Beastmaster (Повелитель зверей)

🌹

— Эйджиро! — Изуку кричит во все горло, замедляя Филлипе до рыси. Он держит руку вокруг Каччана перед собой, чтобы тот не соскользнул с лошади и не проломил себе череп, несмотря на его попытки сделать иначе. — Эйджиро, мне нужен врач! Из дверей замка выбегают служащие. Эйджиро протискивается вперед, полуодетый и взъерошенный, словно только что вылез из постели. Он взглянул на них и бросился к ним, чтобы помочь Каччану сойти с лошади. — Мы… черт, нам придется послать кого-нибудь в город. Ханта подбегает и обхватывает Каччана с левой стороны. Он совсем хромой, а его никудышные бинты уже пропитались насквозь. Когда Изуку спрыгивает на землю, конюх осторожно отводит Филлипе в сторону, чтобы осмотреть ее на предмет ран. — Я могу наложить ему швы, если у вас есть материалы. Я уже делал это раньше. Эйджиро делает недовольное лицо. Он останавливается, обдумывает обстоятельства, затем быстро лает на персонал. — Вы слышали его! Мне нужна свежая вода, тряпки и швейные иглы. Захватите хорошее спиртное, потому что оно ему чертовски понадобится. — Эйджиро вздохнул и поправил вес Кацуки на своем плече, — у меня от тебя седые волосы появятся, ваше высочество. Каччан все еще не пришел в сознание, но он точно придет, когда Изуку начнет втыкать иглы в его кожу. Он делает паузу, чтобы перевести дыхание, и смотрит, как Каччана по одному поднимают по ступеням замка. Рука сжимает его плечо, и Изуку, все еще находясь под воздействием адреналина, слегка вздрагивает. Мина грустно улыбается ему. — Спасибо, что вернул его. Изуку пожевал губу. Персонал суетится вокруг Кацуки, обрезая ткань с его плеча и вытирая пот со лба, когда он хромает, и очевидно, как сильно они заботятся о нем. Как много он для них значит. — Он спас мне жизнь. Мина протягивает ему сапог. Его сапог. — Хм. Кстати, хороший бросок. — Спасибо.

🌹

— Ой. — Пауза. — Я сказал «ой». — Я почти закончил, успокойся. — Изуку сосредоточенно прикусывает язык, проводя нитью между кожей на верхней части спины Каччана. К его чести, это выглядит невероятно болезненно, но Изуку пытается зашить его как можно быстрее, чтобы предотвратить возможность инфекции — нет времени на уговоры. Кацуки перевернулся на бок, поэтому Изуку не может разглядеть его лицо, но по тому, как напрягаются и расслабляются мышцы его спины, он знает, что он напряжен. Должно быть, он уже привык к этому, потому что на его руках, боку и плечах вырезано целое полотно шрамов. Некоторые старые, некоторые новые, некоторые сейчас зашиваются. — Ой, — снова прохрипел Каччан. Изуку натягивает шов, и Каччан издает слишком реалистичный рык. — Помедленнее, я не гребаный запасной плащ. На этот раз Изуку тянет медленнее и дает ему перевести дух, прежде чем вытереть кровь. — Боль будет сильнее, если попадет инфекция. И нам еще нужно зашить вашу руку, ваше величество. — Не начинай с этого… — Каччан ворчит, и Изуку с коротким трепетом в груди понимает, что Каччан на самом деле дуется. Изуку сдерживает улыбку и завязывает шов. В спальне Кацуки тепло и уютно, что, в общем-то, удивительно, но что-то в мехах, шторах и горящем камине заставляет его чувствовать себя более обжитым, чем пустая башня, в которую запихнули Изуку. Он прикладывает тыльную сторону ладони к шее Каччана, чтобы проверить, нет ли жара, и отдергивается, когда Каччан вскакивает, как дикий зверь. Он быстро успокаивается (почти как будто смущается), и Изуку прижимает костяшки пальцев к его щеке, и Каччан испускает размеренный вздох. Его пальцы слегка покалывает, но, возможно, это тоже адреналин. — Ты немного теплый. — Изуку хмурится. — Тебе, наверное, придется пропотеть от жара. — Замечательно. Изуку помогает ему сесть, и хотя Каччан не стонет, он морщится от боли. Он пытается помочь ему прислониться хорошей стороной к изголовью, прежде чем начать чистить левую руку, но Каччан довольно упрям в своей независимости, поэтому Изуку позволяет ему бороться. У него здесь уже есть шрамы. Его руки не покрыты мехом, как у зверя, но они покрыты светлыми волосами с голубыми прожилками, проступающими под жесткой кожей. Здесь укус не такой сильный, но разрывы слишком велики, чтобы их можно было залечить только бинтами. Изуку наклоняется, чтобы простерилизовать иглу на свече, и Каччан закрывает глаза, готовясь к укусу. — Ты уверен, что не хочешь еще ликера? — Нет. Я никогда не усну. Справедливо. Изуку старается делать свою работу как можно быстрее. Каччан рефлекторно сгибает руку на коленях Изуку, и это делает мышцы его руки более рельефными, но это также заставляет его сильнее кровоточить, поэтому Изуку шлепает его по бицепсу и говорит ему «нет». Каччан зашипел на него, как собака. Сердце Изуку бешено колотится, и он не знает почему. Он такой большой. Даже на фоне мужчины руки Изуку кажутся маленькими. — Я удивлен, что ты не оставил меня там гнить, — пробормотал Каччан, немного резко. Это нарушает неловкое молчание, в котором они пребывали. Всего несколько часов назад они кричали друг на друга в этой самой комнате. Теперь же Изуку пытается как можно мягче потянуть за ниточку. — Ты защитил меня. — Изуку вытирает кровь и немного теряется. Его глаза затуманиваются, когда он шепчет, — почему? Кацуки отвечает не сразу. Его глаза открыты, хотя и затуманены болью, он смотрит, как Изуку зашивает его кожу с полузакрытым выражением, которое заставляет его чувствовать себя немного смешным; как будто он — страница слов под увеличительным стеклом. — Похоже, я не хотел, чтобы ты умирал прямо сейчас. Несмотря на его монотонность, Изуку слышит скрытое под ним легкое поддразнивание. Это что-то вроде «оглянись и не заметишь». Немного уместно. — О, Каччан, — грустно бормочет Изуку. Кацуки смотрит на него с каменным лицом. — Эти годы были не очень добры к нам, да? Глаза Кацуки расширяются. В них все еще сохранился тот дикий блеск — тонкий, вытянутый зрачок и колючая угроза опасности. Он так же быстро отводит взгляд, вздрагивая, когда Изуку снова дергает за нитку. — Ты и это дурацкое прозвище. Его слова начинают невнятно звучать от боли. Изуку завязывает узел, затем достает свой перочинный нож, чтобы отрезать нить. Довольный своей работой, Изуку аккуратно нарезает новый бинт и начинает обматывать руку кругами. — Как это случилось? — фыркает Изуку. — Я имею в виду, я бы, наверное, вспомнил, если бы ты был способен превратиться в гигантского монстра-волка. — Он делает паузу. — Но опять же, я не знал, что ты тоже королевского рода. Каччан щурится от его попытки пошутить. Смесь алкоголя и боли явно истощила его терпение. Он вытирает окровавленный нос свободным запястьем, затем бормочет: — Я не знал о звере до десяти лет, умник. — Ах. — Это проклятие, — тонко продолжает Каччан. Он закрывает глаза, пока Изуку обхватывает его руку. — Передается в королевской семье из поколения в поколение. Каждый пятый отпрыск рождается зверем. По ритуалу их приносили в жертву при рождении ради тезки короны, но мои родители…- Каччан вздыхает, словно воспоминания причиняют боль. — Наверное, они были порядочными людьми. И я был их единственным ребенком, поэтому они отправили меня в школу-интернат, к странным горцам и хитроумным мастерам меча, поклявшимся хранить тайну, и, в конце концов, поселили меня здесь. — Он делает резкий жест своей здоровой рукой. — Рай. Изуку торжественно заканчивает перевязку, но руку не отпускает. Его сердце сжимается, хотя не должно. Он чувствует себя глупо. Нельзя жалеть своего похитителя… но у Изуку такое чувство, что он уже не совсем такой. — В этом есть смысл. Я помню, как читал о дворце королевства в стране огня — вы не вернулись домой после… после…- Изуку не хочет этого говорить, но все оплакивали смерть короля и королевы. — Ты знаешь. — Нет. Любая попытка вернуться к государственным обязанностям была гребаным кошмаром. Все они заканчивались покушением на убийство, изменой, воровством или тем, что какая-нибудь заблудшая негодяйка думала, что может жениться на троне. Изуку делает рот в форме буквы «О». Получается не совсем правильно, но Изуку теперь понимает вес простого цветка в глазах Каччана. — Мне жаль. — Это не твоя проблема, — ворчит Каччан. Он, наконец, отдергивает руку, и Изуку не замечает ее тепла. Он чувствует возбуждение и в то же время невесомость. Как будто что-то летает у него в животе. — Тебе нужно отдохнуть, — говорит Изуку, собирая одеяла. — Скоро ты будешь бороться с этой лихорадкой. Кацуки, должно быть, устал, потому что он действительно слушает. Он переворачивается на бок и бормочет: — Полагаю, к утру ты снова сбежишь. Изуку говорит что-то импульсивное. Что-то, что он не может объяснить. Но, в конце концов, это правда. — Я буду здесь. Плечи Каччана медленно поднимаются и опускаются. Изуку стирает кровь с рук и опускается в кресло у его кровати. Колени у его груди, щека в его руке, глаза гоняются за тенями в темноте, пока звук дыхания Каччана не убаюкает его.

