Si vis pacem, para bellum

20 декабря, 1016 год / 2 AM

война за независимость

Колумбия, лагерь Бэйсвуд

      На растянувшемся полотне стабильности внезапно проступает трещина: отряд Тибальта во главе с Аракуэлем, решившим взять реванш, нападает на Бэйсвуд глубокой ночью.       Как и в случае с Дэдхорсом, нападения ждали. Только теперь Бэйсвуд занимает роль обороняющихся, и Руперт быстро понимает опасения Лерайе насчёт оснащения викторианской армии в сравнении с колумбийским революционным движением, собранным почти в прямом смысле из говна и палок. Бойня в Дэдхорсе и близко не стоит с ночной атакой двадцатого декабря. Жестокости и масштаба куда больше.       Вспоминая войну за независимость, Клифф не перестаёт удивляться тому, что технологии с лёгкостью находят место в их полуразрушенном мире и быстро развиваются. Нет. Не быстро. Почти моментально. За свои девяносто лет Клифф увидел смену целой эпохи и зарождение новой и ловко приспособился к стремительно меняющимся условиям. И это пугает.       Ожидание атаки изматывает и выжимает все соки. Руперт превращается в извечно взведённое ружьё, готовое выстрелить по малейшему сигналу. Алкоголь, хороший табак, еда и сон — единственное, что может немного расслабить, особенно первое, но с каждым разом добиться спокойствия становится всё сложнее и сложнее. Ставки растут. Больше алкоголя, больше сигарет, больше еды и сна. Организм жадничает, нервы туго натянуты.       Соизмеримо с растущими ставками должен расти и выигрыш. Но что-то не выходит.       — Отряд «Бета-1», на северо-восточную позицию! Отряд «Бета-2», на юг! — командует Руперт, срывая голос на холоде до хрипа, и солдаты тут же разбегаются в стороны.       Грохочут выстрелы, лязгает сталь. Руперта пробирает озноб; он меняет позицию и прячется в укрытии, отстреливаясь от противников, как только замечает их. К рассвету всё закончится. Нужно просто подождать.       Лица у солдат не побледневшие и не раскрасневшиеся, как обычно бывает на холоде. В них нет ни напряжения, ни расслабленности. Руперт не ощущает ничего острого, но всё же что-то незримое есть: какое-то опасливое ожидание, чрезмерная настороженность, полная боеготовность, словно он и в самом деле оружие. Каждый раз одно и то же: перед сном он мирно болтает с Вудроу, шутит глупости и мечтает, грустит и тоскует, но стоит ему оказаться в гуще сражения, как даже воспоминания начинают звучать иначе.       Не так давно Руперт мог быть хмурым или весёлым, а теперь превратился в настоящее животное с заточенными клыками.       Воздух оглашается воем. Слышатся вопли. Удушливая мысль захватывает Руперта и вонзается штыком: справа! Он вжимается в стену штаба командующих и стреляет, даже не присмотревшись. Выбежавший откуда-то справа викторианский солдат падает, не издав ни звука. Руперт трёт потянутое плечо и тяжело вдыхает режущий воздух. Погода ледяная. Славно. Должно быть хоть что-то скрепляющее с реальностью и не позволяющее войне затянуть в водоворот.       Руперт пригибается из-за выстрелов и перебегает из одного укрытия в другое. Взведя револьвер, он секунду целится, сосредотачиваясь, и стреляет. Пуля разгрызает плечо солдата, и тот опрокидывается, зажав ладонью рану. Руперт стискивает челюсти и вздрагивает: очередь выстрелов врезается в угол здания, за которым он прячется, выбивает каменную крошку и пыль. Союзный солдат пристреливает штурмовика, прикрывая Руперта, и он, парой быстрых вдохов успокоив стучащую в висках кровь, возвращается к бою.       В лагере разверзлось сражение. Солдаты рубят друг друга, кастеры рвут на части. Руби, как всегда, в гуще битвы. В огне дрожащего пожара загоревшегося склада он с остервенелым видом разбивает врагов топором и дробит им кости. Один из солдат, подступивших слишком близко, заносит над его спиной меч. Руперт вытягивает в его сторону револьвер, но Руби с голодным рубиновым взглядом успевает первым: резко оборачивается и хватает солдата за голову. Ладонь у него огромная. Он сдавливает лицо, впиваясь когтями в кожу, и крик глохнет под лапой. Руби с легкостью швыряет топор в подбежавшего тибальтовца, пригвождая его к земле намертво, и освободившейся рукой хватает солдата за талию.       С треском ткани и остервенелым рычанием, взметнув мокрый снег хвостом, он рвёт ему живот. Плоть и кровь выплёскиваются на побелевшую землю. Огонь дрожит. Солдат перестаёт сопротивляться, обессиленно опустив руки, пока Руби потрошит его. За его спиной тенью возникает Пенелопа, скрестившая перед собой два клинка, опасливо оглядывается и, заметив подбегающего врага, бросается навстречу, прикрывая наслаждающегося резнёй Руби.       Слышатся выстрелы с другой стороны. Руперт без труда определяет по звукам тяжёлое оружие Вудроу и лёгкий арбалет-винтовку Винсента. Саманта, как и всегда, занимает верхнюю точку. Бетти должна быть в укрытии. С отсутствующим ухом она бесполезна.       А Лерайе сцепляется с Аракуэлем, и Руперт сразу понимает, куда нужно бежать.       Они сражаются на окраине лагеря; Аракуэль с успехом теснит её. Он стреляет по ней и защищается от выстрелов Вудроу артсом, прячась за полупрозрачным барьером. Лерайе безжалостно пытается пробить его латы, но лезвие лишь скулит, царапая железо, а снег под сапогами звучно скрипит.       Руперт упирается ладонью в стену, сохраняя равновесие, и опускается на корточки рядом с перезаряжающимся Вудроу. Сбивчивое дыхание выходит изо рта тусклым облаком пара. Пальто Лерайе с шорохом раскрывается на взмахе. Аракуэль, оттолкнувшись от земли, бросается навстречу с винтовкой, увенчанной штыком. Глаза у Лерайе снова с полностью почерневшими белками и ярко-красной радужкой. Она ждёт секунду и плавно отскакивает в сторону, слегка поскальзываясь на снегу. Резко опускает меч со свистом, но Аракуэль уклоняется и стреляет, ловко развернувшись. Кровь брызжет на снег, Лерайе, пошатнувшись и громко кашлянув, отступает назад. Аракуэль отбегает, пригибается и вскидывает винтовку. Лерайе прижимает ладонь к груди, горбясь.       — Сука… — выдыхает Вудроу. Лерайе кашляет, сплёвывает кровь, тянущуюся вязкой чёрной ниточкой ото рта, и смахивает её ладонью. — Я ему в глотку вставлю револьвер и проверну несколько раз, как это было в том анекдоте.       — Револьвер вставляли в другое место, — вспоминает Руперт, не отрывая взгляда от Лерайе.       — Плевать. Я не могу даже стрелять по нему. Только пули зря трачу.       Секунда — и Лерайе с Аракуэлем снова сцепляются. Их бой жесток и одновременно красив: постоянные уклонения чередуются с атаками, никто не хочет быть задетым, но чёрная кровь хлещет на снег.       — Прикрой меня, — шёпотом просит Руперт, поднимаясь из-за сваленных друг на друга мешков с песков. Меч наконец-то достаёт до нагрудника Аракуэля, и теперь к крови Лерайе на снегу примешивается и его. Растрёпанный взмокший Аракуэль отпрыгивает, падает на одно колено и вскидывает винтовку. Лерайе, взмахнув окровавленным клинком, выпрямляется.       — Что… что? Руперт! — кричит Вудроу.       — Прикрой!       Хуже всего то, что Лерайе и Аракуэль находятся далеко от основного сражения — аж у парковой зоны, где уже подорвано несколько грузовиков и беспощадно горит старая техника Бэйсвуда. Вряд ли Руби знает, с кем сцепилась Лерайе. Он мог бы помочь и разорвать Аракуэля своими лапищами, как птичку.       Но счёт идёт на секунды.       Аракуэль, заметив Руперта, останавливается. Он слегка опускает винтовку, а Лерайе с уставшим видом оборачивается. На её теле по меньшей мере три-четыре пулевых ранения.       Аракуэль странно ухмыляется. Руперт поднимает револьвер, сдавив рукоять, и стреляет. Аракуэль со вспыхнувшими светом глазами телепортируется и вскакивает на ноги. Руперт подбегает к Лерайе, и без лишних слов она бросается в атаку, отклонив меч назад.       — Даже вдвоём не можете расправиться с санктой. Жалкие отродья, — шепчет Аракуэль, и голос у него до ужаса неприятный. Низкий, монотонный и ровный, будто это не он резал Лерайе и носился за ней, украшая снег кровью.       Руперт стреляет по нему вместе с Вудроу, не давая снова перейти в нападение, а Лерайе пытается срезать с него латы. Почему-то она не обращает внимания на кровь, тянущуюся следом за ней, и чем больше она её теряет, тем агрессивнее становится.       Лерайе пытается сдвинуть Аракуэля ближе к центру лагеря, где проходит зачистка. Вот Руперт уже покидает парковую зону и оказывается у складов, а Вудроу прячется за скинутыми друг на друга горящими покрышками. Аракуэль создаёт барьер из артса, и пули оставляют на светлом щите мелкую рябь. Но как только тот пропадает, Лерайе нападает с новыми силами, сдирая слои брони и жуткую накидку с гербом, а Руперт продолжает стрелять, придавливая Аракуэля и всё его желание ответить на атаку.       Аракуэль вжимается спиной в стену мужского общежития. Лерайе набрасывается на него, но тот в последний миг уклоняется, и клинок с треском вонзается в бетонную стену. Он стреляет, а Лерайе отшатывается в сторону, вырывая своё оружие, и падает в снег. Вудроу и Руперт стреляют почти одновременно: парой выстрелов пригвождают Аракуэля к стене, и тот издаёт сдавленный хрип. Руперт подбегает к Лерайе и подхватывает её под локоть, помогая встать.       Она дрожит и вся горит. И на Руперта даже не смотрит, впившись чёрным, полным глубокой ненависти взглядом в Аракуэля. Она значительно ослабела, горячая кровь марает ладони, сочится кипятком. Руперт крепко держит её и чувствует окатывающее с головы до ног напряжение.       Вместо очередного выстрела по Лерайе Аракуэль вдруг целится куда-то вверх. Выстрел — красный всполох, сигнальный патрон, ринувшийся к чистому чёрному небу. Зыбкое красноватое свечение озаряет лагерь. Выстрел лопается, раскрывается ярким зонтиком, и мелкие огни зависают в небе мерцанием. Красный свет заостряет тени, темнит кровь и красит снег. Сигнал парит в вышине ещё какое-то время, пока не сгорает совсем.       И тотчас воздух разражается рёвом чего-то механического. Ни Вудроу, ни Руперт уже не видят смысла стрелять, пока вокруг Аракуэля ползает защитный барьер, жадно черпающий его артс.       — Pedicabo ego te et irrumbao, — шепчет Аракуэль с безумной полуулыбкой и жарким блеском в глазах. Он поднимает ладонь, сжатую в кулак, и распрямляет два пальца. Его крылья и нимб вспыхивают свечением. — От выродка Сангвинарха Дюк’араэля я ждал большего. Закон мне свидетель.       Улыбка Аракуэля въедливая. Лерайе тяжело и сбивчиво дышит, а ещё у неё лихорадочный жар. Вудроу в отчаянии стреляет, но барьер не пропускает выстрел.       Красный свет тает. Свечение нимба и крыльев усиливается. Руперт поднимает голову к до сих пор чёрному небу и откуда-то слышит приглушённый хор, напоминающий пение в церкви. Он завороженно прислушивается, опустив револьвер. Голос раздаётся одновременно в голове и где-то вверху, воспевая о чём-то трудноразличимом и священном. Лерайе, дёрнувшись и скривившись, наконец-то оживает.       Она подскакивает к Аракуэлю и выбрасывает клинок вперёд. Меч застревает в барьере, искажая его сильной рябью. Аракуэль морщит залитые светом глаза, отступая назад и вновь вжимаясь спиной в стену. Свечение вмиг пропадает, он кривится и стискивает окровавленные зубы. Лерайе отчаянно давит на меч, проминая им барьер. По полупрозрачной грани ползут глубокие трещины, и он надламывается, словно скорлупа. Остриё клинка замирает в паре сантиметров от лица Аракуэля.       