Si vis pacem, para bellum

13 декабря, 1016 год / 2 AM

война за независимость

Колумбия, лагерь Дэдхорс

      Отряд совершает молниеносное нападение. Руби и Пенелопа бросаются вперёд первыми, Саманта и Винсент занимают точки повыше, отстреливая противников, а Лерайе устраивает бойню. Расположенный в котловине лагерь имеет выход лишь на юге, его перекрыл отряд Бэйсвуда, и солдаты Дэдхорса оказались в оцеплении.       Но они ждали этого нападения и потому дают достойный отпор. Руперт отстреливается, прячась за разрушенным военным сооружением, и следит за перебежками солдат противника. Он слышит хруст, с которым Руби запросто разбивает кости огромным топором, предсмертные хрипы и вопли, пока Пенелопа мечется из стороны в сторону и молниеносно вспарывает двойными клинками врагов. Саманта прикрывает Руперта, отстреливая подошедших слишком близко солдат. Где-то работает Бетти, и он видит рядом с ней Вудроу.       Руперту не страшно, но мысли сумбурно мечутся в голове.       От выстрелов жужжат осколки разбитых окон, в которых засели вражеские единицы. Снег окрашивается багровым, стены мажутся кровью. Руперт сжимает револьвер, размеренно выдыхает и на секунду прикрывает глаза.       Бояться нечего.       Не готовься Руперт к войне осознанно, проходя с Вудроу обучение, не знай он, что его ждёт, паника бы сразу стянулась петлёй на шее. Но сейчас он смело высовывается из-за угла, высматривает противника и, резко вскинув револьвер, давит на спусковой крючок. Выстрел попадает солдату в голову, и тот, громко вскрикнув, валится мешком на снег.       А потом мимо со странным хрустом пробегает Лерайе, оставляя за собой кровавую полосу и ощущение жара, колющего щёки, чуть ли не толкает Руперта, и он в страхе бросает ей вслед взгляд, опасаясь, что она ранена.       Лерайе не ранена.       Перескакивая от одного противника к другому, она резвится на снегу, расплёскивает кровь и отсекает конечности. Кастер, ужаснувшись, роняет механизированный посох и отступает назад, вытаращившись на неё в испуге. Она нелепо спотыкается о лестницу, падает, взмахнув кошачьим хвостом, пока Лерайе гладким и быстрым движением вскрывает живот другому солдату. Кровь хлещет веером на снег, кишки выпутываются и падают тяжёлой лентой, от которой в морозный воздух тут же начинает подниматься пар. Кастер кричит. Лерайе слизывает с клинка кровь и замахивается с нездоровым блеском в глазах: белок почернел, а красный затопил радужку.       Это всё не её кровь. Кастер из последних сил бросает в неё разряд артса, и Лерайе со скрежетом металла отклоняет его в сторону, замахиваясь теперь выше и под углом.       Разрез выходит идеально ровным. Голова падает на снег, и Лерайе, наклонившись к телу, подхватывает его и прижимается губами к тёмно-багровому разрезу с очертанием шейного позвонка. Она раскрывает рот и вгрызается в чёрное от крови мясо. Лерайе крепко сжимает плечо кастера, пока медленно вводит клинок в её грудь, пришпиливая к лестнице, как пойманную иголкой бабочку.       Руперт чувствует, что голова тяжелеет, а к корню языка подступает тошнота.       Он с трудом находит в себе силы отвлечься. Выстрелы звучат чаще. Слышится гудение артса. Руперт отворачивается, возвращаясь к битве.       — Лерайе! Лерайе! — кричит Бетти, отбиваясь от солдат. С водонапорной башни, спрятавшись от Саманты и Винсента, по ним бьёт отличный кастер. Он повреждает Пенелопе плечо, и Руби ловит её. Перехватив поудобнее и прижав к себе, он быстро отступает в укрытие, волоча ослабевшее тело по снегу. Кто-то из солдат выбегает к нему, встаёт на одно колено и прикрывает. Пули бьются об цистерну, кастер тенью ускользает прочь. — Лерайе, чёрт тебя возьми!       Руперт пытается помочь Бетти. Руби рычит, протаскивая вязнущую в снегу Пенелопу. Солдат, юркая либери, подбегает к ним и хватает Пенелопу за ноги, помогая тащить её. Другой солдат, героически защищающий их от кастера на башне, получает пулю. Руперт не успевает отследить, откуда проходит выстрел и, не глядя пальнув по башне, прячется в укрытии.       