Si vis pacem, para bellum

12 декабря, 1016 год / 1 PM

война за независимость

Колумбия, лагерь Бэйсвуд

      Двенадцатое декабря запоминается Руперту выпавшим снегом: его больше, чем в предыдущие дни. Он покрывает брезент палаток, крыши полуразрушенных зданий, мешает солдатам проходить тренировку, а машинам — ездить. Всё утро лагерь тратит на поддержание порядка: часть солдат расчищает снег, другая часть меняет на машинах шины, остальные проверяют отопление и нагрузку на электричество. Руперт помогает расположить батареи, в лазарете переносит раненых в уцелевшие комнаты разбитого холла, ведёт записи вместо Лерайе и следит за порядком. Изредка он натыкается взглядом на саму Лерайе: она то общается с Бетти, то занимается организацией порядка в другой части лагеря. Руперт с ней почти не пересекается, однако видит, что выглядит она слишком тревожно.       — Тибальтовцы разворошили самый близкий к нам лагерь на линии фронта, — говорит Саманта, передавая ящик с оружием. Руперт, взяв его, морщится. Тяжёлый. Саманта отряхивает ладони и вытирает их о чёрную форму.       — Нас что, перенесут на фронт? — с тяжёлым выдохом спрашивает Руперт. Он с грохотом ставит ящик на стол и отходит.       — Возможно. Если линия фронта сместится…       Саманта не слишком рада этой новости. Руперт тоже.       Только Руби счастлив. Носится с солдатами, руководит их занятиями и выглядит как тот, чья мечта сегодня исполнилась. На него не давит ни общее напряжение, густо повисшее в воздухе, ни тревожный вид Лерайе.       Руби вообще ничего не волнует. Цепной пёс: расстегни ошейник на крепкой мускулистой шее, и он тут же сорвётся в бой. Как Лерайе его вообще держит?       Руки у неё тонкие, ладони худые. Лицо не суровое, голос не громкий. А Руби её почему-то слушается.       К обеду, когда ситуация немного налаживается и лагерь приходит в порядок, Руперт и Саманта видят первых предвестников наступающей войны. Приезжают грузовики с амуницией и новыми солдатами, пропахшими кровью. Раненых переносят в лазарет, мёртвых закапывают на могильнике за лагерем. Лерайе и Бетти принимают выживших, распределяют, и Руперт, обедающий с Самантой и Пенелопой, видит, как оба командира синхронно постепенно раздражаются от происходящего.       Лерайе, жестикулируя, о чём-то горячо говорит. Бетти хмуро смотрит на неё, сложив руки на груди, и чёрный лисий хвост покачивается из стороны в сторону как тяжёлый маятник, медленно и неторопливо.       — Свежее мясо привезли, — с каменным лицом шутит Пенелопа. Саманта улыбается, Руперт сглатывает ком. Зачерпывает ложкой суп и опускает взгляд в тарелку. — Я шучу.       — Я понимаю, — кивает Руперт, не поднимая глаз.       — Будет тяжело, если нас действительно оформят в настоящий фронтовой лагерь, — вздыхает Саманта.       — Зато Руби счастлив, — замечает Пенелопа.       Столовая — большая палатка с тремя короткими рядами прямоугольных столов со скамейками — вмещает не так уж и много солдат. Для командующих и кастеров — что, впрочем, одно и то же, — стоит отдельный стол, и Руперт беспокоится, что ни Лерайе, ни Бетти нет.       Зато есть Пенелопа, голодная и жадная, Саманта, немного расстроенная ещё с самого утра, и Руперт, который из огня да в полымя: скоро минует лишь месяц его пребывания в тыловом Бэйсвуде, а тот уже формируют в военный.       И Руби. Руперт выпрямляется, заметив, как уверенно идёт к столовой Руби, оглядываясь по сторонам, чтобы не попасть под колеса внедорожников, передавливающих снег с громким хрустом и оставляющих за собой глубокие чёрные следы. Военные бегают, суетятся, формируются в отряды под чутким руководством командования и отправляются на дозоры и дежурства.       Руби — большой, высокий, почти на голову выше Руперта, и ужасно широкий вуивр. В нём силы как в целом отряде, и когда он подходит к их столу и садится рядом, Руперт чувствует себя слабым.       А ведь он далеко не щуплый и слабый юноша. У него, как и у Вудроу, идеально подходящее под требования военной части телосложение, абсолютное здоровье и полное отсутствие контактов с ориджиниумом.       Руби больше Руперта раза в два, не меньше.       Свой тяжёлый сарказский двуручный топор он ставит на пол, прислонив к столу, с таким расслабленным видом, будто тот нисколечко не весит. Толстый багровый хвост распластывается по земле. Руперт оглядывает широкую рукоять топора, обвязанную потрёпанной багровой тканью, и поднимает взгляд. Руби жадно набрасывается на свой обед и не оборачиваясь бросает:       — Привет, мелкий с-священник.       — Привет, — отвечает Руперт, моргнув.       — И вам тоже, девочки, привет. Как дела?       — Если не считать беготни и этой нервной атмосферы, то всё хорошо, — улыбается Саманта. Пенелопа, поскрёбывая тарелку ложкой, хмыкает:       — Все санкты оптимисты?       — Мы на войне. Бетти говорила, что это лишь вопрос времени, когда наш лагерь переформируют во фронтовой.       — А я вообще не вижу в этом ничего плохого, — резонно замечает Руби. — Мы на войне или где?       — То, что наш лагерь становится фронтовым, — отвечает Саманта, внимательно взглянув на Руби, — значит, что Колумбия теряет территорию. Фронт сужается.       — Отобьём. У нас кровопийца и уже трое санкт в команде.       — А Колумбия огромная и слабая. Это не гарант победы.       — Я слышала, у Тибальта тоже какой-то санкта завёлся, — задумчиво говорит Пенелопа. Саманта с удивлением оборачивается, и та, прикрыв глаза, примирительно поднимает ладони в тугих перчатках без пальцев. — Просто слышала. Какой-то псих заключил сделку с Тибальтом и теперь помогает викторианской армии.       — Вот с-скотина… — шипит Руби, сжав ложку в огромном кулаке с торчащими шипами на костяшках. — Нимб оторву и в задницу запихаю, а потом вытащу через пасть.       — Руби… — с укором шепчет Саманта, бросив взгляд на Руперта.       Руперта не особо беспокоит, что Руби собирается сделать. Он, выпрямившись, смотрит за спину Пенелопы. Перед столовой, у мужского общежития, скромного двухэтажного здания, Лерайе и Бетти спорят с солдатом. Это санкта, тоже кастер, если судить по одежде. На его спине висит современно оснащённый арбалет с рукоятью как у снайперской винтовки. Руперт, отодвинув тарелку с недоеденной похлёбкой, поднимается из-за стола.       — Куда ты? — тут же спрашивает Саманта.       — Я тебя что, напугал? — усмехается Руби. Руперт, не отрывая взгляда от жестикулирующей Бетти, курящей угрюмой Лерайе и высокого и худощавого санкты, качает головой и хлопает Руби по плечу.       — Ага. Очень страшно.       — Можно я доем? — спрашивает Пенелопа, когда верно понимает, что он больше обедать не будет. Руперт не глядя кивает.       Он обходит стол, и Руби снова начинает поливать вражеского санкту ненавистью, но уже потише и помягче. Руперт не вслушивается. Кутается в шинель, выходит из столовой, греет ладони, потирая их друг о друга, и направляется к мужскому общежитию. На фоне работающей техники и множества голосов он, шмыгая носом и вытирая сопли колючим рукавом, слышит отголоски беседы:       — Кусок дерьма… — цедит Лерайе на звучном каздельском. Руперт удивлённо таращится на неё. Давно он не слышал каздельский. Родные языки многих государств уже почти позабыты в угоду распространённому викторианскому.       — Поймите, я просто хочу найти компромисс, который нас всех удовлетворит, — оправдывается санкта. Лерайе злорадно ухмыляется, Бетти шумно выдыхает. — Тем более, если мы хотим отбить лагерь, моим солдатам нужно отдохнуть…       — Переместить ваших солдат в условия получше, а наших, значит, выгнать в палатки? — хмыкает Лерайе.       — Завтра им всем выходить на фронт. Я бы ещё попросил побольше продовольствия, но если у вас на складах бардак и…       — У нас нет бардака! — повышает голос Бетти. Лерайе, затянувшись и выдохнув дым в сторону, кладёт ладонь на её плечо и сжимает. Бетти вроде успокаивается, но стоит ей заметить Руперта, как она раздражённо дёргает плечом. Санкта сохраняет непроницаемое выражение лица, заведя ладони в замок за спину и расправив плечи. — Хорошо. Мы разберемся с кражей продовольствия. Я выделю вашим солдатам обогреватели, но о переездах не может идти и речи.       — Спасибо и на том, — санкта улыбается. Бетти закатывает глаза и, раздражённо махнув хвостом, отворачивается и уходит.       Они провожают её взглядом, а потом санкта замечает Руперта, и на расслабленном лице появляется изумление. Он ахает, приподнимает ладонь к губам, словно увидел какое-то чудо, и часто-часто моргает.       — Руперт? Руперт Клифф?.. — переспрашивает санкта. Лерайе, облизнувшись, стряхивает с сигареты пепел и смотрит куда-то сквозь Руперта. Выглядит она задумчивой, немного поникшей. От прежней злобы ничего не остаётся.       — Мы знакомы? — спрашивает Руперт и пожимает протянутую ладонь. Светлый санкта улыбается и коротко смеётся. Ситуация начинает казаться ещё более странной, и обветренные губы растягивает глуповатая улыбка.       — Я… два или даже три года назад попал на вашу литургию, а потом в течение целого года ходил на ваши проповеди. Настолько вы меня вдохновили.       — Рад, что смог возбудить в вас интерес к религии, — кивает Руперт. Санкта энергично кивает.       — Я Винсент. Винсент Алькальде.       — Приятно познакомиться, — влажно шмыгнув, отвечает он.       — Будет здорово, если мы с вами ещё сумеем встретиться.       Руперт не помнит Винсента. За время работы священнослужителем он кого только ни повстречал. Но в обожании, с которым Винсент смотрит на него, Руперт не видит ничего плохого. Всё же многих он в своё время вдохновил и вытянул со дна, многим раскрыл глаза и подарил веру, дальнейший смысл жизни и новые мечты. Не сосчитать, сколько санкт он пропустил через себя.       