🌹

— Эй, Деку? — Д-да? — Мы должны убежать вместе. Это была глупая и в то же время прекрасная мысль. Изуку оттолкнулся ногами от края ветки дерева и, облокотившись на ствол, увидел, что Каччан сидит на другой стороне и делает то же самое. — Можно я приведу свою маму? Он обиженно надулся: — Конечно, нет! Взрослым вход воспрещен. Изуку нахмурился. Но любопытство взяло верх. — А куда мы пойдем? — Куда же еще, дурачок? За океан. Именно там происходят все приключения. Его вопрос был достаточно невинным. — Что такое ошеан? — Ух! — простонал Каччан, спрыгивая с ветки и вытирая пыль со своих брюк. На них никогда не было дыр. Такой странный он был мальчик. — Неважно. Он так и не сказал Изуку, что это было. Но если «приключения» были чем-то похожи на их летние дни за пределами деревни, то он хотел иметь их все. Собирать приключения, как блестящие камешки в карманах. Навсегда со своим новым другом Каччаном.

🌹

Изуку просыпается три раза за ночь, чтобы сменить ткань на лбу. Называйте его обычной горничной. Кацуки спит довольно крепко, что хорошо, а лихорадка держит его в сонном состоянии целый день, что, конечно, плохо, но он просыпается голодным и выпивает лекарство, которое Эйджиро приносит на блюдечке с голубой каемочкой, так что, в конце концов, он выживет. Изуку знает, что мог бы уже уйти в свою комнату. Он знает, что если он уйдет, то Каччан, скорее всего, справится сам. Но его лицо все еще искажено от дискомфорта, а его большое тело выглядит таким… таким маленьким, свернувшись вот так на кровати. Его руки слегка подергиваются, лицо розоватое и потное, волосы прилипли ко лбу и задней части бледной шеи. Он дергает за ослабевшие сердечные струны Изуку. Маленькая книжная полка занимает Изуку в промежутках между сменой повязок и кормлением его супом с ложечки против его воли. Прошло так много времени с тех пор, как у него было, что почитать за пределами жалкой полки в кабинете Ииды; разнообразие приятно. В конце концов, когда Каччан начинает понемногу выходить из лихорадки, Изуку начинает читать вслух. — Напрасно я боролся. Это не поможет. Мои чувства не будут подавлены. — Изуку переворачивает страницу и продолжает, — ты должна позволить мне сказать тебе, как сильно я восхищаюсь и люблю тебя. — Агх, — простонал Кацуки и уткнулся лицом в подушку. Его голос звучит приглушенно, поскольку его челюсть жестко двигается против пуховых перьев. — Ты заманил меня в ловушку романтического кошмара. Изуку смеется и проводит большим пальцем по краю абзаца. — Это было на твоей полке. — Да, с таким количеством лучшего дерьма для чтения. Иллиада, Дракула, буквально все, что связано с убийством. — А мне нравится, — усмехается Изуку. Он переворачивает обложку и продолжает. — Мне нравятся авторы-женщины. Мне кажется, что они передают эмоции таким причудливым способом. Кацуки скептически оглядывается через плечо. — Только не говори мне, что ты на самом деле веришь в эту чушь про родственные души. — Ну, если ты можешь превращаться в зверя-людоеда, то почему не может быть родственных душ? Кацуки полностью перевернулся и, подперев голову рукой, пробурчал: — Потому что я настоящий. Изуку закатывает глаза и продолжает читать вслух (на этот раз немного более драматично, просто чтобы позлить его), пока не доходит до конца главы. Он открывает рот, чтобы спросить, не хочет ли он снова сменить повязки, но Кацуки опережает его. — Ты умеешь сражаться. Ты умеешь читать. И ездишь ты не как мальчишка. Один благородный взял тебя в качестве протеже, не так ли? Изуку сделал паузу. Он аккуратно делает закладку на странице и кладет ее на ночной столик. — Да — и, в общем, нет. Он был отставным рыцарем Круглого стола. Он взял меня к себе и научил меня… всему. — Хм. — Он болен, — быстро говорит Изуку. — Всемогущий. Он — он нездоров. Вот почему я… ах. Вот почему я был здесь в первую очередь. Я направлялся в Рогэ, чтобы купить лекарство. Я сорвал розу для лекарства — клянусь, я не пытался украсть у принца. Клянусь могилой моей матери. Глаза Каччана вспыхивают знакомым блеском. Он начинает приподниматься с кровати, а когда Изуку пытается ему помочь, раздраженно отмахивается от него. — Всемогущий — твой наставник? — Д-да. — Это чума? — Нет, нет, нет, нет. Это — что-то из легких. Что-то неприятное. У него это уже давно, я думаю, может быть… слишком много воевал. Весь этот влажный воздух и грязь, это нехорошо. — Изуку облизнул нижнюю губу. — Я смирился с тем, что он умрет. Любой человек в этом мире знает, что смерть стоит у порога. Думаю, я просто… надеялся облегчить его боль, как он облегчил мою. У Кацуки странное выражение