Руперт бросает взгляд в сторону Лерайе. Она, уже напившись крови, отталкивает тело и прячется за разрушенным каменным забором. Руперт пытается пристрелить кастера, высунувшегося с другой стороны, но мажет, и пули вязнут в цистерне. Он опускает револьвер и напряжённо перезаряжает его, засовывая пули дрожащими пальцами. Одна выпадает, и прежде чем Руперт успевает её поднять и бережно вытереть о шинель, к нему подбегают Бетти и Лерайе, прячась рядом.       Руперт слышит крик либери — той самой, которая помогла спрятаться Руби с Пенелопой. Её спина стремительно окрашивается кровью, и она падает, так и не успев добраться до укрытия.       — Животное… Тебе поводок, блять, нужен! Поводок и цепь! — ругается Бетти. Лерайе, вытирая рукавом лицо, слизывает с улыбающихся губ кровь.       — Где Вудроу? — хрипло спрашивает Руперт и, не дождавшись ответа, выглядывает из укрытия. Он смотрит по сторонам, но нигде того не видит. На поле возникает затишье.       Некоторые их солдаты мертвы. Вражеские — тоже. Пенелопа ранена, лежит у ног севшего на снег Руби, крепко обнимающего её поперёк груди и глядящего на либери с расстрелянной спиной с каким-то ужасом. Остались только Аракуэль и кастер на водонапорной башне, которого вообще не видно.       И Руперта окатывает холодным осознанием.       — Он пошёл искать Аракуэля… — шепчет он, поднимаясь. Лерайе шипит и дёргает его за рукав, усаживая обратно: разряд артса выбивает куски камней над головой, Руперт неловко жмурится, Лерайе обрушивает на него какое-то каздельское ругательство. Руби, спрятавшийся в укрытии слева, внимательно смотрит на Бетти в ожидании сигнала.       — А художник молодец, — одобрительно хмыкает та. Лерайе приподнимает ладонь и жестами показывает Руби оставаться на месте. Тот, подтянув Пенелопу повыше, кивает и прижимает её к себе теснее. Пенелопа не реагирует, наклонив голову набок.       — Нужно выманить стрелка на башне, — тихо произносит Лерайе. — И найти Вудроу.       Вплоть до этого момента никто не вспоминает о взрывчатке, которую закладывал вражеский отряд. Руперт ёжится от дуновения холодного ветерка, отводит взгляд от беспокойной Лерайе и замечает мигающий красным огонёк у фундамента кирпичного домика.       Они забыли.       — Лерайе, взрывча…       Всё происходит за считанные секунды.       Взрыв рвёт снег и землю, разносит здания и укрытия. Руперт, вскрикнув, падает на землю; как кто-то со всей силы давит ему между лопаток ладонью. Писк ввинчивается в уши и отзывается тонкой болью в висках. Он жмурится и пропадает в темноте.       Крепко же долбануло.       В этой темноте начинает болеть тело, а в гудящей мыслями голове наконец-то воцаряется тупая пустота. Она растягивается, втягивая в себя всю тревогу, все мысли; Руперт застывает на снегу, позволяя холоду пропитать шинель насквозь и начать кусать кожу через быстро вымокшую военную форму, и думает только о том, как бы писк перестал сверлить уши.       Он не утихает, даже когда его дёргают за плечо и поднимают со снега. Лерайе, вцепившаяся в его шинель, разгневанно и одновременно панически смотрит в сторону. Теперь Руперт не дрожащий комок плоти в темноте, теперь он не одинок. Изо рта у неё поднимается облачко пара от тяжёлого дыхания. Бетти что-то кричит. Пенелопа в соседнем укрытии теперь одна, она валяется как труп, как либери перед ней. Плохо понимая, что происходит, Руперт поднимает потяжелевший взгляд к водонапорной башне.       Она развалена, а под ней Руби разбивает кого-то топором с завидным упорством и полным ненависти взглядом. На чёрном широком лезвии блестит густой краской кровь. Руперт отворачивается, не слыша Лерайе. Он не боится, что оглох. Он боится, что потерял Вудроу.       Подорванный лагерь горит, пламя тянется к небу и дрожит.       Вудроу могло задавить обломками. Могло разорвать взрывом в кровавые ошмётки, и Руперт на его месте обнаружит только спутанные кишки, как у солдата, которому Лерайе вспорола живот. Густые мокрые кишки, от которых поднимается пар. Или Вудроу мог сгореть заживо. Придавленный обломками. Или разорванный.       