Si vis pacem, para bellum

1 января, 1100 год / 3:40 AM

к востоку от Дэвистауна

      Этот Новый год — один из самых бурных на события в жизни Клиффа.       Дюк’аралим регенерирует полностью. Ещё не начало светать, а его дыхание уже выровнялось, он смог нормально закурить и больше не заливает всё кровью. Он не несёт бред про происходящее в Казделе, который Клифф даже не попытался запомнить, и холод начинает ощущаться острее. Клифф замерзает. Замерзает и курящий под стеной Дюк’аралим: он как упал, так и не шевелился.       — Холодно, — тихо опускается в мёрзлой тишине. Клифф поднимает взгляд. На светлых ресницах Дюк’аралима блестят снежные крошки. Потрескавшиеся тонкие губы оставляют на фильтре сигареты багровые следы. Как же Дюк’аралим всё-таки по-девчачьи выглядит.       — Лерайе правда мертва? — блёкло спрашивает Клифф.       — О таких вещах не шутят, — серьёзно отвечает Дюк’аралим. Клифф прикладывает к санктовской эмпатии все силы, стремясь хотя бы поверхностно прочесть его эмоции, но уже давным-давно растерял даже её слабое сияние. Если бы раньше он что-то почувствовал, хотя бы какие-то простые следы успокоившихся эмоций, то теперь…       Ничего. Яркое тепло ощутить возможно, но что-то спокойнее и уравновешеннее уже нет.       Взгляд у Дюк’аралима равнодушный. Он не смеётся над трагедией Клиффа и не обвиняет его. Дюк’аралим спокоен, и это напрягает больше всего.       — Я любил Лерайе. Стал бы я шутить о её смерти?       — Не так давно ты гнобил меня за это, — замечает Клифф с вялой ухмылкой.       — И продолжаю мысленно гнобить. Просто теперь я успокоился. И тебя откровенно жаль, ты сам себе сломал жизнь. Даже для меня, сарказа, это какой-то пиздец.       Клиффу неприятна жалость.       Он себя никогда не жалел. Шёл вперёд, не оглядываясь, не останавливался ни на секунду и потому слышать о «жалости» не желает. Его не нужно жалеть. Его нужно ценить и уважать, о чём колумбийское правительство подзабыло, но Клифф им учтиво напомнит — не просто так он тянет с ситуацией в Дэвистауне и ловит косые взгляды наёмников, которые думают, что ему в удовольствие смотреть на мучения горожан.       Клифф, может, и хладнокровное чудовище, но он не питается плотью и кровью. Вот-вот со дня на день местное управление Дэвистауна обанкротится, банк продаст все активы, которые Клифф в ту же секунду приобретёт… и купит платформу Дэвистауна, чтобы восстановить её и подарить жителям новую судьбу. Хоть что-то он должен сделать правильно в своей грязной жизни.       Даже если с опозданием. Даже если этот Дэвистаун — один из десятка в Колумбии, даже если действия Клиффа будут каплей в море жестокости, несправедливости и грязной политики.       Хотя бы что-то он должен сделать.       — Иди. Если мои дети увидят тебя, они тебя добьют, — тяжело выдохнув, Клифф поднимает шляпу и медленно встаёт на ноги. Дюк’аралим резко оборачивается, оставляя докуренную сигарету.       — Дети?..       — Наёмники, — поясняет Клифф с утомлённым видом и во второй раз за вечер протягивает Дюк’аралиму ладонь. — Поторопись.       — Не знал, что эти мощные наёмницы — твои… дети, — усмехается Дюк’аралим, принимая помощь: встаёт с хрустом затёкших мышц и болезненно стонет. Одежда на нём изорвана. — Какая у тебя насыщенная личная жизнь…       — «Дети» в переносном смысле, — пропускает пошлую шутку Клифф, даже не улыбнувшись. — Иди.       — И ты больше ничего мне не скажешь? — удивлённо спрашивает Дюк’аралим, выдыхая облачко пара. Он поправляет разодранное пальто и кутается поплотнее, подрагивая.       — Мне нечего тебе говорить.       Дюк’аралим таращится на него с удивлением. Раскрывает рот с запёкшейся в уголке кровью и почерневшими от неё же клыками, вот-вот скажет что-то, но замолкает и хмурится. Не понимает. А Клифф правда не хочет с ним разговаривать.       Он похоронил всех друзей. Не осталось никого, кто бы помнил его имя, не считая, конечно, Вудроу, живущего как раз в Дэвистауне. Была Лерайе, но её нет.       Вряд ли Дюк’аралима можно приравнять к ним. Клифф не желает его больше видеть.       Смерть Вудроу он не переживёт, если это вдруг случится в процессе беспорядков в Дэвистауне. Когда-то, когда Клифф был ещё верующим, он молился Закону, чтобы Вудроу выжил. Уповал, чтобы Лерайе выжила, позволяя надежде тлеть внутри всё ярче и ярче: вдруг Закон существует и слышит его? Клифф ведь заслужил хотя бы маленькое мгновение слабости.       Теперь он даже за Вудроу не будет молиться. Никакого Закона не существует. Они одни.       — Как Лерайе умерла? — спрашивает Клифф.       — Под завалами, где ты её и бросил, чтобы спасти остальных.       — Отряд Тибальта набросился на нас. У нас не было выбора.       — Выбор есть всегда, Руперт. К чужим жизням нельзя относиться как к разменным монетам. Ты же не Закон, — хмыкает Дюк’аралим и делает шаг в сторону выхода. Клифф медленно направляется за ним, не забыв поднять револьвер. Дюк’аралим берётся за клинки и прячет их в ножны. — Чтобы решать, кому жить, а кому умирать…       Существуй Закон на самом деле и будь он божеством, случились бы все эти несчастья? Умирали бы терранцы, взрываясь от орипатии после смерти и оставляя после себя только мясные ошмётки? Гудели бы по всему миру войны?       Говорить, что это испытание и проверка, абсурдно. Терранцы настрадались достаточно. Можно бы сделать и поблажку.       — Лерайе упоминала, что в Казделе есть кто-то, кто мог бы вернуть к жизни, — вспоминает её запылившиеся слова Клифф. Дюк’аралим выходит из дома и трёт озябшие ладони, медленно выдыхая через рот.       — Нет. Всё кончено.       Клифф отряхивает револьвер. Дюк’аралим поднимает взгляд к небу и улыбается звёздам. Выглядит он настолько расслабленным и успокоившимся, что даже как-то не хочется его беспокоить.       — Ты должен покинуть Дэвистаун. По контракту я поддерживаю порядок на платформе, а ты напал на моих наёмниц. Тебя следует устранить.       — Мы не на платформе, — напоминает Дюк’аралим, не отрываясь от звёзд.       — Но возвращаться тебе нельзя.       — Как скажешь. Я и не думал. Сделаю только одно дело, ты и не заметишь…       — Дюк’аралим, — строго говорит Клифф. Суровость наводит порядок в мыслях. Он всё ещё профессионал своего дела.       Разбитый, уничтоженный, потерявший всех. Но всё ещё профессионал.       — Честно. На этот раз без стрёмных эксцессов, — улыбается Дюк’аралим, наконец-то обернувшись и в примирительном жесте подняв ладони.       Его взгляд, влажный и расслабленный, блестит. Клифф застывает, засмотревшись на бледное лицо и широкую улыбку с плотно поджатыми губами.       Дюк’аралим будто… счастлив?       — Надеюсь, скоро ты обретёшь счастье, Руперт. И найдёшь место в раю.       У сарказов особенное отношение к смерти. Они почитают её, ценят, желают вернуться в мириаду душ к предкам. Кто-то однажды сказал, что сарказ никогда не поймёт санкту, как и наоборот. Но Руперт смог.       И Лерайе в своё время смогла.       — Боюсь, меня ждёт ад.       — Если тебя сошлют в ад, то как минимум должны ещё и половину Терры, — ухмыляется Дюк’аралим. Клифф неожиданно для себя отвечает улыбкой и опускает взгляд.       Теперь Дюк’аралим протягивает ладонь. Грязную, в крови, но уже не дрожащую.       — А я надеюсь, что ты воссоединишься с матерью и обретёшь заслуженный покой.       Улыбка сползает с лица Дюк’аралима. Клифф крепко пожимает ладонь с замёрзшими пальцами под рваными перчатками, сжимает их, пытаясь согреть хотя немного. Через несколько мгновений Дюк’аралим растерянно улыбается.       — Я верю в это. Спасибо.       Не так сарказы ужасны. Но встречаться с Дюк’аралимом ещё раз не хотелось бы.       Прошлое должно оставаться в прошлом. Пытаясь его поднять, напоминая себе из раза в раз о том, что было, губительно. Клифф должен отпустить Вудроу. Должен перестать следить за ним, тайно оберегать, каждый месяц проверять, нормальные ли у него условия жизни в этом заледенелом бедном Дэвистауне и не нужна ли более весомая помощь. Клифф не должен делать всё скрытно, чтобы Вудроу не догадался, что ему кто-то помогает. Клифф должен навсегда оставить его. Всё кончено, их пути разошлись, Вудроу его видеть не хочет, а он как-нибудь переживёт.       Клифф должен оставить и Лерайе.       Теперь он в самом деле один.       Дюк’аралим скрывается в тенях деревьев, направившись в сторону платформы. Клифф провожает его взглядом и впервые за семьдесят лет непрерывной погони и воспоминаний о былом ощущает в голове пустоту. Ни писка в ушах, ни давления на виски, ни тени Лерайе, то и дело мелькающей следствием пагубной эррари.       Он больше ничего не чувствует. И улыбается, как Дюк’аралим, подняв взгляд к небу. Чёрное-чёрное, с круглой луной в окружении россыпи многочисленных звёзд. Спокойное. Наблюдающее за ним. Не имеющее ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Такое свободное и…       — …приём! Как слышно, босс? — Помехи мешают коммуникатору передавать голос Тилы. Клифф, достав его из глубокого кармана пальто, настраивает частоту и принимает сигнал. Слышится облегчённый вздох. — С отрядом «Альфа-1» мы нашли Ваниллу и отправляемся в Форт Баррон. Она в порядке, хоть и получила обморожение… но не смертельно. Справится. Медики поставят на ноги, всё с ней будет хорошо. Вам нужна помощь?       Клифф прикрывает глаза. Под тяжёлыми веками теперь густая темень. Он не слышит Лерайе. Её больше нет.       — Не нужна, проблема решена. Дюк’аралим покинет Дэвистаун, обнови его статус и объяви, что если наёмники наткнутся на него в пределах платформы, его необходимо устранить. На подготовку десять минут.       — Вас поняла, отбой.       Клифф выключает коммуникатор, роняет его в снег и чувствует, как в груди что-то ломается. Рёбра будто трескаются, дышать становится тяжело, и он, с силой вдохнув, проталкивая холодный воздух в надломленную грудную клетку, резко давит основаниями ладоней на зажмуренные глаза и уязвлённо горбится. То, что раньше он не до конца осознавал, теперь резко выклёвывает череп смертельной болью в мутном от усталости рассудке и тянет к земле. Клифф прилагает массу усилий, чтобы ноги не подкосились и он не упал, как жалкое животное, ослабевшее и лишившееся всего.       — Какое же блядство…       Вудроу всё-таки пережил её. Наверное, когда он узнает — если не уже, — то при встрече с Клиффом убьёт его ко всем чертям.       Клифф тяжело и часто дышит, проваливаясь в боль всё глубже и глубже.       «Я в порядке, я в порядке, я в порядке, я в порядке, бывало гораздо хуже…»       Клифф пытается себя убедить, вспоминая слова Лерайе, что он тоже в порядке. Бывало ведь гораздо хуже. Гораздо. Хуже.       Г о р а з д о. Х у ж е. Сейчас ведь всё хорошо. Он жив-здоров, его наёмницы уцелели, всё в Дэвистауне идёт по плану, он выкупит платформу, поможет жителям, покончит с произволом…       Но боль доламывает Клиффа, и он, вдавливая ладони в глаза до болезненных кругов и желая ослепнуть, падает на колени.