лица. Он выглядит раздраженным, как обычно, но это выглядит почти печально. Изуку воспринимает это как сигнал к тому, чтобы заняться делом или убраться восвояси — но Каччан хватает его за запястье своей огромной, сокрушительной хваткой, и это останавливает Изуку на месте. Его руку обжигает жар, который вскипает под кожей, опускаясь в желудок. — Черт побери. Ладно, я заключу с тобой сделку, но не жди, что я снова буду таким милым. — Каччан сжимает его хватку, и она удивительно сильна для такого раненого человека. — Я могу послать лекарства в твою деревню, но ты должен остаться и работать для этого. Глаза Изуку становятся большими. Он открывает рот, чтобы инстинктивно возразить, но слово «принц» врезается в одну сторону его мозга, а слово «дорого» — в другую, и, в конце концов, возникает эйфорическое чувство, что он все-таки не подвел своего хозяина. По крайней мере, он не будет пленником. По крайней мере… Тошинори будет в порядке. Голос Изуку дрогнул, когда он спросил: — Могу я отправить письмо? Каччан хмурится. Он отпускает его руку, но тепло все еще остается там, впечатываясь в запястье. — Ты никому не можешь сказать, где ты. Не будь глупым. — Я могу дать тебе его прочитать, — идет на компромисс Изуку. Каччан кивает. Изуку откидывается в кресле с большим вздохом облегчения. — Спасибо, господин. — Не надо. Не называй меня так. Я тебя зарежу нахрен. — Ладно, ладно! Не тяни швы, здоровяк. — О, чёрт. Тебе больше нельзя тусоваться с Денки. — А почему бы и нет? Он начинает мне нравиться. — Да, как грибы.

🌹

— Ты умеешь писать? - вздохнул Изуку, восхищенный ровными линиями, которые Каччан вырезал в грязи. Они заняли эту нишу для своих приключений. Грязь была кашеобразной и хорошо подходила для строительства замков. И рисовать картины, видимо. — Ты не можешь? - Каччан насмехался. Изуку надулся, как кот. — Ну, конечно же, нет! Он сделал странное лицо. Светлые брови сошлись под лохматыми прядями волос, растущими над глазами. Он решительно разгладил рукой грязь, затем взял палку и вырезал на земле еще больше странных линий. Изуку подождал, пока он закончит, чтобы спросить, — Что это? — Твое имя, — указал Каччан. — Деку.

🌹

Дорогой А.М., Надеюсь, у вас все было хорошо на этой неделе. Я прошу прощения, что не вернулся, как обещал. Я должен быть краток — но я посылаю домой лекарство; удивительного вида, эффективное и современное. Пожалуйста, примите его! Поскольку я не могу вернуться домой и заставить вас. За это я тоже прошу прощения — но я должен остаться здесь, на некоторое время. Там, где я нахожусь, это… Перо Изуку колеблется на пергаменте. Он вертит его между пальцами, прикусывает губу и поднимает взгляд от письменного стола, который он сейчас занял, в сторону Каччан, который стоит в силуэте окна, глядя на холодный двор внизу. Свет заставляет светиться края его волос, просвечивая сквозь тонкую льняную рубашку и обнажая бинты, которые Изуку помог ему намотать часом ранее. Он побрился сегодня утром, и его волосы влажные от ванны, что придает его воротнику легкий блеск, почти как искры. В этом свете он выглядит… Каччан громко зевает, почти с комическим успехом, почесывая подол рубашки и плоский живот. Затем, с отвращением, спускает штаны. Изуку закатывает глаза и макает перо в чернила. …Я в безопасности. Филлипе в безопасности. Так что, пожалуйста, не волнуйтесь. Передайте Тенье и Очако привет — я постараюсь в ближайшее время договориться об оплате для них. Будьте здоровы, сэр. До новых встреч. — Изуку Мидория

🌹

— У тебя хороший почерк, — пробормотал позже Кацуки, разглядывая письмо в солнечном свете. Голова Изуку едва не поворачивается сама собой. — Что это было? — Хм. Ничего.

🌹

Когда появляется Эйджиро с шахматной доской под мышкой, Изуку принимает решение отправиться в ванную. Но когда Изуку впервые за несколько дней сидит в длительной тишине, ему становится… одиноко. Персонал снует туда-сюда, принося еду, иногда оставаясь поболтать, иногда оставляя Изуку сидеть у кровати Каччана и ни о чем не разговаривать. Он уже окреп, больше сидит, лучше ест и добирается до ванной с меньшим количеством проклятий, пропитанных болью. Только когда Изуку меняет ему повязки и видит раны, навсегда врезавшиеся в его кожу, его посещает навязчивая мысль — это из-за меня. Изуку пускает круги по мыльной воде и погружается в нее, пока его нос не оказывается на поверхности. Факелы, витражи; все это так красиво и странно меланхолично. Весь этот замок кажется немного грустным, несмотря на то, как старается персонал. Когда Каччан не оскаливает зубы и не лает с угрозами, он вообще-то… А, забудьте.