Или его могли расстрелять.       — В-Вудроу… — в ужасе шепчет Руперт, с трудом размыкая губы. Он не может понять, почему всё вокруг замедленное, а руки едва ли поднимаются.       — Он контужен, — мутно доносится до него голос Бетти. Лерайе заходится глубоким кашлем.       Ладонь у Лерайе горячая, кровь на перчатке — алый кипяток. Она гребёт ладонью снег, трёт им лихорадочно горящее лицо Руперта и ощупывает его тревожным взглядом. Но он не чувствует холода. Обмякшие мысли, никак не желающие слепляться воедино, режет воспоминание о Лерайе, склонившейся над обезглавленным трупом кастера и высасывающей кровь из разреза на шее.       Руперт теперь лучше всех понимает, почему Руби, это двухметровое чудовище с внушительным топором и толстенным хвостом, слушается её как миленький.       С брови Бетти бежит кровь, заливая лицо. На плечи с неба сыпется что-то серое. Руперт снова перестаёт слышать Лерайе, падает с её помощью в снег, подтаявший из-за крови, прижимает ватную ладонь к виску и прикрывает глаза. Лерайе, погладив его по плечу, поднимается и глядит вперёд. Она напуганно и ошалело озирается по сторонам. Бешеное пламя освещает её окровавленное лицо и влажно блестящие глаза, уже приобретшие нормальный оттенок. Бетти пытается что-то сказать Руперту, но смиряется, когда понимает, что он её совсем не слышит и пялится потерянным псом куда-то перед собой. Она командует Лерайе, указывая куда-то рукой, опускается на корточки к Руперту и придерживает его, почти сползшего, за плечи. Краем глаза он замечает вставшую на высоком уступе над котловиной Саманту, рядом поднимается и Винсент. Перед глазами всё расплывается.       Им не удаётся поймать Аракуэля. Как Руперт узнаёт позже, он умудрился сбежать, а каким образом и куда — неизвестно. Бетти будет нервно шутить, что у них случилась массовая галлюцинация и никакого Аракуэля не было и в поныне. А Вудроу будет хмуриться и говорить, что Аракуэль — последний ублюдок, потому что сбежал, поджав хвост и бросив своих же солдат.       Аракуэль ещё не раз и не два будет сбегать. И Бетти, и Лерайе, и даже Руперт начнут гонять его по всей Колумбии, но он, подобно скользкой змее, будет из раза в раз ускользать от них до тех самых пор, пока война не закончится.       А уже потом Клифф потеряет его след и не сможет отомстить за Лерайе.       Когда Руперт приходит в себя, он слышит отчётливое потрескивание пламени. Ни Саманта, ни Винсент не спускаются к ним: продолжают хищными птицами выслеживать хоть какие-то следы противника и прикрывать местность. Бетти торопится. Помогает Руперту подняться, отводит его подальше, оставляя голодное пожарище, сражающееся с падающим с неба снегом — снегом — за спиной, и он с трудом волочит ноги. Бетти тащит его, поднырнув под плечо; как для худосочной вульпо, она довольно сильная, раз не путается в снегу и, крепко обняв поперёк туловища, тащит его всё дальше и дальше.       Бетти тёплая. Почти горячая. От неё пахнет прогорклой горечью и кровью. Одно её ухо приобрело какую-то странную форму, словно кто-то отгрыз его почти полностью.       Лерайе возвращается довольно поздно и с Вудроу. Тот ранен: у него густо кровит бок, и Руперт, испытав облегчение от осознания, что его друг всё-таки выжил, позволяет себе слабую улыбку. За спиной сгорбленного Вудроу с уставшим лицом, покрытым мелкими ранками и пылью, пожар жадно охватывает лагерь, обгладывая трупы.       Бетти передаёт Руперта Вудроу, тот с готовностью хватает его покрепче и что-то спрашивает, на что Руперт, конечно, не отвечает. Пока Бетти отряхивает ладони и расправляет затёкшие плечи, с горечью глядя на кровавое поле боя, Лерайе обречённо шепчет:       — У нас не хватит ни ресурсов, ни материалов, чтобы восстановить лагерь. Бэйсвуд теперь аванпост.       Руперт, прижимаясь к боку Вудроу посмелее и уже разваливаясь на нём, поднимает ладонь внутренней стороной к пасмурному небу.       Для снежинок эти куски слишком большие и серые. На губы натекает кровь.       Руперт поднимает лицо. Это не снег, а пепел.