И чего только ни слышал в исповедальне.       Он провожает его взглядом и оборачивается к Лерайе. Та всё курит и смотрит куда-то в сторону. Взгляд у неё застывший.       — Лерайе?       Она опускает голову и смотрит на окурок. Бросает его под ноги и придавливает каблуком чёрного сапога, носок которого заляпан подтаявшей грязью. Давит как-то долго, с упорством и злостью, спрятав руки в карманы пальто. Руперт подходит ближе. Лерайе поднимает тусклый взгляд.       — Что-то не так?       — Всё отлично. Наш склад грабят и мы не можем найти вора, командир Алькальде требует, чтобы Бетти разместила его людей, хотя у нас нет места, а фронт подходит всё ближе и ближе. Всё прекрасно, Руперт, не понимаю, о чём ты, — Лерайе ядовито улыбается.       Она напряжена и потому язвит. Руперт вздыхает, смиряет её взглядом и осаждает:       — Я же не виноват в этом.       Резонное замечание успокаивает Лерайе. Она обнимает себя, пряча ладони под мышками, прикрывает глаза и медленно выдыхает. Бледная, как убранный по обочинам снег. Руперт хлюпает носом, глотает сопли, морщится от боли в носовых пазухах и в очередной раз трёт нос, оставляя на тёмном рукаве влажные следы.       — Я могу чем-то помочь? — спрашивает он спустя почти минуту тревожного молчания, прерываемого лишь голосами и лагерной вознёй.       — Нет, не можешь, — уже спокойно заявляет Лерайе, медленно открыв глаза. Снова молчит какое-то время и после, потерев покрасневший кончик носа, чуть тише произносит: — Хотя можешь, да… Пойдём. Поможешь разобрать амуницию.       Успокоившаяся — на вид — Лерайе нравится Руперту больше. Пускай она и выглядит как обычно, он отчётливо ощущает тонкости её настроения. Чёртова санктовская эмпатия. Даже интуитивно будет понятно, что Лерайе всё ещё кипит внутри, хоть и совсем тихо. Взгляд у неё опять застывший, не жестокий и с кровавым блеском на радужке, а ещё она совершенно неразговорчивая. Обычно Лерайе общается с ним, а сейчас Руперт идёт рядом и ощущает незримое давление.       В блоке командующих располагаются склады. Вор бессмертный, раз крадёт прямо из-под носа командующих. Лерайе заходит в просторное помещение со множеством металлических полок, Руперт прикрывает дверь, и она наконец-то позволяет себе тяжело и протяжно выдохнуть, будто вся ответственность за лагерь остаётся за пределами склада. Она открывает скрипучее окно, падает на такой же скрипучий стул и, поморщившись как от боли, лезет в карман.       — Понятия не имею, как Бетти разберётся с этой хернёй, — вздыхает она и достаёт сигарету. Руперт осматривается и видит неразобранные оружейные ящики. — Прости. За то что сорвалась.       Руперт улыбается. Лерайе вновь, встретившись с ним взглядом, отворачивается и почему-то хмурится.       — Ничего. Ты, по крайней мере, не как Бетти. Я не думал, что она может быть такой злой.       Сарказ извиняется перед санктой. Кому Руперт расскажет — не поверят.       — Нервы, — оправдывает подругу Лерайе. Выдохнув в сторону окна, она протягивает пачку Руперту, и он от предложения не отказывается. — Надо экономить… Лагерь стал больше, но число конвоев не увеличится. Мы сами по себе.       — А если мародерствовать во вражеских лагерях? — спрашивает Руперт, поджигая сигарету. Огонёк охватывает кончик.       — Ты сначала найди нам лагерь, в котором будет чем поживиться.       — Разве не любой викторианский лагерь такой?       — Тибальт не резиновый, — ухмыляется Лерайе, затягиваясь. — Алькальде тебя, конечно, обожает…       — Жаль, я его совсем не знаю.       Лерайе наклоняется в сторону, со скрежетом металлических ножек придвигает второй стул поближе и кивает на него. Руперт послушно садится. Лерайе запрокидывает голову, тяжело выдыхая дым, и вытягивает длинные ноги.       А потом кашляет. Коротко, тихо, пытаясь спрятать под ладонью, но кашляет.       — Это… — выдыхает Лерайе. Она, сгорбившись, упирается локтями в колени и роняет голову. Сигарета дымится между пальцами, стянутых перчатками. — Это всё равно неплохо… В лагере никто его не знает, а Бетти уже его возненавидела.       — Хотел бы я с ним поговорить и попросить, чтобы он так сильно вас не прессовал.       — Не, — Лерайе мотает головой, затягиваясь сигаретой. Опять кашляет. Руперт трёт сопливый нос и глядит на неё с лёгкой тревогой. — Это неправильно. Ошибка действительно наша, что мы не оснащены должным образом. Кроме того, если честно, он и его отряд заслуживают удобств. Они с фронта. Наши гораздо слабее их. Поэтому что-нибудь придумаем.       — А Бетти?       — Поругается и успокоится, это же Бетти. Она не может не ругаться. Холерик по натуре, — прокашлявшись, Лерайе вдавливает сигарету в стол, тушит тлеющий огонёк и небрежно бросает окурок в окно.       