Si vis pacem, para bellum

4 декабря, 1016 год / 6 PM

война за независимость

Колумбия, лагерь Бэйсвуд

      Зима в Бэйсвуде тёплая, сухая и кажущаяся обманчиво спокойной. Она наступает равномерно, потихоньку подмораживая дневной воздух, а ночью внезапно обрушивается минусовой температурой, вынуждая кутаться в плед и сворачиваться в клубок от прохлады. Жизнь в тылу не предрасполагает к сильным волнениям, и всё, что напоминает о далёкой войне, — лишь отголоски взрывов и пахнущий гарью воздух по утрам, от которого Руперт с непривычки кашляет. Бои ведутся ночью. Руперт быстро научился засыпать под отдалённый грохот, и они с Вудроу уже не мучились, ворочаясь и засыпая только к рассвету, когда наступает тишь.       Возможно, на это повлияли Лерайе со своими заданиями и Саманта. Дни были загружены работой, созданием оружия, проектированием карт и тренировками. К ночи Руперт стабильно вырубался, и неважно, слышны ли взрывы или нет.       Ко всему привыкаешь.       Каждые два-три дня в их лагерь привозили раненых. Медики спешили на помощь, и Руперт, куря в перерывах и наблюдая за их работой, вспоминал Латерано. Больные тянутся к медикам, умоляя о помощи. В Пагус Стевонус санкты смотрели на Руперта, когда тот навещал их в свободное от учёбы время, с надеждой и любовью. Перед смертью все становились равны: либери, лупо, вульпо, драко, фелины. Санкты и сарказы. Мало кто из мучающихся на стерильно-белых простынях был готов к смерти. Мало кто был готов оказаться в холодной пустоте. Смерть меняет и калечит, заставляет обращаться за помощью и забывать о давних обидах. Смерть перемешивает мировоззрение, и терранцы, погрязшие в отчаянии, начинают подозревать, что ничего великого после смерти нет.       Только тупая вечность, могильный холод и бесцельный мрак.       Руперт плохо спит, потому что не может свыкнуться с мыслью, что, чтобы мир объединился и позабыл о вражде, им всем необходимо оказаться как можно ближе к смерти.       Терранцы, по большей части, не умеют ценить жизнь.       Во многих случаях, когда больные говорили, что не хотят больше жить и что лучше бы их кто-нибудь убил, Руперт неустанно повторял, что Закон примет любого: калеку, бедного, сироту или бывшего убийцу. Главное — признать Его. А затем и принять конституцию, состоящую из тринадцати несложных пунктов.       Но на самом деле Руперт не умеет находить правильные слова поддержки. Как бы это странно ни звучало, но когда ждут тёплых слов, а не конкретики о религии и псалмов Закона, зазубренных так, что от зубов отскакивает, он теряется.       Руперт умеет слушать и распространять Закон, который в Колумбии, в общем-то, ничего не значит.       И это лучше всего показывает, что Закон не всесилен, а религия вряд ли существует.       — Я не хочу оказаться одной, когда умру.       — Ты боишься неизвестности. Кто знает, что может быть после смерти? Необязательно ведь пустота и холод, может, нас там кто-то ждёт?       — А ты веришь, что тебя, как санкту, ждёт рай?       Вера Руперта на войне начала пошатываться. Вера Клиффа окончательно разбилась на хрупкие осколки.       Ещё до прибытия в Бэйсвуд он видел слишком много смертей и раненых. Руперт не впадает в шоковое состояние и не паникует, лишь отделывается тяжёлым сном, но это совсем ничего. Перед прибытием в лагерь, во время ускоренной жёсткой подготовки, Руперт что только ни проходил и как только его ни истязали, готовя из него по ощущениям не солдата, а машину для убийств.       Руперт совсем не удивлён жестокости войны. Но он не железный.

