Si vis pacem, para bellum

???? год

война за независимость

лагерь Бэйсвуд

      Бесконечная военная машина не остановится никогда. Она позволит лишь перевести дух, прикрыть глаза, кинет чувство мнимой свободы, как объедки с викторианского стола герцогов, а потом снова хватанёт за шкирку и засунет в чахлое болото. Руперт не жалуется. Тяжело идти? Очень. Трудно спать? Всегда. Раздражают телефонные звонки и сигналы рации? Неимоверно.       Но Руперт не жалуется. Бывало и хуже. Постоянно, изо дня в день, когда становится тяжело дышать, а от простого звука постукивания чайной ложки об чашку — кто-то очень долго размешивает чёртов сахар — раскалывается голова, он напоминает себе о могильнике на территории базы и о мучающихся в беспамятстве солдатах. Зовут близких, когда лихорадочно больно и раны кровят, а рядом только безэмоциональные медики и тусклый свет слабого артса. У врачей всё меньше и меньше сил. Руперт уже не смотрит на них с ужасом, который преследовал его в первый год войны. Он выполняет работу автономно, не задумываясь и верно пытаясь сохранить жизни своим сослуживцам, защищая их на поле боя. Руперт не всесильный Закон. Усталость слепляет веки и дрожит в его уже с трудом разгибающихся пальцах.       Вчера они похоронили пятерых.       Солнце тает в багровой кайме, и его кровавые лучи скользят по пыльной комнате, перекрывая взгляд. Руперт ладонью загораживает лицо и тяжело выдыхает. Шорох раздаётся рядом, пружины дивана недовольно скрипят. Радио царапает слух помехами, уродующими ласковую мелодию.       В Бэйсвуде нормально песни не послушать. Армия герцога Тибальта работает, как и всегда, безупречно, поддерживая работу глушилок на огромных площадях. Либо надоедливые новости, которые вызывают тошноту, либо белый шум, которого и без радио много. Только закрой глаза — уже начнёт шипеть в ушах.       Марк Макс предсказывал, что этот год будет самым тяжёлым для колумбийского движения. Они должны продержаться до наступления на Бэббедж, и тогда война кардинально изменится.       Руперт себя не жалеет и знает, что другого выбора нет. Вместе с Вудроу он явился на поле битвы для одного: овладеть войной и изучить её. У Руперта простая цель: распространить стабильность Латерано по всей Терре. Если смогли санкты, смогут и другие.       Но для этого кому-то нужно зарыться в грязь.       Для того чтобы все жили как в раю, должен быть кто-то, кто будет этот рай поддерживать и расчищать огнём. Для Руперта возвращение в Латерано исключено. Ему нельзя переступать порог рая, когда сапоги по колено в крови.       Ему уже не отмыться. А значит, остаётся одно: идти дальше, веря, что его усилия не напрасны.       Руперт не ждёт благодарности за свою добровольную жертву. Руперт ждёт, что сможет увидеть, как сарказы и санкты перестанут мучить друг друга, учёные найдут лечение от орипатии, а Катастрофы исчезнут, будто их никогда и не существовало. Ребяческие мечты, свойственные разве что детям. Руперт ждёт, когда сможет контролировать ход каждой войны, передавливая её ещё в зародыше или направляя в верное русло, чтобы поток задел как можно меньше терранцев. Как можно меньше гражданских. Как можно меньше горящих госпиталей и целых городов, в которых население складывают в кровавые кучи. И всё будет свято-белым и золотым, как молоко и мёд, а песнопения Церкви будут разноситься вязкой гармонией по всей Терре, даруя каждому спасение.       Руперт будет делать всю грязную работу. Войну невозможно остановить полностью, но можно попытаться прервать на время. Население можно защитить. Стабильности возможно достичь. Война — неотъемлемая часть любого развивающегося общества. И её можно контролировать.       — Хотелось бы, чтобы однажды всё закончилось. Я бы оставила войну позади, сложила форму и отправилась бы куда-нибудь подальше от Колумбии с этой её революцией, — звучит тихий, утомлённый голос сбоку. Руперт чуть ворочается, укладывая серую макушку себе на плечо поудобнее, и уставшим взглядом рассматривает кровавое солнце, которое почему-то не слепит. — Ещё дальше от Сангвинарха…       — Куда?       — Куда-нибудь. Где есть песок, море и хорошие казино.       — Лерайе… — выдыхает Руперт с удивлённой улыбкой. — Ты умеешь играть в казино?       — Я умею прожигать деньги.       Руперт не может разделить с ней столь тёплую мечту, поэтому смотрит куда-то в окно, пока кровавое солнце жжёт глаза, и обречённо думает, что если Лерайе уедет, он останется в Колумбии, чтобы и дальше нести военную догматику.       Тяжело поверить и представить, что Лерайе будет греть кости на горячем песке или веселиться в казино, пить переслащённое шампанское и прожигать деньги. А он будет гнить на войне.       Пока Лерайе будет тонуть в счастье и путать золотой день с белой ночью, Руперт будет тонуть в крови. Хотя это неплохой вариант развития событий, пускай и достаточно странный, учитывая, что навсегда сложить оружие она вряд ли сможет и потому сейчас просто мечтает, грезит, как часто воображает сам Руперт, будто у него есть выбор: оставить всё как есть и уехать в тёплые края или продолжить рыться в гнилой войне, дёргаться каждую ночь и затравленным взглядом смотреть на проклятый коммуникатор. Лерайе ничем не лучше его или Вудроу: она связана с войной крепко-накрепко, спряталась в котловане убийств и массовых захоронений, чтобы спастись от наступающего на пятки прошлого, и неважно, что война не то место, где стоит прятаться.       Место это дрянное, как и вся Колумбия. В сутках пути от Бэйсвуда расположен концлагерь, заражённый чумой ориджиниума, и они никак не могут освободить его заключённых. Что ни вылазка, то поражение. В десяти шагах от базы — общая могила с одинаковыми крестами без каких-либо обозначений, кроме разве что жетонов, вечный покой революционеров, которых не смогли спасти в полевом госпитале. Разведчики докладывали, что ещё дальше от концлагеря обнаружены следы подземной лаборатории, где недавно пропала одна либери из их отряда. Оставила после себя только сломанный арбалет и ничего, нет её больше.       Руперт сможет уберечь Лерайе. Она будет далеко. Далеко. Д а л е к о. И он больше не побеспокоится о том, будет Лерайе жива завтра или нет, пропадёт без вести или придётся ставить крест у её захоронения, как сегодня случилось с пропавшей либери, чьё имя Руперт даже не знает.       — Мне приснилось, что ты предал меня.       — Что за глупости?       Она поднимается с дивана одним плавным движением. Текучая, расплывчатая. Несуществующая. Блекнущая, мерцающая, ломающаяся.       Бросает ему тонкую улыбку. Она всё знает и обо всём догадывается. Лерайе смышлёная и многое понимает с полуслова. В основном она сидит в штабе, ведь на линию фронта никто её выпускать не хочет, потому что Лерайе сарказ и война для неё не более чем проклятое развлечение. Развлечение.       Превращают любое поле битвы в кровавую бойню, где не разобрать ни своих, ни чужих. Видит ли Латеранский Папа, как далеко сарказы красят землю кровью?       Честно говоря, Руперт не знает, что хуже всего, когда видит расплескавшуюся по земле кашу из внутренностей и окровавленные от пяток до макушек тела и ищет выживших, чтобы спасти хотя бы то, что осталось. Изломанные, валяющиеся друг на друге тела.       Никого.       — Ты не оставишь меня?       — Нет.       — Обещаешь?       — Прекрати, Лерайе, — тон у Руперта недовольный; ему не нравятся такие упаднические мысли. Он только представил, как Лерайе будет наслаждаться сказочным отдыхом далеко от обжирающейся трупами войны, а она думает о такой херне, холодным прикосновением лапающей рёбра и перехватывающей дыхание. — Лучше ложись обратно.              У них был план.       А теперь в воспоминаниях Лерайе рыдает от боли под обломками, срывая голос до влажного хрипа, и плачет, протягивая бледную руку. Каждая секунда на счету, и всегда нужно чем-то жертвовать.       Добро пожаловать на войну, и, как в Казделе говорят, оставь надежду всяк сюда входящий.