Вудроу стреляет, но пули опять падают в кровавую снежную кашу бесполезными гильзами. Руперт, перезарядившись, целится следом. Лицо Аракуэля тоже начинает трескаться, и свет ползёт из его ран. Лерайе, пытающаяся протиснуться сквозь барьер, продолжает истекать кровью.       — Настала очередь выродка Сангвинарха, курочка, — шепчет Лерайе на каздельском и слизывает кровь с губ.       Патроны заканчиваются. Аракуэль бросает на них взгляд, пронизанный светом, и Руперт прячется за углом здания. Одним ловким движением он открывает барабан револьвера и смотрит на пустой магазин, а сердце падает в пятки.       У него вообще не осталось патронов. Руперт роется онемевшей ладонью в кармане, нащупывает что-то заостренное, но становится не до этого. Он слышит вопли в лагере и громкий треск механизмов, сопровождаемый урчанием огромного двигателя. Руперт поднимает голову, но вид на лагерь загораживают здания.       Что-то дымится, скрипит и рушится. А следом слышатся сдавленный крик Лерайе и неприятный скрежет, царапающий слух.       С неба начинает что-то капать. Руперт не верит своим глазам, морщась от чёрных, по-странному крупных капель, и подставляет ладонь. Какой-то непонятный дождь — зимой? — который почему-то оставляет кровь. Руперт рассматривает багровые капли, чернеющие на перчатке. Он бросает взгляд на покрытое кровью лицо Вудроу.       До него начинает доходить, почему Лерайе так расточительно относится к собственной крови. Всё, что разлито по снегу, густеет. Мелкими струйками оно течёт по направлению к ней, и она, склонившись над рухнувшим на колени Аракуэлем, гладит его по лицу и обнажает клыки. Аракуэль закрыл глаза, но трещины на его лице никуда не делись. Они уже не горят светом, и кровь свободно течёт из кривых ран.       В центре Бэйсвуда разгорается пламя и повторно грохочет взрыв. Руперта чуть ли не сбивает с ног, Вудроу упирается ладонями в снег. Дождь усиливается. Руперт стирает кровь с глаз, кривясь от отвращения. Воняет. Он подбегает к перепуганному Вудроу и дёргает его за плечо.       — Что за… что за погода? — потерянно шепчет тот, вздрагивая от прикосновения. Руперт ставит его на ноги и в спешке уводит. Аракуэль вдруг приходит в себя и сбивает рыкнувшую Лерайе с ног.       Ещё один взрыв в центре сотрясает землю. Руперт перебирается за стену уцелевшего здания, придерживаясь Вудроу. Лерайе грязно ругается, и яркий свет опять бьёт по глазам. Руперт, упав на колени в рыхлый снег, болезненно стонет и жмурится. Слышится надрывный кашель Вудроу рядом.       Аракуэль исчезает. Но не сбегает, а телепортируется, оставив их одних. Руперт стирает стекающую изо рта кровь — это его или с неба? — и чувствует, как кто-то с силой хватает его за шиворот. Да так сильно, что воротник куртки стягивает горло петлёй. Подбежавшая к ним Лерайе дёргает его вверх и помогает встать на ноги.       — Вперёд, вперёд! Быстро! — кричит она, указывая мечом в узкий проход между полуразрушенным вторым складом и женским общежитием.       Руперт вынужден двигаться дальше. Ноги не держат, колени от напряжения дрожат, но он бежит. И как только они выбегают в центр лагеря, освещенный ярким пожаром, Лерайе коротко вскрикивает и изо всех сил отпихивает их в сторону. У Руперта больше нет сил держаться, и он валится на землю за сгруженные друг на друга деревянные ящики, вовремя уперевшись ладонями в снег. Проверяет, рядом ли Вудроу, сплёвывает густую слюну, глотает набежавшую на губы кровь и оборачивается.       Лерайе взмахивает рукой, и кровь, собранная ею, формируется в плотную стену, защищающую от выпущенного в её сторону гудящего потока света. Луч широкий и прямой, выжигающий снег и землю по траектории полёта. Но кровавая стена трескается, и Лерайе, закричав, позволяет артсу ослабеть. Её рука вздрагивает, луч прорезается сквозь защиту и падает на неё.       Лерайе распиливает наискось: от плеча до противоположной стороны рёбер, и она, опустив руки и выронив меч, валится на землю.       Внушительный, нагромождённый железом паровой рыцарь с отличительными знаками и гербами Виктории замахивается огромной рукой и намеревается раздавить Лерайе окончательно. Руперт не находит в себе сил выдохнуть, пялясь на застывшее на кровавом снегу женское тело, Вудроу молчит.       Одежда липнет к телу. В куртке жарко.       Голова ноет, а мышцы становятся свинцовыми. Впервые за ночь Руперт ощущает себя вымотанным до предела.       — Паровой робот! — слышатся крик Саманты и свист меткого выстрела из винтовки. Винсент пробивает паровому рыцарю корпус. Руби выскакивает под железную руку и топором отклоняет замах, оставляя глубокую царапину на чёрной стали.       Из парового рыцаря раздаётся шипение, дым валит в небо. Рука, отклоненная Руби, падает в снег. Винсент и Саманта подбегают ближе, закрывая распиленную Лерайе, и одновременно целятся на рыцаря. Выстрел. Паровой рыцарь кряхтит механизмами, отступает назад. Руби, рыкнув, взмахивает хвостом и топором вбивает волочащуюся руку в землю. Саманта перезаряжается, Винсент упирается арбалетом-винтовкой в снег, меняя магазин. Внезапно объявляется кто-то из солдат и устремляется наверх по вбитой топором руке рыцаря: ловко и быстро, используя короткий загнутый кинжал, чтобы цепляться за стальные пластины и не падать. Солдат добегает до головы парового рыцаря и замахивается, выбивает пластину, защищающую оператора, и громоздкий механизм падает в снег.       Заканчивается и кровавый дождь, тушащий пламя, но рдяный снег, обугленные куски бетона, сваленный паровой рыцарь с вытянутым из него терранцем выглядят безумно и сюрреалистично. Особенно распиленная Лерайе, которую старательно пытается собрать Пенелопа.       Они упускают Аракуэля во второй раз.

