Две стороны монеты

Поднятая железная рука Розарии ослабела и плавно опустилась, словно ничего не веся. Правда, желание прописать пару оплеух за «сестра» вне рабочее время никуда не пропало. Кэйа не отводил глаз от монахини. Он не бегал по ней взглядом, как иногда это делал по пьяни. Сейчас молодой человек смотрел ей в очи, будто бы ища ответ на собственный вопрос. —…Хочешь покаяться перед… — она открыла рот для слова, но так и вспомнив его, продолжила иначе. –…Анемо Архонтом? — Ни в коем случае, — обычно Альберих старался явно не выражать свою неблагосклонность к Барбатосу, но вино таки немного развязало острый язык. — Я не прошу искупления у него. — Перед кем тогда хочешь замолить грехи? Парень молчал, посильнее затягиваясь. Кончик сигареты вспыхнул ярко-пламенным оком какой-то твари Бездны. Девушка не торопила. Она покачивала бутылку взад-вперёд, ожидая. Жидкость гуляла волнами по кругу. Скорее даже не волнами, а жалкими плесками остатков. Холодной парочке оставалось буквально на несколько полуглотков. С тяжёлым вздохом рыцарь выпустил дым вместе со словами: — Я не хочу обращаться к Богам. Но я могу обратиться к служительнице, что не имеет с ними связь — тебе. — Кэйа, я сейчас не на работе… — капитана грубовато прервали, но он продолжил: — Дело не в этом. Я не прошу ни молитв, ни искупления. Я хочу услышать совет, — он зализывает треснувшие губы, тщательно подбирая слова. — Как…Как отпустить прошлое? Как забыть то…– на секунду запнулся. –…Что натворил? Даже не забыть — капельку облегчить тяжесть грехов. Розария свела брови. Пальцами свободной руки она массировала морщинки, уставившись в землю. Накативший хмель скинули, вероятно, с этого обрыва во время замаха женской ладонью. Собеседник немного удивил. Он мог сказать всё, что взбредёт неясную голову, и внезапно, так несвойственно, поднял тему о грехах. Она не впервые слышала такой вопрос из множества уст, на который небрежно отмахивалась: «Это не ко мне». Однако капитан кавалерии — не множество. Если для него это необходимо, то она готова поведать обо всём, что известно. Только вот Розария сама не знала ответа или вернее — она не могла его правильно выразить. — Я грешен, — выпалил Альберих без интонации, как обычно, зачитывают факты из книг, — и мне нужно это исправить. — Все мы грешны, — монахиня нашла противоположную истину. — Невинны лишь младенцы в утробах матерей. Розария била точно в цель. Её речь — отрезок: идёт без преград из точки «А» в точку «Б», имея начало и конец. Его речь — кривая: изгибами движется в бесконечность извилинами, словно ей постоянно мешают невидимые барьеры. Даже сейчас он пошёл в обход, умалчивая истинное значение слова «грешник». Все выходцы из Каэнри’ах носили клеймо Великих грешников. Он был им ещё до зачатия, однако, для блага подруги — это должно оставаться тайной звёздных руин. И если бы только это клеймо тяготило парня. На нём бы выжгли ещё десятки таких. —…И боги не без греха, — оторвав губы от бутылки, та продолжила. — Но так нужно. Не находишь? — Ты о чём? — Послушай, — она сделала многозначительную паузу. — Я не знаю, за что ты себя коришь да и это не имеет значения. Но мне хочется, чтобы ты осознал одну вещь, — Розария, кажется, впервые говорила так много за — не то что сутки — за всю жизнь. — Больше их искупить нельзя. Какие бы деяния тебя не преследовали — они навсегда останутся частью тебя. Они и есть ты. Без них мы уже не будем собой. От хороших поступков люди не отрекаются, так? — он неуверенно кивнул. — Тогда почему люди раз за разом приходят в Собор и, стоя на коленях, выпрашивают прощения у Всевышнего? Альберих невольно задумался, несмотря, что риторический вопрос не нуждался в пояснении. — Порой тяжесть грехов настолько велика, что нести её становится невыносимо. — Выбора нет, — она оставалась непоколебимой, — молитвы не повернут время вспять и не вернут утраченное. Трусливые люди питают иллюзии об искуплении, вместо того, чтобы с достоинством признать содеянное и понести заслуженное наказание, — Розария ослабела хватку на горлышке «Полуденной смерти», возвращаясь к забытой сигарете. — Ты, Кэйа, не трус. Парень еле