/ / /

13 декабря, 1016 год / 10 AM

война за независимость

Колумбия, лагерь Бэйсвуд

      — Ну вот… всего лишь контузия. Как себя чувствуете?       Руперт, сидя на койке, сжимает и разжимает кулаки. В воздухе пахнет кровью. Не всех медиков хватает на спасение раненых, кого-то наспех перевязывают и оставляют в таком виде, пока не вернутся силы. Но многим заживляют раны по старинке: иглами, нитками, огромной дозой спирта для дезинфекции и инъекциями морфина. Медиков с артсом совсем мало. Солдаты Винсента ещё не восстановились. До Руперта доносятся тихие голоса, чей-то плач и хриплое дыхание.       Уставший медик, истощённый от длительной работы лупо, смотрит на Руперта. Позади него на стуле, уперевшись плечом в угол, сидит задремавшая Лерайе, опустив голову и обняв саму себя. Она уже без перчаток, и ладонь, которая раньше служила местом крепления гарды клинка, плотно забинтована за исключением пальцев. Лерайе тревожно дремлет. Несколько раз подряд она вздрагивает, но не просыпается.       У неё градиентные ладони. Чёрный цвет пальцев и небольших, но крепких когтей плавно перетекает в багровый на кистях рук и дальше становится ярче.       — В норме, — кивает Руперт, пытаясь улыбнуться.       — Голова не кружится? Слышно хорошо? — уточняет медик, щёлкая пальцами у уха справа и затем слева. Руперт кивает.       — Голова лёгкая, слышно чисто.       Даже соплей больше нет.       — Отлично… — задумчиво отвечает он и, взявшись за голову Руперта, осторожно поворачивает её из стороны в сторону. После тщательного осмотра медик с кивком выдыхает и поднимается. — Хорошо. Вы можете идти.       — А командир Лерайе?       — А что она? — оборачивается медик через плечо. — Командир пришла сюда, чтобы дождаться вас, но уснула. Долго не занимайте койку, поскорее вставайте и возвращайтесь в лагерь.       Руперт провожает медика благодарным взглядом. Ширма отделяет его от происходящего снаружи, но голоса ползут через тонкую белую ткань, туго натянутую на металлический каркас. Руперт, уперевшись ладонями в матрас, поднимается. В голове царит приятная прохлада.       Он тянет ладонь к плечу Лерайе, но останавливается. Вспоминает, что спящих солдат лучше не будить прикосновениями, и тихо, чтобы не встревожить, зовёт:       — Лерайе.       Она не откликается. Лишь с третьего раза, когда Руперт чуть наклоняется и зовёт её по имени более отчётливо, Лерайе плавно опускает руки. Она медленно открывает заплывший взгляд, поднимает голову и неспешно оглядывается. Сонно моргает, давит зевок, плотно сомкнув челюсти и зажмурившись. Натыкается взглядом на Руперта и выпрямляется.       Вудроу всегда говорил, что всё бы ничего и войну стерпеть можно, только бы побольше спать.       — Как самочувствие? — спрашивает она точно то же, что и медик несколько минут назад.       — Как новенький.       И не врёт. Тревоги, волнения и беспокойства отступают. Руперт вспоминает, как Лерайе осушала труп, и по позвоночнику уже не скребётся страх. Воспоминание окаменело.       Окаменело так же, как и подрыв лагеря, и страх потерять Вудроу, и пепел, опускающийся крупными хлопьями с неба и добивающий серостью.       — М-м-м… — тянет Лерайе, поднимаясь со стула. — Это отлично, это правда отлично…       Про Лерайе такое не скажешь.       Не нужно быть гением, чтобы понять, как эта ситуация подействовала на неё. Уже однажды Лерайе потеряла отряд из-за взрыва. В лагере Дэдхорс тоже произошёл взрыв. Пусть без ориджиниума, пусть не все умерли, но взрыв был.       — Ты сама в порядке?       Лерайе останавливается у конца ширмы спиной к Руперту. Она поворачивает голову, глядя вглубь лазарета, но он не видит её лица.       — А что?       — Дэдхорс подорвали, — Руперт сглатывает, не в силах подобрать подходящие слова. Вроде чувствует себя отлично, а вроде конкретно тупит на простых вещах. Лерайе к нему наконец-то оборачивается. — Может… ты вспомнила прошлое. — Она удивлённо поднимает брови, и он в спешке поясняет, уже опасаясь за то, что говорит, а заткнуться не может: — Я про то, что случилось… когда ты потеряла отряд… по своей вине.       — Кто тебе об этом рассказал? — спрашивает Лерайе.       — Не суть важно.       Лерайе приподнимает уголки губ, смотрит на него с мягкой снисходительностью, будто Руперт сказал умилительную глупость. Он зависает в петле. Чёртов медик. Что он сделал в его голове?..       — Для санкты ты удивительно прозорливый.       Опасаясь, что он наломал дров, Руперт пытается подобрать оправдания. Лерайе, может, уже не так больно вспоминать о трагедии, но та серьёзно ударила по её авторитету, раз её сослали аж в Бэйсвуд.       — Я просто… видел, как ты смотрела на весь пожар. И видел, какой ты была до этого.       Ещё хуже, потому что Лерайе улыбается шире. Руперт прикусывает язык. Придурок. Бестактный придурок. Молодой ещё, глупый, такой непонятливый и неуклюжий… Как скулящий щенок.       — Я не знаю, кто тебе об этом рассказал, но я потеряла людей не по своей вине. Я выполняла приказ и сама не одобряла внезапную вылазку на территорию, о которой никто ничего не знал.       — Извини, — сдавленно проговаривает Руперт, желая раствориться в тени.       — За что? — удивляется Лерайе. Улыбка с её губ не сходит. — За то, что ты побеспокоился обо мне?       — За то, что передал слухи, ползающие о тебе.       — Говорят, что я дочь Сангвинарха. Ты в это веришь?       Руперт затрудняется с ответом. Теперь он не знает, где правда, а где ложь, потому что взгляд у Лерайе такой, словно это правда.       Да не может быть. Было бы это правдой, Бэйсвуду жилось бы куда легче.       — Не верю, — ответственно заявляет Руперт.       Лерайе молчит пару мгновений, улыбается, чуть размыкая губы. Клыки у неё тонкие и острые.       — Слухи многое могут рассказать, — Лерайе стирает с лица улыбку и быстро отворачивается от Руперта, что он не успевает даже ничего заметить. — Поговорим как-нибудь потом за парой стаканов виски. Я расскажу тебе, что на самом деле случилось в Санхилле и почему меня отстранили.       Руперт решает не верить больше никаким слухам.       — Я… я хотела… стать лесничим, — слышится слабый женский голос где-то со стороны.       — Ты им и станешь! — убеждённо говорит мужской голос. — Уже существуют такие протезы, что ты и не поймёшь, что у тебя чего-то нет. Их присоединяют к мышцам, а у ручных протезов можно даже шевелить пальцами и работать… Постоянно в нашем мире открывают что-то новенькое, и знаешь, в Галлии…       — Перестань!       Женщина начинает плакать.