/ / /

20 декабря, 1016 год / 6 AM

война за независимость

Колумбия, лагерь Бэйсвуд

      К рассвету картина не становится лучше.       Холодное солнце на ледяном чистом небе укрывает багровый снег рассыпанными рубинами. Руперту тошно смотреть на него. В обломках, которые разбирают солдаты, слышится плач. Некоторых от вида кровавого пейзажа, распростёршегося за несколько километров от Бэйсвуда, накрывает паника похлеще той, что случилась в Дэдхорсе. Общее волнение скапливается тяжестью в голове и крошит мысли.       Руперт пытается замять напряжение табаком. Много курит с утра, в горле першит, но он не может перестать. Вудроу помогает раненым, Руперт стоит рядом, пустым взглядом рассматривая раздавленных солдат, куски тел и кровавый снег. Кто-то надрывно рыдает и кричит, что хочет вернуться домой. Руперт знает, как выглядит со стороны: окровавленный — не поймёшь, его это кровь или чужая, — растрёпанный и вымотанный-выжатый досуха. У Вудроу есть силы помогать кому-то. У Руперта их уже нет.       Вудроу отряхивает ладони и поднимается. Руби сплёвывает и цедит:       — Блять.       Под кусками бетонной стены, которую они разобрали, лежит раздавленный солдат. Судя по отличительному знаку, викторианец.       У него размозжено тело. Голова не уцелела. Только кости, торчащие белыми палками в мясной каше, подмерзшей за столько часов. Колючий иней искусал мясной холмик сверху. Снег под ним подтаял, земля почернела от крови. Под ногами раскиданы мелкие камешки, словно терранец ещё сопротивлялся, придавленный стеной насмерть.       Руперт садится на корточки и опускает тлеющую сигарету в снег. Наступит тепло, снег подтает, и кровь впитается в землю.       — Лерайе будет жива? — спрашивает Вудроу с надеждой. Руби фыркает.       — Издеваешьс-ся? Конечно… Её просто надвое распилило, подумаешь, такой-то урон для нашего кровос-с-соса.       Непонятно, шутит Руби или нет. Руперт почти не думает о Лерайе, не до конца даже осознавая, что её располовинило.       С рассвета его донимают крики. Солдаты не могут найти их источник. Руперт уверен: кричащий лежит где-то под обломками на животе, иначе неудачу в поисках не объяснить. Рана у него недостаточно глубокая, чтобы оказаться в полузабытье, и не такая уж легкая, чтобы её терпеть.       Руперт думает, что у него раздроблен таз или задет позвоночник. Грудь не повреждена, иначе бы он так не орал. Кроме того, при другом повреждении он хоть как-то бы двигался и пытался освободиться, и тогда его бы заметили.       Руперт обещает, что тот, кто его найдёт, получит внеочередной отпуск. Стимул мощный, но никто раненого так и не находит. Когда, кажется, его уже находят и со рвением начинают разбирать обломки, крики раздаются с совсем другой стороны. Не мешая другим солдатам, занимающимся паровым рыцарем и растаскивая его по кусочкам, подчинённые Руперта продолжают поиски. Но ситуация повторяется.       — Мы должны… его опознать, — шепчет он, вглядываясь в чёрно-багровую вмятину вместо лица с размозжённым мозгом.       — Опознаем. У него остались жетоны, — с готовностью отвечает солдат. — Командир Бетти разберётся, что с ним делать, его…       Голос становится тусклее. Не тише, а мутнее, как если бы Руперт запихнул себе вату в уши и попытался через неё что-то расслышать. Лучше бы запихнул, чтобы не слышать слёз и паники, стелющейся по окровавленному снегу у раздолбанных строений и трупов, которых всё вытаскивают и вытаскивают. Собирают по частям и собирают. Отколупывают от земли и отколупывают.       У Руперта темнеет в глазах. Солдат с размозжённой головой, присыпанной сахарным инеем, словно десерт, с кривой челюстью. После удара о бетонную стену уцелели не все зубы.       — Руперт?..       Вудроу подходит к нему.       Руперт кое-как поднимается на ватных ногах, быстро отворачивается, отчаянно хватаясь за обломки стены, и, низко склонившись, блюёт. Желчь мучает пустой желудок и горчит на языке, неприятно обжигая горло. Вудроу подхватывает его под плечо, помогая устоять на ногах, но Руперт тут же проваливается в беспамятство, будто снег под ногами наконец-то тает вместе с землёй, превращаясь в вязкое болото.       Никакой больше крови и железноватого запаха, плотно перемешавшегося с дымом.

