию горизонта с просыпающимся холодным солнцем. — Вольфгангу не нужен Коллус, а ты теперь будешь делить командование с ним. Не знаю, получится ли договориться, он жуткий тип, но проблема в другом. Лерайе любила тебя. Сарказ полюбила санкту. На моей памяти такое впервые. Кроме того Бетти уходит, и мой уход…       — Ты тоже уходишь? — с замиранием спрашивает Руперт.       — Давно пора, — кивает Пенелопа, отворачиваясь, и делает паузу. Она глубоко закуривает, втягивая горький дым, и Руперт опускает взгляд на свою сигарету. Горло сводит от крепкости табака и непонимания, почему Пенелопа его оставляет. — Мне нравится убивать и получать за это деньги, но есть огромная разница между тем, чтобы служить генералу Терезису и знать, что тебя всегда будут ждать в Казделе, и тем, чтобы рисковать головой и умереть неизвестной. В Казделе ты, конечно, тоже будешь всеми забыт, ты не Король Сарказов, чтобы тебя помнили… но есть хоть какая-то стабильность. Лучше спиваться в отставке, чем это.       — За что тебя сослали в отставку? — Руперт цепляется за первую попавшую тему.       — Наныла у Терезиса ранний выход на пенсию, — ухмыляется Пенелопа и щёлкает по отрубленному рогу. — Я раньше служила у него в гвардии и хотела стать ассасином. Это почётно, обеспечило бы мою сестру, хотя мне бы пришлось спиливать рога и срезать с себя кожу… Короче, дослужилась до того, что он меня повысил в личную охрану, а потом я поняла, что иду куда-то не туда. Я просто хотела заработать на будущее, чтобы сестра не пошла торговать собой по трущобам или не стала убийцей. В итоге убежала, начала перебиваться мелкими заказами на подпольном рынке, увидела, что в Колумбии какая-то заварушка, подумала, что это будет куда легче и проще. Ошиблась. Теперь вернусь к нему и нашей доброй королеве, стыдливо поджав хвост.       — Аракуэль угрожал, что убьёт твою младшую сестру. Заплатит каздельским наёмникам.       — Вот и повод вернуться, — хмыкает Пенелопа, и реакция у неё настолько уравновешенная, что Руперт удивляется. Кажется, она выгорела.       — А ещё он убил отца Саманты и мою наставницу.       — Саманта об этом знает?       — Нет.       — Херово. Скажешь ей об этом сам, — легкомысленно улыбается Пенелопа и хлопает Руперта по плечу. Она крепко сжимает когтистую пальцы и медленно, с кряхтением, поднимается. Он кривится, уперевшись рукой назад. Пенелопа… тяжеловатая. — А по поводу наставницы… соболезную.       — Ты можешь сказать, что думаешь обо всём?       Пенелопа, поднявшись, опускает взгляд. Она бросает окурок в снег и достаёт новую сигарету.       — Всё у вас, санкт, завязано на чувствах. Что я чувствую и думаю. Какая уже разница?       — Мне хочется услышать хоть что-то.       — Говно случается, — нервно смеётся Пенелопа, кашляет и напряжённо закуривает, сломав перед этим две спички. Ладони у неё дрожат. — И помыться тебе не мешает… весь в крови и грязи.       — А ещё?       — А что ещё? Всё кончено. Я… я должна винить тебя, но уже не хочу даже видеть. Да, у тебя не было выбора. По факту, вопросов нет, — поджимает губы Пенелопа, прикрыв глаза, и выдыхает дым через нос. — Но Лерайе полюбила тебя, поэтому я даже не хочу утруждаться размышлениями. Одного «пиздец» более чем достаточно. Пугает ещё и то, что она всё-таки обратилась за помощью к Конфессариусу.       — Ты это что, видела?       — Я это почувствовала. Такие сарказские ритуалы очень легко прощупываются самими сарказами, и чувство от них неприятное. Лерайе никогда не рассказывала тебе о том, что было между ней и Конфессариусом? И почему она на самом деле сбежала из Казделя?       Руперт мотает головой. Пенелопа с улыбкой скребёт висок.       — Это долгая и запутанная история, я уже и детали не помню. Но бояться нужно не того же Сангвинарха, а мрака, который стоит за ним. Конфессариуса. Запомни его. Вместе с сестрой единственный на Терре белорогий-беловолосый сарказ, как бельмо, узнаешь сразу. Не бойся никого кроме Конфессариуса. Ты никогда не знаешь, что у него происходит в голове, он совершенно непредсказуемый ублюдок и ему реально надо лечиться, — с отвращением кривится Пенелопа.       — Лерайе мало говорила о нём. Меньше, чем о Сангвинархе.       — Потому что если не трогать то, что тебя пугает, можно лгать себе, что всё не так плохо. Да и сами сарказы ничего толком не знают о Конфессариусе. Это я знаю слишком многое, и язык мне надо подрезать, потому что в какой-то момент жизни я подошла к Терезису и его окружению слишком близко.       — Ты как будто ненавидишь Конфессариуса. Если он так опасен, но играет большую роль в Казделе, зачем возвращаться? Почему ты не можешь остаться со мной?       Руперт отчаянно не хочет, чтобы Пенелопа уходила. Нужно, чтобы она продолжала говорить. О чём угодно: о себе, о Казделе, о Конфессариусе, лишь бы занимала покрывшиеся трещинами мысли и не позволяла зарыться с головой в убивающую саморефлексию.       — Потому что смотреть на тебя больно, — щурится Пенелопа и закуривает; солнце подсвечивает тёмный рог, криво спиленный, и путается в грязных прядях. Пенелопа снова чешет голову. — Я очень уважаю королевский двор Казделя, всегда буду почитать Терезиса, но Конфессариус — гниль. Вроде он и работает ради Казделя, как я слышала, а вроде то, что рассказывала о нём Лерайе… в холодную дрожь бросает. Но она не должна была ни при каких обстоятельствах звать его. Ни за что. Это точка невозврата.       — Можно ждать нападения со стороны сарказов?..       — О, нет! — хрипло смеётся Пенелопа, постучав по догорающей сигарете, и тёмный пепел падает ей под сапоги. — Нет, Руперт! Что ты такое говоришь? Во-первых, у Казделя своих проблем полно. Во-вторых, Конфессариус никогда не явится лично. Лерайе найдут, это факт. Её душа ритуалом связана с душой Конфессариуса, поэтому она обратилась за помощью именно к нему, а не к тому же Сангвинарху…       Пенелопа давит докуренную сигарету о перила и переводит на Руперта взгляд.       — На твоём месте я бы молилась день и ночь, чтобы Лерайе всё-таки не выжила.       — Она не может умереть. Она же ребёнок Сангвинарха.       — Но она не Сангвинарх, до его могущества ей далеко. Я волнуюсь за тебя. Лерайе на полных правах может пойти мстить, и её никто не будет останавливать. Боюсь, ей даже предложат помощь.       — Она просила вырезать себя. Обломки передавили её ниже пояса.       — Вы оба хороши, — встревоженно усмехается Пенелопа и бегло облизывается. — Сумасшедшие. Чем её резать?       — Штыком.       — Идиоты… просто идиоты.       Пенелопа запускает пятерню в волосы и, с блаженством выдохнув, скребётся. Руперт складывает руки на коленях и упирается в них лбом, прикрыв глаза. Присутствие Пенелопы мало чем помогает. Его всё равно раздавливает.       — Резать штыком… Я бы поняла ещё ногу или руку, но половину тела…       — Мне тебя проводить? — глухо спрашивает Руперт, чувствуя, как скапливается страшное утомление.       — Не надо. Можешь просто ручкой помахать.       — Ты правда вернёшься в Каздель?       — Придётся. Ты-то тут останешься, да?       Руперт молчит. Пенелопа хмыкает.       — Идиот. Ну идиот, слов нет…       Идиот.       Правда идиот.       — Я бы хотела сказать тебе своё настоящее имя. Я никому его не говорю, чтобы не было проблем и никто меня не преследовал, но вдруг захочешь меня однажды найти… Искать придётся по нему.       Хорошее дело. Настоящие имена здесь только у Винсента, Вудроу и Руперта. Наверное, ещё и у Руби… было. Пенелопа глубоко вздыхает, пряча озябшие ладони в карманы. По ней даже не скажешь, что она вернулась с Коллуса. Её успели кое-как отмыть, хотя одежда ещё воняет потом и кровью, а в волосах застряли багровые кусочки.       — Куи’лакахкат. Забирающая надежду.       — Красиво.       — Отвратительно. Не делай комплименты моему имени, я его ненавижу и храню только из уважения к матушке.       Пенелопа с уходом не медлит. Она посещает штаб командующих, и Руперт, скуривая пачку и даже не думая, сколько сигарет прикончил за этот короткий промежуток, лишь чувствуя, как тянет в груди и немеет горло, останавливается в десяти шагах от контрольно-пропускного пункта. Саманта возмущённо высказывает улыбающейся Пенелопе всё, что о ней думает.       — …ты не можешь просто уйти! Ты ведь… ты не можешь оставить меня!       — Можешь отправиться со мной в Каздель. — Пенелопа поднимает ладонь, касается щеки Саманты, но та, непокорно дёрнув головой, вырывается и отходит назад. Она злится. Нимб и крылья у неё горят.       — Какой Каздель?! Ч-чтобы… чтобы меня там изнасиловали толпой и съели?       — Мы спрячемся на Рынке Шрамов. Если в Латерано попадают сарказы, то то же самое могут провернуть санкты в Казделе.       — На Рынке Шрамов?.. Отлично. Да. Там, где нормальной воды нет и ориджиниум в воздухе, как ты сама рассказывала?       — Зато мы будем вместе, — добавляет Пенелопа со влюблённой улыбкой.       — Я не буду такой, как сейчас. Я буду грязной, вонючей и голодной, а потому недовольной.       — Я буду любить тебя даже в таком виде. Обожаю, как ты пахнешь…       — Нет, — ворчливо отвечает Саманта, отворачиваясь от протянутой ладони. Но Пенелопа с тихим смехом хватает её за запястье и резко дёргает к себе. — О-отстань, ты, дьяволица рогатая… извращенка.       Куи’лакахкат. Куи’лакахкат… Забирающая надежду.       — Я буду скучать по тебе. Приходи ко мне в Каздель, спрячемся в уголочке…       — Нет, Пенелопа… Нет.       Кто там говорил, что между санктой и сарказом ничего быть не должно? Либо Пенелопа играется и шутит, либо не может определиться.       Руперт отворачивается, когда Пенелопа гладит Саманту по щеке, пряча пряди, и склоняется над ней в поцелуе. Вовремя, потому что видит подошедшего Винсента. Тот утыкается взглядом в трогательную сцену прощания возлюбленных и краснеет.       — Хорошо, что мы… — неловко произносит он, запинаясь. — Выжили после Коллуса.       — Угу, — кивает Руперт. Слышатся смех Пенелопы и возражения Саманты, обиженной до глубины души. — Я почему-то думал, что в Дживоджии нам откажут.       — С чего это? Мы все часть колумбийской армии.       — Подкрепление не помогло.       — Потому что Галлия недооценила Тибальта и положилась на Марка Макса. В следующий раз такого не будет.       — В следующий раз… — грустно улыбается Руперт, а через секунду в нём начинает закипать злоба. — Почему-то нужно понести потери, чтобы к войне начали относиться всерьёз. Почему-то нужно всех потерять, чтобы Галлия поняла, что нужно прикладывать максимум усилий. Кто этот Марк Макс вообще такой, почему мы его слушаем? Он приносит трагедию. Лерайе он…       Лерайе. Руперт затыкается на полуслове. Его мысль ловко обрывается, и Винсент опускает тревожный взгляд. Дыхание на мгновение перехватывает. Руперт будто спотыкается на ровном месте.       Она умоляла его помочь. Она не глупая, понимает наверняка, что иначе нельзя, должна понимать, но умоляла и плакала, потому что страшно и потому что любила. И Руперт её любит так, что горло сводит. Так, что одной мысли достаточно, чтобы провалиться в безнадёгу, чтобы снова ощутить рвотную духоту, хотя воздух в Дживоджии ледяной и прозрачный.       Винсент осторожно вытягивает его. Достаёт из мрака, ставит на ноги и отряхивает. Приводит в чувства. Руперт убирает ладони от лица. Солдаты, быстро проходящие мимо, косятся на него с тревогой. Руперт дрожит. Руперта знобит. Нет…       Что же он наделал? Зачем он это сделал?       — …он ей не нравится. Она называла его викторианским шпионом. Если бы этот Марк Макс посоветовал командованию использовать все резервы или… или… она была бы здесь…       Если называть её не по имени, становится легче дышать.       — Попробуй обсудить с Вольфгангом вылазку в Коллус. Он может одобрить.       — Пенелопа… Пенелопа сказала…       У Руперта подкашиваются ноги. Винсент берёт его под локоть, крепко сжимая, и уводит в сторону, подальше от дороги, с которой на них пялятся. Он прячет Руперта в тупике между зданиями, усаживает на деревянный ящик с провизией и прижимает тыльную сторону ладони к его щеке.       У Руперта выступает ледяной пот. Что он наделал?       — Что Вольфганга интересует… Бэббедж.       Руперт поздно замечает возникшего рядом медика, меркнувшего из-за потемнения в глазах. Винсент, не отводя от него тревожного жгучего взгляда, шепчет:       — Принесите спирт.       — Да, сейчас…       — Вольфганг не вернётся в Коллус, — выдавливает из себя Руперт. Тело жалко знобит.       — Мало ли что Пенелопа говорит, Руперт, — шепчет Винсент, с нажимом проводя по щекам Руперта. Слух закладывает, в висках стучит кровь. — Ты так и не сходил в лазарет…       — Нужно вернуть Бэйсвуд. И Коллус. Нужно вытащить её, нужно достать её. Я должен извиниться.       — Никаких извинений сейчас… Руперт. Сиди. Сиди, блять, на месте.       Винсент осматривает его ухо. Руперт понятия не имеет, что там с ним и что успела сделать она, прежде чем он её прервал. Из последних сил он строит рассыпающуюся стену, прячась от воспоминаний о Лерайе. Убрать всё. Разбить. Стереть. Не вспоминать её. Забыть. Лерайе не существует.       — Винсент, я… я соберу отряд и сам пойду… мы проберёмся, Вудроу покажет…       В глазах темнеет. Руперт в панике смотрит на Винсента. Тьма снова сгущается и наползает, тошнота давит на корень языка. Винсент открывает рот, но вовремя затыкается и резко отходит назад. Руперту срывает крышу, и он, обессилев за один миг, блюёт ему под ноги, смаргивая болезненные слёзы.