🌹

Когда Изуку снова заглядывает в комнату Кацуки в западном крыле, его встречают препирательства и смех. — Ты жуликоватый ублюдок. — Я не виноват, что ты прирожденный идиот. — Наверное, мой крестьянский мозг не сравнится с королевской кровью. — Вообще-то я тебя ненавижу. Ты уволен. — О нет, это не моя цель в жизни… Изуку смеется, затем смущенно закрывает рот рукой. Оба поворачивают головы, чтобы посмотреть на него, и смущенное выражение лица Каччана несколько очаровательно, в забавном смысле. — Я уже начал думать, что ты утонул. — Пока нет, — отвечает Изуку. Эйджиро сидит на своем символическом стуле, и Изуку ищет другое место, чтобы сесть, но Каччан чуть отодвигается, и Изуку просто тупо принимает приглашение. Эйджиро ухмыляется, а Изуку делает вид, что не замечает этого. — Эйджиро, я могу научить тебя некоторым приемам, которые могут перевернуть ход игры. Я много играю в шахматы дома. — О, Изуку, я бы с удовольствием. — Ну и кто теперь жульничает… — Каччан бормочет, но он позволяет Изуку передвигать фигуры, и это самое интересное. Этот человек. Этот зверь. Этот принц. Ему еще только двадцать пять. Чтобы вот так встретить мир… Изуку не хочет об этом думать.

🌹

— …и они оба всегда испытывали самую горячую благодарность к тем людям, которые, привезя ее в Дербишир, стали средством их объединения. Изуку закрывает книгу со звучным «фвап» и радуется, глядя на непонимающее выражение лица Каччана. — Конец. — Это было глупо. — Опять же, твоя книга. — У меня тысячи книг, — жестикулирует Каччан. — Но это не значит, что я должен прочитать их все. Изуку тупо смотрит на него. Он смотрит на книжную полку, на которой стоит, может быть, максимум пятьдесят книг, и начинает задаваться вопросом, действительно ли принц — тайная королева драмы. Каччан легко читает выражение его лица. — Тебе никто не показывал? — Если честно, я жил почти исключительно в крыле башни с тех пор, как попал сюда, — монотонно ответил Изуку. — Не считая моего небольшого отпуска в тюремную камеру. Каччан хмыкает. Он поднимается на ноги и начинает искать халат. Он накидывает его на голую грудь, даже не потрудившись его завязать, а затем наступает в пару тапочек и кивает. — Давай. — Эй, ты не должен быть… — Просто перестань говорить! Господи Иисусе, я знаю, как ходить. Изуку оборонительно поднимает руки и решает идти следом. Каччан выглядит гораздо более устрашающе, когда стоит, просто из-за его огромных размеров, но он все равно двигается медленно и с трудом, так что Изуку удается не отставать. Он ведет его по незнакомому коридору. Изуку идет сзади, чтобы оценить архитектуру, а Кацуки свистит ему, чтобы он не отставал, и Изуку бежит дальше. — Где мы…? — Изуку запнулся. Каччан толчком плеча открывает дверь, и грудь Изуку вздымается с придыханием. Это смехотворно большая библиотека. Невероятно, настолько невероятно большая, что ни один человек не смог бы прочитать столько книг за всю свою жизнь, и все же Изуку охватило иррациональное желание попробовать. В библиотеке есть несколько балконов с лестницами, ведущими на полки; книги нависают над окнами, громоздятся на диванах, проникают во все возможные уголки. Просто комната полных знаний, фантазий и безграничных возможностей. Кацуки делает полужест, как будто притворяется незаинтересованным. — Не похоже, что у меня есть на это время. — Могу я… — Изуку быстро поворачивается и в волнении хватает его за руку. — Можно? Глаза Каччана расширились. Он смотрит на него так, словно у него выросла вторая голова, а потом взволнованно произносит. — Ну. Я привел тебя сюда не только для того, чтобы похвастаться. Изуку радостно задыхается — потом вспоминает себя и быстро отдергивает руки. Каччан ничуть не шевелится, даже когда его рука неловко парит в воздухе. Изуку быстро поворачивается и начинает перебирать корешки на ближайшей полке. Его уши горят.

🌹

Странно ходить по замку как вздумается, ведь это очень большой замок, а Изуку в лучшем случае среднего роста, и, если судить по его послужному списку, он не очень-то склонен к навигации. — Не туда, Мидория, — зовет Денки с большим мешком муки через плечо. Изуку поворачивается на пятке. — Ой. Спасибо! Денки ухмыляется так, что, кажется, будто он задумал что-то нехорошее; но, может быть, это просто у него такое лицо. Изуку гадает, является ли полоска в его волосах естественной, или он вплел ее вручную. — Пойдем, я брошу это на кухне и провожу тебя в его комнату. Изуку крутит за спиной только что выбранный роман, разворачивая страницы большими пальцами, поджав губы и надувшись. — И почему ты думаешь, что я вернусь в его комнату? Может быть, я направлялся в сад? — А, потому что ты практически живешь там, — фыркнул Денки. Он снова начинает идти, и Изуку следует за ним. — Кстати, он не умрет. Наш харизматичный принц отбился от нескольких волков. Изуку хмурится при одной мысли об этом. — Так вот почему ты такой верный? Он защищает тебя? Денки хмыкает так, что, кажется, будто он просто успокаивает его. — Наверное. Так же, как собака охраняет домашнюю кошку. Скорее неохотно, чем добровольно. — Как семья, — произносит Изуку вслух, а затем быстро прикусывает губу. Денки только смеется. — Конечно, давай так и оставим. — Ты не против, если я спрошу… Я тут искал карту. В какой стране мы находимся? — О, снежная страна — но я давно не проходил мимо торгового поста, так что не знаю, насколько она изменилась. — Север? — Изуку побледнел, помогая Денки снять мешок с плеча и сложить его в стопку. — Я заблудился? — Честно говоря, это немного впечатляет. Группа налетчиков годами пыталась выследить этот замок, а тебе это удалось совершенно случайно. — Денки вытер руки и рассмеялся. — Заставляет меня задуматься о судьбе. — Что это было? — Ничего. Ты голоден? — Ну, не совсем — — Конечно!