/ / /

      С упоением Руперт вспоминает Латерано: как же всё-таки замечательно после учёбы сидеть с Вудроу где-нибудь в кафе с открытой верандой под тенью каштанов. Зелёные листья тихо-спокойно падают на стол. Руперт тараторит без умолку и смеётся, рассказывая обо всём подряд, сорит крошками на стол, и осмелевшие воробьи прыгают по краю, с интересом поглядывая на угощение. Вудроу, подперев подбородок ладонью, с улыбкой смотрит на него. Иногда перебивает, удивляется, в иной раз даже спорит.       Руперт начинает чувствовать тоску по тем светлым дням.       О них нельзя забывать. Всегда нужно помнить как было до, чтобы было и после. Руперт должен двигаться дальше.       Он ушёл слишком далеко, чтобы поворачивать назад.       Вспоминая своё обучение и то, какой строгой и жестокой была школа, Руперт задумывается: а так ли санкты, которые на уроках физической культуры сидят в симуляторах окопной войны, а дети в начальных классах уже профессионально собирают и разбирают огнестрел, отличаются от сарказов? Что одни, что другие выращены в атмосфере войны.       Только если санкты могут выбирать, то сарказы оказываются в ненависти без выбора.       — Ну и вывернуло тебя, конечно… С мозгами и соплями наружу.       Руперт кисло улыбается, благодарный Вудроу за неплохую попытку разрядить атмосферу. Он приподнимается на койке. В лазарете густо пахнет кровью и спиртом. У медиков остаётся всё меньше и меньше сил.       Думать о том, сколько они потеряли в этом внезапном нападении, Руперт даже не хочет. Холодное неприятное солнце скользит по лицу, и он прикрывается ладонью.       — Лерайе как? — спрашивает Руперт, с трудом садясь на край. Тут же выдыхает и хватается за голову. Виски стреляет болью. Сочувственный взгляд Вудроу теплится меж рёбер.       — Уже пришла в себя. Меньше всего я ожидал, что у вампиров такая регенерация.       — А дождь из крови, управление ею же и то, что она делала, тебя совсем не удивляет? — тихо-тихо спрашивает Руперт. От приглушённого шума в лазарете раскалывается голова, от собственного голоса эффект становится ещё сильнее.       Вудроу поджимает губы и опускает взгляд, складывая ладони в замок на коленях.       Удивило, ещё как.       — Отведёшь к ней? — хрипло просит Руперт, прокашлявшись в кулак.       — У неё сейчас Бетти и другие, я проверял пару минут назад. Стоять можешь?       Вудроу поднимается со стула вместе с тем, как Руперт встаёт с кровати, пытаясь выглядеть уверенно. Вудроу протягивает ладонь, но он отворачивается, покачивая головой. Стоит ровнее, чем перед потерей сознания, и мысли в голове ворочаются как родные. Хотя было бы неплохо поспать ещё.       Проходит слишком мало времени, чтобы Руперт осознал увиденное и понял, что случилось с Лерайе на самом деле. Этого времени недостаточно, чтобы он испугался за неё, но достаточно, чтобы начать беспокоиться. И мысли о Лерайе, живой и целой, придают сил и ему, и Вудроу.       Вместе они выходят из палаты и идут по короткому коридору. Проходят мимо коек с окровавленными телами, накрытых тканями, осторожно огибают инвалидные коляски и хрупкие капельницы. Лазарет сильно пострадал. Тибальтовцы, бесчестные выблядки, разрушили почти половину здания, и раненых приходится размещать прямо в коридоре. Медиков будто стало меньше.       Лерайе в палате — которая хорошо отапливается, — не одна. Она лежит в кровати, укрытая по пояс, а грудь плотно забинтована. Бинты свежие: видимо, их меняли совсем недавно. Волосы растрёпаны, в прядях видны кровавые чешуйки, оставшиеся после ночной резни. Руперт и Вудроу останавливаются на пороге. К руке Лерайе присоединена капельница, качающая кровь, а у кровати сидит Пенелопа. Рядом стоит Бетти, сложившая руки на груди и понурившая перебинтованную голову, чуть поодаль — Винсент с Самантой. Они о чём-то говорят, но как только Руперт и Вудроу оказываются в комнате, все сразу обращают на них внимание.       Тяжело поверить, что Лерайе, разрезанная наискось, смогла прийти в себя. И выглядит вполне живой. Хорошо всё-таки быть наследницей крови Сангвинарха. То ли проклятие, то ли могущество.       — Давайте потом договорим? — предлагает Лерайе слабым голосом, подняв взгляд на Винсента.       — Хорошо. Если что, я уже написал центральному командованию, чтобы Галлия поторопилась и выделила Бэйсвуду военную помощь.       — Отлично.       Они пропускают командующих. Саманта, выходя, улыбается Руперту и утешительно хлопает по плечу, и он не может не улыбнуться в ответ. Она точно знает, как его стошнило, и потому не скупится на поддержку.       Лерайе протягивает к Руперту и Вудроу тонкие градиентные руки и пытается улыбнуться. Правда пытается. Приподнимает дрогнувшие уголки губ, тяжело выдыхает, но улыбка так и не тянется. Вены на руках чёрные. Руперт делает шаг, и Лерайе намекающе проводит ладонью по краю постели.       — Ты сегодня показала всё, на что способна кровь Сангвинарха? — спрашивает Руперт, подходя ближе. Он садится на край кровати, а Вудроу, помявшись, пристраивается на стуле. Лерайе улыбается и ему, но он отворачивается.       Вудроу, конечно, в курсе, что Лерайе — детёныш Сангвинарха. Всё, что знает Руперт, знает и Вудроу. Так было и будет всегда. И его реакция была ещё спокойнее, чем у Руперта.       Вудроу смышлёный. Тихий, замкнутый, скрытный, но очень смышлёный. Руперт иногда завидует гибкости его ума и способности отслеживать малейшие изменения.       — Это далеко не всё. Может, лишь одна треть или даже одна четверть.       — Страшно представить, на что ты способна в полную мощь.       — Тогда принца уже не было бы в живых.       Лерайе улыбается. Руперту улыбаться от её тихих слов почему-то не хочется.       — Принц способен на многое.       — А ты? Все вампиры умеют заливать землю кровью и делать из неё щиты? — спрашивает Вудроу.       — Это мелочи. Я мечтаю достичь уровня принца, — серьёзно признаётся Лерайе, складывая ладони на бёдрах. — На моём месте он бы одним взмахом ладони уже вскипятил кровь в жилах Аракуэля, а этого… рыцаря утопил в крови, выжатой со всех мёртвых.       Кошмар и усталое отупение уходят вглубь, если повернуться к ним спиной и подавить отвлечёнными мыслями. Тогда Руперт и не знал, что Сангвинарх, которого Лерайе с такой напуганной нежностью называет официально принцем, держит тотальный контроль над каждым вампиром через паразитов внутри, многократно усиливающих их способности.       