/ / /

24 января, 1017 год / 10 AM

Колумбия, лагерь Дживоджия

      Чем больше Руперт думает, тем хуже ему становится. Он чувствует себя слабым и далеко не лучшим командиром. Разве он должен показывать такую бурную реакцию на случившееся? Уже не в первый раз его тошнит. После Дэдхорса Руперт тоже хорошо так проблевался.       Не учится на ошибках совершенно. То ли избыток молодости, то ли ещё недостаточно дерьма пережил, чтобы относиться к этому нормально.       Он не один такой. Солдаты, всю ночь сначала бившиеся за Коллус, а потом бежавшие кучу миль от преследователей и терявшие по пути товарищей, тоже сходят с ума друг за другом. В лазарете слёзы и крики. В Дживоджии легко отличить одних от других. Беженцы Бэйсвуда потрепанные, грязные, ослабевшие и трясущиеся. Солдаты Дживоджии — стойкие, серьёзные и оказывающие поддержку, но встревоженные не меньше.       Репутация у Лерайе неоднозначная. Кто-то из солдат шёпотом переговаривается, что это большая радость, раз вампира с ними больше не будет. Сарказы — зло даже на войне. А кто-то вступает в конфликт, грубо перебивает и говорит, что Лерайе, быть может, и ужасна, но она помогала всем. Первых, конечно, больше. Сарказ везде остаётся сарказом. Подлым созданием. Чудовищем. Дьяволом. Рогатой-хвостатой дрянью. Личи — некрофилы, банши — убивающие голосом, вампиры — жадные кровососы, нахцереры — пожирающие гниль, а все они — неотёсанные дикари.       — Не смотри на меня так, будто у меня был выбор.       Вудроу, сложив руки на груди, подпирает собой дверь. Руперт садится на край койки. В лазарете прохладно, но лишь из-за открытых повсюду окон. В палате Руперта окно тоже открыто. Он приподнимает руку, почувствовав лёгкое жжение. К тыльной стороне ладони прикреплена игла капельницы. Руперт утомлённым взглядом прослеживает гладкий провод и видит медицинский пакет с прозрачным лекарством.       — У тебя был выбор.       Руперт касается ладонью раненого уха. Забинтовано. По ощущениям, если надавить пальцами, ушная раковина кажется уцелевшей. Повязка идёт дальше, ещё одна держит заплатку на голове как раз над ухом. Руперт чувствует себя немного лучше, хотя продолжил бы спать дальше. За слёзы, рвоту и сопли даже стыдно.       — Резать Лерайе штыком? Убирать завалы? — перебирает варианты Руперт. Вудроу хмурится сильнее, выпрямляясь и отступая от двери. — Ты не был там, Вуди… Всё горело, всё вышло из строя. Лерайе была под завалами. Их не разберёшь, ты помнишь, как мы в школе однажды проходили такую ситуацию…       — Не сравнивай наше обучение с этим.       — И перед отправкой в Колумбию во время быстрой военной подготовки в полевом лагере…       — Я сказал, — твёрдо произносит Вудроу, подойдя на расстояние вытянутой руки. Он сжимает кулак, и сердце пропускает предательский удар. — Не сравнивай.       Руперт не против, если бы Вудроу его ударил. Наотмашь, по лицу, чтобы разбил и скулу, и нос, и челюсть… Чтобы вообще ему голову разбил, и всё тогда закончится.       Ведь если Руперта не станет, не нужно будет пытаться забыть её.       — Ты ненавидишь меня? — тихо спрашивает Руперт, подняв голову.       — Ты сам с этим отлично справляешься. Я чувствую, насколько ты себя изъел, — сурово произносит Вудроу.       Нет, Вудроу его ненавидит. Его взгляд тяжёлый, Руперту хочется спрятаться. Что они все к нему прицепились? Почему никто не может от него отъебаться хотя бы на пару часов? Руперту нужно выспаться, нужно привести себя в порядок…       Нужно просто успокоиться.       — Бетти уже высказала всё за меня. Но почему, Руперт? Ты её любил.       — Потому что у меня не было блядского выбора… — утомлённо выдыхает Руперт и прячет лицо за ладонями. — Потому что… нельзя было поступить иначе…       — Не бывает такого, чтобы выбора не было.       — Она предлагала себя разрезать.       — Тогда нужно было поверить ей и разрезать.       — Вуди…       — Я всё больше начинаю убеждаться в том, что с ней не всё так просто, как кажется. Когда паровой рыцарь её выжег… она восстановилась. Так нужно было её как-то достать и вытянуть из-за завалов, если всё было настолько плохо.       — У меня не было сил.       — Не было сил вытянуть ту, которая тебя полюбила? Руперт, она сарказ, — подчёркивает Вудроу ледяным голосом. — Ты, блять, сам ныл, что она как по тонкому льду ходит и боится довериться тебе. И что ты сделал?       Война — череда случайностей. Сегодня ты жив, завтра мёртв. На войне не бывает иначе.       — «…последствия череды событий. Череда зависящих от какой-то переменной событий, которые происходят только благодаря пересечению твоих и чужих действий. Как круги на воде. Не бывает случайностей, бывают только последствия».       Руперт вдавливает ладони в лицо. Игла колется. Он хочет подать в отставку и уехать в Латерано, в Стевонус, прийти к Жозефине и встать перед ней на колени, умоляя, чтобы она провела литургию и отпела его грехи перед Законом. Но Жозефина мертва, если Аракуэль не соврал.       А может, и соврал? Информация ведь не подтверждена. Надежда начинает тлеть, Руперту хочется засмеяться.       — Замолчи… — но он лишь хрипло шепчет.       — Нет, ты будешь меня слушать, потому что поступой дикий. Если она выживет, ты знаешь, что с ней будет?       — Я надеюсь, она умрёт. Я хочу в это верить.       — Лучше бы умерла, потому что стоит Тибальту до неё дотянуться…       — Замолчи.       — …он её замучает до смерти.       Нет, не Галлия виновата в том, что Лерайе мертва. Виноват Марк Макс. Чёртово централизованное командование, почему никто не предположил, чем всё закончится? Можно же было догадаться, что если на стороне Тибальта воюет санкта, уже замеченный за военными преступлениями, им нужна дополнительная поддержка.       Руперт отчаянно копает вглубь и ищет виновных. Кого угодно. Размякшее сознание доходит до крайней точки сумасшествия: а что, если всё изначально было предрешено? Если ему стоило всё-таки повременить с атакой, не лезть в ту же ночь, будучи уверенным, что всё получится?       