🌹

Изуку возвращается в комнату Каччана с книгой на голове и горстью еды, которую он не очень-то и просил — и тут же чуть не спотыкается о массивный мешок, брошенный в центре комнаты. Изуку ставит тарелку и ловит книгу с головы, поворачивается на пятках и оглядывает комнату. — Что всё это? — Моя домашняя работа. — Каччан ворчит, щипая себя за переносицу. — Вот почему я не беру больничные. — У тебя была дырка в плече, — защищается Изуку, переступая через несколько писем, высыпавшихся из мешка. Шаг, шаг, прыжок. — Дыры, во множественном числе. Я думаю, это было вполне оправданно. Ты действительно читаешь все эти письма? — Большинство из них, к сожалению. Эйджиро пытается убедить меня поручить тебе работу над этим, вместо того, чтобы разгребать лошадиное дерьмо, как я собирался. Дело в том, что Изуку не уверен, что он шутит по этому поводу. Изуку моргает, затем обдумывает это. — Подожди, ты хочешь, чтобы я сортировал их для тебя? — Ты хочешь заработать или нет? Эти лекарства стоят больше, чем тот унылый участок земли, на котором ты живешь. — Изуку открывает рот, чтобы возразить, но Каччан продолжает более низким голосом, бормоча, — и не все умеют читать. Изуку прочищает горло. — Конечно, но — дела королевства? — Я отказался от своего секретаря, — пыхтит Каччан, сбрасывая письмо с края кровати. Оно перевернулось один раз, а затем скользнуло под шкаф. — Коварный ублюдок. Составил торговый маршрут, украл половину золота из казны и удрал, как жирная курица. — Что с ним случилось? — Умер. — А. — Изуку сидит в кресле, которое заняло постоянное место у кровати Каччана. Кацуки отворачивается, словно уже знает, что Изуку собирается спросить, поэтому начинает разматывать бинты и с удовлетворением отмечает, что на этот раз крови нет. — Я… Я не думал, что ты мне доверяешь. — Я и не доверяю, — рефлекторно сплевывает Каччан. День за днем Изуку узнает, как работает этот более взрослый, ворчливый Каччан; как он выходит из себя, а затем возвращается обратно. Терпение Изуку окупается, потому что, когда наступает тишина, Кацуки вздыхает: — Если ты хотел убить меня, у тебя был шанс. Случайная волна счастья ударяет его прямо в грудь. Ветер под крыльями, и вся эта каша. Изуку улыбается, потому что Каччан этого не видит. — Я не хочу убивать тебя, Каччан. И красть у тебя я тоже не собираюсь. Рыцари не воруют. Каччан весело фыркает, хотя тон его пренебрежительный. — Неважно. Изуку чувствует себя неловко, поэтому решает сменить тему. — О чем все эти письма? — Как обычно. Дворяне только и говорят, что о религии и земле, земле и религии. Этот парень убил мою свинью, тот парень оскорбил мою честь, мисс леди-блядь украла моего мужа и теперь она наследница целого состояния — это чертова пытка. Изуку методично разматывает бинты, затем изучает швы на ране. Скоро их можно будет разрезать. Недолго думая, он импульсивно прикасается к середине позвоночника Каччана, где кожа гладкая и упругая. Мышцы дергаются под его рукой, и Изуку быстро отступает назад, затаив дыхание. Боже, почему его сердце так колотится? — О, — промурлыкал Изуку. — Звучит… как будто кто-то должен проверять эти запросы. — Да, должен. Изуку видит, что у кровати Кацуки заменили умывальник. Он выжимает полотенце и протирает рану снаружи. — Я с радостью буду служить своему королевству. Каччан издает насмешливый звук, но становится очень тихим, пока Изуку моет ему спину. Лихорадка прошла несколько дней назад, но сегодня он чувствует, что его кожа горит. К чему бы он ни прикоснулся, это — электричество, как молния по его рукам. Изуку быстро справляется с этим. Напряжение настолько сильное, что когда Каччан заговорил, это вернуло его к осознанию происходящего. — Ты хотел стать рыцарем. Изуку улыбается вполголоса, теперь снова обхватывая его плечо. Вверх и вокруг его пушистой подмышки, затем вокруг грудной клетки. — Если я правильно помню, мы оба хотели. Думаю, большинство детей так делают. Каччан фыркает. — Я хотел стать командиром. Как будто я когда-нибудь думал, что моя жизнь будет такой простой. — Чувства в его голосе, должно быть, прорвались наружу, потому что он прочищает горло и ворчит, — ты закончил? Изуку кивает, затем вспоминает, что не видит его. — Ах, да. Эм — руку, пожалуйста. Каччан поворачивается, чтобы дать ему свою раненую руку, и Изуку молча перевязывает ее. Жуткая, нехорошая часть мозга Изуку продолжает зацикливаться на их близости (и на том, что, когда они так близко, Каччан пахнет вроде как хорошо).