Тогда Руперт, впрочем, о вампирах вообще ничего не знал, и видел Лерайе как кого-то сильного и недосягаемого, когда на самом деле она и вправду была не слишком сильным вампиром.       — Винсент сказал, что свяжется с вышестоящими и запросит поддержку у Галлии. Возможно, о нас, как всегда, забыли. Аракуэль вернётся наверняка не скоро, мы его серьёзно потрепали, но… — Лерайе с тяжким вздохом горбит плечи. — Нам нужно усилить оборону. Привести лагерь в надлежащий вид. Похоронить мёртвых и… этот… робот…       — Рыцарь. Паровой рыцарь, — поправляет Руперт. — В Виктории их называют рыцарями и управляют ими лучшие из лучших.       — Откуда ты знаешь об этом? — удивляется Лерайе, нахмурившись.       — А ты не знаешь? — удивляется он в ответ.       — Это же передовое изобретение Виктории, — тихо говорит Вудроу. — Мы его изучали в начальных классах.       — Передовое изобретение, которым Виктория не умеет пользоваться. То есть, — поправляет себя Руперт, заметив непонимающий взгляд Вудроу, — не чувствует лимита. Ты не видел, как Виктория расточительна к собственной армии? Посмотри новостную сводку за этот и предыдущий месяцы. У Виктории много оружия, много людей, но она совершенно не умеет грамотно их распределять. И этот паровой рыцарь… кто вообще выделил его Тибальту для Бэйсвуда? Эти машины нужны, чтобы зачищать целые города. Кстати, а рыцаря самого достали?       Лерайе глуповато моргает, уставившись на Руперта с улыбкой. Он какое-то время молчит, не понимая, отчего такая реакция, и она наконец-то кивает, улыбаясь шире.       — Достали. Спроси подробности допроса у Пенелопы. Его кровь скормили мне. — И Лерайе приподнимает запястье с катетером, стараясь как можно меньше двигать рукой.       — Почему ты так улыбаешься? — спрашивает такой же непонимающий Вудроу. Лерайе опускает голову и трёт улыбку ладонью. Солнце проскальзывает на старую застиранную рубашку, накрывающую её плечи.       — Руперту пора уже сменить меня.       — С чего это?       — Ты рассуждаешь как командующий, Руперт. Как командующий, который, если подойти к вопросу объективно, во многом лучше меня.       Непонятно, что удивительнее больше всего: то ли то, что огрубевший от войны Руперт сам не замечает, как перестраивается его мышление, то ли промявшаяся гордость Лерайе. На его памяти не так уж и много старших по званию, которые спокойно относились к тому, что время уступить место молодым уже пришло. В школе учителя не воспринимали всерьёз более способных учеников, чем они сами, и обзывали их выскочками. У Руперта в табеле множество отметок о том, что он наглый, самонадеянный и высокомерный «зазнайка», который считает себя умнее преподавателей, хотя Руперт просто видел то, что пропускали другие.       А о полевом обучении и говорить нечего. Старший по званию всегда был главным. Стоило сказать что-то против, как следующую неделю Руперт драил уборные в одиночку, ошивался на кухне или занимался другой скучной и неприятной работой.       Лерайе не старая, вовсе нет. Но она только что открыто признала, что Руперт лучше неё, в чём он сам, между прочим, сомневается. Где Лерайе, сарказ, выращенная в вечно воинствующем Казделе, и где он? Какой-то санкта без великой родословной и могущественной крови в жилах. Простой священник, чьё счастье заключалось в солнечных днях, весёлом друге и совместных посиделках во дворе общежития, проводимых за рассуждениями о будущем.       — Я рад, что ты в порядке, — внезапно говорит Руперт. Лерайе, подвернув край одеяла, прикрывает глаза.       — Это ты рад потому, что я тебя собираюсь повысить?       — Нет, конечно… Но может, не надо?       — Руперт скромник. Повышай его, — просит Вудроу. Лерайе вмиг поднимает голову и одаривает его улыбкой.       — Вуди…       — Я знаю его всю жизнь. Клянусь Законом, — Вудроу выпрямляется, отходит от подоконника и прижимает ладонь к груди. Лерайе тихо и добродушно смеётся, а Руперт изумлённо моргает. — Если сделаешь его генералом, войну выиграем за месяц.       Войну они за месяц не выиграют. И за год тоже.       — Генералом я его не сделаю, генерал у нас де-факто Бетти. Но я могу официально сделать его командиром. Согласен, Руперт?       — Нет! — восклицает Руперт, всполошившись, и вскакивает с кровати как ужаленный. — Не надо!       — Надо, — отвечает Вудроу, рассудительно кивая. Руперт улавливает тень улыбки на его лице и вдруг понимает, что это месть за недавнее. Как Руперт подшучивал над ним, уничтожая образ горделивой Лерайе и рассуждая, какие у неё могут быть фетиши, так и Вудроу теперь заставляет его краснеть.       — Я не умею. Я-я не знаю, я только управлять солдатами умею и прикрывать тебя, Лерайе, я же…       — Твой отряд уцелел полностью, — замечает Лерайе, внимательно глядя в ответ. — Что говорит о высоком уровне подготовки. Кроме того, твой отряд единственный взялся за дело и разобрался с большей частью проблем после ночного нападения бешеной курочки, за что я вдвойне благодарна. Скромность в нашем деле — плохо, Руперт. Если ты правда хочешь чего-то добиться и, как ты говорил, уметь контролировать войны… ты должен заявлять о себе. И желательно на большой арене. Иметь достаточно наглости, чтобы заставить других обратить на тебя внимание, и сил, чтобы подтвердить статус и авторитет.       Вудроу не нравится внезапное упоминание контроля над всеми войнами, но Руперт, выслушивающий очередную истину от Лерайе, его подозрительного взгляда даже не замечает.       Клифф — тихий, спокойный наёмник, выверенный временем и вываренный в войнах. Излишне наглый, раз смог добиться для «Blacksteel» такого высокого уровня, излишне смелый, раз берётся за любые поручения, и, разумеется, сильный, раз авторитет его ЧВК ещё ни разу не пошатнулся. Наглостью он выбивает почву из-под ног колумбийского правительства, привлекает своей мрачной и непримечательной фигурой взгляды губернаторов и заполучает полезные связи, пожимая ладони правильным людям и подписывая соглашение за соглашением.       С завидным упорством Клифф раскапывает сгнившее прошлое и стервятником достаёт уцелевшие воспоминания о Лерайе.       Она верила в него, когда он был никем.       — Хотите позавтракать со мной? — спрашивает Лерайе, подняв голову. — Скоро капельница закончится и я встану на ноги…       — А ты точно сможешь ходить?       — Смогу ковылять.       Руперт почему-то сомневается, что Лерайе вообще сможет подняться; Вудроу, не сводя с него помрачневшего взгляда, угрюмо молчит.       Солнце скользит по пыльному подоконнику, и тень высокой капельницы ползёт к стене острыми углами. С рассветом всё заканчивается.