/ / /

21 января, 1017 год / 4 PM

война за независимость

Колумбия, лагерь Бэйсвуд

      Галлия приносит добрые вести одну за другой. Счастье сыпется снегом на голову. Кажется, что у Колумбии всё получится, и горькие подозрения задавлены сладким предчувствием победы.       С севера приходят слухи о Марке Максе, но хорошего в них мало: таинственный радиовещатель приносит лишь несчастья, и в первые пару суток, доверившись ему, колумбийское движение теряет позиции. В Бэйсвуде появляется больше солдат, лазарет забит до отказа.       Ни Бетти, ни Руперт, ни кто-то ещё не вмешиваются в происходящее. Марк Макс отдан временному правительству, которое решает, что с ним, таким несчастливым, делать и как дальше вести войну. Новость о нём затрагивает Бэйсвуд лишь на сутки. Целый день слухи о не утихают, солдаты гадают, что с ним будет. На тренировках волнительный шепот и сбивчивые разговоры мешают командовать.       Марк Макс принесёт победу.       Как выглядит Марк Макс? Как можно верить тому, чьё лицо не видишь?       Он шпион. Всё, что он делает, — это предсказывает поражения.       Викторианский шпион, точно! Поэтому третья дивизия и разбилась прошлой ночью!       А потом все о нём забывают и возвращаются к делу. Солдаты приступают к работе, патрули возвращаются на позиции. Прогремевшая о Марке Максе новость уходит, будто никого никогда не находили и всё это лишь беспочвенные слухи, которыми приятно потравить нудный вечер. Ситуация вообще странная, и для Руперта все новости выглядят как наплыв густой мглы. Ничего он не понял и не попытался понять, дел и без Марка Макса достаточно.       Время уходит.       — Спасибо вам большое, командующие, — с восторгом благодарит люпо, целясь из пистолета в присыпанные снегом мишени. — Оказывается, стрелять не так и сложно!       — За всё нужно благодарить Руперта, — улыбается Саманта, пряча ладони в карманы куртки. — Это он принёс новые разработки.       Не только Руперт.       Он лишь использовал санктовские разработки, а галлийские инженеры помогли их упростить, чтобы солдатам было легче. Руперт ничего особого не сделал.       — Сделай ещё пару подходов и отдохни. С огнестрелом нужно осторожно обращаться, — наставляет Руперт, и люпо, счастливая, что у неё получается стрелять, кивает. — И не жмурься. Глаза всегда должны быть открыты, иначе рано или поздно зрение начнёт падать.       — Так точно, командующий!       Руперт уходит с Самантой с тренировочного полигона, останавливается у протоптанной дороги и пропускает проезжающий грузовик с техникой. Галлия уже обжилась в Колумбии, наведя порядок и превратив Бэйсвуд в настоящий военный аванпост. Некоторые технологии Руперт видел впервые в жизни, как, например, новые версии дронов, снегоходы и рации, облегчающие патрулирование и захват вражеской территории. И это не конец. Где-то севернее появляются новые модели машин, вездеходов и самонаводящихся установок. Им в Бэйсвуде тоже такое бы не помешало, но Руперт слишком много просит. Спасибо, что Винсент выбил хотя бы рации. Чудо технологий.       — Мне очень жаль, что с Пенелопой так всё сложилось, — вздыхает Саманта. Снег под сапогами громко хрустит.       — Ничего страшного. Такое ведь уже случалось.       — Её вылазки — да. Она очень, очень сильная, Руперт, — тихо заверяет Саманта, прижав ладонь к груди. Взгляд у неё блестит. — Очень…       — Я видел, — кивает с ухмылкой Руперт.       — Нет, Руперт, ты не видел того, на что она на самом деле способна. Я не хочу прозвучать грубо, но сарказы действительно рождены для войны. Однако я не о её побеге. Я о том, что было в столовой.       — Пенелопа ведь вернётся.       — Разумеется… но то, что мы наговорили, не сотрёшь так легко.       Задача действительно не из простых. Руперт тяжело вздыхает и останавливается у отстроенного блока командующих. Здание не стало больше: здесь только залатали стены, проложили новое отопление и заменили разбитую лестницу, а внутри вылизали коридоры и привели в надлежащий вид комнаты. Любоваться на труд галлийских строителей, не забывших и о лазарете, приятно.       И командующим теперь тепло, и солдатам в общежитиях уютно, и медики в лазарете не кашляют и не ходят с обледенелыми руками. Хотя им всё ещё тяжело испытывать себя на прочность артсом.       — Она вернётся, и мы извинимся, — предлагает Руперт. Саманта с готовностью кивает.       — И Винсент тоже извинится.       — Где он, кстати?       — С Лерайе и Бетти. В патруле за лагерем. А что, ты хотел о чём-то поговорить?       Скорее с Лерайе. Время идёт, и ждать больше нет смысла. Саманта, эмпатией уловив волнение Руперта, спрашивает настойчивее, насторожившись:       — Руперт, что случилось? Ты очень взволнован.       — Всё в порядке, — давит он улыбку. — Мне просто… нужно найти Лерайе.       И чем быстрее, тем лучше.

