Распад. В начале был мятеж

I

      Утром Тан только поднялся на ноги, а уже кто-то пришел. Повскакивали с мест с готовностью солдаты — значит, офицеры. Насторожились видящие птицы — значит, почуяли добычу. Тан резко обернулся… и почти сразу застыл.       С момента, как распустили инквизицию, на Тана навалилось столько, что не было даже минуты увидеться. Найти своих друзей и убедиться, что они в порядке. Тан знал: у них было так же с ним. Решение генерала переполошило корпус, переформировало, перестроило. За сутки всё сместилось, стало совсем другим… К счастью для Тана… ни один его друг не был его заботой в отвлекающем смысле: они сами могли за себя постоять. Ему не стоило беспокоиться… Им за него — тоже.       Лин и Атэ знали, что так будет. Атэ первым сказал Тану: «Авангард вам снова подчинится». Они ждали. Когда Тан снова облачится в графит — в темно-серый благородный цвет. И пусть обстоятельства были скверными, его новый вид бодрил их. Тан снова среди них.       Они никогда не верили в кайна. Они верили в Тана. Для них он, а не кто-то другой, — символ надежды и спасения. Тяжелая роль. Честь и долг. И облегчение — вдруг…       Какое это облегчение — вдруг…       Тан пошел навстречу, будто примагниченный. Пока не вспомнил: он — командир.       Он отдал своим людям знак: ожидать. И вышел в коридор, где, скрывшись от десятков любопытных глаз, угодил в руки Лина. И тот прижался лбом к его лбу, оставив Атэ вытолкнутым из пространства встречи.       Лин прошептал:       — Рад видеть, что ваш цвет наконец-то на вас…       Он крепко обнял Тана, мимолетно поцеловав его в висок:       — С возвращением, мой маршал…       Столько лет… Всё в Тане воскресло былой страстью — находиться здесь, ощущать ответственность за свой взвод, а не за чужие, не за всех людей альянса… И ему было больно. Он раньше думал о том, как тяжело быть инквизитором. И никогда — как тяжело стать офицером после.       Тан стиснул пальцы на Лине. Как в детстве. Как очнувшись от кошмара. Его жизнь была кошмаром. Все эти три года… и он никому не сознавался вслух.       Теперь сознался. Не вербально, но… он наконец сознался Лину. И тот сразу ответил пониманием:       — Ничего. Ничего, аратжин. Ты теперь на своем месте. На своем… Теперь всё как надо.       «Но вот досада, — сказал бы сейчас мин Тжо, — скоро мы все сыграем в ящик». Тан усмехнулся этой мысли и ослабил хватку.       Лин отстранился и вспомнил об Атэ:       — Этот порядочный офицер увязался за мной проверить, пережили вы ночь или нет. Я — не сомневался. Всем хватает и без вас, вест Саен.       Тан спросил:       — Как обстановка?       — Дерьмовей есть куда, но мы уже в куче навоза по уши.       — Содержательно, — не оценил Атэ. И стал чеканить рапорт, так же, как всегда, без лишних слов, заученно и тихо, собрав для Тана данные: — Огонь подступил к восточной стене. И мутанты подошли слишком близко… Как никогда до этого. Они буквально в зоне нашей видимости. Через восточные ворота утром отправились четыре взвода, чтобы попытаться отстрочить обрушение и отпугнуть мутантов. Среди них сто тринадцатый.       Сто тринадцатый взвод — взвод мин Тжо, и Тан кивнул… с мыслью, что через пару дней узнает всё из первых уст.       — Изнутри стену с ночи укрепляют. И делают подкоп… Уже пытались просканировать местность: судя по первым сведениям, корни под стеной — и хорошо углубились. Есть вероятность, что, пока мы копали на поверхности, они просто сменили тактику и ушли вниз, поэтому горельник подошел к нам так быстро. Данные отправляют в главный, и опять ползут слухи, что огонь Распада разумен. Всё это создает определенные волнения и решения среди офицеров… Из новостей грядущих: генерал ведет переговоры с главным корпусом уже второй час, и нам выслали подкрепление для обороны. И наконец, кардинал мертв, но, полагаю, вы в курсе. Всего нашли убитыми двенадцать человек. Инквизиторов из них трое. Дел не завели, разумеется.       Тан спросил:       — А в чем подвох? с подкреплением.       — Их пара сотен человек.       Для обороны не хватит. Для того чтобы преодолеть горельник, возможно, тоже, потому что, если огонь подобрался к стене с востока и так агрессивен, там уже мало живой почвы… От главного до седьмого добираться минимум два месяца… если Рофир будет спокоен. Но спокойный Рофир… Путешествия по этой планете и раньше были занятием непредсказуемым, затяжным и опасным. А уж сейчас… Сколько из двухсот солдат доберется живыми?..       Да и к тому же…       — Мы не продержимся столько времени… — сказал Тан.       — Им осталось пути две недели.       А это значит, что подкрепление выслали полтора месяца назад (как минимум), но сообщили только сейчас. А если сообщили только сейчас, значит, не хотели, чтобы в седьмом об этом знали.       — Они не оборонять нас едут… — кивнул Атэ.       И Лин спросил:       — Думаете, они действительно изобрели оружие?       — Если так, — сказал Тан, — они устроят у нас испытательный полигон.       Главный корпус отправил что-то, что должно здесь всё заморозить и сравнять с землей… Они везли в седьмой корпус смерть.