Руперт облизывается, втягивая дым по самые лёгкие. Лерайе похожа на ребёнка Сангвинарха. Он не так много слышал о знати Казделя и их порядках, но Сангвинарх в его представлении — великолепный вампир, утончённый аристократ с изящным вкусом в одежде. А значит, что и другие вампиры, на которых он так сильно влияет, будут такими же: на них смотришь не то с холодным восхищением, не то с лёгким страхом и подозрением.       Лерайе подходит под это описание. У неё не роскошные одежды, но прослеживается воспитание: всегда держит осанку, двигается осторожно, да и ходит, как вспоминает Руперт, неслышно. У людей, взращённых в аристократичных условиях, даже по прошествии десятилетий не пропадут манеры, потому что привычки заложены в подкорку.       Иногда Руперту неловко находиться рядом с Лерайе, и он полностью понимает страх Вудроу. Руперт вышел из простой семьи, у него нет никакой богатой родословной. У него простые родители. С момента их смерти прошло всего ничего, и Руперт до сих пор помнит, как уютно ощущался семейный ужин, как мать прививала любовь к религии, учила быть добрым и любящим, держа в одной руке Священное Писание, а во второй — огнестрел. Отец, несущий службу в Нотариальном Зале, наставлял всегда быть справедливым и честным и никогда не отказывал Руперту в просьбах, и не скупился на похвалу. Он был сильным, добрым и умным человеком. И Руперт вырос достойным юношей, знающим, что такое хорошо и плохо, и его вера в Священное Писание была крепка так же, как огнестрел в другой его ладони. Всё как завещала матушка.       Пенелопа негативно отзывалась о Багровом Дворе. Если Лерайе выросла там, то был ли Сангвинарх любящим отцом? Была ли у неё мать, которая научила бы её доброте? Её брат, о котором она вскользь упоминала, любит её? Как Лерайе вообще росла?       Наверное, плохо, если вспомнить слова Пенелопы и видеть, как порой Лерайе переключает и выражение её лица становится отстранённым. Особенно если учитывать её кровожадный взгляд и нетерпимость поскорее оказаться на поле боя.       Лерайе — чудовище в красивой обёртке.       Они начинают разбирать ящики с оружием и патронами, скурив ещё по сигарете. Лерайе молчит, говорит только тогда, когда нужно проконтролировать Руперта, сказать, как лучше и куда поставить то или иное оружие, куда засунуть ящик с патронами и что делать с пустыми. Бетти прибегает к ним, когда они почти заканчивают, резко открывает дверь и громко зовёт:       — Лерайе!       — А? — оборачивается та. Руперт чихает. Бетти бросает на него раздражённый взгляд.       — Заболел? Так займись собой и сходи к чёртовым медикам!       — Что ты хотела? — спрашивает Лерайе, выйдя вперёд и загородив собой удивлённого её резкостью Руперта.       — Собирай вещи. Собирайте. Оба, — Бетти выдыхает, пытаясь выровнять дыхание. — Пойдём атаковать лагерь. Солдат Алькальде оставим отдыхать, возьмём наш третий, кастеров и нападём. Вудроу и Алькальде уже составили карту.       Лерайе вздрагивает и изумлённо вздыхает. Бетти недовольна этим решением: её зрачки опасно сужены, а хвост распушен. Но вряд ли у них есть другой выход.       — Никакого геройства, — делает акцент на последнем слове Бетти. Лерайе одними губами шепчет:       — О да… Хорошо.       — Вообще никакого. Это просто возвращение лагеря.       — Я поняла.       — Сделаешь что-то не то — отправишься обратно в свой Каздель с горящими ушами. Понятно?       — Да, мой командир.       Голос Лерайе полон сладкого удовольствия. Бетти её счастья совершенно не разделяет и это ласковое «мой командир» пропускает мимо ушей.       — И сделай что-нибудь… с ним, — кивает она на Руперта и, недовольно сведя брови к переносице, отворачивается. Он, опять потерев ладонью нос, дожидается, пока звук быстрых шагов стихнет, и спрашивает у застывшей Лерайе:       — Это хорошо?       — Как посмотреть.       Лерайе оборачивается. Благодаря Бетти она заметно приободрилась, и это настораживает больше всего. Лерайе нравится война. Ей нравится убивать, причинять боль врагам и наслаждаться их страданиями. Правду говорят, что любой казделец рождён для войны.       Сначала Руперт не понимал ничего. Он вообще мало что понимал. Приняв протянутый мягкий чёрный платок, Руперт с благодарностью кивает и вытирает нос, не ухватывая сути происходящего и того, что беда уже сгущается над ними.       Лишь потом Руперт осознаёт, что Лерайе — голодный берсерк. Механизм, который приводит в действие воюющая сторона, если другого выбора нет, а победа кровь из носу как нужна. Бьёт и своих, и чужих. И этот механизм приносит больше плохого, чем хорошего.       Сангвинарх окрашивает мир кровью; багровый льётся с неба, чернеет небо, и разбивается в ужасе солнце. Лерайе чутко следует его примеру.