Чёртовы вороны, клюющие следы крови. Чёртова Лерайе со своим сном. Вот с чего всё пошло не так… Вот где перро зарыт.       — Если бы ты оказался на моём месте, ты поступил бы точно так же.       — Я бы разобрал завалы, — самоотверженно заявляет Вудроу. Руперт давит отчаянную улыбку. Какой он смелый. — Даже если бы у меня руки отваливались от усталости, я бы начал разбирать завалы и доставать её. Я бы вытянул её и сделал бы всё быстро, чтобы не задохнуться в пожаре.       Что за бред? Что, блять, за бред? Как же Руперта все уже заебали. Капают и капают на совесть, давят, ломают, грызут, но никто даже не хочет попытаться понять, что это был тот случай, когда выбора действительно не было, и Руперт в этом абсолютно уверен. Неужели он ошибается?       — Заткнись.       Руперт резко поднимается с кровати. Вудроу вздрагивает, но не отходит. Теперь в Руперте зиждется желание заехать Вудроу по морде, опрокинуть на пол и разбить ему голову, чтобы он больше такой херни не говорил.       И Вудроу его желание улавливает остро.       — Давай… — с вызовом шепчет он, раздражённо улыбнувшись. Вудроу такой же подбитый пёс, как и Руперт: воняет кровью и потом. — Ты всегда делал то, что считал нужным. Ты никогда не оборачивался ни на кого.       — Потому что если хочешь чего-то достичь, надо идти только вперёд, — цедит Руперт и срывает бесящую иглу. Руку обжигает болью, но он не подаёт виду.       — По чужим головам?       — Без оглядки на прошлое.       — У тебя так ничего не останется.       — Я уже всё потерял. И готов терять дальше, потому что другого выбора нет. Кто-то должен делать грязную, позорную работу, чтобы другие жили. Кто-то… должен оставлять одного позади, — давит слова Руперт, ощущая, что с каждой секундой становится всё труднее и труднее сдерживаться, — чтобы жили остальные. Кто-то должен взять на себя ответственность, и я сомневаюсь, что ты бы взял.       И Руперт больше не сдерживается. Кто-то должен делать эту дрянь, чтобы такие, как Вудроу, могли спокойно взять кисть в руку и вернуться к рисованию. Вернуться к прошлой мирной жизни.       Снова слёзы. Отвратительные, мерзкие слёзы. Сколько, блять, можно? Он солдат или кто? Что с ним вообще такое? Что это за размазанное состояние, что за гниль, что за конченное поведение? Разве так он должен себя вести?       Руперт падает на край кровати и с силой трёт глаза. Он растирает тёплую влагу, шмыгает носом и чувствует, что раздражение Вудроу начинает пристыженно отступать.       Вудроу не виноват. Лерайе ему дорога. Он как Пенелопа, которая ночью покрыла матами Руперта, а потом, успокоившись и переждав прилив отчаяния, просто молча махнула рукой. «Пиздец». Всё, что стоит сказать о случившемся. Не надо ни копаться, ни искать виноватых, а смириться, что всё это — последствия, череда событий, и Руперту действительно не повезло.       Война никогда не была системой. Вернее, она может быть системой для стоящих наверху. Но не более того. Для таких, как Руперт или даже Вольфганг, война лишь игровое поле, на которой они фигуры.       — Руперт…       Голос Вудроу режет слух. Руперт стискивает зубы, отчаянно продавливая глаза основаниями ладоней. Его присутствие пробивает на слёзы и дальше. Руперту за себя стыдно. Мужчины вообще не должны плакать, а он устроил слезоразлив, как девчонка. Вольфганг улыбался, когда получил жуткую новость, что в лазарете застрелился медик. Бетти на глазах Руперта ни разу не заплакала. Пенелопа рыдала лишь ночью.       Один Руперт до сих пор поминает Лерайе, и то, что он перестаёт называть её по имени, нисколечко не помогает.       — Руперт.       — Отвали. Не смотри на меня…       — Почему?       — Я плачу.       — Тебе что, нельзя плакать?       — Мужчины… не должны плакать, — нервно смеётся Руперт.       — Бред.       Вудроу, судя по голосу… напуган. Руперт тихо всхлипывает, с дрожью улыбаясь, и трёт рукавами рубашки горящее лицо. Пружины тихо скрипят, когда Вудроу садится рядом. Руперт чувствует, как осторожно он касается своей эмпатией его, как пробирается по мыслям, путается в чувствах. Руперт не сопротивляется и заметно успокаивается. Ему удаётся остановить слёзы и выровнять дыхание. У Руперта получается даже улыбнуться, когда Вудроу берёт его запястье — пальцы у него истёртые в мозолях и горячие — и поднимает висящую вдоль капельницы иглу.       — Я люблю её, Вудроу, — серьёзно произносит Руперт, сглотнув, и переворачивает ладонь тыльной стороной вверх, чтобы Вудроу обработал иглу стоящим на тумбочке медицинским спиртом и ввёл снова. — И я… что-нибудь придумаю. Я обговорю с Вольфгангом возвращение Бэйсвуда и Коллуса. Должно быть, Галлия просто не до конца осознаёт масштабы проблемы. Но я верну Лерайе. Я верну… и всё будет хорошо.       Вудроу молчит. Он вводит иглу, заставляя Руперта скривиться, заклеивает белым пластырем, придавливая, и внимательно настраивает капельницу. Руперт осторожно кладёт ладонь на бедро. Похоже, что это обезболивающее, хотя колет неприятно.       — Почему ты молчишь? — спрашивает Руперт с непониманием. Не хотел Вудроу его слушать, не выглядел бы таким растерянным. Ушёл бы сразу.       — Прости.       Руперт криво улыбается и опускает голову. Глаза от слёз болят. Ухо тянет. Голова болит. Спина ноет. Всё болит.       — Ничего страшного, — мотает головой Руперт. — Я понимаю тебя.       — Я не должен был это говорить.       — Прекрати.       Не нужно Руперта жалеть.       Просто оставьте его в покое на пару часов и дайте ему отдохнуть.       — Мне нужно немного подремать. Посидишь рядом? — предлагает Руперт, и Вудроу, оживившись, кивает.       — Да… хочешь, я потом принесу завтрак?       — Скорее обед.       Жизнь будет идти дальше. А с Лерайе Руперт что-нибудь придумает, как и с Бэйсвудом, и с Коллусом. Со всем они справятся, потому что другого выхода у них просто нет.