II

      Если бы защитники Рофира знали… что видел Сэт. До и после. Они просили бы это оружие из главного корпуса — в качестве избавления, как мин Тжо просил кинжал Тана, чтобы не умереть от жажды и удушья.       Сэт не собирался красть — армию седьмого корпуса. Хотя позже, когда потомки сочинят легенды, они скажут, будто у него был план.       На самом же деле он возвращался туда, где его должны были казнить — за всё, что он сделал, и за всё, чего сделать не смог. После трех лет отсутствия. После трех лет вестеанской «темноты». Как небытия…       Респиратор больше не спасал от гари. Глаза слепли и слезились под треснувшими защитными очками. Сэт сопротивлялся долго, шел упрямо, уже неделю — не прикладываясь к фляге, уже две — к еде. Его тело выносило и не такое… Оно, казалось, выносило всё, и в том было его проклятье.       В конце концов он рухнул.       Сэт умирал. Такое с ним происходило постоянно. Каждая его клетка пыталась лихорадочно прекратить существовать. Он не дышал. Он задыхался и хрипел. Глотая дым, а не воздух. Отраву, забивавшую ему легкие пылью и золой.       Вокруг сыпался пепел. Ложился слой за слоем, и земля от него была серая, и воздух давно пропитался этой серостью. Сэт давился ядовитыми парами — и наблюдал кошмары, не отличая их от яви. Он кашлял, сжимая пальцами мягкую рыхлую почву. Он сдернул с себя респиратор: горло ему драло так, что пришлось сплевывать кровью. Но смерть к нему не приходила.       Она никогда его не слышала. Сколько бы он ни просил и ни молился. А в его жизни было много дней, недель и месяцев, когда он только просил и молился, когда всё, чего он хотел: уйти. Обрести покой. Избавиться от памяти и боли. И сейчас он шел сюда, в седьмой корпус, за прощением кардинала и за его же кинжалом.       Рофир не сумел уничтожить его. И всё-таки… в какой-то степени уничтожил. Хотя бы потому, что под респиратором уже не было лица… и голубые глаза, всегда безумные в холодных расчетах, сейчас уже просто были безумны.       Этот человек — или не человек — продолжал ползти, потому что идти уже был не в состоянии. И знал, что, если остановится, только продлит свое мучение, и знал, что этому мучению конца не будет.       Он полз к седьмому корпусу в надежде, что его бывшие враги и бывшие союзники найдут способ закончить то, что начал Рофир. Он желал, чтобы инквизиция приговорила его. Он желал умереть.