/ / /

15 декабря, 1016 год / 3 PM

война за независимость

Колумбия, лагерь Бэйсвуд

      На войне к смертям начинаешь относиться точно так же, как к болезням. Неприятно, периодически тяготит, но без громких эмоций и трагедий. Когда пожар в Дэдхорсе затихает, Руперт с Вудроу перетаскивают сожжённые трупы: своих, чужих, без разницы чьих. На обезглавленного кастера — фелину с пятнистым хвостом — Руперт долго смотрит, пока Вудроу, подойдя к нему, не кладёт ладонь на плечо и не спрашивает тихо:       — Ты её знаешь?       Сожжённые тела опознать проблематично. Они обуглились чернотой, глаза вытекли, кожа облезла следом, обнажая тёмный череп и пустую впадину на месте носа. У некоторых солдат трясутся руки, кто-то жалуется. Тело фелины почти уцелело.       Земля под ней иссиня-чёрная, как отрава. В стороне лежит откатившаяся голова со впалыми висками, жёлтые глаза полуоткрыты, смотрят слепо.       — Лерайе пила у неё кровь, — шепчет Руперт. Он стоит на том же месте, где когда-то стояла Лерайе, вгрызшаяся в мокрый мясистый разрез и глотающая кровь.       Всего одним широким взмахом клинка она отсекла голову от тела, как тряпичной кукле. Лезвие идеально гладко срезало кость. Шея торчит из тела, как какой-то рудимент, будто её быть здесь не должно и надо срочно отрезать её до уровня плеч, чтобы было ровно. Маслянистая кровь пропитала одежду и замарала отличительный знак викторианской армии, торчащий серебром на черноте.       Руперт уже привык к густому запаху смерти. Погода сегодня холодная.       А взгляд у Лерайе был голодным и бешеным. Ползающим по обезглавленному телу и видящему в нём не смерть, а ночной перекус.       Вудроу не ужасается. Тоже молча стоит, пока солдаты за спиной ходят с носилками туда-сюда, разгружая терранские туши на простенькие грузовики, которые в Бэйсвуде можно пересчитать по пальцам.       Где-то неподалёку от них падают носилки с телом. Солдат ругается, второй с подавленно-растерянным видом озирается, будто не верит, что оказался здесь. Сбитый полубезумный шёпот доносится до Руперта, пока тело пытаются затащить обратно. Окаянное дерьмо. Окаянное дерьмо.       — Ну… она же вампир, — отвечает Вудроу, поскребя чёрную макушку. Шляпа скашивается в сторону, и Руперт, отвернувшись от тела, поправляет ту на голове друга. — Давай её перенесём, зачем стоять и смотреть… на неё.       Руперт не знает зачем, но взгляда оторвать почему-то не может.       Тела они хоронят за Бэйсвудом, и могильник опасно расширяется. Некоторые солдаты опознают своих товарищей, что не вызывает ничего, кроме пустоты во взгляде и с трудом выдавливаемых слов, их хоронят с табличками и сохранившимися жетонами. Других сваливают в общую кучу и утрамбовывают. Теперь могильник похож на большую кучу грязи, воспалённо набухшую холмом посреди ровной снежной насыпи. Руперта с Вудроу находит Саманта и угощает их изрядным куском сервелата. И горячим чаем с ромом.       Лерайе в эти дни совсем пропадает, как и Бетти. Как Руперт узнаёт после, она проводит больше времени с Вудроу, почти не ест и, взяв на себя бумажную работу, помогает Бетти с перевязанным ухом, которое никто не смог восстановить. Пока Бетти, ослабевшая после потери и оглохнувшая на одно ухо, организовывает внутреннюю работу лагеря, Лерайе наводит порядок в документах и пишет письма семьям солдат, погибших в битве на бойне НА ЁБАНОЙ БЛЯТЬ БОЙНЕ в Дэдхорсе.       Винсенту оказывают необходимую помощь, но и он топится в делах: вместе с Бетти поддерживает порядок в лагере и контролирует работу солдат, потому что та одна не может. Разговоры между ними идут более слаженно. Пенелопа с трудом держится на ногах, а Руби клянётся вытрахать из Аракуэля всё живое.       Но это не они, а Аракуэль их вытрахает. И всем будет плохо.       А потом через пару дней, следя за тренировкой солдат, Саманта вдруг обращается к Руперту:       — Занят?       Руперт, убедившись, что на тренировочном поле каждый занят своим делом и солдаты справляются с огнестрелами, слегка поворачивает голову.       — Сегодня вечер пятницы.       — Я знаю, — соглашается Руперт.       — Хочешь выпить? Я, Пенелопа, Руби, Бетти, Лерайе… теперь ещё командир Алькальде.       — Мы на фронте.       — Отдыхают все. В том числе и армия Тибальта. Бетти неплохо постаралась, и дежурства с дозорами идут ровно, поэтому можно немного расслабиться.       Руперт хмурится, обдумывая предложение. Ничего плохого в этом нет. Отдых действительно необходим.       — А Вудроу можно позвать?       — Разумеется! — восхищённо отвечает Саманта. Впервые с бойни в Дэдхорсе у неё светлеет лицо, появляется улыбка. — Зови, конечно.       Отдых нужен. Даже если это всего несколько секунд, которых едва хватает, чтобы перевести дыхание.       Это не война, а вонючая бойня.