/ / /

      — Я всегда мечтала побывать в Латерано. Моя сестра говорила, что это рай на Терре.       — Латерано действительно рай.       У Пенелопы четыре рога: два направлены вверх, другие два, располагающиеся где-то за ушами, закручены назад. У неё забавная причёска. Чёрные волосы коротко пострижены, кончики топорщатся в стороны. А ещё у Пенелопы тонкие руки и потрескавшиеся пальцы с обломанными ногтями, но ящики она держит на удивление крепко. Пенелопа протягивает Руперту собранную винтовку и любуется пистолетом, осматривая его со всех сторон.       Она сарказ. И никакой враждебности не проявляет. Руперт интуитивно ощущает её отторжение и замкнутость, но он не лучший друг Пенелопы, а Пенелопа его знает всего ничего. Руперт всё продолжает удивляться тому, что не все сарказы презирают санкт.       — А расскажи ещё что-нибудь про этот свой Латерано, — просит она. Руперт улыбается. Несмотря на то что разговор идёт как-то нескладно, Пенелопа заинтересована в нём. Иначе бы не просила.       — В Латерано всегда ясная погода. Днём солнце лучистое и тёплое, а ночью на чистом чёрном небе ни облака. Видны целые созвездия, даже если город горит огнями. И… везде очень много десертов.       — У вас на улицах всегда стрельба?       Громкий щелчок. Пенелопа быстро разбирает пистолет и внимательно осматривает его на наличие повреждений.       — Часто. Но в Латерано можно делать всё, что не запрещено Законом.       — Действительно рай. Я ещё слышала, что у вас в городе совсем нет несчастных. И что браки у вас бывают полигамные, — ровным голосом говорит Пенелопа. Болтать с Рупертом ей, может, и интересно, но обсуждать Латерано — не очень. Стоит перевести тему. Но Руперт не может понять, как это сделать.       — Свободы действительно очень много.       — Всё для терранцев. Жаль, мне так и не удастся там побывать.       — Однажды война закончится и ты можешь попытаться съездить в Латерано. Саманта всегда приносит столько оружия? — находит возможность перевести тему Руперт. Пенепола трёт нос тыльной стороной ладони и следом вытирает её о жилет.       — Постоянно. У неё удачливый отряд. Раньше так только Лерайе действовала, каждая вылазка проходила если не без жертв вообще, то с минимальными. Но Бетти выгнала её в тыл, поэтому…       За невозможностью выходить на линию фронта лагерь Бэйсвуд предпочитает зачищать тыл. Время от времени то Бетти, то Саманта уходят, собрав отряд натренированных солдат. Они пропадают на несколько дней, а возвращаются уставшими, пыльными и окровавленными. Приносят с собой трофеи в виде викторианского оружия и отправляются зализывать раны в лазарет.       — Почему Лерайе не допускают к фронту? — удивлённо спрашивает Руперт, достав из выпотрошенного автомата затворную раму. Он смазывает её оружейным маслом и проверяет гибкость пружины, марая пальцы.       — Потому что когда кто-то из викторианцев сдаётся, она никогда не берёт их в плен. Лерайе осушает их до смерти.       Руперт кладёт затворную раму и оборачивается. Пенелопа как ни в чём не бывало продолжает проверять пистолет и делать пометки на надорванном клочке бумаги.       — Она пьёт кровь? Убитых солдат? — переспрашивает Руперт. Пенелопа, облизнувшись, коротко кивает.       — Её дело, я им вообще черепа давлю, — признаётся она будничным тоном, — но Бетти такое не нравится. Они часто ругались на этой почве: что ни день, то начинается он с ругани между ними. Удивительно, как сейчас между ними сгладились углы, правда?       — Должно быть, они очень хорошие подруги.       — Не знаю, — пожимает плечами Пенелопа, с сомнением морщась. — И года не прошло. Она пришла к нам неожиданно, зарекомендовала себя, а с Бетти сошлась как-то случайно. Ты слышал, что о ней говорят?       Руперт не может понять, почему Пенелопа смотрит на него с улыбкой. Он со щелчком вставляет затворную раму на место и начинает собирать автомат.       — Не довелось.       — Лерайе сослали в Бэйсвуд, потому что она потеряла свой отряд. Она вела бои где-то на фронте и однажды поспешила добить врага, выдвинувшись в зону, о которой ещё не успели собрать информацию разведчики. Не обследовав её, положившись на удачу, «бьём сейчас или никогда», отряд проник во вражеский лагерь. Это далеко от Бэйсвуда, тысяча миль на север. Тибальтовцы заманили их вглубь и подорвали ориджиниум, — говорит Пенелопа и с громким щелчком возвращает рукоять пистолета на место. Взгляд у неё пробирающий и пристальный, в раскосых сарказских глазах пляшут недобрые тени, но Руперт не отворачивается. — Лерайе с парой солдат спаслись бегством. Я слышала, что солдаты умерли в муках от орипатии и их тела сожгли в страхе, что болезнь распространится, а сама Лерайе с тех пор подозрительно часто и много кашляет. И потеряла авторитет.       — Она могла заболеть орипатией… — предполагает Руперт. Пенелопа улыбается, стирает когтистым пальцем уголок губ и щурится. — И скрыть это ото всех.       — Я так не думаю. Мне кажется, она просто много курит. Попробуй понаблюдать за ней немного и посчитать, сколько раз она курит за день. Удивительно, что от неё не воняет табаком.       И правда.       От Лерайе пахнет чем-то горьким и тонким. Всегда. Курит она, не курит — запах такой, словно она моется каждый раз после курения и сверху брызгается духами. Но кто будет душиться на войне?       — Но это всё мелочи. Она детёныш Сангвинарха, вот что важно.       Руперт улыбается и возвращается к сборке оружия. Но в голову после услышанного никакие мысли лезть не хотят.       — Что, неубедительно?       — Была бы ребёнком Сангвинарха, мы бы уже выиграли войну.       — А кто сказал, что она пользуется его любовью? — с неподдельным любопытством спрашивает Пенелопа. Этот вечер удивителен. Пенелопа, обычно скупая на эмоции, мало того что разговорилась с Рупертом, так ещё и дразнит его. — Ты не жил в Казделе и не знаешь, что такое Сангвинарх и его Багровый Двор.