III

      Что за оружие придумали инженеры главного корпуса? И от чего погибнет седьмой… Какую им приготовили участь? Им приказали ждать отряд, который привезет им гибель… отряд, который вряд ли вернется назад… Но если отряд не вернется, кто донесет, прошло ли испытание успешно?       Что это за оружие, которое должно сработать так, чтобы об этом точно узнал главный? Они заняли наблюдательные пункты неподалеку? Установили датчики? Как они поймут, что получилось? Как поймут, что всех здесь перебили… Если перебьют… Шансы, что не перебьют, почти равны нулю, но вдруг…       Может, есть что-то в природе, что могло бы уничтожить всех мутантов и корни, горящие глубоко под землей, но оставить в живых людей? Проблема в том, что Тан как офицер не видел смысла оставлять в живых кого-то здесь… На месте главного он бы сейчас списал седьмой со счетов как «допустимые потери».       Тан усмехнулся невольно: на месте главного он бы вообще не довел до такого. Но кто он, чтобы оспаривать решения командования? Особенно верховного совета.       Тан думал о грядущем, сидя в темноте стойл. Его солдаты еще ничего не знали. Им было не положено… Многие знания, как и многие печали, — ноша аратжина.       Тан сжимал в руке потертый допуск в архив… Кардинал попрощался. Он точно знал, как закончит. Он сказал: «У меня есть ответы». Он сказал, что за этими ответами однажды привел в архив мальчишку, которого Тану обещали сны…       Но сны никогда не обещали Тану мальчишку. Сны обещали ему монстра. Офицера без лица. И смерть…

IV

      В этот раз в стойлах всё прошло тихо, и офицеры вернулись в чистой форме, а Тану не пришлось полвечера писать. Они отужинали, Тан привел их в казарму и ушел по делу. Взять дефицитное мясо для птиц. И по дороге… воспользоваться пропуском кардинала, пока тот еще действителен… Скоро ли доступ кардинала аннулируют? У Тана мало времени. По многим причинам.       У него самого не было доступа к секретным файлам: слишком низкий инквизиторский ранг. Среди пыльных стеллажей он оказался впервые. Он думал, что будет какой-то указатель или опознавательный знак — «Здесь всё о кайнах» — перед большим отделом, где прятали информацию о них. Но… он быстро понял, что кайны проникли на все полки, во все исторические хроники.       Могильник памяти был их могильником… Они переписали всю историю, они переделали и подчинили всё себе.       Тана привлекли старые пыльные картины, завернутые в черную ткань. Оказалось, что ткань — старые кайнэйские знамена: с белым черепом на фоне кровавого спутника. Многие картины, видимо, спасали из пожара: их обглодало пламя, лица почернели, как и краска. Портрет Исидиса и вовсе сгорел почти весь… И единственное полотно, уцелевшее в первозданном виде, — «Пожар союза». Кайны на картине… с белыми лицами и провалами глубоко посаженных глаз… были очень похожи на сны Тана. Настолько, что спугнули ему ровный, мерный пульс.       Вестеанский царь, вест Сай… стоял на коленях перед ними. Всё племя стояло на коленях. Гордый народ Вольных Степей…       Интересно, думал Тан, какие чувства вызвала эта картина у Сэта? Потому что сам он отвернулся, похоронив прошлое в черной ткани, и пошел дальше.       Он пошел дальше, хотя всё его естество обмерло и задержалось. Кайнов с картин будто выгравировали в его памяти. Они так и восставали перед ним. Исхудавшие фигуры в лохмотьях, хорошо вооруженные клинками. Им было нечего терять и некуда отступать…       Река Ален… Они преодолели реку Ален. Они пришли по воде, Кайнэя была с другой стороны… Нечеловеческий поступок. Нерофирский. Тан принялся искать. Почти жадно, почти с неверием.       История, которой все стыдились. Даже, может быть, вестеане…       Тан хотел понять, как до этого дошло, почему вестеане подпустили кайнов к власти. Было ли пророчество о них? Снились ли провидцу сны о белоликих демонах…       Мин Тжо Тану как-то рассказал интересный факт: кайнов в древности называли «ван сатуру». «Ван» — это такая многозначная приставка в миншеанском, которая наделяет человека или зверя демонизмом. А «сатуру» означает «белый как кости». Обычно это словосочетание переводили на вестеанский как «белые демоны», но «кости» всегда играли особую роль в восприятии Тана… как и кайнэйская религия — «культ смерти».       Тан прошелся цепким, хищным взглядом по корешкам и датам. Его пальцы собрали пыль с полок. Пока он не замер. «Пророчества Аяна Обезумевшего о семи великих пожарах».       Тана напрягла семерка. Он открыл книгу, чтобы пробежать глазами по разделам. Сначала Аян увидел, как погибнет степь… и ноги Тана стали ватными.