/ / /

      У Лерайе изящный одноручный меч с прямым лезвием и необычной рукоятью, с обвивающейся вокруг кисти и запястья гардой. Кажется, что меч вгрызся в её ладонь, сросся с нею, и Руперт почти верит в это, потому что как-то необычно чёрная гарда вьётся вокруг запястья. Однако Лерайе не чувствует неудобства и двигается так, словно меч — продолжение её руки.       Она улыбается, в голосе и командах слышатся бодрые нотки, а взгляд блестит. Она быстро подбирает отряд прохлаждающихся солдат — шесть человек, не более, — хватает кастеров вместе с Алькальде и оповещает Бетти, что к наступлению всё готово. Лерайе становится совсем другой, нежели утром, и Руперт смотрит на неё — пока она не видит — с жадностью. Необычно видеть её такой энергичной.       Остальные остаются в лагере под пристальным руководством пришедших с Винсентом офицеров. Разведгруппу ведёт создавший точную карту Вудроу под чётким руководством Бетти и Алькальде, который помнит расположение вражеского лагеря как своего собственного. На пасмурном небе наступает холодный вечер, отряд удаляется от лагеря всё дальше и дальше, оставляя за собой глубокие следы. Территория меняется на голые заснеженные холмы, глубокие расщелины с чахлыми зарослями вдоль уступов и сожжённую викторианскую технику, стоящую чёрными ориентирами-указателями вдоль протоптанных дорог. Бетти, крепко сжимая копьё, не отрывает взгляда от неровного горизонта. Саманта идёт рядом с Рупертом молча, пропитавшись тревогой отряда насквозь, Вудроу контролирует, направляя их по нужной дороге. Даже Руби превращается в безжизненную Пенелопу, у которой эмоционального диапазона вообще нет. Разговаривают только Винсент и Лерайе:       — Я не видел этого санкту, но видел Рейес, мой офицер. Высокий, светлые волосы и жуткие голубые глаза. Пользуется винтовкой, кастер. И занимает высокий пост в армии Тибальта. Это всё, что имеет значение.       — В бою не видели?       — Нет.       — То, что он санкта, это, конечно, плохо… А вы его помните? Видели когда-нибудь в Латерано?       — Ни разу. Руперт… мистер Клифф, — тут же исправляется Винсент. Руперт подходит ближе. Винсент замедляет шаг. Теперь он серьёзен, и прежнего обожания и восхищения в его взгляде нет. — Вам знакомо имя Аракуэль?       Руперту приходится помолчать почти минуту, прежде чем понять, что он ничего о нём не помнит. Либо забыл, либо не пересекался вообще.       — Не помню.       — Если судить по успехам на фронте, он должен быть значимой фигурой, — пытается подтолкнуть к нужным мыслям Лерайе, но Руперт не понимает.       — Я слышу это имя впервые, командир Лерайе.       Это первый раз, когда он официально называет её своим командиром. Лерайе замечает это, ухмыляется, но стоит Руперту улыбнуться в ответ — слегка, не размыкая губ, едва приподняв уголки, — как она сразу отводит взгляд.       Он что, ужасно улыбается? Руперт тут же перестаёт улыбаться и хмуро трёт губы тыльной стороной ладони.       — Ну хорошо… Санкты не так страшны. Мне уже доводилось сражаться против них.       Лерайе вообще не любит санкт.       Лагерь, обнаруженный отрядом, маленький, и это объясняет, почему они взяли так мало людей. Он находится в котловине сухой земли, и с обрывистого утёса его видно как на ладони. Почти как Бэйсвуд, только разрушен. Перебив дозорных, они заполучают удобную точку обзора. Ночь уже сгущается, и Руперт видит высокие вышки, ограничивающие лагерь и освещающие пространство вокруг. Винсент ведёт их в укрытие, за стену из сваленных друг на друга мешков, садится на корточки и жестом даёт знак, чтобы половина из них разделилась. Руперт остаётся с Винсентом, Лерайе и ещё тремя солдатами, засевшими в ожидании.       Часть тяжёлых мешков, набитых землёй и песком, пропитала кровь.       Они дожидаются, когда отряд Бетти отправится дальше, огибая лагерь с северной стороны, и только тогда Винсент достаёт бинокль. Смотрит долго, после опускает и кивает, передавая бинокль Лерайе.       — Там. Они даже не прячутся. В центре.       Лерайе, сжимая бинокль одной рукой — вторая по-прежнему срослась с мечом, — тяжело выдыхает и шепчет:       — Курёночек… Они разрушили наш лагерь, зная, что мы обязательно вернёмся.       — Да. Отбить мы его должны в любом случае, но на восстановление уйдут месяцы.       — Поживёте у нас в Бэйсвуде, — задумчиво произносит Лерайе, осматривая лагерь. — Уроды. Они его просто… блять.       Руперт, принимая бинокль у разочарованно поджавшей губы Лерайе, смотрит через него и видит Аракуэля посреди развалин и солдат, закладывающих взрывчатку.       Аракуэль создаст на войне им ещё много проблем. Проще всего списать смерть Лерайе на него, замарать его белые одежды грязью, окрасить его руки кровью и заявить, что если бы не этот ублюдок с прилизанными волосами и таким лицом, словно он на завтрак ест детей-сарказиков, всё было бы хорошо. Но Лерайе пострадает только из-за выбора Руперта. Аракуэль виноват лишь как командующий, выполняющий задачу с блеском и по высшему разряду.       — Его нужно убить, — неожиданно произносит Руперт, видя, как Аракуэль командует солдатами. Руперт внимательно следит за тем, как тот распределяет терранцев по постам, запоминает местоположение взрывчатки, которую успевает заметить, а потом вдруг слышит шипение. Он не может отвлечься и смотрит точно на Аракуэля. Винсент падает за баррикаду.       По коже ползут неприятные мурашки. Руперт не может отвести взгляд и опустить бинокль, и Лерайе, подобравшаяся к нему, отбирает бинокль и грубо дёргает за нимб вниз. Короткая вспышка боли пронзает тело. Руперт ахает, падая на землю. Лерайе складывает бинокль, прикладывает тыльную сторону ладони к щеке побледневшего Винсента и, пока Руперт отряхивает ладони от пыли и трёт нимб, кривясь, пытается привести того в чувства. Вторую руку, сросшуюся с мечом, она вытягивает в сторону, и лезвие вязнет в снегу.       Нимб у Винсента, как и крылья, тускло мерцают.       — Проклятье… Да что же такое?       Руперт, выдыхая, прикрывает глаза. Снег пропитывает шинель. Он складывает разрозненную картинку мыслей и сглатывает ком в пересохшем горле.       — Он не приходит в себя, Руперт…       — Отойди.       Руперт, наконец-то поднявшись с земли, находит в себе силы приблизиться к Винсенту. На его побелевшем лице выступил холодный пот, который Руперт стирает рукавом шинели. Лерайе приподнимается и вскидывает ладонь, подавая ушедшей Бетти сигнал.       Если бы у них в то время были рации, которые вошли в обиход в колумбийской армии лишь после начала тесного сотрудничества с Галлией, можно было бы закончить войну ещё быстрее.       Руперт занят Винсентом, и едва ему удаётся наладить с ним эмоциональный контакт, прижав ладони к его лицу, как он сталкивается с маслянистой преградой целого вороха чувств.       У Винсента в голове размякшая каша из страха и отчаяния. Руперт не понимает, как эти эмоции вяжутся с его улыбчивым взглядом, когда он впервые пересёкся с новым командующим в лагере, потому что санкты с такими эмоциями улыбаться не должны. Эррари изъела Винсента, выела его, как червь проел яблочную мякоть, и теперь в пустой полости остался только мрак.       А вокруг лишь тьма, тьма, тьма, тьма тьматьматьма и бесконечная череда смертей, своих и чужих. Ужас обжигает Руперта, и он вспоминает молитву, судорожно начиная повторять её про себя. Он выводит Винсента в реальность, вырывает наружу, и тот, резко открыв глаза, хрипло вдыхает и отбрасывает от себя его ладони. Руперт чуть ли не падает назад, вовремя уперевшись в снег. Кожу грызёт холод. Испуганный Винсент дышит как загнанный зверь, прижимает ладонь к груди и в ужасе смотрит на неё. Руперт внимательно глядит на него.       Он сжимает и разжимает пальцы в перчатках, медленно выравнивает дыхание и успокаивается. Лишь после, когда его плечи перестают дрожать, он поднимает взгляд. Лерайе, наклонившаяся к нему, полна тревоги.       — Что это было?       — Эррари, — поясняет Руперт.       — Что?       Винсент, облокотившись спиной на пыльные мешки, запрокидывает голову под ледяной ветер и глубоко вдыхает:       — И фронтовое безумие…       — Притупляется санктовская эмпатия, и идёт подмена воспоминаний, — коротко объясняет Руперт.       — Идти можешь? — спрашивает Лерайе и, уперевшись рукой-мечом в землю, протягивает другую ладонь Винсенту.       Винсент не отвечает, но вид у него такой, будто его сейчас стошнит. Он хватается за руку Лерайе, крепко стискивает её и поднимается. Руперт помогает, поддерживая ослабевшего Винсента с другой стороны, и чувствует: тот выжат изнутри.       Война изъела его, и эррари ютится червём в больной голове.       Их отряд быстро объединяется с отрядом Бетти. Та подзывает Лерайе к себе. Винсент едва стоит, оперевшись на плечо Руперта и понурив голову. Он почти не дышит, пот капает со лба на снег, хотя вокруг стоит страшный мороз.       — Что с ним?.. — шепотом спрашивает Бетти, кивая на Винсента.       — Эррари и приступ фронтового бешенства.       Бетти коротко хмыкает. Она не разменивается на сантименты и не выражает сочувствие, а сразу переходит к делу, время от времени оглядываясь назад:       — Мы должны начать атаку.       — Ты знаешь, я всегда готова, — заявляет Лерайе, прижав гарду к груди.       Вудроу подходит к Руперту, помогая ему поддержать Винсента. Тот начинает потихоньку приходить в себя. Саманта смотрит на молчащих Бетти и Лерайе с напряжением, крепко держа крупный дробовик, Пенелопа стоит рядом, её рога забавно присыпаны снегом. Руби молчит, выглядит сурово и задумчиво.       — Саманта, — сухо говорит Бетти, отводя взгляд от голодно ухмыляющейся Лерайе. — Передавай командиру Лерайе полномочия. Командир Алькальде, как вы?       — Дайте… ещё секунд десять, — бормочет Винсент, прижимая ладонь к лицу. Руперт поджимает губы, глядя на него с сочувствием.       — У нас нет времени на то, чтобы сходить с ума, командир. Это большая роскошь.

