Распад. В начале был мятеж

I

      Стойла… огромное сводчатое здание с вратами в полумрак. Тан не был здесь с того времени, как чуть не умер. Отличное место, чтобы повторить…       Управляющий встретил у входа. Он был потомственным варнийцем: Тан видел по тону его кожи, почти черному. И он был нитжином: средней касте доверяли серьезную работу, даже организационную, если человек умел заслужить доверие и проявить себя.       — Аратжин… — управляющий склонил голову и положил ладонь на грудь, отдавая Тану честь. Представился: — Нитжин Амад, Коджо. К вашим услугам.       Нитжины не использовали родовые приставки, как аратжины, и кровь их считалась менее чистой и древней. Но Амад держался не хуже любого аратжина. Его обязывало положение: он был приближенным.       Хотя это не спасло его от хмурого взгляда Тана. Амад потупил глаза, сказав тише:       — Это не работа для ваших солдат, я это прекрасно понимаю…       Тан решил, что посмотрел как-то совсем нелестно, и обернулся на солдат. Чтобы убедиться: не слишком ли тяжел у него взгляд? Солдаты выдержали спокойно — с готовностью отозваться на любой его жест. Всё еще вызывало трепет…       Тан не стал срывать злобу на Амаде и наконец представился:       — Аратжин вест Саен, Тан.       Амад поклонился снова и, по-прежнему не поднимая глаз, произнес:       — Руководство беспокоится, что после упразднения инквизиции начнутся массовые кражи продовольствия… Мы не попросим вас ни о чем, кроме защиты…       Уже ладно. Хоть не выгребать навоз, и на том спасибо.       Тьма и специфический арханский запах… нервировали неизвестностью. Но Тан шагнул вперед, отдав указание мечникам остаться снаружи. С их руками… им нельзя было даже приближаться к местам, от которых несет дерьмом.

II

      Прислонившись плечом к стене, Тан думал, как часто ему говорили: «Ваши предки — великие воины, оружие которых — зоркость. Не противьтесь судьбе».       Тан не противился судьбе. Тан сидел бесполезный в потемках, потому что его глаза — «дар солнц» — ослепли. Он не видел дальше собственной руки. И вдыхал через респиратор гарь, стряхивая пепел с защитных очков на ощупь.       Солдаты исполняли долг. И сторожили скромные запасы еды. Когда Тан был меньше и гадал, как спасать птенцов от голода обычного и Голода, который — хитрая сволочь, он полагал, что здесь, в варнийских стойлах, он-то уж точно найдет мясо. Арханы такие огромные, размышлял маленький Тан, никто даже не заметит, если пропадет кусок мяса…       Благородный мальчишка. Его засекли на территории чужого племени. Он попался, как ребенок, которым и был…       Тан не имел дел с варнийцами. Ни тогда, ни позже. Они заговаривали ему зубы и водили его за нос, едва он поступил в академию. И в тот день тоже. Они вызнали, зачем он пришел. Они поспорили с ним. Они заверили, что помогут, если он продержится на архане хотя бы десять секунд.       Ха. Десять секунд! Подумаешь, решил Тан. Варнийцы седлают арханов с шести. И Тан слышал, что кайн вообще ездил верхом с тех пор, как сделал первый шаг, и управлялся с поводьями так легко, будто громадина под ним не весила сотню тонн.       Тан самонадеянно возомнил, что сумеет. Уж если кайн сумел. И как же хохотали варнийцы, когда у Тана даже не получалось взобраться на спину громадному зверю.       — Вест Саен, вас подсадить?       Он пытался зацепиться за острую сухую чешую и шипел взволнованной твари: «Да стой же на месте!». Руки соскакивали, и хвататься было неудобно и больно. Только он пытался поставить ногу — тварь начинала двигаться, и он пытался не упасть на искалеченную спину. Спина у него всё еще горела за Младшего. Теперь вестников было трое… и, раз Тан решил за них, он должен был ответить…       Тан даже не понял, каким чудом, на каком упрямстве удалось вскарабкаться наверх. Он залез — и лишь тогда, с высоты, осознал… под ним — махина. Архан — живой. И Тан ему на один зуб.       Тварь завертела головой, пытаясь скинуть крошечного Тана. Тот крепко схватился за поводья и потянул… и лучше бы он не делал этого, потому что архан оглушительно загудел и приподнялся… Тан попытался удержаться, зацепившись за поводья, но архан так дернул головой, что Тан повис на них, запутавшись, и боль рассекла ему плечо. Архан бесился и подпрыгивал передними лапами, пока Тан не сорвался.       Тан упал прямо на спину — исполосованную. Боль вспыхнула ярче, чем от любого удара. Из Тана вышибло дух. И он задохнулся. Легкие будто сжались… Тан пытался сделать вдох, но его тело не работало. Как во время сонного паралича… и темный силуэт… склонился над ним, смеясь… а может, Тану показалось, может, то был и не силуэт, а какой-нибудь варниец.       Но Тан увидел кайна… и почувствовал, как никогда: этот человек… или не человек — смерть. То, что Тан запомнит последним…       Тану крупно повезло: к нему подоспел офицер. Достаточно взрослый и сильный, чтобы выдернуть обездвиженного мальчишку из-под разъяренного архана. Он успел оттащить Тана до того, как их обоих затоптали. И когда убедился, что тот будет жить, сказал:       — Вы — идиот. Вы — вестеанин.       …Тан не знал, что звучало хуже — из уст варнийца.       Офицер дал понять, что вестеанину нечего делать в стойлах, нечего даже подходить к арханам. Не та физическая подготовка. Не под то заточены мозги с глазами. И Тана задело. Несмотря на то, что, точно так же, вряд ли кто-то, кроме вестеан, смог бы понять природу его птиц…       Тан всё еще не дышал — и только хватался за этого офицера в попытке сказать: он сейчас умрет…       Офицер ответил, будто прочитав его мысли:       — Не умрете. Это бывает при падении. Сейчас пройдет. Дышите.       После первого же вдоха Тан запнулся… Это было так больно… И не только спине, но плечу… Тан позже узнал, что его вывихнул.       Но вот что он сказал, очнувшись:       — Десять секунд.       Он продержался на архане десять секунд — таков был уговор.       А маленькие варнийцы ответили:       — Вы не на архане продержались, а повисли в воздухе.       Они захохотали.       Тан проиграл пари… и получил урок: никогда не спорить с народом песков. Но даже если бы он победил, ему пришлось бы столкнуться с реальностью и узнать: он не получит мяса в том количестве, в котором ему нужно. Арханы ели меньше птиц. Потому что ели всего раз в месяц, и мясо составляло всего треть их рациона.       Птицы Тана ели мало, но часто, и лишь мясо. И ему пришлось искать другие пути, но арханы… до сих пор заставляли его напрягаться, едва он их чуял.       Особенно из-за того, что в стойлах Тан не видел. Он был так обескуражен всем произошедшим с самого утра, что даже не подумал о тепловизоре. А это было хреново. Тан не мог собраться. И он злился на себя. На все свои оплошности, на свое состояние. Аратжин не может себе такого позволить. Когда позволяет, повторяется ситуация мин Кудо, которого Тан казнил…       Тан не хотел подводить солдат. Но он тоже слишком на них полагался в первый день. Он даже не знал, где они. Не различал фигур. И надеялся только на то, что, когда их сторожевая служба здесь окончится, он не найдет ни один труп лицом в навоз.       Еще он старался не думать, что рены поблизости от него этот самый навоз копали… в то время как за стеной копали золу… Он старался об этом не думать, потому что тогда ему пришлось бы признать, что два этих действа, одно из которых означало «вести войну», примерно одинаковы в плане успеха.