/ / /

      Карта перед глазами мутная, в голове тяжесть. Руперт знал, на что идёт и чего ему стоит ждать в ближайшее время. Он не жалуется. Штаб командующих хорошо отапливается мелкими переносными печками и батареями. Тепло дружелюбно кусает щёки и ладони. Руперт может ходить даже без куртки, и пальцы не будут дрожать.       Тыловой работы много. Пенелопа оставляет его одного, уходит с чистой душой спать, и Руперт — трудоголик, не способный так легко оставить обязанности, — продолжает сидеть за оружием. Сказанное Пенелопой долго не выходит из головы.       Каждый терранец — носитель уникальной судьбы. Ещё в Латерано, на службе в Пагус Стевонус, Руперт открыл для себя то, что все они разные. У каждого своя история. И все истории одинаково изумительны. Какая-то слишком трагичная, какая-то забавная, какая-то полная любви и тепла. У каждого своя судьба.       Саманта рассказывала, что Пенелопа долгое время работала наёмной убийцей в Казделе, потому что иного пути не знала: родители оставили семью, уйдя однажды и не вернувшись. Пенелопу закалили трущобы Казделя, и она, чтобы прокормить младшую сестру, решила пойти дальше. Через множество заказов и мимолётных знакомств Пенелопа попала на войну, которая пришлась ей по душе. А сама Пенелопа понравилась Бетти за навыки и постоянную готовность устремиться в бой, кипящую в ней горячим желанием. Убийства — единственное, что делает её счастливой. В этом они с Лерайе схожи.       Саманта, латеранская писательница, оказалась в Колумбии по своей воле, вмешавшись в военный конфликт. По её словам, у неё богатая и известная на всё Латерано семья, о которой Руперт ничего так и не узнал. Даже её имя, Саманта, не настоящее. Руби в детстве стал свидетелем тому, как родителей съели у него на глазах, пока он прятался под кроватью. Потому он и злой такой, как Пенелопа. Только если она тихая, Руби о себе заявляет слишком громко. Бетти насмотрелась ужасов в Урсусе, подменила своё имя, как и Саманта, и занялась обучением в силовых структурах, чтобы иметь возможность на что-то повлиять.       Мечты разбились, когда Бетти оказалась в Колумбии и поняла, что сама она вряд ли что-то изменит. Руперт взял из её истории много полезного для себя и в который раз убедился, что в одиночку ничего не изменить.       Ему нужна сила и власть.       — Устал?       Лерайе за Рупертом и Вудроу правда заботится. Она даёт много работы — ещё больше даёт Саманта, — но не забывает их навещать. Лерайе постоянно направляет Вудроу в рисовании карт, советует, как лучше сделать и какие детали он упустил, и не отпускает Руперта ни на шаг, напоминая, что если у него будут вопросы, то пусть он их задаёт. Даже если те кажутся откровенно тупыми.       По сравнению с тем, что он пережил во время подготовки, отношение Лерайе поистине нежное.       Сегодня Вудроу освободился раньше, а потому уже отдыхает в комнате, которую делит с Рупертом. Наверное, что-то рисует. Несколько дней назад Вудроу пожаловался, что не привык к такому объёму работы. Сегодня вообще был удивительно спокойный день, и Руперт мастерскую не покидал.       Он поднимает голову, шмыгает носом и смазывает сопли ладонью. Руперт немного приболел. Где-то продуло. Он отвлекается от разобранного автомата, быстро вытирает ладонь о штаны, невольно вспоминая, как это делала Пенелопа, и чуть ли не начинает улыбаться, как дурак.       Саманта тащила ему оружие викторианцев и требовала от Руперта узнать всё об этих трофеях, изучить от и до и уже на следующий день предоставить солдатам ничем не уступающий прототип. Он работал не покладая рук. Погружался с головой, тонул в вони оружейного масла, в котором пачкал руки, и классифицировал патроны.       Руперт приноровился. Санктам с двенадцати лет дают оружие и после прохождения аттестаций отправляют стрелять по ком угодно и делать что захочется, если это не нарушает великий Закон. Как можно ошибиться, если действия уже доведены до автоматизма?       Отодвинув патроны и части автомата в сторону, Руперт поднимает голову. Лерайе, сложив руки на груди, окидывает взглядом его работу. Берёт патрон, зажимает его между длинными пальцами и легкомысленно крутит, рассматривая гравировку.       — Мне остался этот автомат, ещё один пистолет… и всё, — Руперт пытается улыбнуться, но выходит из рук вон плохо. Лерайе кладёт патрон на стол и поворачивается боком, упираясь бёдрами в край стола.       — Передохни. Завтра на свежую голову продолжишь.       Не так давно Руперт проходил мимо штаба командующих и услышал забавный диалог. Лерайе тогда пила с Бетти и в развязной атмосфере шутила:       — Священник и стрелок в одном лице…       — В Латерано каждый первый священник с пушкой, — по-доброму замечает Бетти, сделав радио чуть громче. Ленивая мелодия смешивается с их голосами в сладкую кашу. Бетти умеет улыбаться по-доброму? По голосу слышно, что улыбается. Не может того быть.       — Он тебе и грехи отмолит, и встречу с Богом назначит. На том свете.       — Блять…       — Я всё равно не представляю, как такое может быть.       — У них в городе можно спокойно стрелять по зданиям.       — А проститутки у них есть? — Лерайе интересуется Латерано куда больше, чем Пенелопа, хотя обе из Казделя.       — Лерайе…       — У нас в Казделе они на каждом углу. Как сейчас помню. Выбежала со своим братом, ты его знаешь, на улицу, потерялась, он меня потянул куда-то, а там я такое увидела, что расплакалась. Ревела весь вечер. А меня, знаешь, мало что может довести до истерики. Но те женщины просто…       — Это мерзко, хватит!       Лерайе заливается смехом. Слышится шорох, что-то падает и бьётся о пол. Лерайе хохочет ещё громче, а Бетти наигранно воет от раздражения.       — А ведь у него есть ещё друг, тот замкнутый художник… Я бы хотела, чтобы они оба выжили.       Санкты для Бэйсвуда как диковинные зверушки. Почти все смотрят на них затаив дыхание, даже если они обычные рядовые санкты, просто солдаты, пушечное мясо для войны. Теперь Руперт ещё лучше понимает, что Саманта имела в виду, потому что для Лерайе он действительно как интересный зверёк. Становится ещё понятнее, почему Вудроу настойчиво избегает Лерайе и стесняется находиться с ней наедине.       — Тут немного осталось, — мотает головой Руперт, возвращаясь к оружию. — Полчаса, может, час… и тогда Саманта завтра получит подарок.       Лерайе поджимает губы. Смотрит на него сверху вниз, а Руперт на неё. Она не улыбается, лицо у неё совершенно спокойное и какое-то сонливое. Лампа над головой помигивает. Руперт проводит ладонью, загладив волосы назад, и улыбается. Лерайе почему-то отводит взгляд и хмурится.       — У тебя никаких проблем нет? — спрашивает она, сжав край стола.       Руперт под её опекой чувствует себя цыплёнком у наседки. У очень вежливой, но заботливой наседки. Руперт не маленький, он солдат, прошедший обучение, но Лерайе настолько к нему и Вудроу внимательна, что Руперт волей-неволей начинает восхищаться.       Вчера она провела исключительно для Вудроу интересную тренировку, к которой присоединился и Руперт: вывела на задний двор лагеря, дала минуту, чтобы запомнить отличительные черты местности, а потом приказала по памяти нарисовать всё, что Вудроу увидел. Вудроу нарисовал. С ошибками. Очень многие детали упустил. С Рупертом они тренировались почти до вечера, и Лерайе без устали натаскивала их на внимательность и педантичное отношение к окружающей обстановке.       Лерайе очень серьёзно относится к вопросам безопасности. Она считает, что войну выиграет только тот, кто знает территорию, на котором она ведётся. Оружие, техника, солдаты — это всё неважно, если не знать локацию.       — Всё хорошо, — лжёт Руперт и всё-таки откладывает автомат. Глаза будто высохли. Он морщится и трёт их.       Придётся отдохнуть.       Руперт хочет увидеть, как его старания не пройдут даром и хотя бы этот маленький, уже занесённый тонким слоем снега одинокий лагерь Бэйсвуд будет процветать.       — Бетти говорила, что ты из мастерской сегодня не вылезал, — замечает Лерайе. Руперт поднимает взгляд и трёт ладони тряпкой, убирая жирный слой масла.       — Мне нравится этим заниматься, — признаётся он, кивая на оружие. И не врёт. — Чувствую, что мы так победим.       Теперь Лерайе улыбается. Она выпрямляется, шагает навстречу, кладёт ладонь на плечо и мягко сжимает, будто в знак поддержки. Ладонь у неё узкая, цепкая, а на тонких перчатках открыты средний и безымянный пальцы. Вместо ногтей — крепкие когти.       Руперту хочется почему-то ей рассказать обо всём, что произошло сегодня. Они видятся не каждый день, Лерайе навещает их насколько позволяют обязанности, и он испытывает странное необъяснимое желание поделиться с ней событиями, словно это важно и не терпит отлагательств.       Руперт бы рассказал ей о том, что сегодня неплохо поболтал с Пенелопой, сарказом, и не поссорился с ней. Похвалил бы Саманту, которая прилагает много усилий, чтобы вплести Руперта в коллектив, сливая обо всех подряд информацию и детали прошлого. Расспросил бы, тяжело ли было терять отряд, дружила ли с ними Лерайе и как чувствовала себя в первые дни. Кашляет ли она, потому что курит или потому что на самом деле волочит за собой орипатию? Можно ли верить Пенелопе, так свободно бросившей факт, что Лерайе связана с Сангвинархом?       — Только не забывай, что на войне нет ни победителей, ни побеждённых.       В то время Руперт был ещё молод и недостаточно опытен, чтобы это понять. Война для него была в прямом смысле театром военных действий, исход актов которого зависел от слаженной работы актёров. Как на войне может не быть ни победителей, ни побеждённых? Всегда есть пострадавшая, побеждённая сторона, и победители, получившие то, за что сражались.       В корне неверное мышление. На войне есть только смерть.