/ / /

25 декабря, 1099 год / 11 AM

Форт Баррон / штаб-квартира «Blacksteel Worldwide»

где-то неподалёку от Айронфорджа

      У Клиффа нет неприязни к Джессике. Он, как и с каждым наёмником «Blacksteel», сосредоточенно строг и не терпит ни малейшей ошибки. Джессика должна понимать, где находится.       — В частной военной компании, — грубо усмехается его мыслям Лерайе, закинув на гладкий офисный стол ноги и подмяв каблуками сапог документы.       В частной военной компании, которая если облажается, то исход этого прогремит таким оглушительным конфликтом, что куски разрушенных государств, втянутых в стальную мясорубку «Blacksteel», будут собирать по кусочкам.       У Клиффа нет неприязни к Джессике. Он ценит своих людей, их таланты и навыки. Они все большие молодцы, раз на чужих выбеленных костях достигли таких высот и смогли устоять. «Blacksteel» не просто частная военная компания, длинный контракт, подписанный угловатой подписью Клиффа, а затем закреплённый рукопожатием с вежливой улыбкой и благодарностью за сотрудничество. «Blacksteel» — фундамент стабильности, как Латерано, бесшумное оружие массового поражения, гарант между целыми странами. «Blacksteel» — отлаженный механизм, гладко работающий и гладко режущий, секущий как плоть, так и кости.       Они поднялись. Так высоко, что если падать, то только разбиваясь насмерть.       И Джессика о б я з а н а понимать, что делает не так. Её неуверенность хороша лишь тогда, когда Лискарм поручает ей мутную работу, за которую никто не хочет браться, а Джессика в силу своего характера не может сказать «нет». Но чаще всего её неуверенность выходит боком.       Напуганная кошка. Клифф бы схватил её за шиворот почти что с нежностью, как кошку за шкирку, и поставил туда, где ей нужно находиться, потому что Джессика не дойдёт на своих дрожащих ногах. Ей всегда нужен толчок. Клифф готов не толкать, а направлять собственной рукой, чтобы уж наверняка дошла.       Но если Клифф попытается хотя бы коснуться Джессики, она от него отшатнётся и, наверное, расплачется. К счастью, наёмники уважают своего босса и смотрят на него как санкты на Святых. К несчастью, это вселяет в них страх и напряжение.       Становится даже как-то неприятно, когда он видит, как спокойно они общаются, перебрасываются шутками, дружескими колкостями, но стоит к ним подойти, как всё тут же прервётся. Лискарм выпрямится, отведёт плечи назад и поднимет подбородок, вечно готовая к бою. Ухмылка сползёт с губ Франки, и она примет вид похожий на Лискарм, такой же нечитаемый и застывший. Джессика снова будет выглядеть так, словно вот-вот заплачет — нет, серьёзно, она разрыдается, если Клифф до неё дотронется?       Они боятся Клиффа. Относятся к нему как к чужому, и стена между ним и его наёмниками такая холодная и осязаемая, что он хочет передавить эту чёртову эмпатию и с рьяной ненавистью вырвать её из себя. Эмпатия — наказание.       — Вы изучили ситуацию в Дэвистауне?       — Да, сэр, — нервничает Джессика, дёргая кошачьим ухом. Она смотрит под ноги, упрямо избегая взгляда Клиффа. — Я изучила и обсудила ситуацию с капитаном Лискарм, но… позволите вопрос?       — Спрашивайте.       — Зачем вы позвали меня?       Наёмники редко контактируют с Клиффом. Он выдаёт указания через старших оперативников, передаёт информацию своему менеджеру, гоняет Тилу, которая найдёт любого нужного наёмника за считанные секунды, но когда он вызывает кого-то из наёмников на ковёр, это значит только одно: долгий и не слишком приятный разговор. К этим детям Клифф строг, но лишь по той причине, что хочет видеть их сильными.       Как перепугалась Джессика, когда Лискарм передала ей приказ Клиффа зайти в его офис?       Клифф всё чаще думает, что делает что-то не так и что он отбился от давней, почти что детской мечты распространить рай за пределами Латерано. Клифф получил оружие, деньги, наёмников и даже власть. Он получил то, о чём мечтал. Только выходит всё почему-то наоборот: «Blacksteel» всё глубже и глубже вязнет в кровопролитии и теперь напоминает не принудительное оружие, а мощный бизнес, ужасно выгодный правительству. Иногда задачи колумбийского парламента схожи с идеями Клиффа. Но зачастую нет, и «Blacksteel» подчищает кошмарные преступления, скрывая правду от всей Терры.       Клифф на цепи. И он затянул её на себе добровольно, уже чертовски давно отбившись от первоначальной цели и потеряв смысл того, что он вообще делает. Руки по локоть и в крови, и в дерьме.       — Ты взял на себя слишком много, а теперь удивляешься, что не выдерживаешь? У каждого свой груз. Ты переборщил. Спина не болит?       Болит. У Клиффа в последнее время много что болит. Не помешало бы спуститься в медицинский отсек и повидаться с врачом.       — В полученном задании нет ничего сложного, но, исходя из опыта прошлого и того, что вы часто отбиваетесь от основной цели операции, предпочитая потратить время на чужое спасение, и постоянно взаимодействуете с гражданскими, я должен предупредить, что в этот раз важно не отступать от первоначальной цели ни на шаг, — продолжает ровным голосом Клифф, стоя рядом со столом, и пододвигает к краю листок с отчётом.       — Я понимаю, сэр. Но каждый раз, когда я решаю… отступить от задания, — говорит Джессика таким тоном, словно она не «отступает», а делает благое дело, за которое Клифф должен быть ей ещё и благодарен, — я делаю это осознанно, руководствуясь оценкой ситуации и оставшимся временем.       — Мисс Бринли, вы понимаете, почему я всегда стремлюсь к стопроцентному успеху любой операции?       — Стопроцентный успех невозможен, сэр. Если бы мы оставляли гражданских позади, это можно посчитать за стопроцентный успех? — Джессика поднимает лицо, и на мгновение — всего на мгновение — в её глазах пробегает что-то вроде не то уверенности, не то вызова. Клифф даже приподнимает подбородок, встретившись с этим чудом, но Джессика быстро вспоминает, кто она на самом деле, и потому сразу поникает вновь. — Извините, сэр…       — В нашем деле стремиться к стопроцентному результату означает сохранять собственные силы и своих же наёмников. Мы не герои, мисс Бринли. И не спасители. Мы делаем грязную, очень грязную работу, которая поступает сверху.       Лерайе цокает языком и с шорохом опускает ноги со стола.       — Ты к ней слишком груб. Посмотри на неё, она сейчас заплачет. Ты был бы ужасным отцом.       Переступив границу Форта Баррон, Джессика должна была понимать, на что идёт. Подписывая контракт на столе под пристальным вниманием Клиффа — который с первого взгляда понял, что с ней будет тяжело, — она обязана была уже на этом моменте найти в себе уверенность посмотреть на кровавое будущее. Это не пьедестал славы и почёта, не школьная доска достижений и систематическое получение орденов и наград ежемесячно, а грязная работа, в которой Клифф уже запутался.       Правильно ли он вообще живёт?..       — Ты должен был читать на кафедре свои священные писания, молиться Закону и воспевать Святых. И где ты сейчас? Из священника в апостола войны. Повышение или понижение? Победа или поражение?       Возможно, он излишне груб.       Клифф строг к своим наёмникам. Но каждого он оберегает, готов спрятать за собой или лично наведаться к их семьям, когда от них останется только сумка с личными вещами. Каждый ему важен, каждый незаменим — незаменимые бывают. За своих наёмников Клифф готов почти на всё, потому что…       Потому что уже были моменты разочарований и предательств, до сих пор влажно подгнивающие в памяти.       И Клифф опасается, что Джессика, рвущаяся всех-всех спасти и умудриться при этом гладко выполнить операцию, однажды упадёт в ту же яму, в которую и он упал когда-то давно. Настолько сильно желал спасти всех, что тронулся умом и предал тех, кто был ему поистине дорог.       Лерайе он любил — любит, — а Вудроу был как родной брат, понимающим с полуслова и разделяющим его эмоции, без труда вклиниваясь санктовской эмпатией в разлагающиеся чувства Клиффа и не позволяя ему утонуть.       Одну он оставил раздавленную под обломками несмотря на то, что в самом начале войны именно Лерайе взяла под своё крыло и Клиффа, и Вудроу. Второго бросил уже смелее, вкусив горечь предательства и внушив себе, что эта жертва стоит того.       Если бы у Клиффа была возможность, он бы — честное слово — поднял Джессику за шкирку и встряхнул её пару раз.       Клифф не хочет возвращаться в прошлое и считает, что менять там нечего. Клифф никогда не жалеет о прошлом. Часто думает о нём, вспоминает, пропитывается им, как лист бумаги — подтёкшей ручкой, но не позволяет себе жалеть. Он должен идти вперёд. Только вперёд. Оставив всё позади и лишь помня о том, что было, потому это неотъемлемый опыт.       Даже если это предательство близких.       — Возвращайтесь к себе, Джессика, — немного — совсем немного — смягчившись говорит Клифф, с тяжёлым вздохом прикрыв глаза. — Подготовьтесь. Я надеюсь, вы поняли, что я от вас прошу.       — Да, сэр… Извините.       — Никаких отступлений, Джессика, — повторяет Клифф с нажимом, сложив ладони друг к другу. — Вы обязаны сосредоточиться на задании и не отвлекаться ни на кого и ни на что.       Она кивает, смотрит на него с трогательным страхом и напряжённо машет чёрным хвостом. Клифф надеется, что Джессика снова спрячется в углу тренировочного блока, продолжит оттачивать стрельбу по десять подходов подряд или, быть может, выйдет на погрузочную площадку и будет долго и меланхолично смотреть на проезжающие грузовики и снующих между ними сотрудников, принимающих товар. Сегодня тяжёлый день получения продовольствия, оружия и военизированной техники в рамках подготовки к грядущей операции. Клифф не хочет видеть Джессику сейчас.       Он знает слишком много деталей о своих наёмниках, чтобы относиться к ним как к живому оружию.       Джессика почти бесшумно разворачивается, уходит и очень тихо, до короткого щелчка, прикрывает дверь. Лерайе оживает и с хрустом тянется, вытянув вверх тонкие руки. Она наклоняет голову набок и смотрит на Клиффа хищными глазами, растягивая губы в улыбке.       Выражение её лица всегда было надменным, свойственным любому вампиру. Её голос Клифф собирает по кусочкам в памяти, находя этот звук чем-то средним между шорохом тёплого пледа и глубокой тишиной Экклезии Реквиетума. Клиффу несказанно повезло, что он знает, что Вудроу жив, хоть тот и смотрит на него как на последнего ублюдка. Клифф не терзает себя мыслями о нём и не гадает, что с ним сейчас. Вудроу его презирает. Этого достаточно, пускай и полосует по сердцу болью.       Клифф — кошмарный неудачник, потому что он понятия не имеет, жива Лерайе или нет, и то, как он цепляется за неё, глупо и самонадеянно.       Семьдесят лет — достаточный срок, чтобы воспоминания начали черстветь. Но недостаточный, чтобы забыть.       — Где же ты был раньше, Руперт? Где же ты был со своим желанием лечь грудью на шипы за каждого наёмника?       Клифф прикрывает глаза. Они жгутся, словно под веки насыпали раскалённый песок.       — И где же твоё желание спасти всех и превратить этот мир в блаженную утопию? Ну же, посмотри на меня.       Клифф хочет отойти от стола.       — Взгляни…       Клифф почти делает шаг в сторону, но вздрагивает. Уши закладывает, и голос Лерайе проникает глубже, а дыхание перехватывает вставшим в горле крупным узлом.       взгляни, взгляни, взгляни-взглянивзглянивзгляни,