сдержал смешок на грани между истерикой и злой иронией. Он часто трусил. «Если бы, Рози, если бы ты знала, как я ужасно боюсь сам не знаю чего», — он бы посмеялся над собой, да сил не осталось на смех. Но ему удалось выдавить жалкое подобие усмешки: — Ха. И что делать? Монахиня зачем-то давит на фильтр и изнутри раздаётся хлопок. Кэйа мутно припоминает, что такой же ритуал она проделывала с предыдущим. Теперь Розария не спешила. Их диалог больше напоминал игру в молчанку, нежели полноценный разговор. — Принять как должное, — её монотон походил на скалы. — Нам всем нужно научиться ценить грехи. Подумай: если каждый проступок можно обелить, то какой смысл в морали? Собор учит прощению и добродетелю. К нам каждый день приходят грешники, чтобы стряхнуть свою грязь перед глазами Бога и, с чистой совестью, пойти валяться в другой луже, как свиньи. Это неправильно. — А может не пойдут? — Не смеши, — Розария подавилась хриплым смешком, но не остановилась. — Грешники — они как наркоманы — бывшими не бывают. Это зависимость сродни алкоголю и курению. Где первый раз, там будет второй. Кэйа замолк, не придумав ответа. Он не мог отрицать правду, ибо познал тяжесть последствий зависимости на своей шкуре. Ложь впиталась в жизнь лучше алкоголя, став её смыслом. Грязные интриги и корыстные планы наложились на образ капитана кавалерии. Парень обречённо вздохнул. Немое согласие вышло паром изо рта. Монахиня понимающие похлопала его по плечу. — Я тоже грешна, но на моей второй работе иначе нельзя. И пусть мне приходится молиться не по доброй воле Берсибосу, однако я никогда не пыталась замолить рано по утру то, что сотворила ночью. Ибо знаю, что завтра всё повторится. Я продолжу омывать свои руки в чужой крови, покуда невинные спят. — Благими намерениями вымощена дорога в Ад, — кажется, эта единственная фраза, в которую Альберих отчаянно верил. — Да, — Розария впервые дала согласие. — В этом и наш смысл, Кэйа. Поэтому не надо думать о том, что ты мог поступить иначе когда-то. Живи настоящим. Ведь неважно ради чего мы что-то делаем — исход нас ждёт один. Для стоящих выше мы так останемся грешниками несмотря на желание изменить всё к лучшему, хоть и грязными путями. — Если в Аду будешь ты, то я не прочь там оказаться! Плечи Розарии дрогнули с улыбкой на лице. Что-то отдалённо похожее на смех раздалось из сомкнутых губ. — Знаешь, а ведь от этого стало легче, — парень втянул любимый остаток сигареты, отправляя окурок в свободный полёт. — Спасибо. Не знаю, что бы я без тебя делал. Если только я могу изменить что-нибудь для тебя… Ты скажи! Я помогу. Монахиня повернулась к нему с приоткрытым ртом. Слова остались на кончике языка. Она сомкнула губы, так ничего не сказав. Они одновременно потянулись к пачке. Ничего не нащупав, Розария заглянула внутрь. В углу одиноко лежала помятая сигаретка. Всё-таки дымит партнёр не хуже фонтейновских заводов. Сам того не заметив, словом за словом, думой за думой, он проглотил полдюжины. Монахиня первая выхватила сигарету. Альберих не противился, ведь ещё одна скорее встанет поперёк горла болезненным комом, окончательно туманя не только взгляд, но и разум. Это сверх мера. — Поделим? — Розария снова надавила у основания фильтра. Слабый хлопок пробился сквозь пальцы. — Боюсь, на большее меня не хватит, — Кэйа не ожидал такого предложения, от чего поспешно отказался. — А если я скажу, что эта отличается от остальных? — Чирк! Её глаз интригующе блеснул из-под чёлки в свете пламени. Кэйа рассмеялся: «Где-то я это уже слышал! — сквозь смех и слёзы пытался сказать он. — Не в обиду, подруга, аромат неплохой, не более. Не моё это». — Ты неправильно курил, — не принимая отговорки, сигарету вложили в ладонь парня. — Давай, пока спичка не потухла. На неё недоверчиво глянули. Черты лица Розарии не подавали ни намёка на шутку: уставшие очи смотрели напротив других, полуулыбка выглядела не лукаво — снисходительно. Альберих скептично покрутил сигарету, в конце концов, пожимая плечами, мол: «Почему нет?». Розария помогла прикурить. Кэйа не ожидал ощутить наплыв приятной прохлады вместо безвкусия и порции раздирающей боли в