/ / /

      Вудроу всегда засыпал раньше Руперта, но в этот раз долго бодрствовал, занимаясь рисованием. В комнате тихо, пока Руперт расстилает кровать, и тишину нарушают лишь далёкие голоса дежурящих и скрежет карандаша о лист бумаги.       — Ко мне сегодня Лерайе пришла, — тихо произносит Руперт, взбивая большую подушку.       Карандаш перестаёт шуршать. Руперт оборачивается. Вудроу смотрит на него, широко раскрыв глаза, и мягкий свет лампы на прикроватной тумбе ложится на его лицо, отбрасывая глубокие тени под глазами.       — Спрашивала, всё ли у меня хорошо.       — Прямо как мама, — замечает Вудроу и слабо улыбается. Руперт хмыкает. И правда. Ходит и заботится, ухаживает, помогает справиться с трудностями. — Пускай и сарказ.       — Мамочка-сарказ, — отшучивается Руперт. Вудроу коротко смеётся, покачивает головой и смотрит на него блестящими добрыми глазами. — Тебе бы тоже не помешало с ней пообщаться. Она милая.       Улыбка тут же сползает с лица Вудроу, и он, насупившись, опускает взгляд обратно в блокнот. Руперт, опустив подушку на койку, подходит к нему и ласково треплет по голове. Вудроу не реагирует.       — Ты чего? — непонимающе спрашивает Руперт. Вудроу всегда ведёт себя отстранённо, но есть большая разница между обычным поведением и напряжённостью. Руперт научился определять тон его настроения.       И это не учитывая то, что Вудроу почти никогда не закрывается эмоционально от санктовской эмпатии Руперта.       — Ничего, — тихо отвечает Вудроу, продолжая делать эскиз.       Руперт пока не может понять, что он рисует, но скетч похож на латеранскую церковь. Не роскошная Базилика, возвышающаяся до самого лучезарного неба, а какая-то небольшая местная церковь, потому и кажущаяся уютной.       Вудроу уже скучает по дому. Руперт почти касается пальцем его нимба в знак осторожной немой поддержки, но в итоге опускает ладонь на плечо и, постояв несколько мгновений, со вздохом садится рядом. Прохладная мягкая тоска по родине окутывает и его.       — Нервничаешь рядом с Лерайе? — тихо предполагает Руперт, уводя тему от родного гнезда на что-нибудь более приятное.       — Ещё чего, — самонадеянно фыркает Вудроу и дёргает плечом, намереваясь скинуть ладонь Руперта. Но тот сжимает пальцы лишь сильнее, понимая, что угадал.       — Нервничаешь… — улыбается Руперт. — Чего ты такой напряжённый? Она же дружелюбно настроена.       — Она сарказ.       — И что? Она хоть раз тебя обижала?       — А ещё… девушка, — скомканно бурчит Вудроу и нервно поджимает губы.       — Ты девочек не видел? — изумляется Руперт. Вудроу пихает его локтем в бок, и Руперт смеётся, закрывшись руками: — Вуди! Она очень приятная в общении, тебе даже ничего делать не надо! С ней легко и просто, и нет никаких беспокойств…       — Я знаю, — недовольно отвечает Вудроу, старательно не глядя на Руперта. Глаза бегают по маленькой комнате, ищут за что бы зацепиться. Он нервничает. — Но Лерайе просто… я не знаю, она… Хватит смеяться!       — Она тебе нравится? — с улыбкой спрашивает Руперт, едва ли прекращая смеяться.       — Нет! — возмущённо вскидывается Вудроу, округлив глаза, и чуть не роняет скреплённые в самодельный блокнот листы. — Если кому она и нравится, то тебе!       — А чего ты на меня стрелки переводишь? Лерайе не горячая картошка, чтобы перекидывать её вот так! — и Руперт снова начинает смеяться, придержав блокнот, чтобы Вудроу не уронил свои рисунки.       Вместо ответа тот вырывает у него из рук блокнот и со смачным хлопком бьёт по голове, а потом ещё раз. Руперт смеётся громче, закрываясь от разозлившегося Вудроу.       Щёки у него выразительно красные, и когда Руперт безо всяких препятствий вклинивается в эмоциональные перипетии Вудроу, прощупывая каждую его эмоцию, он ощущает жар. Мягкий свет ложится тёплым одеялом, и длинные тени ползут к выбеленным штукатуркой стенам, будто у них ещё есть шанс спастись.