посмотри, что ты сделал с нами, предатель и мерзавец.

      Белый шум становится невыносим, что-то давит на виски, и боль в голове начинает тянуть. Клифф горбится, медленно снимает шляпу. Прижимает ладони к вискам и давит сильнее, подменяя одну боль другой. Сердце безнадёжно бьётся, кровь пульсирует в ушах, Клифф опускает руки и с ужасом видит на чёрных перчатках густую кровь. В страшном бешенстве он вскидывает голову, ощущая скользящий по загривку холод и готовый выхватить револьвер и выстрелить, и в кресле Лерайе мёртвая.       Бледнее прежнего, с приоткрытым ртом, чёрным из-за вытекающей из краёв губ густой крови, с раздавленным телом и безвольно свисающих с подлокотников руками. Красная радужка глаз утонула в зрачках. Мёртвая Лерайе смотрит точно ему в лицо, и чёрная-чёрная кровь капает на её воротник.       У Клиффа в глазах темнеет, и он зажмуривается снова, шумно вдыхая, и прохладный воздух режет грудь изнутри.       Мозг Клиффа — кровавое месиво, болючее и застывшее в холодной стагнации. Клифф боится, что наступит его час и он увидит, что «Blacksteel» не оружие, способное управлять войной, а грязная правительственная отрава. Гончая, выпущенная, чтобы замести следы спецслужб и обелить власть. Клифф не хочет думать, что всё так и есть уже очень давно.       Клиффу страшно представить, что он настолько далеко от своей цели, что ему уже не разобрать дороги, на которой он вообще находится. Ему не вернуться назад. Ничего не сделать. Некуда идти.       Когда Клифф поднимает взгляд, в кресле Лерайе уже нет.       Он загнал себя в угол. Грош цена его идеалам и идеям, они такие же бесполезные, как и попытки удержать Лерайе рядом и верить, что она всё ещё жива, хотя её раздавленное обломками тело и хрип, тонущий в булькающей крови, — последнее, что Клифф видел и слышал.       — Вудроу хочет тебя убить. Я, кстати, тоже. Помни об этом всегда и мучайся, тебе всё равно немного осталось.       Отныне и навеки всё, что у него осталось, — только ненасытное чувство вины и разочарования, подпитанное иллюзиями и мечтами, что Лерайе ещё жива, а Вудроу однажды явится к нему. И наёмники, которые ещё почему-то улыбаются, смеются и смотрят на него как на Святого, хотя Клифф не понимает, почему Закон ещё не сделал из него падшего санкту за такие дерьмовые поступки.