/ / /

15 декабря, 1016 год / 8 PM

славный вечер

Колумбия, лагерь Бэйсвуд

      Даже в таком затхлом месте, как Бэйсвуд, терранцы умеют развлекаться и ищут любые способы отвлечься от раздавливающего в мясо напряжения. В блоке командующих занимают зал, притаскивают стол с двумя скамейками, умудряются достать откуда-то лишние сухпайки и алкоголь. Подобная роскошь им не положена, армия не обладает широкой душой.       Бетти получила обычное количество продовольствия от последнего конвоя, рассчитанного на отряд численностью семьдесят человек. Но после Дэдхорса их стало немного меньше. Теперь убитых кормит могильник, а их стулья Бетти без зазрения совести отбила у полевой кухни и принесла командующим.       Под шумный разговор Руперт набивает желудок фасолью с говядиной, вдобавок ему удалось получить двойную порцию колбасы и хлеба, что вообще большая редкость. Саманта разливает дешёвый виски, и даже Бетти выглядит куда более расслабленной, чем все дни до этого.       На войне смерти — явление обыденное. Руперт не знает, что его настораживает больше: что никто не придаёт значения случившейся два дня назад бойне или что он сам не чувствует скорби и тоски и будто бы загрубел к этим трагедиям. Теперь он сомневается, что из него получится священник. Священники должны быть эмпатичными и сочувствующими, а не глядящими на трупы уставшими глазами и думающими о том, как бы успеть забрать еду, которую мёртвый сегодня на обед уже не получит.       Могильник за лагерем занесло снегом, когда Руперт проверял его в последний раз. Погода ухудшается, снег начинает валить чаще.       — Атака на Дэдхорс хорошо прошла. Несмотря на потери, правда хорошо, — говорит Винсент, опустошив стакан парой глубоких глотков. Бетти, сидящая рядом, ухмыляется.       — Сказал санкта, упавший в обморок. — Голос у неё вялый и слабый. Она сидит на краю скамьи здоровым ухом к собравшимся. Раненое ухо до сих пор плотно забинтовано.       — Это эррари.       — Вы оправдываетесь за то, что упали в обморок? — изумляется Бетти. Саманта наблюдает за ними с хитрой улыбкой, подперев подбородок ладонями, Пенелопа, развалившись на её плече, лениво покачивает бутылкой виски и периодически прикладывается к горлышку. Под военной курткой у неё бугрится повязка.       Как бы Бетти себя ни вела, а к Винсенту она немного потеплела. Совсем чуть-чуть. Потому и общается с ним на «вы». В лагере Бэйсвуд командиры между собой обращаются на «ты», потому что знают друг друга давно, а Винсент для всех чужой и потому никто толком не удостаивает себя уважительным обращением к нему.       — Мы, санкты, не машины для убийств.       — У тебя давно это? Эррари, — спрашивает Вудроу, перегнувшись через стол и отломив кусок мягкого хлеба. Кусок большой, и он протягивает корку Руперту.       — Уже полгода.       Эррари имеет свойство развиваться быстро. Во время войны за независимость ей уже дали название и обозначили симптоматику, но в Колумбии не было врачей, которые специализировались бы на её лечении. В Колумбии на тот момент вообще ничего не было: ни платформ, передвижных городов, ни инфраструктуры, ни правительства.       Вспоминая Колумбию через семьдесят лет, Клифф даже не понимал, как они умудрялись сражаться и за что.       Никакую свободу они не получили. Может, на время ощутили её, на пару десятков лет, пока страна начинала формироваться из искалеченного войной зародыша во что-то серьёзное, но после…

а должен ли был этот зародыш вообще развиваться?

выродок, вскормленный Марком Максом и Галлией.

нужно было вырвать его из утробы и сжечь.