на войне нет ни победителей, ни побеждённых.

/ / /

27 декабря, 1099 год / 10 AM

Форт Баррон / штаб-квартира «Blacksteel Worldwide»

где-то неподалёку от Айронфорджа

      Клифф зачёрпывает холодную воду и смотрит на морщины, образовавшиеся между фалангами узловатых пальцев. Он медлит, словно с его руками что-то не так, а после прикрывает глаза и умывается. Прохлада бодрит, колет лицо и режет сонливость. Коснувшись металлического крана и выкрутив воду в совсем ледяную, Клифф вновь умывается.       Когда он, пригладив мокрой ладонью волосы, выпрямляется, то в большом прямоугольном зеркале видит отражение Лерайе. В идеально чистой мужской уборной, выложенной чёрной плиткой, она в своём аристократичном прикиде выглядит чужеродно.       — На войне только смерть, — шепчет Клифф. Лерайе, прикрыв глаза, улыбается.       — Из священника в апостолы войны… Так это всё-таки скачок назад или вперёд?       — Вперёд.       — А я думаю, что назад.       Клифф ухмыляется и, уперевшись ладонями в белый бортик раковины, со вздохом опускает потяжелевшую голову.       — Ты никогда не думал о смерти? Ведь правда: что тебя ждёт после? Мы, сарказы, смерть боготворим. А ты веришь в этот эфемерный рай?       Клифф теперь ни во что не верит. Ни в себя, ни в свои идеалы, ни в религию. Продолжает идти вперёд, как заведённый, потому что отступать уже некуда. Он почти миновал жизнь, о каком «всё хуйня, нужно сворачивать» может идти речь?       Клифф создал частную военную компанию. Клифф вскормил её, поставил на лапы и дал команду. Клифф научил, привил идеалы и установил свои порядки. Возможно, где-то жестокие. Возможно, где-то слишком лояльные. «Blacksteel» не идеальная, как бы Клиффу этого ни хотелось. Но он создал целую фракцию. И бросать всё теперь глупо.       — Ты никогда не представлял, как это будет? Допустим, ты, старый полудохлый стервятник, однажды покинешь своё гнёздышко, свой очаровательный Форт Баррон, а потом…       Клифф, открыв глаза и подняв голову, недовольно хмурится. Лерайе прижимает два пальца к вискам, пародируя пистолет, и резко сгибает большой палец.       — Бах! — с широкой улыбкой Лерайе раскрывает глаза, будто в самом деле получила пулю и испытывает боль. — Ты не думал, сколько убийц выпустили по твою душу? Не думал, что за все свои десятилетия успел нажить толпу врагов?       — Я знаю. И потому осторожен во всём, что делаю, — тихо произносит Клифф и оборачивается. Лерайе улыбается, и выглядит это до того дико и неестественно, что его передёргивает.       Он не помнит, когда в последний раз видел нормальную улыбку Лерайе. Всё её улыбки выглядят так… неправильно.       — И не мечтал, что однажды всё закончится? Это же такое блаженство… Всё оборвётся в один миг. Тебя подстрелит снайпер, заколет в спину твой же наёмник или оружие вдруг выйдет из строя… — начинает соблазнять Лерайе и, чёрт возьми, не достигни Клифф таких высот, всерьёз бы подумал о том, чтобы повеситься или застрелиться, повторив судьбу многих колумбийских ветеранов. Голос Лерайе течёт сладким ядом. — Я могла только об этом мечтать.       — Ты слишком жестока ко мне.       — Не я. Ты сам. Я не отдельная личность и не ожившая от эррари галлюцинация, Клифф. Я плод твоего мальчишеского эгоизма и надежды на лучшее, а потому говорю только то, что ты хочешь услышать.       — Хотел бы я за эти семьдесят лет услышать от тебя что-то нормальное, — признаётся Клифф, вытирая ладони о рубашку.       — Не лги хотя бы себе, ты уверен, что я тебя ненавижу. И потому получаешь это. Говоришь одно, думаешь о другом.       Клифф — страшный эгоист. Страшный, зацикленный на прошлом эгоист, который не желает смиряться с потерей. Клифф уверен, что Вудроу к нему вернётся — совсем скоро, потому что одиночество для санкт смертельно. Клифф уверен, что Лерайе жива и хочет его убить.       А кто не хочет?       — Ты ведь даже никогда не думал, что я могла выжить на самом деле и бросить прошлое. В отличие от тебя. Может, я вернулась в Каздель, — вздыхает Лерайе, бесшумно подходит к Клиффу и останавливается в шаге. Он никогда не мог её коснуться. Лерайе — больная галлюцинация. Клифф только и может, что смотреть на неё и слушать. — И вместо того, чтобы горевать о прошлом, как ты, я могла бы завести семью. Как Бетти. У меня могут быть дети. Возможно, любящий муж.       — Не может быть.       — Почему? Потому что я люблю тебя? — в театральном изумлении спрашивает Лерайе, прижав ладонь к груди. В своём наряде ей, элегантной, изящной и артистичной, самое место на сцене. — И ни разу за семьдесят лет не связалась с тобой! Какой ты наивный мальчишка, Руперт.       Не наивный, а надеющийся.       — Ладно, надеющийся. Не велика разница, всё ещё мальчишка. Вудроу живёт своей жизнью, сам знаешь, как складно идёт его бедная, но стабильная жизнь в Дэвистауне. А ты ещё веришь во что-то. Это очень смешно. Вудроу смог жить дальше, а ты вроде и смог, вроде выглядишь как ледяная глыба, но в душе подгнил… Мягкое всё и чёрное.       Глаза у Лерайе насыщенно-рубиновые. Напоминают кровь Клиффа, которую он видел на губах Лерайе. Она так жадно пила его кровь, что вымазывала в ней весь рот.       Клифф пытался найти Лерайе. Но её нигде не было. Он коснулся даже Казделя, насколько хватало связей и сил, но и там Клифф напоролся лишь на пустоту и пылкую агрессию. Никто и знать не знал о Лерайе, словно её никогда и не существовало.       — Давай вместе подумаем. Сначала ты внушаешь себе, что я ненавижу тебя и хочу убить, а сейчас защищаешь свои чувства ко мне, свято убеждённый в том, что я тебя люблю, и эгоистично держишь в своих больных мыслях. С каждым годом всё хуже и хуже. Когда это началось? — спрашивает Лерайе, перестав строить насмешливые гримасы. Клифф отступает назад и упирается поясницей в раковину. Лерайе шагает ближе, наступая с неизбежным давлением. — Двадцать лет назад? Двадцать пять? Когда умерла Бетти и ты стоял у надгробной плиты, и её рыдающая дочь пряталась в твоих объятиях, даже не представляя, что во всём виноват ты? Или тогда, когда ты принял Жанет Лонгфеллоу, заражённую орипатией и никому не нужную, брошенного на произвол гения? Ты помнишь день, когда эррари усугубилась и стала уже далеко не просто расстройством эмпатии? Ты помнишь, когда ПОТЕРЯЛ СЕБЯ?       Лерайе говорит и говорит, её голос режет слух, а Клифф смотрит на неё с напряжённым беспокойством и не будь за его спиной раковины, он бы вжался в зеркало спиной, как загнанный в угол зверь.       — Мог бы к Сангвинарху сходить сразу и спросить у него, где же я. А что? — насмехается Лерайе. — Были бы мы с тобой как пара из двух враждующих семей, которые запретили нам встречаться. Сарказ и санкта. Ну и парочка!       — Это хорошая идея, — замечает Руперт, едва ли улыбаясь. Тревога сбивает дыхание, пульсирует в висках.       — Очень. Рискни, — скалится Лерайе.       Лерайе — галлюцинация. Сладкая выдумка, пропитанная страхом Клиффа, что она его в самом деле ненавидит и жаждет убить, хотя в реальности Лерайе никогда к Клиффу жестокой не была. За семьдесят лет он не смирился, что нужно жить дальше и оставить прошлое позади. Клифф ещё верит, что Лерайе могла выжить и сейчас находится где-то: лежит на дне, приходит в себя, восстанавливается, а он бегает и ищет её по поверхности.       Может, действительно стоит обратиться к Сангвинарху? Идиотская, сумасшедшая идея, но он хотя бы подскажет, в каком направлении нужно копать.