🌹

Письма дают ему занятие. Каччан был прав — это полная ерунда. Некоторые просьбы заслуживают ответа, несколько, по мнению Изуку, немного ужасны, но большинство — глупые требования лордов в мирное время. Нуждающиеся, мелочные и избалованные принцем, который предпочитает скрывать себя, а не хвастаться своим богатством. Или рубить головы на гильотине. Или, знаете. Съесть их. Но он уверен, что зверь не ест людей. В основном уверен. Изуку делит свое время между работой и бесконечным количеством книг в библиотеке. Каччан больше встает и гуляет, так что у Изуку меньше причин торчать в своей комнате (в чем он убеждает себя, что это хорошо). С наступлением ясной погоды сад стал доступным местом для разнообразного чтения Изуку. Здесь гораздо холоднее, чем дома. Снег лежит на земле, даже когда светит солнце, придавая всем круглогодичным, выносливым растениям пыльный покров, который делает мир белым, коричневым и зеленым. Персонал снабдил его прекрасным новым пальто, и Изуку чувствует себя обязанным за это. За всю свою жизнь он никогда не владел такой хорошей вещью. Карманы с меховой подкладкой, кожаные пряжки и пуговицы из чистого золота. Такое ощущение, что на нем чужая кожа. Изуку краем глаза замечает движение темной массы, поэтому он делает закладку на своей странице и наклоняет голову вверх. — Не утомляйся. Мы только сегодня утром наложили швы. Кацуки одет по холодному — на нем длинная, потрепанная меховая шаль, и он впервые за несколько дней надел рубашку. Его руки голые, но он снова носит украшения в ушах, так что, должно быть, чувствует себя лучше. — Не надо меня учить. — Хм, я уже начал думать, что тебе это нравится. — Это не считается, если я был пьян. Уверен, что Эй держал бы меня на льду, если бы мог. — Знаменитые последние слова, — улыбается Изуку. Он встает и убирает руки в карманы. — Я тебе нужен? Каччан нахмурился и дернул подбородком. — Мне ничего от тебя не нужно. — Но когда он уходит, он идет медленным шагом, намекая на то, что хочет, чтобы Изуку последовал за ним — и это мило, видеть, что в нем все еще есть ребячество. Это напоминает ему о тех днях, когда они лазали по деревьям и гоняли бумажные кораблики по ручью. Подождите, мило? Каччан безучастно склонил голову, и Изуку бросился к нему, мысленно встряхивая себя. — Ты видел ту стопку писем, которую я тебе оставил? — Хм. По мне, так это куча хреновых страшилок. Он замечает, что Кацуки замедлил шаг, чтобы Изуку мог поспевать за его длинными ногами. Теперь они идут приятной походкой, прогуливаясь по садам, похожим на лабиринт. — Ты не боишься налетчиков? — Я ничего не боюсь, — отвечает он, но это похоже на ложь, поэтому Изуку позволяет себе это. Они проходят через темную беседку, увитую снежными лианами, и Изуку не перестает удивляться растениям, которые процветают в такую погоду. При ходьбе их руки сталкиваются; грубые костяшки пальцев Каччана задевают внешнюю сторону его перчатки — и Изуку быстро отдергивает руку, испугавшись. Кацуки просто проходит через беседку и дуется. — Не могу дождаться, когда эта дурацкая хрень заживет, и я смогу вернуть свой мех. Изуку заинтересовался. — Мне интересно, почему ты не трансформировался. Твои травмы влияют на зверя? — Это чертовски больно, скажу я тебе. Наложи швы на кожу, затем растяни ее в три раза и посмотри, что ты почувствуешь. Изуку сморщился при этой мысли. Из розового куста выскочила лиса и бросилась в конец двора. Каччан продолжает идти, как будто он уже знал, что она там — и когда Изуку снова поднимает голову, чтобы изучить его лицо, трудно не заметить, насколько он велик. Не только в росте, но и во всем, что его окружает, в характере и во всем остальном. Принц. Изуку все еще не может прийти в себя от этой мысли. Он совсем не похож на принца; он использует нецензурную лексику, одевается в темные цвета, в нем нет ни косточки рыцарства, даже в кончике мизинца — и все же титул подходит ему идеально. В уверенности, что этот человек никогда ни перед кем не склонится. Ни под мечом, ни под ножом он не сломается. — Тебе нравится быть зверем? — мягко спросил Изуку. Каччан переводит взгляд на него, а Изуку отводит глаза к булыжнику под ногами. Он ждет принижения, или насмешки, или крика гнева, но не получает ничего. — У меня никогда не было ответа, которого хотели люди. Это всегда было королевской тайной, пока священники не захотели, чтобы я стал публичным и «потворствовал демону» — хотели, чтобы я боролся за принятие и жил как человек, как будто я им еще не был. — Хрипловатый тон его голоса удивительно нейтрален. Просто низкий и искренний, как будто он говорит без стен. Изуку это совершенно очаровывает. И когда Каччан останавливается у мостика в саду и нежно отгоняет любопытную белку, Изуку с замиранием сердца осознаёт: Я ошибся в тебе. — Зверь — это я, — заключает Каччан. — Ненавидеть его — значит ненавидеть себя. А я, черт возьми, покончил с этим дерьмом. Изуку стоит рядом с ним на мосту и делает вид, что смотрит, как рыба плавает под полупрозрачным льдом, покрывающим реку; но на самом деле он наблюдает за Каччаном. — На что это похоже? Каччан странно смотрит на него, как будто никто никогда не беспокоился об этом. Он быстро моргает — эти длинные, бледные ресницы — и затихает в раздумье. — Больше. Это… больше. — Это туманный ответ, и Изуку уже готов углубиться, но Каччан берет его за плечо и указывает на край сада, и Изуку застывает под его тяжелой рукой. — Я слышу птиц на всем пути за воротами. Но когда я зверь, я слышу за много миль. Как будто каждый сдвиг в земле, все черви, крысы и олени — мы все это чувствуем. Я могу пробежать много миль и не устать. Действительно, чувствуешь себя крутым. Сердце Изуку пропускает каждый второй удар, как будто оно забыло, как выполнять свою работу. Он задерживает дыхание и смело смотрит Каччану в глаза, так близко, как сейчас. Его дыхание выходит немного дрожащим. — Это потрясающе. Кацуки отшатывается назад. Его рука снова хватается за поручень на мосту, и его плащ следует за ним, развеваясь на ветру. — Лучше, чтобы люди смотрели на зверя в страхе. Ты живешь двумя жизнями, — грустно размышляет Изуку. Почитаемый принц и чудовище под кроватью твоих врагов. — Я не боюсь, — снова говорит Изуку; теперь, спустя несколько недель, он говорит это более серьезно. Каччан смотрит на него, приподняв брови. Его лицо — портрет безразличия, а затем оно раскалывается кривой улыбкой, когда он снова нависает над лицом Изуку, жарко пыхтя. — Это потому, что ты идиот. Изуку смеется. На этот раз он сам начинает идти, а Каччан следует за ним. — Ты втайне приятный, знаешь ли. — Ты можешь говорить еще громче? — Конечно! Каччан, ты втайне ОЧЕНЬ — мммф! — Деку.