/ / /

29 декабря, 1099 год / 3 PM

Форт Баррон / штаб-квартира «Blacksteel Worldwide»

где-то неподалёку от Айронфорджа

      Разрешение о применении вооруженных сил занимает всего лишь один листок. Информация в нём написана коротко и без ненужных отступлений. Губернатор обязывает Клиффа предоставить местному правительству полный контроль над собственными наёмниками в случае возникновения чрезвычайной ситуации. Клиффу нравится это меньше всего. Его наёмники — только его наёмники.       Но и колумбийское правительство не считает его ЧВК незаменимой. Если им что-то не понравится, они мало того что найдут других наёмников, так ещё и серьёзно ударят по репутации «Blacksteel», которая всегда выполняет свои задачи с блеском и в кратчайшие сроки.       Клифф, услышав звонок, поднимает коммуникатор со стеклянного стола. На зелёном дисплее видна короткая строчка приказа. Он с минуту думает, вспоминая нынешний расклад дел в Боливаре, и откладывает коммуникатор экраном вниз. Секретарь, выкладывая из папки следующий документ, вежливо интересуется:       — Что-то случилось?       — Ничего, — отвечает Клифф, не поднимая взгляда от следующего контракта. Он внимательно изучает его, читает от и до, вникая даже в мелкий шрифт. — Очередной приказ.       — Если хотите, я могу зайти чуть позже.       Чуть позже Клиффу снова придёт какая-нибудь команда. И завтра повторится. И послезавтра. Двадцать четыре на, мать его, семь с короткими передышками — вот столько Клифф на связи каждый проклятый день. И другого выхода нет.       — Не нужно. Не хочу откладывать, хочу поскорее с этим разобраться. Достаточно тянули.       Секретарь понимающе улыбается и забирает подписанный контракт. Даёт документ — три листа, скреплённых степлером. Лерайе стучит пальцами по столу, наигрывая ритм. Клифф вспоминает Вудроу, который из нервозности часто поступал так же.       Звук раздражает. Тук-тук-туктуктуктуктук. Настукивает по черепу. Раз-дра-жа-ет.       — Мистер Клифф, а вы собираетесь отмечать Новый год?       — А помнишь, как ты отмечал Новый год в Бэйсвуде? Первый на войне и последний нормальный, когда ещё и я была живой, и Вудроу с остальными не смотрели на тебя как на чудовище, — голос Лерайе шелестит, она откидывается на спинку дивана с протяжным выдохом. На бледном лице с багровыми синяками под глазами возникает улыбка. — Как мне тогда было хорошо с тобой… И как было хорошо тебе. Ты вообще не задумывался, почему в твоих бреднях я такая злая и жестокая? Разве я была с тобой такой при жизни?       — Я не могу покинуть Форт Баррон, — отвечает Клифф. Длинная подпись выходит слишком уж резкой, рука напряжённо дёргается. Он медленно облизывается, сдавливая чёрную ручку и успокаивая нервную дрожь в кончиках пальцев.       — Ох, — выдыхает секретарь, взглянув на Клиффа с сочувствием. Клиффу его сочувствие не нужно.       Будет удивительно, если он покинет Форт Баррон. Однажды Лискарм — Клифф услышал это вообще от Тилы, которая, в свою очередь, услышала это случайно, — пошутила, что их босс и есть сердце Форт Баррона. Мол, Клифф сросся с этой военной цитаделью намертво. Если он её покинет, она развалится или просто перестанет существовать. Форт Баррон без Клиффа и не Форт вовсе.       В былое время, когда «Blacksteel» ещё не разрослась до громадных масштабов, Клифф каждый Новый год проводил в Латерано. Санкта, который оторван от родины, обречён. Клифф приезжал в Латерано ровно на три дня, два из них проводил дома безвылазно, третий — в церкви за литургией и молитвой. На четвёртый облезшим стервятником сваливал обратно в Форт. Со временем «Blacksteel» начала требовать больше внимания, а правительство — времени.       Когда Клифф в последний раз был в Латерано?       Когда он в последний раз вообще что-то делал для себя? Не для правительства, не для людей, не для своих наёмников, а для себя.       Клифф не помнит.       