/ / /

27 декабря, 1099 год / 1 PM

Форт Баррон / штаб-квартира «Blacksteel Worldwide»

где-то неподалёку от Айронфорджа

      — Таким образом направляешь свой артс в патрон. Нужно сосредоточиться, чтобы толкнуть его, а затем…       Громкий выстрел разносится эхом по тренировочному комплексу и попадает точно в мишень. Модель «19-11». Модернизированный пистолет, весьма популярный в Латерано и измененный совместной работой «Blacksteel» и «Raythean Industries». Клифф начинал разработку с него, это нестареющая классика. Выстрелы — мелодия для ушей.       Джессика учит стрелять Кардинала, уже сменившего роскошные одежды на форму «Blacksteel». Франка и Лискарм сидят у оружейного шкафа, наблюдая за её стараниями. Другие наёмники проводят тренировку чуть поодаль, кто-то курит и переговаривается, некоторые тоже следят за Кардиналом, замерев в ожидании его результатов. Под пристальными взглядами, впившимися в него штыками, Кардинал внимательно смотрит на действия Джессики и, когда она вручает ему новенький «19-11», уверенно берется за чёрную рукоятку и вытягивает пистолет в сторону мишеней. Он не щурится, не закрывает один глаз, локти прямые, ноги на ширине плеч.       Кардинал уже держал в руках оружие.       Вчера, когда Руперт повёл Кардинала на небольшую беседу, тот признался, что опыт у него явно больше пяти лет, но это ожидаемо. Сарказы рождены для ненависти и войны. Кардинал участвовал во многих локальных конфликтах как наёмник, предпочитая не оформляться официально. Он рассказывал о странах, в которых успел побывать, но Клифф особо не запоминал, цепляясь за проскальзывающие между словами прозрачные детали.       Кардинал — вампир. Каждый вампир так или иначе слышал о Сангвинархе или знает о нём. Но не каждый ему на самом деле предан. Кардинал признался, что, как и все, боится Сангвинарха и не хочет о нём даже думать. Клифф не настаивал, приняв тот факт, что он повторяет судьбу Лерайе: пытается спрятаться от Сангвинарха и забыть об ужасах Багрового Двора.       Кардиналу доверять можно. Клифф никогда не сомневается в своих наёмниках: те проходят такой сумасшедший отбор, что сейчас, если бы Клифф прошёл его, его бы не взяли из-за слишком больших чёрных пятен на репутации. Административный отдел на другом уровне: они поднимают такие детали о жизни вступающего в «Blacksteel» наёмника, о которых он сам даже задумываться не мог. Родственники, семья, с кем водил дружбу, где светился, есть ли образование, как вышел на уровень наёмника. Администрация «Blacksteel» выпотрошит личную жизнь каждого, и среди терранцев, сумевших надеть на себя чёрную форму и получить жёлтую эмблему, ходят слухи, что важно не столько пройти саму аттестацию, сколько административный отдел после неё.       У Кардинала много скелетов в шкафу. Есть сложные моменты, которые заставили Клиффа засомневаться и подумать, что это дело нужно пересмотреть лично. Но если административный отдел пропустил его, значит, проблем нет. Однако Кардинал прошёл полную проверку.       Как Клифф может быть главой целой частной военной компании, если не доверяет своим же отделам?       Кардинала принимают достойно. Клифф вспоминает, как когда-то принимали его в Бэйсвуде. Не без подводных камней, сложностей и конфликтов, но что было, то он получал и не жаловался. Выйдя из-под заботливого крыла Лерайе, Клифф понял, что мечтает создать свой отряд с нормальной атмосферой.       А потом отряд превратился в военную компанию и через много лет расформировался в частную военную компанию.       Клифф достаёт телефон из кармана брюк. Не глядя, уже машинально запомнив, где находится нужный контакт, он набирает его и поднимает телефон к уху. Раздаются монотонные гудки. Джессика радостно улыбается, заметив успехи Кардинала. Тот, закончив серию выстрелов, оборачивается, и Клифф готов поспорить, что сейчас он спрашивает, нормально ли получилось. А гордая собой Джессика мяучит, что превосходно. И Ванилла, стоящая неподалёку, смотрит на этого выпендрёжника с откровенным восторгом.       Никто ни о чём не подозревает.       Клиффу не нравится Кардинал. Он способный, достойный наёмник, но что-то подсказывает, что этот вампир не тот, за кого себя выдаёт.       Или Клифф просто привык, что каждый вампир что-то скрывает. Но мог ли административный отдел это упустить? В отделе работают профессионалы своего дела, они способны залезть так глубоко, как не залезет даже Клифф при всём желании.       — Слушаю, — раздаётся в телефоне знакомый голос секретаря департамента обороны Колумбии. В случае возникновения каких-либо проблем и вопросов Клифф всегда связывается с ним, а дальше уже по ситуации: либо обращение передадут выше через время, либо свяжут сразу.       Обычно первый вариант. Клифф — оружие страны. Не более того. А разве власть утруждает себя общением с теми, кто ниже их? Правительство с удовольствием поддерживает связь с «Rhine Lab», горячо любит «Maylander», но «Blacksteel» для них просто оружие, не нуждающееся в особом внимании.       — Форт Баррон прибудет в Дэвистаун через полторы недели, то есть шестого января. Код «ноль-ноль-два», — произносит Клифф и делает паузу. Слышит, как секретарь быстро печатает на клавиатуре, и продолжает: — Отряд «Blacksteel» приступит к заданию с завтрашнего дня.       — Полторы недели, шестое января, завтрашний день… — повторяет секретарь, кликая мышкой. Кардинал передаёт пистолет Джессике и уступает ей место. Лискарм с интересом выпрямляется. — Готово. Я передам запрос прямо сейчас. Ждите обратного звонка.       Клифф опускает руку. Джессика повторяет серию выстрелов, снова делая свою излюбленную ошибку: закрывает один глаз, и сколько бы Лискарм её за это ни гоняла, она продолжала его закрывать. Выстрелы слышатся звучными хлопками.       — Тила. — Клифф оборачивается через плечо. Ассистентка тут же поднимает голову и подходит ближе. — Оповести временный отряд Лискарм, что Форт Баррон прибудет в Дэвистаун через полторы недели, шестого января, после полудня. Пусть Кардинал присоединится к ней, ему незачем здесь оставаться. И узнай у секретаря губернатора, в силе ли наша встреча через два дня.       Тила с готовностью кивает, и Клифф, глубоко вдохнув, прикрывает глаза.       Самое сложное только впереди. И как же ему всё-таки повезло с людьми, особенно с Тилой, на плечи которой он может скинуть тяжесть многих дел.       Будучи мальчишкой, Руперт не подозревал, что глава частной военной компании будет не бегать со своими наёмниками по полю боя и регулировать ситуацию напрямую, а сидеть в офисе и заниматься бесконечной бухгалтерией, переговорами и планированием.

/ / /

27 декабря, 1099 год / 4 PM

Форт Баррон / штаб-квартира «Blacksteel Worldwide»