/ / /

3 января, 1100 год / 8 PM

Форт Баррон / штаб-квартира «Blacksteel Worldwide»

Форт Баррон — Дэвистаун

      Ванилла не приходит в себя даже на второй день, а Клиффа врачи успевают залатать без проблем, хотя бóльшую часть сделал Дюк’аралим. Клифф проводит целые сутки не отходя от её кровати, покидая насиженный стул лишь для того, чтобы уйти в уборную или обсудить координирование.       Беспорядки в Дэвистауне становятся громче. Административный отдел Клифф за считанные часы приводит в порядок: работники в самом деле не понимали, что происходит, а Дюк’аралим вдоволь поиздевался над ними, показав, на что на самом деле способен наследник Сангвинарха. Клифф — основатель компании, но никогда не берёт всю работу единолично. Распределив обязанности, он сосредоточился на нынешних обстоятельствах: на Ванилле, находящейся в медицинском отсеке, и на коммуникаторе, направляющем военные действия. Один из командиров, ответственный за прошлую операцию в Лондиниуме, не перестает надеяться и спрашивать, как скоро Клифф даст зелёный свет и вновь направит отряд «Blacksteel» в Лондиниум.       Клифф боится, что никогда.       Они не армия Виктории, которая должна защитить страну от захватчиков из Казделя. Вмешиваться в политику чужой страны без приглашения неправильно. Виктория никогда Колумбию не приглашала, а «Blacksteel» всегда была и остаётся частной военной компанией, крепко привязанной к правительству. Протяни Клифф руку помощи и отбей армию регента Терезиса вместе с ней, что подумают другие страны? Почему «Blacksteel» не помогает Боливару или Урсусу, а требует за это оплату? И что, что в Боливар и Урсус не вторгались демоны, факт остаётся фактом.       Политика — сложное, дрянное занятие, родившееся от того, что богатым стало слишком скучно жить.       До тех пор пока Виктория или кто-то ещё не найдёт возможности оплатить услуги «Blacksteel», Клифф будет пресекать любые попытки вмешательства в политический конфликт, иначе от грязи не отмоется. «Blacksteel» всегда была гарантом нейтралитета и символом доверия. Как можно доверять частной военной компании, которая вмешивается в Лондиниумский кризис, но на войны Урсуса и остальные локальные конфликты?       Джессика возвращается с помощью капитана Лискарм. Об этом Клифф узнает от Тилы, временами навещающей его. Ни есть, ни спать он не хочет, но веки тяжёлые и слипаются, а голова начинает побаливать. К концу второго дня Джессика заходит к Клиффу с чашкой чего-то горячего. Она выглядит провинившейся и тревожной.       Клифф, конечно, тоже молодец. Наверняка кто-то из наёмников хотел навестить Ваниллу, а он сидит здесь и всех отпугивает.       — Что-то случилось? — спрашивает он, выпрямившись. Джессика мотает головой и ещё тревожнее сжимает кружку.       — Босс, я…       Она хоть и выглядит слабой и излишне чувствительной, словно вот-вот расплачется и рассыпется, но на деле способная талантливая кошка. И хорошая. Пугливая только, но кто не без недостатков?       Клифф, например, замкнутый. Запирается в себе, не выходит никуда толком не только по той причине, что бережёт себя, хотя многие ли знают основателя «Blacksteel», спрятавшегося за несколькими уровнями административного отдела, в лицо? Вряд ли кому-то известно даже его имя. Никто не знает. Уже никого не осталось.       Кроме Вудроу, который его видеть не хочет.       Джессика — котёнок. Нервный котёнок с глазами на мокром месте.       — Не бойся, — просит утомлённо Клифф, медленно моргая. Сейчас закроет глаза и провалится в сон.       — Мне… жаль.       Клифф смотрит с удивлением. Жаль чего? Что произошло? Джессика всё-таки решается, заходит в тонущую в вечернем полумраке палату и протягивает чашку, вдруг подняв дрожащий взгляд.       И смотрит с такой отчаянной уверенностью — «на, возьми свою кружку, злой и страшный босс!» — что Клифф теряется даже на несколько секунд.       В чашке — кофе. С молоком и сахаром, как и просил, как он и просил у Тилы, чтобы не уснуть совсем…       — Ты сделала мне кофе, — слабо улыбается Клифф, принимая горячую чашку: сжимает ободок и ставит на бедро, прежде чем взяться за ручку. На ручке остались следы тёплых пальцев. У Джессики ладони аж вспотели от беспокойства.       Неужели он настолько пугает своих наёмников?.. Нужно с этим что-то делать.       — Тила… Тила сказала, что вам нужен кофе. А я вспомнила, что вы всегда пьёте с молоком и сахаром.       Чёрный кофе Клифф не переносит, слишком грубый вкус. Санктовская любовь к сладкому не проходит даже с годами. Клифф с благодарностью кивает и отпивает, и этот жест растапливает сердце Джессики. Она слегка успокаивается.       — Как твои дела? — спрашивает он. Горячий напиток согревает горло. Джессика заинтересованно поднимает хвост, изогнув крючком кончик. Наверное, не ожидала такого вопроса.       А у Клиффа уже сил думать о чём-либо нет. Ванилла придет в себя, это правда. Но сейчас ему хочется просто остаться здесь, в этой тёмной комнате, в которой гуляет прохладный ветер из приоткрытого окна, не позволяя противному запаху лекарств увязнуть и раствориться во мраке.       У Клиффа нет сил ни желать себе умереть, ни грезить о будущем. Всё, что он может делать и о чём думать, — о том, как идти дальше. Как бы Ванилла поскорее очнулась и что за подобное ей нужно будет организовать дополнительную выплату. Как бы проверить нынешний конфликт в Боливаре, в порядке ли командование, как живут наёмники. И всё-таки… всё-таки…       Как же там в Лондиниуме? Регент Терезис побеждает? С тех пор, как сарказы начали блокаду, а контракт подошёл к концу, Клифф потерял многие связи с Викторией. Если что-то нужно узнать, приходится долго ждать и рисковать. Благо, отец Джессики остался в своей штаб-квартире. После праздников нужно как-нибудь встретиться с ним и обновить соглашение о сотрудничестве «Blacksteel» с роскошной «Raythean Industries».       — Простите, пожалуйста, что я…       — Не извиняйся, — обрывает Клифф, поморщившись. Он снова отпивает кофе, наслаждаясь в меру мягким вкусом молока и жёстким оттенком кофе, которое оттянет его сон на пару часов. Слушать извинения и сожаления Клифф не хочет. Не сегодня. А лучше вообще больше никогда. — Садись.       И убирает шляпу с края кровати Ваниллы, приглашая Джессику сесть напротив. Она вздрагивает. Клифф прячет шутливую улыбку за ободком чашки.       — Спасибо за кофе, у тебя вкусно получилось. Тила сказала, сколько ложек сахара, или сама предположила?       — Три. И больше половины молока. Тила сказала, что хватит две, но вы санкта, и я подумала, что лучше будет три…       — Вкусно.       Мало кто ожидает, что Клифф, основатель «Blacksteel», пьёт кофе с молоком. А три ложки сахара действительно лучше двух. Всё ещё не перебор.       — Так всё-таки как твои дела? — напоминает Клифф, когда Джессика аккуратно садится на край кровати. Она укладывает гладкий чёрный хвост себе на бёдра и разглаживает ткань штанов.       — Всё в порядке. Вы говорили, чтобы я передала пулю Вудроу, я это сделала.       — Как всё прошло? — с надеждой спрашивает Клифф.       — Хорошо.       А как могло ещё пройти? Вудроу ведь понятия не имеет, что его старый друг, Руперт, стал главой частной военной компании, напрямую влияющей на происходящее в городе. Никто, кроме него, и не знает, как зовут Клиффа.       — Я беспокоюсь за Ваниллу. Мне жаль, что с Кардиналом такое произошло и она ему поверила. Он мне не понравился с самого начала, и я много раз просила Ваниллу не верить в его… обольстительные речи.       — По тебе и не сказал бы. Ты неплохо обучала Кардинала.       — По уставу нам не разрешается разводить конфликты, поэтому я и не показывала.       Джессика умная. Плаксивая, тревожная, но дисциплинированная. Клифф гордится ею. Погладил бы, похвалил, да только она точно расплачется.       — С Ваниллой всё будет хорошо, — убеждает Клифф. — Врачи Форта Баррон — лучшие из лучших, мисс Лонгфеллоу собирала их лично.       — Я понимаю, но всё равно жаль и…       — Джессика! Ой…       Алмонд, набегавшись по коридорам, замирает на пороге. Судя по виду и тяжёлому дыханию, она искала Джессику. Тихий шорох и торопливые шаги: Франка и Лискарм останавливаются за её спиной. Клифф давно не ощущал себя таким… неловким. Будто он здесь лишний.       — Извините… — бормочет Алмонд со смущённой улыбкой.       — Ничего страшного. Вы… — окидывает Клифф взглядом трёх наёмниц. — Хотели поговорить лично?       — Да нет, мы просто искали… Джессику.       Напряжены ужасно. Клифф что, действительно чудовище? Он ещё утром смотрел на себя в зеркало, был обычным — уродливым, если честно, — санктой… Алмонд едва ли делает шаг назад, как Франка, игриво ухмыльнувшись, толкает её в спину. Алмонд ахает и что-то шипит в ответ, резко обернувшись, но в комнату заходит.       — И чего стоять в коридоре?.. — спрашивает Лискарм со скучающим видом.       — З-здесь… здесь босс! — шипит Алмонд, сгорая от стыда.       — Не сожрёт же. Добрый вечер.       — Добрый, Лискарм.       — Можно свет включить? — спрашивает Лискарм, озираясь по сторонам. — Ваши нимб и крылья, конечно, хорошее освещение, но слабоватое.       Лерайе никогда не нравилось, что у Руперта горят крылья и нимб. В Бэйсвуде она влюблённо ворчала, чтобы он «прикрутил» яркость своих светящихся «штучек», мол, спать с ним нереально. Руперт только ради неё научился такое проворачивать, хотя обычно у санкт нимб и крылья горят в зависимости от переживаемых эмоций. Чем сильнее — тем ярче. А сейчас в комнате тускло-тускло.       — Только не включай на потолке. Мне нравится этот интимный полумрак… — тихо флиртует Франка. Лискарм закатывает глаза, проходя к тумбочке.       — Она так и не пришла в себя?       — Нет, — мотает головой Джессика и пододвигается. Алмонд, вдруг осмелев, залезает на кровать и, скользнув взволнованным взглядом по Клиффу, смотрит на Ваниллу.       — Бедняга.       Прикроватная лампа щёлкает, и комнату заливает мягкий жёлтый свет. Франка, зажмурившись, взмахивает пушистым хвостом и тянется, занеся руки высоко над головой. Лискарм, придвинув стул к письменному столу со справками для Ваниллы, садится задом-наперёд и скрещивает руки на металлической спинке.       — Джессика на самом деле должна вам кое-что сказать, — напоминает Франка. Джессика, вздрогнув, пушистит шерсть на хвосте и с уязвлённым видом оборачивается.       — Франка…       — Это важно.       Все ключевые фигуры «Blacksteel» в одном месте. И не так уж и сильно они боятся Клиффа. Лискарм ковыряет кожу на пальцах, облезающих из-за холодов, и изредка морщится. Франка с улыбкой спорит с Джессикой, которая тревожно поджимает кошачьи уши к голове и говорить Клиффу о чём-то «важном» не хочет. Алмонд смотрит то на Ваниллу, то на Клиффа, раскачивает ногами в воздухе и взволнованно сжимает кулаки.       Клифф может пересчитать по пальцам разы, когда им удавалось собраться вместе и не для брифинга, на котором он обязан быть. Всего пару раз, возможно. Это будет третий.       Клифф похож на Короля-Чародея. Замкнулся в себе, закрылся ото всех, не выходит никуда дальше Форта Баррон, изредка покидает его для встреч с политиками и сторонами договоров, хотя чаще предпочитает посылать администраторов, и живёт так. Однажды он сойдёт с ума и станет сумасшедшим генералом, который провернёт военную революцию в Колумбии, пристрелит Марка Макса, займёт его место и разбомбит Терру.       