/ / /

      Солнце клонится к горизонту, а вместе с закатом наступают и холода. Погода в Бэйсвуде кусачая и пробирающая до костей. Пальто приходится брать утеплённое, с перчатками Руперт не расстается. Но сегодня ему не так холодно, а даже тепло. Знобит только, но это от волнения и страха, нежели от аппетитно хрустящего под ногами снега и холодного ветра, цепляющегося за уши.       Винсент, Бетти и Лерайе возвращаются поздно. Лерайе одета легко: пальто нараспашку, чёрный шарф на шее болтается, выглядит она в полном порядке. Только щёки чуть алые и кашляет много. Зато Винсент зябнет, а Бетти замёрзла. Руперт останавливается у границы лагеря на дороге, снег на которой промяли грузовики, и трет покалывающие щёки. Это единственная главная дорога, ведущая к их аванпосту. И днём, и ночью здесь проезжают галлийские машины.       — …у Тибальта, по данным второй разведывательной группы, всё больше и больше паровых рыцарей.       — Есть идеи, что делать? — голос у Бетти пустой.       — Никаких, если честно. Я запросил поддержку из центра, но ответа пока не получил.       — Нам бы в идеале начать наступление, а не просто сидеть в защите, — предлагает Лерайе, задумчиво почёсывая висок. — Даже если делать что-либо опасно… бездействие хуже. Привет, Руперт.       Глуповатая улыбка озаряет лицо. Честное слово: был бы он дворнягой, вилял бы хвостом от одного взгляда Лерайе. Он пожимает ладонь Винсенту и кивает Бетти. Застывшее лицо последней уже нисколько не пугает. Она сломалась, и хорошо, что продолжает ещё что-то делать. Война скоро закончится, и она получит заслуженный покой.       Время от времени Руперт ловит себя на жестокой, искривлённой из-за войны мысли: Бетти стоит отстранить от дел. Она уже ни на что не годна. Её нужно прогнать с фронта. И если раньше он за эти пугающие мысли себя одёргивал, поражаясь их жестокости, то теперь они кажутся совершенно разумными.       Бетти бесполезна. Её нужно заменить.       — Как самочувствие? — спрашивает Винсент. Руперту достаточно пожать ему ладонь, чтобы ощутить укол вины. Винсенту, как и Саманте, всё ещё тоскливо после конфликта с Пенелопой. Но топтаться на больной теме он не желает, а потому отвечает:       — Неплохо. Лерайе, я могу тебя забрать? Или ты занята?       Лерайе удивляется. Винсент с хитрой ухмылкой опускает на неё взгляд. Бетти вздыхает и закатывает глаза. Бинтов на её голове больше нет, но есть аккуратная чёрная повязка, прячущая огрызок лисьего уха.       — Не занята. Что-то случилось? — Лерайе напрягается.       — Обсудим наедине.       — Тогда мы с Бетти пойдём, — говорит Винсент и кладет ладонь на её плечо, мягко сжимая и направляя обратно в лагерь.       — А я бы тоже поучаствовала в вашем секретном обсуждении, — настаивает Бетти, едва сделав шаг.       — Не надо, Бетти…       — Какое ещё обсуждение? — хмурится Лерайе.       Бетти коротко улыбается. Улыбка у неё ломкая и хрупкая.       Лерайе не понимает их шуток и взглядов, а Руперт умиляется: иногда она умная, иногда сильная и убийственная, а иногда… такая слепая и глухая, что смешно. Ничего не видит и не слышит.       — Так что случилось? — спрашивает Лерайе с нетерпением.       — Всё хорошо. Я просто хотел провести с тобой время.       — Вот так просто? — продолжает не верить она, но начинает расслабляться и уже не смотрит на Руперта так, будто он утаивает что-то страшное. — Ничего точно не случилось?       На самом деле, случилось. Один из отрядов, отправленный на восток, потерпел поражение. На севере засекли присутствие артиллерийских викторианских установок. Линия фронта смещена на пару километров к ним. Проблем достаточно, но с ними Бэйсвуд справляется в штатном режиме.       — Как у тебя дела?       — К нам прибыло два новых кастера из Виктории. Очень интересно, что викторианцы присоединяются к нам, — наконец-то застегнувшись, отвечает Лерайе. Руперт кивает в сторону и направляется с ней дальше от лагеря. — Я ввела их в курс дела, обучила основам, как было с вами ещё осенью, сейчас они уже на передовой. Хорошие ребята. Думала назначить в отряд Пенелопы, но она ушла, поэтому отправила к офицеру Рейесу под командованием Винсента. Он из Лейтании, у них артсом даже дети свободно управляют.       — Ты всё так и заботишься о новеньких.       — Пока Бетти запрещает мне выходить на фронт, я только и могу что выполнять лёгкую административную работу. А ты как?       — Подарил Бэйсвуду новые модели огнестрельного оружия.       — Здорово.       — Хочешь, научу стрелять?       Лерайе останавливается на обочине и с удивлением смотрит на него. Руперт, отойдя на пару шагов, отвечает лёгкой улыбкой. Ему стоило предложить раньше.       — Если ты не умеешь, конечно.       — С чего мне уметь?.. Кровавое искусство — это всё, на что я способна.       Они уходят всё дальше и дальше от лагеря, и это Руперту только на руку. На самом деле покидать лагерь опасно. Ситуация становится острее, вместе с Колумбией совершенствуется и Виктория. Можно сидеть, забившись в Бэйсвуд, уповая на дронов, разведчиков и сигнальные вышки, что они защитят и засекут врага ещё на подходе.       А можно смириться с тем, что вся жизнь — череда взаимосвязанных последствий. И попытаться жить дальше без оглядки на ужас, стараясь наслаждаться сегодняшним днём. Руперт выбирает этот вариант. В Бэйсвуде всё-таки укромного местечка уже не найдёшь.       — Тогда я тебя научу, — кивает Руперт и бредёт дальше. Снег разлёгся на кривых холмах, завалил дороги, но он не останавливается. Им нужно немного дальше — туда, где виднеются руины заброшенного посёлка, разграбленного тибальтовцами.       Где их даже дозорные на вышках не увидят, а единственными свидетелями будут только мёрзлая зима и рассыпавшееся по снегу холодное солнце.       — Спасибо.       Разговор не вяжется, но Руперту кажется, что так и должно быть. Лерайе, по его поверхностным наблюдениям, чувствует себя неплохо. Ей комфортно идти в тишине, которую нарушают только хруст снега и шорох одежды. Руперта же трогает беспокойство: он прокручивает всё, что было до этого.       Насколько серьёзно сарказское колдовство, раз кто-то в Казделе способен вернуть к жизни, а меч Лерайе — тюрьма души её же матери? Не снятся ли её кошмары, нормально ли она себя чувствует? Может, кровавое безумие во время боя — последствия владения проклятым клинком? А то, что Лерайе то кашляет — всё-таки пристрастие к курению или же она в самом деле заражена орипатией и врёт, чтобы никто не догадался?       Доживут ли они до конца войны?       — Ты напряжён.       Удивительно. Лерайе чувствует себя совершенно спокойно, а Руперт всё сжимает и разжимает кулаки в больших карманах. Они добираются до разветвления и переходят с дороги на тропинку. Тёмно-серые постройки припорошены снегом, камни и кирпичи вылизаны льдистым налётом.       Тихо и спокойно. Даже нет следов войны. Кажется, что это заброшенный посёлок, оставленный переселенцами, которые однажды сюда вернутся. И нет никакого военного аванпоста к востоку отсюда…       — Не замёрзла? — спрашивает Руперт. Лерайе мотает головой.       — Я не так остро чувствую холод.       Это к лучшему.       Руперт расстёгивает колючую шинель и снимает с пояса револьвер - не свой, а подобранный на оружейном складе. Личное оружие санкты — всё ещё личное оружие. Всё, что у санкт, только для санкт.       Руперт со своим револьвером не расстаётся. Учить на нём Лерайе, которая никогда не стреляла, неправильно, она не сможет даже выстрелить. Другое дело - обычный револьвер, созданный для всех, кто не санкта.       Он находит подходящее местечко: большой одноэтажный дом с обвалившимся фасадом. У стены — груда широких строительных досок. Отличная мишень.       — Ты привёл меня сюда чтобы пострелять? — спрашивает Лерайе с удивлением, когда Руперт, проверив патроны, протягивает револьвер. — Могли бы и на стрельбище сходить, галлийские инженеры его здорово усовершенствовали…       — А побыть со мной наедине ты не хочешь?       — Хочу, конечно! Манипулятор… — усмехается Лерайе и осторожно берёт револьвер. Так осторожно, словно боится его.       — Не бойся, он не укусит, — улыбается Руперт и касается аккуратных ладоней. Он перекладывает револьвер поудобнее и сжимает пальцы Лерайе — чуть дольше нужного, — чтобы закрепить рукоять. — Вот так, держи крепко. Не напрягайся.       — Так держать крепко или не напрягаться?       — Крепко, но не напрягаться.       — Как сложно.       — Не бойся, — повторяет Руперт и обходит Лерайе, становясь за спиной. Он берётся за её руки, поднимает их и наклоняется, почти касаясь узкого плеча подбородком. — Мушка должна быть ровно по центру, не выше и не ниже. Это очень важно. Достаточно миллиметра, чтобы выстрел пошёл в сторону. Не жмурь глаз.       — А как целиться? Ведь глаз жмурят.       — Жмурят, а потом глаза болят. Не надо. Локти всегда держи прямыми, ноги примерно на ширине плеч. Вот…       Лерайе держит револьвер ровно. Он не тяжелит её — сил у неё, как у вампира, достаточно, — ладони не дрожат, прицел не ходит из стороны в сторону, локти прямые. Она прижимается спиной к груди Руперта, и он со слабой улыбкой выдыхает. Лерайе небольшая. Спина у неё узкая.       Руперт, погладив большими пальцами её по ладоням, слегка опускает руки. Но не отстраняется.       — Сконцентрируй артс в оружии.       — Как это сделать?       — Как с клинком. Тот же принцип, — помогает Руперт. Для Лерайе, как и для него, это не должно быть затруднительно. Они владеют артсом на подсознательном уровне, не задумываясь. Это как дыхание для них. — Направляешь артс в оружие, а потом, сосредоточившись, давишь на спусковой крючок. Только одно отличие: нужно сосредоточиться и ни о чём другом, кроме стрельбы, не думать. Во время стрельбы ты думаешь только о стрельбе. Ни о чём больше.       — Как сложно… А если во время нажатия на спусковой крючок заклинит?       — Тогда револьвер взорвётся из-за сконцентрированного артса и от нас ничего не останется.       Лерайе резко поворачивает голову. Руперт касается губами её виска и гладит по плечам, аккуратно сжимая и тем самым расслабляя. Плечи под пальто у неё угловатые.       — Шучу. Если заклинит, дашь мне. Но давить повторно и пытаться насильно пропихнуть патрон артсом не стоит, иначе револьвер правда подорвётся.       — Тебе не страшно стрелять?       — Давным-давно было страшно. А потом всё вошло в привычку и я даже не задумываюсь, когда стреляю. Всё интуитивно.       — У тебя заклинивало?       — Когда только начинал стрелять, очень часто патрон застревал. Но не бойся. Просто сосредоточься.       — Я не хочу подорваться…       — Не подорвёшься. Я с тобой. И до тебя учил многих, думаешь, я не смогу остановить тебя, если что-то пойдёт не так?       Лерайе медленно выдыхает. Она сосредотачивается, всё же напрягается, но стрелять не решается. Ветер несёт мелкую снежную насыпь, а Лерайе сверлит взглядом перевёрнутые доски и целится. Ждёт чего-то. Руперт её не торопит.       — Ладони будто жжёт. Он не сгорит?       — Так и должно быть.       — Точно?       — Точно. Не бойся. Просто сконцентрируйся, сосредоточь артс в револьвере и, как почувствуешь, что готова, стреляй.       И когда она жмёт на спусковой крючок, то вздрагивает всем телом, крепко вжавшись спиной в грудь Руперта, и звонко ойкает. Выстрел не выбивает револьвер из рук, Лерайе удерживает его. Пуля влетает ровно по той траектории, по которой она целилась. Лерайе ещё долго смотрит на доски, не опуская револьвер, и Руперт с гордой улыбкой гладит её по плечам.       — Видишь, не взорвались.       — Дурак… Это страшно.       — Пугливая кровосося.       — Перестань. Вот дам я тебе своим мечом попользоваться, тоже буду тебя пугливой птичкой называть.       Не сдержавшись, Руперт берётся за подбородок Лерайе, разворачивает к себе и, поймав её радостный взгляд, целует. Она улыбается в поцелуй, опускает револьвер, отвечает не спеша, и Руперт бережно зацеловывает её улыбку, начиная улыбаться сам. Заразительно.       Даже если вокруг снег и холод, на душе удивительно тепло.       А Лерайе радуется, что у неё всё получилось. Ну что за чудо.       — Это здорово, что у тебя получилось с первого раза. Не у каждого выходит, приходится долго и упорно учиться владеть артсом, — шепчет Руперт, коснувшись щеки Лерайе. Она жмурится и, отвернувшись, трётся виском об его лицо. Губы приятно тёплые, Руперт облизывается.       — Было бы странно, если бы не получилось. Жаль, что ты не знаешь, кем был мой наставник.       — Ты рассказывала. — Руперт касается мягких волос Лерайе, собирая запутавшиеся в прядях крапинки снега.       — Одно дело — рассказывать, другое — увидеть на самом деле.       — Тогда чего боялась?       — Что оно взорвётся, — усмехается Лерайе и снова целится. — Можно я ещё постреляю?       — Конечно. Пули закончится, скажешь мне, — кивает Руперт и отходит, чтобы не мешать. Он бегло осматривается по сторонам, подмечает строительный мусор, мешки с песком и металлические балки — видимо, кто-то давным-давно пытался восстановить дома, — и отходит к ним. Отряхнув плечи от снежинок, Руперт усаживается на сгруженные друг на дружку мешки.       Лерайе стрельба приходится по душе. Она спускает весь барабан, даёт Руперту, чтобы тот создал новые патроны, глаза у неё горят, а на слегка покрасневших щеках — широкая улыбка. То, что она овладела сложным санктовским огнестрелом, радует её.       Интересно, насколько могущественный у неё наставник, раз она владеет артсом на таком тонком уровне? Револьвер ни разу не заклинило.       — Нравится? — спрашивает Руперт, когда Лерайе настреливается вдоволь. Она всё ещё побаивается, слишком напряжена, но держит револьвер крепко и ладони не дрожат от напряжения. Сил в ней достаточно.       — Очень, — отвечает она и возвращает револьвер. Руперт даже через ткань перчаток чувствует тепло, впитавшееся в рукоять.       — Хочешь, сделаю тебе пистолет? Но он проще в освоении.       — Хочу такой револьвер, — кивает Лерайе и поднимает взгляд куда-то в сторону. Улыбка вмиг сходит, и она с детским восторгом шепчет: — Смотри… Только резко не дёргайся.       Руперт оборачивается. Лерайе цокает:       — Я же просила не резко…       У выхода из маленького посёлка, между сломанной водонапорной башней и разваленным зданием с развалившимися надгробиями во дворике, Руперт видит осторожную лису. Хищница, распушившись на морозе, пристально смотрит на них. От солнца, медленно клонящегося к закату, её шёрстка горит рыжим. Глаза у неё как две большие чёрные пуговки.       — Лиса… — говорит Руперт одними губами.       — Да. А что это значит?       Животные и птицы, покидающие территорию, — первые предвестники беды.       Лиса боится, но ступила на территорию военных действий. Вернее… бывших военных действий.       — Она умрёт. Кто-нибудь из солдат подстрелит её ради еды.       — Не думаю, — тихо произносит Лерайе и делает шаг. Лиса, дёрнувшись, резко отступает назад и мечет хвостом, уставившись на неё. — Она осторожная… Может, у неё рядом домик? У тебя ничего с собой нет?       — Нет.       — Жаль. Эй, лисичка… Как лисичек зовут? Кс-кс-кс…       «Кс-кс-кс» лисе не нравится, как и протянутая ладонь. Рыжая хищница напрягается, и когда Лерайе делает ещё один шаг, вдруг испуганно отскакивает и устремляется прочь. Лерайе разочарованно вздыхает.       — Убежала…       Однако её это не останавливает. Она направляется к разрушенному маленькому кладбищу, где только что была лиса, и Руперт поднимается следом.       Лерайе обеспокоена лисой. Она звала её как кошку, думала, что у неё где-то есть домик, а ещё хотела покормить. Разве она может быть ребёнком чудовищного Сангвинарха и ученицей какого-то Конфессариуса, который переложил душу её матери в клинок? Нет, не может.       Лерайе должна быть злой, агрессивной и жестокой. А не желающей покормить бродячую лису и уж точно не идущей за ней следом.       — Следов почти не видно. Как она так ходит?.. Будто лапками снег не продавливает.       Ей ведь правда интересно. Будто никогда в жизни лис не видела.       Хотя, может, и не видела. В Казделе вряд ли что-то водится, кроме ворон и стервятников. Страна раздора и войны не предрасполагает к живописной природе.       Следы уводят в лес. Лерайе туда не идёт, а останавливается у сломанного уныло покосившегося забора и смотрит вперёд. Неровную линию горизонта формируют холмы, далёкие очертания голых деревьев и застеленные снегом склоны. Оранжевый холодный закат дребезжит, опускаясь всё ниже и ниже, и режет глаза. Руперт морщится, Лерайе смотрит точно на солнце и не моргает.       — В Казделе грязный воздух, ориджиниумовая пыль повсюду. Небо редко бывает чистым. Я встретила одну банши, когда бежала в Колумбию… Она мечтала сделать из Казделя летающий город. Поднять его в небо.       — Какая славная мечта, — тихо отвечает Руперт, нащупывая в кармане гладкую коробочку.       — Сколько ни живу за Казделем, всё не могу насмотреться и перестать реагировать на всё как ребёнок. У вас в Латерано всегда солнце?       — Всегда. И воздух чистый.       — Я очень хочу однажды побывать в Латерано. Хотя бы… на несколько минут. Чтобы посмотреть, как живут санкты.       — Думаю, это осуществимо.       — Правда? Руперт…       Спокойствие на лице Лерайе разметается. Она ахает, прижимает ладонь к губам, опускает взгляд: Руперт, пока она тоскливо вспоминала Каздель, уже встал перед ней на одно колено. Лерайе говорит с испугом:       — Руперт… встань сейчас же. Что ты делаешь?       — Я, может, и не могу что-то сделать…       — Руперт! — повышает голос Лерайе и кладёт ладони на его плечи. Она такая испуганная, что он не может не улыбаться. — Встань, ну, снег же, штаны промокнут, заболеешь ещё, а у нас медики от усталости валятся…       Столько суетливого беспокойства. Очаровательно.       — Послушай меня, — Руперт перехватывает её ладони, сжимает и целует костяшки, не моргая. Лерайе краснеет, замолкая. — Я жалею, что не могу ничего сделать, что у меня не так много денег…       — Что за глупости, — хмурится она. — Ты ещё скажи, что меня только деньги и интересуют.       — Но ты наследница Сангвинарха.       — И что? Что-то я не хожу в роскошных платьях, не требую огромную ванну из крови девственниц и лейтанийские столы.       — В любом случае, — облизнув пересохшие губы, стараясь сохранять спокойствие, хотя ладони трясутся как у лихорадочного, он продолжает: — Я бы дал тебе больше. Я бы купил всё, что ты бы захотела, исполнил бы любую твою мечту, но сейчас не могу. Мне…       Чёртов голос. Сбивается так, словно… ох. Руперт бы себя придушил. Он на мгновение опускает взгляд, сглатывает, сомнение бьёт по мыслям. Зря Руперт это делает. Зря. Вудроу прав, она откажет, Лерайе — птица высокого полёта, ей это не нужно, она тиказ, он санкта, она…       Руперт чувствует, как Лерайе сжимает его ладонь. Он поднимает взгляд, и то, с какой трогательностью она смотрит на него, плавит сердце. Сомнение никуда не уходит. Но Руперт глубоко вдыхает — Лерайе подбадривающе улыбается, — и продолжает, чувствуя, что идёт по настоящему минному полю:       — Мне правда жаль, что я не могу сделать для тебя больше.       — Мне и не нужно больше, — улыбается Лерайе. Рыжий закат блестит в глазах.       — Но я бы… — Мысли смешиваются, Руперт спотыкается. Столько дней думал, планировал, перебирал различные варианты, чтобы снизить шанс отказа, а в итоге… млеет, как каприн. Как хорошо, что Лерайе смотрит с таким теплом, что смелость снова начинает пробиваться. — Я бы очень хотел, чтобы… чтобы ты… согласилась. Сейчас я не могу дать многое, но позволь мне пройти войну, будь со мной рядом, и тогда… я выполню все обещания.       Как глупо.       Сердце замирает, когда Руперт всё же показывает кольцо, а она вдруг резко вырывает ладони и испуганно выдыхает. Лерайе даже отступает на шаг, закрывает лицо и с испугом смотрит на него, будто он сделал что-то не то.       — Ты станешь моей невестой, Лерайе?       Она мотает головой. Руперт улыбается, нутром чувствуя, что это не то, что она хочет показать на самом деле. Он испугал её. Лерайе, напуганная и плачущая, делает вещи прямо противоположные тому, чего хочет на самом деле.       — Зачем?.. Ты ненормальный… — и голос у неё начинает дрожать. — Неадекватный!       — Так это «да» или «нет»?       — Нет, конечно! Руперт…       А сама подходит и, всхлипнув, протягивает ему руку. Руперт ощущает, как напряжение, до этого туго натянутое, ослабляется и наконец-то рвётся. Он с облегчением выдыхает и бережно берёт ладонь Лерайе, распрямляя тонкие пальцы и снимая чёрную перчатку.       — Мы на войне, но нужно наслаждаться каждым днём, проживая его полностью. Может, мы и правда не доживём или я погибну, — говорит Руперт и целует чёрно-красную ладонь, подняв взгляд. Лерайе плачет. Она плотно поджимает губы и смотрит с горечью. — Но я бы очень хотел, чтобы ты была ко мне ещё ближе. А если мы доживём, то обязательно сыграем свадьбу.       — Не сыграем…       Кольцо на пальце Лерайе смотрится замечательно. Ей и правда подходит серебро с рубином. Идеальное сочетание.       — Сыграем. Можешь говорить что угодно, но сыграем. Ничто нам не помешает. Посмотри, какое красивое. Тебе нравится?       Лерайе боится даже смотреть. Только на секунду опускает взгляд, с дрожью выдыхает, хлюпает носом и мотает головой, стирая слёзы. Руперт улыбается шире, поднимаясь с колена. Отряхивает снег, пока Лерайе горько плачет и вытирает ладонями щёки.       — Нравится.       — Я очень рад. Правда. Так ты согласна?       — Д-да… — Лерайе отводит взгляд, хочет отвернуться, но Руперт ловит её за ладонь, а второй хватает под челюстью.       Одно дело, когда он подозревает, что Лерайе согласна. Другое — когда она говорит это прямо. Хоть и дрожащим голосом, хоть и пришлось её раскалывать, вытягивая ответ со слезами и соплями, но…       Неловкое, дрожащее «да» радует Руперта. Напряжение рвётся, камень падает в пустой желудок, и Руперт чувствует, как у него вот-вот начнёт щипать глаза. Это оказалось легче, чем он думал.       Просто шагнуть в пропасть, упасть… и умудриться не разбиться.       — Это хорошо. Теперь ты моя невеста.       «Невеста». Тёплое, настоящее. Уже не далёкие мечты и ужас от отказа, а реальность. Нежность и сладость. Он будет беречь Лерайе, он сделает её счастливой, он покажет, что не все презирают сарказов. Мир меняется, и Руперт будет первым, кто докажет это ей.       — Ужасно… просто ужасно, ужасно, ужасно…       — Я люблю тебя, — говорит Руперт, смазывая с покрасневших щёк слёзы, и притягивает Лерайе, целуя и крепко сжимая ладонь с кольцом, согревая. Она всхлипывает в мокрый из-за слёз поцелуй, дрожит, неловко жмётся, и Руперт крепко обнимает её, чтобы согреть.       Счастье тает в груди. Он улыбается, когда Лерайе перестаёт хныкать, ласково целует в подбородок и с лёгкостью подхватывает на руки как невесту. Лерайе ахает и крепко обнимает его за шею, явно не ожидав такого. Руперт прижимает её к себе, утыкается губами в висок и расслабленно прикрывает глаза, прячась от рыжего заката.       Руперт счастлив.

можно понять, за что Дюк’аралим желает его убить.

интересно, если он переступит Каздель, кто его убьёт первым?

о, Клифф будет желанной мишенью.