🌹

Как только он убеждает Эйджиро наконец-то открыть занавески, замок становится менее мрачным. Он с удивлением думает, что где-то там, вдали, стоит королевский дворец в три раза больше, золотой во всем своем великолепии. Должно быть, он чувствует себя еще более одиноким, чем этот. Изуку по-прежнему не проводит много времени в отведенной ему комнате, ведь остальные помещения гораздо более фантастичны. Но к спальне он стал относиться теплее. Не то чтобы у него была причина спать на деревянном стуле у кровати Каччана, и это, конечно, лучше, чем тюремная камера. Изуку как раз переодевается после ванны, застегивает брюки и ищет рубашку, когда в дверь постучали. Он приостанавливается, засунув одну руку в рукав, и спрашивает: — Войдите? Дверь со скрипом открывается, и Каччан заходит внутрь. Он одет не как оборванный хулиган, а скорее как лорд. Конечно, он не застегнул половину рубашки, рукава закатаны и помяты, но он не в этой темной, устрашающей шкуре. Украшения ему идут. Кацуки бросает взгляд на Изуку и моргает без всякого выражения. Его глаза опускаются, затем поднимаются, прежде чем он говорит: — Ужин. Изуку выдыхает из носа смешок и натягивает второй рукав. Кацуки наблюдает, как его руки порхают по каждой пуговице, в конце концов, расстегивают воротник, затем снова опускают его. — Это что, приказ? В следующий раз ты скажешь мне встать на колени. — Я должен, — бормочет Кацуки, затем быстро откашливается и прислоняется к раме. — Я имею в виду, это твой выбор — умереть от голода. Изуку хмыкает: — Тогда, пожалуй, я присоединюсь к тебе. Каччан делает такое лицо, будто не ожидал, что это будет так просто, и Изуку подавляет желание рассмеяться. Он скучает по дому, но не ненавидит это место. Это горько-сладкая вещь. — Твоё письмо доставлено, — говорит Каччан, садясь за стол. Изуку, прежде чем сесть, тоже благодарит всех сотрудников. — Лекарства тоже. Кстати, твой хозяин чуть не откусил голову моему посыльному. Он до сих пор трясется, как будто увидел Люцифера. — Ох, бедный Кота, — хмурится Изуку. Он сделал мысленную пометку извиниться позже. — Прости. Всемогущий, наверное, просто беспокоится обо мне. Каччан смотрит на него с подозрением, вертя полированную вилку вокруг пальца так, за что Изуку прочли бы лекцию, даже будучи маленьким крестьянским мальчиком. — Ты сказал, что он был калекой-стариком, а не искусным мечником. — Ну, ты же знаешь легенды о Всемогущем! Плохое суждение с твоей стороны, — хмыкнул Изуку. Каччан смотрит на него, поэтому он продолжает. — С уважением. Я не пытался подорвать вас, ваше высочество. — Ну вот, — закатывает глаза Каччан и вонзает вилку в оливку, как будто это нож. — Это не было плохим суждением — просто подумал, что если ты получил от него свои навыки владения мечом, то он не может быть таким уж великим. Изуку резко задыхается, с полной обидой. — Прошу прощения? — Умоляю, — пожурил Каччан, и несколько человек из персонала рассмеялись. Эйджиро вздыхает с порога кухни. — Бакуго, не делай этого… — Ты даже никогда не видел, как я дерусь! — Ммм, я видел достаточно, с этой маленькой зубочисткой, которую ты носишь с собой. Хотя Изуку рад вернуть свои вещи, он все равно показывает на стол и заявляет, — Сразись со мной. На лице Каччана появляется выражение безудержной радости. Как кошка, ухмыляющаяся перед едой. — Я согласен. Эйджиро сжимает лицо в ладонях: — У нас все было так хорошо. Ханта встряхивает упавшую салфетку и говорит: — А разве у нас было хорошо? — Мина хлопает ладонями по столу и требует, чтобы они ели, пока еда горячая. — Простите, простите, — извиняется Изуку. Каччан просто сидит, нахмурившись, и выхватывает салфетку обратно у Ханты. — Не указывай мне, что делать. — Я бы никогда, — ухмыляется Мина и, возвращаясь на кухню, низко кланяется Ханте. Изуку глушит смех рукой. Каччан не так зол, как притворяется, и это, как ни странно, очаровательно.

🌹

— Не считается, — вздохнул Каччан, откидывая тренировочный меч с шеи. — Это точно считается! — Все еще ранен, не считается. Изуку открывает рот, чтобы возразить, но Каччан обхватывает его ногой за лодыжку и отправляет на спину; и вот Изуку уже смотрит на рукоять деревянного меча. Он кричит. — Это нечестно, ты должен был объявить следующий раунд. Каччан выглядит таким самодовольным, даже несмотря на удар по своей гордости (синяк от локтя Изуку). — Война — это нечестно, милый. Если бы я был трансформирован, то это было бы законченным делом. Желудок Изуку проваливается сквозь спину в холодную землю. Не от угрозы, а от язвительной ласки. Его голос звучит запинками, и он надеется, что может списать это на холод. — Н-ну это не считается. Смех Каччана больше похож на злобный гогот, но Изуку это нравится. Он бесит, он груб, он обманщик. И Изуку это нравится.

🌹

В замке не слишком много рабочих, но он довольно оживлен. В нечетные часы дня сюда проносятся грузы — подкупленные погонщики и их повозки с клайдесдалями, которые везут почту, товары и тому подобное. Изуку не посвящают во все секреты этого места, и, несмотря на его любопытство, он не уверен, что ему действительно интересно. Изуку читает прошение молодого человека о назначении в рыцари, когда слышит стук лошадиных копыт по булыжнику, поэтому он откладывает письмо и предлагает свою помощь в разгрузке телег. — Эй, это не работа для гостя, — подтрунивает Эйджиро, но все же позволяет Изуку взять коробку из его рук и идти рядом с ним. — Я бы не сказал, что я теперь гость. — Он пожевал губу, думая об этом, затем добавил, — и не пленник. — Ты больше, чем помощник, — говорит Эйджиро странным, знающим тоном, настолько странным, что Изуку становится смешно от этого. Изуку лучше изучает залы. Когда Эйджиро поворачивает налево, он знает, что они направляются к винному погребу. Он обнаружил, что ему нравится компания Эйджиро; тот — трудяга, хорошо разбирается в молодых людях, которыми руководит. Они все еще близки по возрасту, так что у него есть эта молодость, которая делает его приятным в общении. — Итак, — начал Изуку. Он поправляет свой захват на коробке, и бутылки сдвигаются с места. — Как долго ты работаешь на принца? Эйджиро издает сдутый звук губами и ударяет локтем по дверной ручке. — Здесь, в этом замке, или вообще? — Думаю, и то, и другое. — Я знаю его с тех пор, как нам было по десять лет. Но по-настоящему работать я начал, когда его перевели сюда, около шестнадцати, я думаю. Мои родители тогда еще служили королю и королеве, но мне было все равно. Я был нужен здесь, понимаешь? Эйджиро ставит свой ящик и начинает его распаковывать, Изуку в свою очередь следует за ним. Он прочищает горло, и оно глухо звучит на фоне стен подвала. — А, понятно. Наверняка ты не ожидал, что пробудешь здесь так долго, да? Он смеется: — Нам сказали, что это временная ситуация. Но я знал, кто он, что это такое. Я буду вместе с ним, независимо от того, что он выберет. Изуку пожевал щеку. Здесь сыро и холодно, но он все еще потеет от работы. Пока они вдвоем перебирают ящики, Изуку фантазирует о том, какой бы другой была жизнь десять лет назад в этом самом замке. — Почему Ка… э-э-э, его высочество… почему он не вернулся домой и не стал коронованным королем? После того, как они ушли, я имею в виду. Эйджиро издает созерцательный звук и вытирает пыль с ладоней сильным хлопком. Он уделяет Изуку все свое внимание, что заставляет его остановиться на месте. — Ты должен быть женат, чтобы быть коронованным. А Кацуки доверчив, как побитая собака. Но ты, наверное, уже догадался об этом. Это, правда, поэтому Изуку кивает: — Конечно. Эйджиро прислоняется к ящику с бутылками, и они слегка покачиваются. Он смотрит вниз, заставляя Изуку почувствовать себя немного загнанным в угол, когда он опускает веки и внезапно смотрит на него со стальным серьезным лицом. — Ты даже не представляешь, насколько он тебе открылся. Температура падает. Изуку задыхается. Его мысли разбегаются в разные стороны. — Мы говорим об одном и том же человеке, верно? Эйджиро нахмурился, и так же быстро суровое выражение его лица исчезло. — Неважно. Он тот еще тип, наш принц, но как только ему станет на тебя наплевать, он не сделает ничего, чтобы защитить тебя. Изуку думает об этой неразберихе, в которую он ввязался, и вздыхает. — Звучит мило. Тебе должно быть повезло, что ты его друг. Похлопывание Эйджиро по плечу кажется немного покровительственным, но Изуку задается вопросом, не является ли он просто чувствительным.