Клифф ухмыляется. Алмонд, чутко наблюдающая за ним, замечает это и замирает, но он не придаёт особого внимания.       Ну и мечты. Обезумевший генерал частной военной компании. Звучит как дешёвая смесь фэнтезийной драмы и какой-то фантастики.       — Я… когда встретилась с тем санктой, Вудроу, — неловко начинает Джессика, сглотнув, и в комнате повисает тишина. — Он… ну, мы с ним поговорили.       — Она увязалась за ним, ходит хвостиком и…       — Не перебивай, — требует Лискарм. Франка, хмыкнув, упирается бёдрами в стол и складывает руки на груди. — Сама всё расскажет, не маленькая.       — Кардинала после случая с Ваниллой и след простыл. А Вудроу просил передать, что…       Клифф напряжённо выпрямляется. Дыхание перехватывает.       О, Вудроу уже в курсе, что он в Дэвистауне. И что Форт Баррон, чёрным стервятником нависший над умирающим городом, принадлежит ему. И что Клифф главный. Клифф поджимает губы, смотрит на Джессику так пристально и тяжело, что Алмонд выдыхает и жмурится. Тишина повисает такая, что слышится звонкий стук настенных часов у двери.       — То, что случилось с Лерайе, он никогда не простит.       — Лерайе… — нервно усмехается Клифф, чувствуя, как сердце начинает биться снова: гулко и напуганно. — Это было ожидаемо. Он больше ничего не говорил?       — Ничего.       — А кто такая Лерайе? — спрашивает Франка. Джессика, перестав грустить вместо Клиффа, заинтересованно поднимает кошачьи ушки. Даже Алмонд перестаёт болтать ногами, уставившись на него бесстыдно пристально.       — И как вы связаны с Вудроу? — задаёт она резкий вопрос. Глаза у неё блестят.       Клифф и не думал, что его наёмницам взаправду интересна его жизнь. Ох… дети.       — Вудроу и Лерайе… — вымученно улыбается он, опустив взгляд. — Я служил вместе с Вудроу во времена войны за независимость Колумбии, пока нам не пришлось разойтись после пары не самых приятных ситуаций, которые вспоминать совсем не хочется. А Лерайе была нашей наставницей. Она многое сделала для Вудроу и в особенности для меня. В один момент я захотел связать с ней будущее и сделал ей предложение.       В тот замечательный вечер, когда Лерайе, кровососка Сангвинарха и душой связанная с Конфессариусом, подзывала лису как кошку. Кис-кис-кис.       Франка легонько стукает Лискарм по плечу и с победной ухмылкой протягивает ладонь. Лискарм, едва слышно вздохнув, роется в кармане и кладёт в ладонь конверт. Они что, на что-то поспорили?..       — Она согласилась? — с интересом спрашивает Алмонд. Клифф с болезненной улыбкой кивает. Алмонд захлёстывает восторг, она ахает, но Джессика её одёргивает:       — Алмонд…       — А? А… — запоздало отвечает та и неловко ойкает. — Извините.       Предсказуемо, что если рядом нет Лерайе, а Вудроу попросил Джессику передать такие грубые слова, всё закончилось очень плохо. Подумать только, Вудроу, зная, что в Дэвистауне Клифф, так равнодушно к нему отнёсся. Не то что это задевает, хорошо, что Вудроу его вообще убить не желает, но…       Он думал, что Вудроу хотя бы лично решит высказать всё, что думает. Встретится с ним. Снизойдёт до угроз. Сколько же пренебрежения в его равнодушии…       — Ничего страшного, — успокаивает Клифф. — Я потерял её, потому что другого выхода не было. Это было страшное время и ужасный год.       — Вы бы хотели всё изменить? — спрашивает Франка с серьёзным лицом. — И вернуть свою невесту.       — Нет, — ровно отвечает Клифф. Франка удивлённо поднимает брови. Изумляется даже Лискарм. — Не хотел бы. Я бы ни за что не повернул назад и в тот момент не поступил бы иначе. Но если бы у меня был шанс попрощаться с ней иначе… если бы я мог остаться чуть подольше…       Клифф глубоко вздыхает. В комнате снова повисает молчание, тихое и тонкое. Им правда интересны его рассказы. Клифф ещё никогда не чувствовал себя настолько старым.       — Я бы хотел ей многое сказать. Как и всем тем, кого потерял на войне.       Прошлое никогда не отпустит Клиффа. Оно будет преследовать, нависать над ним, идти по пятам. Приклеится к его тени и будет играть в обманки.       Джессика — почти как Саманта, Изабель, прибежавшая на войну ради того, чтобы стать гордостью семьи и заслужить уважение отца. Изабель умерла в концлагере, замученная до смерти, и Вудроу похоронил её в одиночку.       Франка и Лискарм — Пенелопа, Куи’лакахкат. Что-то между ними. Заигрывающая, флиртующая, как Франка, такая свободная… Франка даже не боится шутить с Клиффом время от времени. К сожалению, он часто забывает, что ситуация в «Blacksteel» не такая удручающая и есть наёмники, не боящиеся его как огня. Клифф обожает Франку и однажды всё-таки не сдержится и от души затискает её чуткие лисьи ушки. Но не меньше обожает и Лискарм — жёсткую, холодную наёмницу, которая точно следует приказам и порой с грубостью перебарщивает. Куи’лакахкат умерла болезненно: заразилась орипатией, когда работала с Клиффом и влезла куда не надо было, переоценив свои возможности. Она попросила Клиффа застрелить её, потеряв всех: и младшую сестру, и Изабель, и Лерайе. Он застрелил Куи’лакахкат и сжёг её тело по всем сарказским обычаям, попутно уберегая от взрыва из-за орипатии.       Винсент — покойный Карл, Блэкплейт. Оба погибли относительно спокойно, хотя из-за умирающей Бетти Винсент мучился до последнего, пока не покончил с собой.       