Семьдесят лет назад мир был другим. Война была другой. Огнестрельное оружие ценилось высоко. А сейчас у каждого первого в «Blacksteel» есть огнестрел и паровые роботы Виктории никого не удивляют.       — А помнишь, помнишь же, ты говорил, что как только война закончится, ты отвезёшь меня туда, где солнце, море и песок, а Сангвинарх меня не найдёт? Я поверила. И обещал ещё, что свадьбу сыграем. Я в это уже не особо верила, ненавижу санкт, правда…       — Ситуация в Дэвистауне, конечно, плачевная, — вздыхает секретарь, принимая подписанные документы.       — В Колумбии везде так.       Секретарь, поджав губы, медленно кивает. Он вкладывает документы в папку и протягивает Клиффу последний контракт — на оплату услуг «Blacksteel». Клифф находит пункт с суммой выплаты.       Ничего особенного. Среднерыночная цена для выполнения грязной работы. Бывали миссии, когда правительство не скупилось и выплачивало больше.       — В Айронфордже, например, — усмехается Лерайе. — На который ты просто хуй забил. Бедная Франка. Как думаешь, изменилось ли её отношение к тебе?       Клифф не удивится, если это так.       — Боюсь предположить, сколько это продлится, — секретарь принимает договор на оплату.       — Терранцы терпеливы.       — Особенно Франка.       Бетти умирала медленно и мучительно. Кристаллы ориджиниума росли у неё в лёгких, вспарывая мягкие ткани, мешали дышать, и Бетти в последние часы своей жизни хрипела. Она пыталась разодрать себе грудь, плакала, и Винсент пытался ей помочь, чуть ли не приковывая к постели. Из её рта текла кровь. Винсент умолял Клиффа помочь убить свою жену. Клифф держал Бетти за руку и не отрывал от неё взгляда до тех пор, пока она не перестала хрипеть.       Клифф сжимал её мёртвую руку до хруста и надеялся, что Бетти снова откроет глаза и взглянет на него.       Через пару дней Винсент застрелился, не перенеся того, что Бетти умерла в мучениях, и Клифф понял, что должен был подарить ей быстрый и безболезненный конец.       — Но терпению всегда рано или поздно приходит конец, — безэмоционально заключает секретарь, закрывает папку, сверившись, что на всех листах есть подпись, и поднимается. Клифф встаёт следом. Лерайе разваливается на диване, вытянув длинные ноги в чёрных сапогах, как ленивая кошка. Она заводит ладони за голову, сжимает их в замок и лениво устраивается затылком на подлокотнике, улыбаясь.       — Вот именно, Руперт. Терпению в с е г д а приходит конец… Ты помнишь об этом? Чувствуешь напряжение, с каким на тебя время от времени смотрит кошечка-малышка Джессика?

давай что-то менять, Руперт,

давай менять давай менять меняться МЕНЯТЬ И ПОДЧИНЯТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВО НАПРИМЕР КАК ТЕБЕ ИДЕЯ.

      Клифф упорно не смотрит на диван. Он пожимает ладонь секретарю. Пропускает мимо ушей его слова, натянуто улыбается по въедливой привычке. Очередной контракт заключён. «Blacksteel» стала немного богаче, кто-то — гораздо несчастнее.

но ты же не будешь менять ты же не представляешь как может быть иначе.

      Психологический барьер перед правительством Колумбии и улыбчивым секретарём слишком крепок, Лерайе.       — Что думаешь об этом? — хрипло спрашивает Клифф у Тилы, когда секретарь покидает кабинет, и прокашливается в ладонь. Он берёт шляпу, подходит к столу и поднимает со спинки кресла пальто.       Тила перестаёт улыбаться и задумчиво косится в сторону. За окном наплывает закат.       — Секретарь такой же, как и губернатор. Их интересует только результат, в который они вкладываются. Мы снова макнём руки в грязь в Дэвистауне.       — Обычно ты так резко не изъясняешься, — ухмыляется Клифф, накидывая на плечи пальто. Тила улыбается.       — Могу мягче.       — Оставь. Идём со мной, поговорим об этом подробнее. Мне кажется, что Дэвистаун создаст много проблем.       — Этого не получится избежать. Но у меня есть идеи, как можно отделаться меньшей… грязью.       Клифф бросает беглый взгляд на диван.       Лерайе нет.