гортани. Морозная свежесть обволакивала раздражённую полость рта, облегчая спазмы. — Я же говорила, — не давая наладиться моментом, монахиня перехватывает сигарету. — Они с ментолом. Для вкуса нужно нажимать на эту точку до щелчка, — когда она тыкнула в основание фильтра, Кэйа наконец обратил внимание на зелёный кружок. — Ты настолько был погружён в себя, что не заметил, как я это делала, — теперь её очередь закурить. — Никогда раньше не слышал о таких, — пока сигарета занята, парень время даром не теряя, вливает в желудок остатки вина, чуть ли не заламывая шею. — Эх, если бы я узнал об этом до того, как прикончил все. Вскоре сигарета вновь оказывается у него. Затем у неё. Слюна смешивалась с чужой, но то что обществу кажется мерзким — для них показатель доверия. Будь то сигарета на двоих или вино; заледеневшие выделения на лицах — «интим» на совершенно ином уровне. Кэйа и Розария позволяли увидеть друг друга с неприятных сторон, что не может быть сравнимо ни с какой телесной близостью. —…Не надо ничего менять, — слова, пляшущие на языке, в прыжке вырвались из плена под дымкой. — Прожив пару лет с разбойниками начинаешь ценить малое. Понимаешь, для удовольствия человеку много не нужно: еда, вода, жильё, заработок…И хотя бы один друг, — руку положили на сутулившуюся спину. — Поэтому, Кэйа, пожалуйста, не переживай. Пусть у нас неидеальная жизнь, за ногами тянутся кровавые оковы и мы ничего не можем изменить в своей работе. Однако нужно смириться и жить дальше. Ценнее собственной жизни ничего нет. Чем быстрее это осознают люди, тем чаще будут радоваться мелочам таким, как эти. — на разведённой руке Хребет смотрелся, как на ладони. — Мне хорошо сейчас так, как есть. Рыцарь не смел прервать монолог ни шорохом. Внимая каждому слову, в сознании мельком пронеслось некогда спонтанно произнесённое «изменить». От чего его преследует непонятное желание — оставалось загадкой. Ещё, когда только смеркало, Альбериха ненароком посетила мысль, что Розария больше чем подруга… Но меньше, чем, так называемая, любовь. Лёд нельзя растопить льдом. Не знакомые со столь сентиментальным чувством, они тешили себя неоднозначной заботой и пониманием. Возможно, когда наступит глобальное потепление, и драконий Хребет обнажит свои плотные рёбра, снега сойдут ручьями по отрывистым скалам, а дымка развеется в небытие — тогда даст трещину их промозглый лёд в сердцах, а пока…Они ничего не станут менять, оставаясь друг для друга всем и ничем. Реакция на просьбу Розарии была ничему. Ведь они уже договорились взаимным молчанием. — Если хочешь помочь, то приходи сюда почаще. Здесь всегда много работы…Кстати о ней, — девушка передала Кэйе сигарету, оставляя так приятную для него вязкую горечь. — Те Фатуи уже, наверное, вернулись и мирно спят. — Теперь-то нападём в тыл? — парень разом вытянул остатки до самого фильтра, тут же кидая не глядя. Его больше интересовали одереневшие мышцы. Разминая закостенелые руки и ноги, Альберих хрустел всем телом. Розария поднялась следом за ним с бутылкой в руке. Замах! «Полуденную смерть» отправили вниз. Очертания её растворились во мгле, не доходя звонким треском стекла до ушей. — Как пожелаешь. Давай как следует разомнёмся и согреемся перед серыми выходными, — с этими словами, монахиня вернула меховую накидку хозяину, держа путь обратно. — Погрешим ещё немного! Две высокие фигуры не спеша отдалялись, не оставляя воспоминаний о себе. Только чёрный пепел подле статуи служил напоминаем о двух неправильных людях, с такой же тёмной, как смог, душой, но ужасно хрупкой. Пусть зеваки полагают, что смелый капитан Ордо Фавониус и скрытная монахиня Собора не одного поля ягоды. На деле они — две стороны монеты: орёл и решка, кривая и прямая, молчание и разговоры, спонтанность и сосредоточенность. Но как мору не крути — сделана она из одного сплава. Лёд, алкоголь да грехи — их общая стезя. И покуда Мондштадт спит — ни одна кровинушка не прольётся в стенах его, ибо вновь окропят кровью врагов свои кандалы соратники.

Прыг-скок! Разбился алый бокал, Прыг-скок! Сигара сгорела до тла, Прыг-скок! А лёд врагам воздал. Прыг-скок! Ночь их не спасла.