III

      Завывала буря. Ветер влетал сквозь щели во вратах, трепал форму, колол кожу. Тан думал: не подняли ли птицы ужасный крик?.. в солдатской казарме…       Из-за гула вокруг… казалось, что буря звенит даже в ушах… И Тан не успел вовремя отреагировать.       Он только вдруг, в одно мгновенье понял, что всё померкло совсем… под тяжелой, исполинской тенью архана.

IV

      Тварь проломила одну из несущих стен. Тан лежал в грязи, сбитый с ног солдатом.       Тан сел… Ему попытались протянуть руку, чтобы помочь подняться, а он ее даже не увидел… и не потому, что не смотрел. Он смотрел — и не увидел.       Тогда солдат подал голос:       — Аратжин…       В черноте, напрягая зрение, Тан заметил, как бледно, призрачно замаячили перед его лицом забинтованные пальцы. Забинтованные… Мечник. Тан — в грязи. Если эта субстанция — грязь… Один из его мечников протянул ему руку. Руку, которую тот обязан обрабатывать по десять раз на дню…       Как насчет заражения крови? Как насчет ампутации? Блеск.       Иногда Тан злился до того, что терял дар речи — и просто сверлил виновника взглядом. Испепеляюще. Солдат сообразил и отступил…       А тот мальчишка, который Тана спас… Тан заметался взглядом по окружившим его. Нашел — на ощупь — солдата, такого же перепачканного, как он сам. Сжал его рукав пальцами. И потребовал ответ:       — Специализация.       Мальчик отчеканил заученно и выверенно:       — Авангардные войска, вторичная модификация тела…       Пожиратель.       Тан разжал пальцы. Он знал этот голос… На голоса у него тоже была хорошая память… Всё в Тане — ушло в тишину. Всё в нем снова превратилось в прошлое инквизитора. И кажется, что не осталось ничего, что было «до»…       Тан разогнал солдат жестом.       И поднялся сам.