где-то неподалёку от Айронфорджа

      — Основная проблема Дэвистауна заключается в населении, не способном выплатить долги по кредитам. Многие обращаются в банк, чтобы взять сумму для покрытия предыдущего кредита, вгоняя себя в ещё большую долговую яму. Финансовая грамотность у них, конечно, на нуле…       Клифф, сложив ладони в замок на столе, молча выслушивает менеджера банка Дэвистауна. Банк, разорившаяся башня и завод, снабжающий весь город электричеством и теплом, — основные проблемы. Льюис, молодой фелин, в просторном кабинете Клиффа чувствует себя неуютно. Каждый раз, когда Клифф смотрит на него, он отводит взгляд и оттягивает воротник душащей рубашки.       Послезавтра явится секретарь губернатора. После Нового Года — встреча с президентом банка. Забавно, как сильно различаются сотрудники: простой менеджер напряжённо дрожит, а президент, как помнит Клифф по первой встрече, довольный и улыбчивый, словно в Дэвистауне нет никаких проблем.       — Насколько мне известно, основная наша задача — разобраться с поломкой башни, обеспечить безопасность на весь период ремонта, выгнать должников и изъять их активы, если это не удалось банку. Я прав?       — Верно, — кивает Льюис, закрывая тонкую папку.       — Проблемы населения нас не касаются.       — Я понимаю. Моё дело лишь предупредить, что по прибытию вы можете столкнуться с… некоторыми… трудностями, — Льюис сомневается над каждым словом и всё ещё упорно не смотрит на Клиффа. Можно подумать, что Клифф его сейчас за что-нибудь убьёт. — Население живёт очень бедно.       — Хорошо.       — Очень бедно, — добавляет Льюис и наконец-то поднимает взгляд. Клифф остаётся непроницаемым. — Ни у кого нет возможности выплатить долги.       — Как я уже сказал, проблемы населения не касаются моей частной военной компании. Я озвучил задачи, которые стоят передо мной. В обязанности «Blacksteel» входит изъятие долгов, не более того. Остальное — проблемы уже правительства.       — У нас нет правительства. У нас…       Клифф чувствует, что Льюис, внезапно запнувшийся, хочет что-то сказать. В его скользком взгляде и плотно поджатых от напряжения губах что-то есть. Какой-то намёк, который Клифф не хочет видеть, но который прекрасно понимает.       — Они в отчаянии. Льюис хочет попросить у тебя помощи, а ты ничего не слышишь, — шепчет Лерайе, сидящая на краю стола по правую сторону. Она, закинув ногу на ногу, улыбается.       — Я понимаю, о чём вы, — соглашается Клифф. Льюис медленно облизывается, тревожно дёргая кошачьим ухом. — Но не могу помочь вам. Мы подчиняемся заказчику, вашему правительству. Наша цель — восстановить электростанцию, вернуть платформу на навигационный маршрут и разрешить проблемы с должниками, изъяв их имущество.       Льюис опускает взгляд. Будь на месте Клиффа Руперт, мальчишка двадцати лет с блестящими глазами и какой-то глуповатой надеждой и верой во что-то, ему стало бы неуютно. Может, он почувствовал бы вину и сожаление, раз отказывает Льюису в откровенном крике о помощи.       Но Клифф не Руперт. Уже не тот славный санкта, тратящий время в лазарете и слушающий умирающих. Не сосчитать, сколько раз он отказывал, сколько раз отворачивался от протянутых к нему ладоней и сколько раз прикрывал глаза на откровенную жестокость. Кадры в «Blacksteel» имеют свойство меняться.       Клифф бы очень не хотел, чтобы нынешний состав распался. Но всё к этому и идёт.       — Я вас понял. Спасибо, что согласились на неофициальную встречу, — кивает Льюис. Выражение его лица меняется с трогательной мольбы на отстранённое равнодушие. Клифф чуть наклоняется, поднимаясь из-за стола, и протягивает руку. Льюис пожимает его ладонь. — Мы будем ждать вас в Дэвистауне.       — Моя ассистентка проводит вас до выхода. Удачной дороги.       — И вам… удачи.       Льюис, поникший и разочарованный, покидает кабинет. Тила, всё это время стоявшая у двери и безмолвно слушавшая беседу, наклеивает на губы лёгкую улыбку и выходит следом. Клифф со вздохом садится за стол и тут же подпирает ладонью лоб, массируя брови. Мигрень завывает болью в голове.       — Инцидент в Айронфордже, когда твоя девочка заболела… — шепчет Лерайе, уперевшись ладонями назад и с протяжным выдохом запрокинув голову.       — Франка.       — Да-да, она. Ты ведь тогда приказал молчать. Уроды из «Maylander» нагрели на этом руки, использовали себе на пользу, а ты почти потерял Франку. И посмел заглушить эту трагедию, заткнув всех наёмников. Как ты себя чувствуешь, Руперт?       Отвратительно.       И если об этом думать, становится ещё хуже. Руперт не оборачивается на прошлое. Помнит о нём, слышит его, видит, но не оборачивается. Делает вид, что его не существует. Клифф неизменно прокладывает путь вперёд и никогда не возвращается. Когда он всё обдумает и решит, ничто его не остановит. Ко всему Клифф подходит рационально.       Лерайе и Вудроу не в счёт.       Источник всех проблем, как и их решение, можно найти только впереди.       — Хватит. Замолчи, — цедит Клифф, поднимая голову и разлепляя тяжёлые веки. Лерайе выглядит такой довольной, что ему впервые за столь долгое время хочется ей врезать. — Только и можешь, что раздражаться и винить меня во всём.       — А что ты хочешь от меня услышать? Бедный-бедный Руперт, устал и запутался, девяностолетний мальчишка… — Плавный голос искажается усмешкой. Взгляд Лерайе блестит. — Ты же не веришь в это. Я ведь жестока. Я ненавижу тебя и хочу тебя убить. Так ты обо мне думаешь?       А кто его, чёрт возьми, не хочет убить?       У Клиффа не осталось ничего. Собственное имя спрятано в десятилетиях, единственное, что теперь имеет смысл — лишь его фамилия, Клифф, и позывной «Клип». Более ничего.       Клифф с раздражением поднимается из-за стола и резким движением проводит ладонью перед собой, ровно по тому месту, где сидит Лерайе. Злость клубится под кожей ядом. Ладонь проходит сквозь Лерайе, будто её и не существует вовсе, а когда Клифф моргает, на столе никого нет.       Только смятые документы и свалившийся органайзер.       Клифф валится обратно в кресло и закрывает лицо ледяными ладонями. Он должен идти дальше несмотря ни на что.       Телефон снова разражается противным тонким звонком, бьёт по ушам, и Клифф сжимает челюсти. Ладонью он тянется в карман даже не задумываясь. Всё отточено до автоматизма.       Приближающийся Новый год опять придётся отметить в Форте Баррон.