V

      Тан опоздал кормить птиц. Видения не мучали его. По крайней мере собственные. Но чужие — еще как… Он провел несколько часов в архиве. Его пальцы были черными от сажи: он рисовал… он пытался поймать — белое лицо. Лицо мертвеца. Пока не понял, что творит.       Он пролистал полсотни книг. Его глаза — рыщущие, немигающие — просмотрели тысячи строк.       Все провидцы, о которых он нашел информацию, предсказывали только смерть и ужасы. Раньше у вестеан было поверье: если рождается провидец — будь готов к беде. Провидцы — люди-вестники. Как птицы, они обладали даром предчувствия. Бурь, землетрясений и цунами… Никогда и ничего — хорошего.       Каждый провидец твердил о своем даре: «Бремя» и «Проклятье»… Аян сказал однажды: «Обычно люди видят тысячи путей, и в этом их счастье. Провидец видит лишь один — и в этом его убежденность и горе». Слова эти отозвались в Тане особенно сильно.       Аян прожил тридцать лет. Он предсказал, что вестеане выйдут из степей, что умрет бог, живший на небе, и сгорит обетованная земля; он предсказал Пожар Союза и Новый Порядок. Он предсказал: Рофир истлеет в огне и агонии. А затем сошел с ума, и вест Сай избавил его от страданий лезвием кинжала.       «Я видел, — говорил Аян, — как погибает всё, что я люблю, и всё, что мне знакомо… Снова и снова. Ночь за ночью. Огонь и монстры, не горящие в нем, тянулись ко мне из черноты и были темней, чем отсутствие»…       Это теперь Тану известно, что Аян говорил о мутантах, но к Тану тоже тянулся монстр из черноты…       Тан почти разгромил архив в поисках изображений кайнов. Но все они скрывали лица за глубокими капюшонами и респираторами. Он собирал их по частям и рисовал одного за другим, пытаясь восстановить в памяти лицо, которого не видел.       Пока оно не посмотрело со страницы черными глазами, пока глаза не стали человеческими, пока у Тана под пальцами чудовище не обрело черты не мальчишки, но юноши.       Сэттис…

VI

      Сэт протянул руку в сотни километрах оттуда — будто мог бы дотянуться до кого-то… и схватил в пепле форму авангарда. Но только форма и осталась… разорванная, будто пропущенная через мясорубку. Со следами плоти… человеческой больше, чем инородной.       Сэт смог надеть нормальный респиратор. Кровь ни снаружи, ни внутри его нисколько не смутила. А еще он нашел полупустой кислородный баллон и вдохнул. Это не помогло ему надолго, это вообще сначала ни черта не помогло, и он опять закашлялся. Он прикладывался к чистому воздуху, пока легкие не вспомнили, как это вообще — опять дышать.       Он опустошил флягу с водой, примерил целые защитные очки и вскрыл пару консервных банок первым попавшимся ножом. Нож оказался ничего и, между делом обтерев его о штаны, Сэт сунул его в ботинок.       С безмолвным выражением он отметил, что исхоженные ботинки ему не сменить: тут валялась обувь таких видов, как будто ее пытались съесть вместе с ногами, и, скорее всего, так и было.       Сэт глубоко выдохнул, слушая горельник… Приближалась буря… и недалеко были мутанты. До седьмого корпуса его внутренний компас обещал ему несколько недель пути… Но он, оглядевшись, уже начал сомневаться, что успеет… и что седьмой вообще еще стоит.

VII

      Тан вернулся в казарму поздно. Злоба давно не клевалась, от этого Тан ее отучил. Но она теперь бодалась. Обвинительно и яростно. Она даже изучила руки Тана: они пахли сажей. Тан отвернул ее голову — и получил по запястью когтями.       — Верну в клетку, — процедил он.       Она недовольно повернулась спиной. Поевший Голод притворялся недоедающе-умирающим и без сил лежал у Тана на постели. Тан решил, что птицы обнаглели, и ушел на поиски какой-нибудь воды, чтобы не придушить их. И чтобы не запачкать форму с постелью сажей и не иметь дел с прачечной. А еще — оттягивая сон… Тан уже знал, что ему будет сниться… Ничего — о спасении.