/ / /

24 декабря, 1016 год / 5 PM

война за независимость

Колумбия, лагерь Бэйсвуд

      Горящие обломки чернеют сильнее, кровь тускнеет. Выпадающий снег смешивается с ней, солдаты старательно посыпают её песком. Опознать по кускам удаётся не всех, и дело в первую очередь в том, что некоторые жетоны не уцелели: какие-то из них смяты, а гравировка беспощадно испорчена. Лерайе и Бетти несколько дней подряд разбирают документы почти без сна. Руперт и Вудроу им помогают.       — Те документы, которые мы распределим по солдатам и раненым, в одну сторону. Оставшиеся будут пропавшими без вести, — распоряжается Бетти, выкладывая документы. Лерайе, куря, затравленно смотрит на ящики с ними. — Вражеских солдат похороним. Рассылать письма семьям тибальтовцев — работа самого Аракуэля.       — Мы ищем в том числе тех солдат, которые остались в живых? И не в лазарете? — уточняет Руперт, передавая Вудроу внушительную стопку. Бетти кивает. — Их… много.       — Это твой первый урок как командира: обязательная бумажная работа. Мы должны проверить всё. Лерайе, займёшься пропавшими без вести и мёртвыми. Проверяешь всё по три раза как минимум, мне не нужно, чтобы ты занесла в некролог солдата, который жив-здоров.       — Пугать его семью я точно не хочу, — хмыкает Лерайе и, прижимая ладонь к повязкам на груди, осторожно садится на стул в ожидании своей части документов.       Это занимает больше времени, чем Руперт ожидает.       Пропавших без вести и мёртвых тоже больше, чем он ожидает.       Вечером двадцать четвёртого декабря Винсенту приходит ответ от центрального командования, появившегося не так давно: до осени Колумбия представляла собой разрозненных революционеров, не объединённых никакой властью. Командование сообщает, что Галлия уже отправила помощь, которая задерживается из-за погодных условий и возникшей Катастрофы. Винсент старается подавить возмущение, а Лерайе поддерживает его и благодарит, что Колумбия вообще дошла до стадии объединения.       О помощи Галлии, продвинутой, технологичной страны, ничем не уступающей Виктории, они могли только мечтать.       — Я просто надеюсь, что мы продержимся до этого момента, — вздыхает Вудроу, сбивая с крыш сосульки. Руперт придерживает лестницу-стремянку, глядит на него снизу вверх и морщится, когда сухой и по-острому холодный снег попадает на лицо. — Если Аракуэль снова нападёт…       — Лерайе и Винсент считают, что он залёг на дно зализывать раны, — напоминает Саманта, лопатой расчищающая дорогу от снега.       — Но ведь у Тибальта есть другие командующие. — Вудроу опускает взгляд, ухватившись ладонями в тёплых перчатках за поручень.       — Бетти поставила охрану, — поддерживает оптимизм Саманты Руперт.       — Я правда надеюсь, что вы правы, — тревожно поджимает губы Вудроу. — Потому что повторения не хочу.       Руперт улыбается ему и вытирает щёку от упавших на лицо снежинок о плечо, наклонив голову в сторону.       Двадцать четвёртого декабря выпал приятный, лёгкий снег, окончательно стеревший кровь. Вечером закат приласкивает снег огненным светом, и если не присматриваться, красного почти не видно.       — А Лерайе уже внесла тебя как командира? — спрашивает Вудроу, возвращаясь к сосулькам. Руперт шмыгает покрасневшим носом.       — Нет.       — Хороший подарок на Новый год, — улыбается Саманта.       — Я бы предпочёл возвращение домой.       — Можно попросить у Лерайе отпуск и написать увольнительную, — предлагает Вудроу.       — Не знаю, — пожимает Руперт плечами. — Можно. Но это будет странно, если меня сделают командиром, а потом я внезапно уйду в отпуск.       — Набираешься сил для нового пиздеца, — коротко смеётся Вудроу и, наконец-то отколов острую сосульку, сжимает её и оценивающе осматривает. — Гляди, какая острая и длинная… как палка.       — Глаз себе только не выколи. Саманта, — отвернувшись от Вудроу и услышав, как тот бросает сосульку под стену общежития, зовёт Руперт. Саманта тяжело вздыхает, раздвигает края расстёгнутой куртки и, вытерев лоб, упирается лопатой в снег. — А ты как проведёшь Новый год?       — Здесь.       — Не будешь возвращаться домой?       — Мне не хочется в Латерано, — признаётся Саманта, зачёрпывая в ладонь чистый снег с лопаты. Она, прикрыв глаза, размазывает его по лицу и облегчённо выдыхает. — Я уехала на войну, чтобы что-то значить для семьи… добиться чего-то. Пока у меня ничего не получилось. И возвращаться с пустыми руками я не хочу.       — А я бы с удовольствием вернулся домой, — делится Вудроу. — И первым делом… проспал бы несколько дней подряд.       — Мечта, — вздыхает Саманта, трудолюбиво хватаясь за лопату.       — Я бы сходил в Базилику, — задумчиво отвечает Руперт и оборачивается, увидев мелькнувшую тень. Лерайе проходит мимо в шагах десяти от них, ткнувшись в высокий воротник пальто, хмуро глядит себе под ноги, и он кричит: — Лерайе!       Она останавливается. Медленно оборачивается. Руперт машет ей, Саманта перестаёт расчищать снег. Лерайе приподнимает голову, и он видит слабую улыбку. Вудроу отчаянно делает вид, что занят. Когда она подходит ближе, Руперт смело произносит, игнорируя падающий на голову снег:       — Ты сегодня красивая.       Бледная, как обычно, со сгорбленными плечами, выглядящая ещё ослабленно, но уже успела расчесаться и отмыться от крови. Лерайе тянет бледные губы в доброй улыбке, пожимает ладонь Саманте и смотрит на Руперта как на дурашливого щенка.       Краска с её волос сошла больше. Её настоящий цвет — серебристый, как на портретах Сангвинарха, которые Руперту как-то показала Пенелопа. Лерайе вообще сильно на него похожа, если не выглядит практически как копия, и чем больше Руперт об этом думает, тем страннее себя чувствует.       Называя Лерайе красивой, имеет ли он в виду, что Сангвинарх тоже красивый?.. Стоп. Нет. Что за глупости? Лерайе — это Лерайе. Не Сангвинарх, который на всех изображениях выглядит так, что кровь в жилах стынет. Лерайе не такая.       — Дурак ты, — ласково говорит она и поднимает голову. — Привет, Вудроу.       — Привет, — бурчит Вудроу. Снова насупился.       — Почему дурак? — спрашивает Руперт, приободрившись. — Ты правда красивая.       — Только сегодня? Потому что у меня наконец-то новое пальто? — Лерайе приподнимает руки и показывает роскошную кашемировую ткань.       — Всегда. Я просто раньше этого не говорил. Но пальто красивое… тоже.       Лерайе впервые на его улыбку не злится и не закрывается. Она смущается. Бросает взгляд на Саманту, которая, с трудом пряча ухмылку, тут же хватается за лопату и, как и Вудроу, старательно делает вид, что работа интереснее их отчаянного флирта. Руперт убирает ладони со стремянки и разминает затёкшие под перчатками пальцы.       — Поэтому и дурак. Командир-дурачок. Санкты сарказам не говорят, что те красивые.       — А я скажу.       — Лестницу держи, иначе Вудроу шею свернёт.       Руперт резко оборачивается и вцепляется в стремянку, дрожащую под весом Вудроу. Саманта смеётся, Вудроу, схватившись за перекладину, с укором смотрит на него. Даже замахивается, зачерпнув с крыши снег, и Руперт виновато жмурится и вжимает голову в плечи. Смех Саманты стихает, и Руперт поднимает голову, всё ещё опасаясь внезапного снега в лицо. Когда он оборачивается, Лерайе уже уходит по направлению к женскому общежитию, у которого Пенелопа что-то рассказывает паре новеньких кастеров, показывая свои клинки.       В Бэйсвуд прибыло, как выразилась Бетти в день приезда Руперта и Вудроу, свежее мясо.       — Командир-дурачок… — повторяет Саманта с улыбкой в голосе. — Следи за этим, Руперт. А то так все будут тебя называть.       Руперт пристальным взглядом провожает вытянутую фигуру Лерайе, одетую в чёрное пальто до самой земли. Она присоединяется к Пенелопе у общежития для инструктажа и здоровается с новыми девочками-кастерами, близняшками с взволнованными взглядами, так напоминающими Руперту его и Вудроу чуть больше месяца назад.       Лерайе можно. Лерайе всё можно.       Линия фронта становится всё ближе и ближе. Но мысли о Новом годе, праздничном отпуске и короткой передышке помогают удержаться на плаву и забыть о раздавленных под бетоном, разрезанных паровым рыцарем и сходящих с ума солдатах, которых отправляют домой в один конец.