      — Ты почему такой смурной? — спрашивает Саманта, видимо, заметив, что Руперт за весь вечер не проронил ни слова. Он улыбается и качает головой, мол, неважно. На минуту голоса затихают, ожидая его ответа.       Должно быть, он здесь единственный, кто думает о мёртвых.       — С-с-священник просто новенький, — шипит Руби, наливая виски; горлышко быстро пустеющей бутылки стукается о стакан. Саманта, заметив, что он почти всё выпил, наклоняется под стол. Пенелопа нехотя приподнимается, морщится и ведёт забинтованным плечом. У Бетти потерянный и неясный взгляд, и она изо всех сил пытается выглядеть как обычно, старательно натягивая нахальную улыбку.       — Он с нами уже месяц, как и Вудроу, — замечает она. Саманта протягивает Руби новую бутылку.       — Я не могу перестать думать о том, что случилось в Дэдхорсе.       И за столом повисает молчание. Вудроу похлопывает его по плечу, Руперт прикрывает глаза и отпивает виски. Вязкое молчание нарушает заигравшая по радио мелодия, наконец-то пробившаяся через белый шум. Лерайе, сидящая у двери, аккуратно настраивает частоту. С заигравшим простеньким кантри продолжается и беседа.       — А что ты сделаешь? — резонно замечает Винсент. Бетти соглашается, кивнув со вздохом. — Солдаты знают, на что идут.       — Тем более, с-священник, это война.       — Тем более… — заявляет Пенелопа. Саманта чуть опускает плечо, чтобы она легла обратно. Пенелопа пользуется приглашением, укладывая рогатую голову на нагретое местечко. — Тем более это тибальтовцы. Всех сжечь.       — Они такие же терранцы, как и ты. Часть из них даже на фронт идти не хотела, — тихо говорит Саманта.       — Разве Тибальт действует не под эгидой Виктории? — спрашивает Вудроу.       — Ты откуда это узнал? — выпрямляется Бетти, отбирает у Руби бутылку и льёт себе. Винсент, скользнув по ней полусонным взглядом, подпирает подбородок кулаком.       — Предположение. Я думаю, если бы мы вели прямую войну с Викторией, всё бы кончилось очень быстро.       — Мысль дельная, но не уверена, — пожимает плечами Бетти.       — Я вообще слышал, что к нам на помощь неожиданно пришла Галлия, — говорит Винсент.       — И где они?       — Ну… Однажды очередь дойдёт и до нас.       — Странно это всё. Зачем Галлии нам помогать? — Бетти задумчиво скребёт когтём висок.       — Они не в ладах с Викторией. Враг моего врага — мой друг.       — Как бы это не обернулось худшим. Тогда мы домой и не вернёмся.       — И хорошо, — улыбается Саманта. Возвращаться в Латерано она совсем не планирует.       — Да что мы всё о войне да о войне… — недовольно бурчит Руби, выпрямившись и с неприятным скрипом пододвинув к себе бутылку. — Мы же собираемся так не для того, чтобы обс-с-сасывать плохое!       — А о чём можно поговорить? — спрашивает Руперт.       — О всяком. О том, например, кого кто на родине ждёт, — предлагает Винсент. — Я вас совсем не знаю, а вы на ближайший год, наверное, единственные мои друзья.       Не лучшая тема. Но выбирать не приходится.       Каждый так или иначе думает о Дэдхорсе. И больше всех о нём думает Руби, который раздражается на любое упоминание войны и изо всех сил пытается перевести тему.       — Младшая сестра, — неожиданно раскрывается Пенелопа.       — Маленькая? — удивлённо улыбается Винсент.       — Уже не очень.       — Она лапушка, — подхватывает тему Саманта. — Такая чудесная! Умеет хорошо рисовать.       — О да, — кивает Бетти. — Я видела её рисунки. Очень хорошие для тринадцатилетнего сарказа. У неё талант к графике.       — Вы беспричинно захваливаете её. А тем более ты, Бетти. С твоим-то уровнем говорить о моей сестре-новичке, что у неё талант…       — Я говорю то, что вижу.       — Вудроу тоже рисует, — выдаёт своего притихшего друга Руперт. Вудроу приглушённо выдыхает и легонько пинает его по щиколотке. Руперт улыбается, смотрит на его смущение с весельем. — Я всегда мечтал основать свою церковь, а Вудроу мог бы быть в ней художником.       Вместо церкви Клифф создаст ЧВК и потеряет Священное Писание где-то у себя дома в Латерано, а Вудроу больше никогда не посмотрит на него с теплом. Про рисование он и вовсе забудет из-за отсечённых пальцев, кое-как пришитых.       — Какие вы творческие, — замечает Винсент. — И что, ни у кого нет с собой рисунков?       — Могу принести то, что рисует моя сестра, если Вудроу покажет свои рисунки, — выдвигает предложение Пенелопа.       — Нечего показывать, — раздражившись от смущения, шепчет Вудроу. Руперт прижимается плечом к его плечу с широкой улыбкой, подбадривая. — Просто… скетчи.       — Ну давай! — подбадривает Саманта.       — Даже мне интерес-сно, хотя я никогда не понимал, в чём с-с… смысл искус-с-ства.       — Да ты и читать не умеешь, — усмехается Пенелопа.       — И нахрен надо.       — Чудовище.       — Дилетант, — поддерживает Бетти.       — А не хочешь научиться? — предлагает Руперт. — На латеранском Священном Писании.       — И потом принять религию Закона?       — Почему нет?       — С-спасибо, не надо.       — В Законе нет ничего страшного, — говорит Саманта. Пенелопа, совсем по ней растёкшаяся, закатывает глаза. Руперт невольно бросает взгляд в сторону, где сидит Лерайе…       И видит, что её там нет. Как и Вудроу рядом. Руперт, потерянно оглядываясь, напрягается и выпрямляется.       — Ваш Закон — лишь инструмент для продвижения тотальной пропаганды.       — Потерял что-то? — спрашивает Бетти, заметив волнение Руперта.       — Вудроу. И Лерайе.       — Они ушли, — Бетти, сжав ладонь в кулак, указывает большим пальцем на открытую дверь.       Руперт кивает с благодарностью и поднимается из-за стола. Под разразившийся религиозный спор, что же лучше, «тотальный» Закон, сарказский хаос или вообще ничего, он тихо покидает уютный зал и выходит в коридор, на ходу натягивая шинель.       Искать Лерайе с Вудроу долго не приходится. Они стоят на выходе из здания: Вудроу сидит на прибранной лестнице, а Лерайе стоит рядом, подперев распахнутую дверь и опустив ладонь с тлеющей сигаретой. Пальто висит на её плечах, тёмное и прожжённое на боку.       Они молчат, и когда Руперт подходит к ним, на его появление реагирует только Вудроу. Он, обернувшись, протягивает ему сигарету, и Руперт, заметив, что тот не скурил ещё даже половину, делает пару глубоких затяжек.       Латеранские священники пишут и поют проповеди, а Руперт и Вудроу видят умирающих, разорванных и тех, кому в лазарете уже не помочь. Латеранские священники восхваляют Закон и его всесильность, необходимость следовать религии, а Руперт знает, что смертельный страх сильнее. Латеранские священники рассказывают о рае, а Руперт начинает думать, что сарказский культ вокруг смерти не так уж и глуп. Прошлого остаётся всё меньше и меньше.       — Мы не должны были сегодня собираться из-за случившегося в Дэдхорсе, — приглушённо произносит Лерайе, разглядывая спящий лагерь. Покашливает. Руперт начинает понимать, что она действительно не болеет орипатией. Просто много курит и кашляет от сигаретного дыма или просто от дыма, как было в Дэдхорсе.       — Почему? — Руперт, выдохнув дым и вернув Вудроу сигарету, садится рядом с ним, плечом к плечу.       Лерайе, поведя плечом, не отвечает, затягиваясь. Уставший полусонный Руперт как-то запоздало догадывается о том, что ей может быть неприятно. Как и ему самому, как и Руби, как и наверняка другим.       — Но собрались, — тихо продолжает Лерайе. — Потому что кто-то подворовывает со склада, и Бетти думала, что это кто-то среди наших. Командующих.       — И это не так?       — Сейчас на складе я не досчитался пары позиций, — говорит Вудроу.       — Я даже не поверила сначала. Склад находится в этом же здании, у нас, и кто-то сегодня его обнёс.       — Есть план, что делать?       — Не знаю… — выдыхает Лерайе и топчет сигарету. — Пенелопа хочет помочь выследить его, но я даже не представляю, как она этим будет заниматься. Мы что только ни пытались сделать. Ставили и дежурных, и дозорных…       — Это кто-то, кто точно водит хорошую дружбу с командующими или с теми, кто ответственен за выбор дежурных, — предполагает Вудроу.       — Очень может быть. Но как его ловить?..       Лерайе тяжело вздыхает. Руперт, несмотря на желание помочь и облегчить жизнь хоть немного, понимает, что здесь он бессилен. Иголка в стоге сена. Если это не кто-то из них, а кто-то из лагеря, то как среди солдат найти этого вора?       — И ведь самое мерзкое, — с отвращением шепчет Лерайе, — что он наверняка видит, как нам тяжело. И продолжает. Не хочу предполагать, что всё награбленное он переправляет тибальтовцам, но Пенелопа тщательно обыскала лагерь и не нашла ничего полезного. Нет ни залежей еды, ни потерянного оружия.       — Оружия?.. — Руперт выпрямляется, удивившись. Холод покусывает щёки и кончик носа.       — Пистолеты, автоматы и патроны. Всё, что плохо лежит, кто-то куда-то тащит.       И теперь Руперта охватывает жар. Алкоголь и внезапный прилив злости, вспыхнувший на изъеденной пустотой и одиночеством почве, придаёт ядовитой энергичности.       Он корячится над оружием день и ночь, изучает его, разрабатывает усреднённые варианты, достаточно простые в использовании, в отличие от материнских санктовских моделей, а кто-то берёт и крадёт всё, во что Руперт буквально вкладывался с душой.       Если это всё действительно переправляется к Тибальту, у них серьёзные проблемы. И не только потому, что тот оснащён новейшими санктовскими разработками. Руперт лично вырвет оружие и вернёт его Бэйсвуду, даже если для этого придётся повторить бойню Дэдхорса пару раз.