Алмонд — молодой и немного неловкий Рейес. Рейес погиб во время атаки на Коллус, получив пулю в голову. Вольфганг после его смерти сложил полномочия и, как показалось Руперту, сошёл с ума окончательно. Клифф так и не узнал, куда ушёл Вольфганг и что с ним стало. Очередной ветеран, пропавший без вести, коих сотня.       Когда умерла Лерайе, Клифф вообще перестал что-либо понимать. Дни начали стремительно сливаться в месяцы, месяцы — в года, а те стремительно перетекали в десятилетия. Всё смешалось в кашу. Смерти. Бесконечные смерти, потери. Поражения и победы. Попытки минимизировать поражения. Стремление защитить своих людей, своё оружие.       Куи’лакахкат улыбается, смаргивая крупные слёзы, и помогает направить пистолет на свой лоб. Клифф ледяным голосом, пронизанным злобой из-за ужаса, требует, чтобы она не закрывала глаза и до последнего смотрела на него. Куи’лакахкат смотрит даже после гулкого выстрела, застыв, и слёзы останавливаются на бледных щеках.       Мать говорила, чтобы рука Руперта никогда не дрожала, и его волю направляли Священное Писание и револьвер.       Винсент надрывно смеётся и рыдает, обвиняя Клиффа в том, что тот заставил мучиться Бетти до последнего. Он терпеливо ждёт, когда истерика успокоится, а потом Винсент так быстро достаёт пистолет, что он не успевает отреагировать: выстрел, и Винсент с грохотом падает на пол прихожей, а сердце Клиффа — в пятки.       Отец утверждал, что все трудности преодолимы. Все они временны. Нет ничего, что было бы Руперту не по силам. Даже когда их с матерью не станет, он всегда будет рядом, будет следить за ним. Родители не оставят его.       — «Ты ведь правда любишь меня? Ты никогда не оставишь меня?»       Клифф один. Ни матери, ни отца, только блёклые отражения в памяти, уже подтёршиеся и мутные. Клифф помнит, где похоронена Изабель. Винсент — рядом с Бетти. В последний раз Клифф встречался с Вудроу на похоронах Лерайе — и даже тогда тот не вымолвил ни слова, делая вид, что Клиффа рядом нет. Так они и простояли почти час у надгробия Лерайе в тишине, и Вудроу молча развернулся и ушёл, оставив его в одиночестве.       — «Люблю. И никогда не оставлю. Клянусь».       Есть ли Лерайе дело до надгробий? У сарказов нет кладбищ, сарказы друг друга кремируют. И зачем Клифф так изворачивался и искал подходящее местечко в Латерано?       Она мечтала побывать в Латерано. Клифф считает, что хотя бы так смог исполнить её мечту, хотя ни её тела, ни даже останков — ничего от неё не осталось.       Только чёртова винтовка Аракуэля, на которую смотреть тошно.       Как иногда и на самого себя.       — «Ты поклялся, Руперт. И если ты… не сдержишь клятву… Я убью тебя».       Что же он наделал?.. А Дюк’аралим ещё и придавил его, сказав, что Лерайе умерла под завалами, где Клифф её и оставил.       Он чувствует прикосновение к плечу. Клифф поднимает голову и видит Алмонд, стоящую рядом. Осмелела настолько, что сумела положить ладонь на его плечо и слабо сжать в жесте поддержки. Клифф усмехается, Алмонд виновато поджимает губы и уже хочет убрать ладонь, но он задерживает её руку, перехватывая запястье.       Нечего его бояться. Он не чудовище. Он такой же, как и они: со своими травмами, горем и мечтами. Разве что чуть ранимее, потому что чёртова санктовская эмпатия никогда не играла ему на руку, хотя с годами значительно затупилась.       Алмонд, покраснев, кладёт ладонь — совсем маленькую и тёплую, такую аккуратную, что удивительно, как она вообще держится в «Blacksteel» до сих пор, — обратно. Клифф выпускает её руку и медленно выпрямляется. Ванилла, оказывается, в себя уже пришла — когда успела?.. Но она молчит, не подаёт виду и смотрит на Клиффа пристально. Как и все в этой комнате.       Только Клиффу не страшно. Пускай смотрят. Он не чудовище.       — Хотите… я вам расскажу, как тогда было? Каким был Вудроу, какой была Лерайе и каким был я?       Уже и не так страшнó это прошлое. У Клиффа есть настоящее. У Клиффа есть частная военная компания, есть любимые наёмницы, которые для него как дети. У него есть будущее.       И нечего посыпать голову пеплом. Ещё не всё окончено, пускай Лерайе и мертва, а Вудроу его видеть не хочет.       — Хотим… — слезливо отвечает Джессика, шмыгнув носом. Лёгкая улыбка внезапно возникает на губах, а на душе становится легче. О нет, он довёл кошечку.       — Конечно, — фыркает Лискарм, насупившись. Слёзы Джессики ей не нравятся.       — А можно побольше про Лерайе? Вы любили её? — спрашивает Франка, заинтересованно помахивая хвостом. Тема любви ей очень нравится, и Клифф улыбается.       — Любил. И до сих пор люблю.       Даже если это уже не имеет смысла.       Клиффу теперь не больно.       Лерайе мертва и точно обрела вечный покой, о чём мечтают сарказы. Вудроу… это Вудроу. Есть вещи, которые исправить невозможно, даже если очень хочется. Но сейчас у него есть они: хнычущая Джессика, раздражённая её слезами Лискарм, улыбающаяся Франка, Ванилла, делающая вид, что всё ещё спит, и Алмонд, смотрящая на Клиффа, которого спокойно касается, с восторгом. У него есть Тила, тенью стоящая у двери и никому не мешающая, и Лонгфеллоу, которую Клифф обязательно позовёт завтра на утреннюю чашку кофе, чтобы не скучала. У него есть новая жизнь и новое будущее, которое он должен беречь, а не закрываться ото всех и переваривать боль в одиночку.       Прошлое останется тенью.       — «Прошлое нужно отпустить. Я хочу забыть его. Оно тянет меня назад и приносит боль».       — «Его нельзя забывать. Можно идти вперёд, не оборачиваясь, но не думать нельзя. Ведь кем ты будешь без прошлого? Прошлое — наша неотъемлемая часть…»       Клифф — Руперт — должен продолжать идти дальше. И беречь то, что имеет.