V

      Экономия воды дошла до своего предела. До маразма. Тан давно прочувствовал на собственной шкуре, какая пытка сдать вне расписания белье и форму в прачечную. Но до сих пор он даже не подозревал, что куда нуднее, дольше, унизительнее — получить разрешение на душ.       Обстоятельства осложнялись тем, что Тан просил не только для себя. Он торчал в приемной и сверлил мальчика-рена утомленно-разгневанным взглядом. Рен методично совал Тану под нос заявления, бланки, соглашения.       В очередной раз выводя фразу «под мою ответственность» и ставя подпись, Тан порвал бумагу острым пером ручки.       После трехчасового — буквально трехчасового — заполнения бумаг Тан выбрался на волю. Живой и разъяренный. Вошел в казарму за полночь.       В казарме, освещенной ярким светом, он застал картину: на полу лежали два скрученных солдата. Чужих. Оба зрячих вестника поглядывали на них крайне заинтересованно — как на что-то обездвижено-готовое, как на что-то, что они могут взять себе на ужин. Взвод Тана, заскучав, играл в кости.       Дежурный, увидав командира, тут же встал по стойке смирно и приготовился доложить обстановку. Тан опустил его взглядом и двумя тяжелыми словами:       — Я вижу.       Дежурный осел на постель.       Тан кивнул парнишке, который спас его от сотни тонн, проломивших стену в стойлах.       За эту стену Тан тоже марал сегодня бумагу. Под звук сирен, напоминавших о том, что корпусу — смерть. Тан строчил отписки целый вечер с тяжелой головой и зудящей мозолью на пальце, строчил с мыслью, что инквизиция ликвидирована, а каждая блоха альянса до сих пор пишет без продыху. И ни в одном из языков Рофира он не нашел слова, которое описало бы эту паршивую ситуацию. Потому что ни в одном языке Рофира не существовало такого понятия, как «абсурд».       Тан оценил «пленных» солдат. Судя по их виду, сдались они без боя. Это хорошо. Потому что вестники голодны, потому что едва они почуяли бы каплю крови — Тану пришлось бы строчить еще с десяток объяснительных за трупы…       Он отдал приказ:       — Развязать и отпустить.       Ему было плевать, что их послали. Ему было даже наплевать зачем. Шпионить, вредить или вовсе — убить его. Они бы этого не сделали. У солдат свой кодекс чести. А какая мразь их отправила — Тана интересовало намного меньше, чем выстраданный душ.

VI

      Этот парень-пожиратель — самый маленький в строю, но всё равно выше Тана на целую голову. Он был первым делом Тана о насилии. Его разрядили вполовину, насадив на родовой кинжал. На священную реликвию каждого аратжина, на символ власти…       Тан предпочел бы никогда такого не знать. До службы в инквизиции он считал себя взрослым. Теперь он считал, что, когда пришел, был ребенком. Он слишком хорошо помнил, как три года назад, дотащив этого пожирателя до лазарета, требовал его принять. А ему отвечали: «Это пожиратель, аратжин. Он сам оклемается…»       Глаза парнишки были не просто пустыми, а мертвыми. Тан думал, что ему конец… А он живой. И спас своего командира — спустя три года. И как-то он жил со всем этим. Служил со всем этим. С памятью и шрамами на теле.       Солдат помылся рядом, не поднимая глаз на Тана. Вытерся насухо, переоделся в чистое. Всё — молча. Тан не разглядывал его тело: зажило ли и сколько ему осталось?       Не хотел знать.       Они оба сели, чтобы зашнуровать ботинки, как равные. Солдат закончил раньше, но не поднимался с места.       — Можно сказать вам…       Тану была невыносима даже эта просьба. И он ответил:       — Нет.       Тан пошел обратно в казарму — но всё равно услышал шепот себе в затылок: «Я рад, что вы наш командир…»

VII

      Тан покормил птиц мясом, накрыл клобучками головы двух из них и сказал им: «Спать». Он оставил их в казарме — как сигнал тревоги. С мыслью, что его птицы и его люди смогут друг друга защитить…       К званию прилагалась каморка рядом с солдатской казармой. Тесная комната, три на три метра. Кровать, письменный стол (надо же где-то марать бумагу) и узкий шкафчик. Всё. Тан лег на постель и честно пытался заснуть в тишине. Было поздно. А ранний подъем никто не отменял… Голова гудела… и эта невыносимая тишина…       Тан всю жизнь спал в казармах. Сначала в общей спальне ребенком, потом с курсантами, затем — с инквизиторами. Он ворочался, не слыша чужого сопения, храпа и кашля… и мучаясь мыслями, всё ли в порядке за стеной.       Через полчаса Тан стащил с постели матрас с одеялом. Зашел в солдатскую казарму, бросил свою «лежанку» возле присады и свалился сам. Птицы его чуяли: они забеспокоились, но не так, как если бы появился чужак. А так, как если бы присутствие Тана сразу заволновало их. Может, даже в хорошем смысле: вдруг он принес поесть?       Тан не успел накрыться одеялом, как Младший слетел к нему и лег рядом. Тан положил на него руку и закрыл глаза.       Уже через минуту все три вестника облепили Тана и погребли под собой.       Тан не видел, как улыбались, переглядывались и переговаривались солдаты жестами. И даже не слышал… Он только выдохнул — и сразу отключился.