🌹

Этой ночью Изуку лежит в постели и смотрит на сводчатый потолок своей комнаты в башне, а сон ускользает от него, как беглая овца. Слово «брак» проплывает в его голове, вместе с ямой в желудке, которая обычно следует за этим. Но это было, когда местная сваха пыталась выдать его замуж за деревенских девушек, которые его мало интересовали. Здесь все по-другому, и он достаточно умен, чтобы понять это, но слишком упрям, чтобы признать, что эта мысль прошла мимо его языка. Он ворочается в простынях и с усталым стоном вжимается лицом в мягкую атласную подушку. Идет дождь. Потом, когда температура падает, он превращается в снег.

🌹

Он берет с полки книгу, пролистывает внутреннюю первую страницу и тут же понимает, что за ним наблюдают. Мурашки пробегают по обеим рукам. Изуку вздрагивает, затем осторожно ставит книгу обратно на полку. Когда он поворачивается, на него смотрят темные глаза зверя. Изуку прижимается спиной к книжной полке и осторожно выдыхает. В библиотеке темно и плохо освещено из-за позднего часа; из-за грозовых туч в окна не проникает лунный свет. Каччан — просто темная масса в ночи, различимая только по его тяжелому дыханию и светящимся красным глазам. Он делает шаг вперед, обнажая блеск зубов. Его взгляд вопросительный, поэтому Изуку прочищает горло и тихо объясняет, — Не мог заснуть. Каччан пыхтит носом. Это он, но это не он — как будто Каччан занимает место водителя в карете. Поэтому Изуку помнит о своих манерах и говорит, — Наконец-то я могу поблагодарить тебя за то, что ты спас меня. Рука протягивается вперед. Изуку вздрагивает, а затем задыхается, когда чувствует, что рука тянется к его темным вьющимся волосам. Его голова полностью помещается в лапе. Изуку хватается за запястье, покрытое густым мехом; напряжение словно бьет током, подпитываемое каждым глубоким вдохом Каччана, который проявляется в подъеме его обнаженных плеч. Он массивный. — Ты собираешься на охоту? — предположил Изуку. Каччан кивает. Наверное, не на оленя, но Изуку не хочет об этом говорить. Что-то в присутствии этого зверя заставляет его сердце биться. Он чувствует себя добычей, прижатой за хвост; и все же, даже когда его тело дрожит, он не боится быть съеденным. Он смело проводит рукой вниз от запястья Кацуки, чтобы нащупать заживающий шрам. Зрачки волка сужаются, светясь красным в темноте. Изуку проводит пальцами по разводам в шерсти, пальцы изогнуты, как у виолончелиста, когда он произносит: — Будь осторожен. Каччан склоняет голову в кивке. Его дыхание попадает прямо на воротник рубашки Изуку. Он чувствует искушение провести пальцами по меху между ушами, но как только импульс настигает его, Каччан уходит; уносится прочь и растворяется в ночи. Один. Изуку сползает на пол на шатких ногах. Он закрывает рот и проводит рукой по лицу, когда понимает, что оно каменно-твердое.

🌹

За завтраком Изуку трудно смотреть ему в глаза. Он пытается читать страницы в своей книге, но абзацы расплываются в блоки текста, потому что свежие царапины на руках Каччана сильно отвлекают. Его глаза поднимаются, опускаются, потом чуть меньше поднимаются, потом снова опускаются. Здесь тихо и немного неловко. Персонал завтракает на веранде, весело болтая, пока другие разгребают свежий снег. Изуку помешивает чай и спрашивает, — Мне стоит спросить? Каччан бодро отвечает: — Нет. Справедливо. Когда Изуку выходит навестить свою кобылу в конюшне, у него возникает зудящее чувство, что за ним снова наблюдают. Она заглядывает в его карманы в поисках угощения, а Изуку гладит ее гриву, думая о волках.

🌹

Уже ранний вечер, когда Изуку закончил свою работу за день. Почты было не так много, чтобы принц тратил на нее время, но Изуку все равно добирается из своего уютного библиотечного уголка в кабинет, где прячется Каччан, когда у него повышенное настроение. Он как раз закрывает дверь кабинета, когда его уши улавливают странный звук. Изуку приостанавливается, держа руку на скульптурной дверной ручке, и ждет, когда звук повторится снова. Через несколько мгновений он повторяется, и Изуку с удивлением понимает, что это музыка. Мелодия отдаленная, поэтому Изуку следует за звуком по коридору и вверх по лестнице башни — до самой спальни Каччана, где дверь приоткрыта. Затаив дыхание, Изуку заглядывает внутрь и видит фигуру, играющую на пианино, освещенную полуденным солнцем, но скрытую за нотами. Песня прекрасна, что бы он ни играл; никаких пропущенных нот или случайных бемолей, только мелодия, которая несет себя в сильном, печальном ключе. Изуку проталкивается к двери и закрывает ее за собой. Пианино издает звук стаккато, затем продолжает чуть сильнее, чем раньше. Каччан играет без драматизма и фанфар. Его глаза выглядят почти затуманенными, как будто он обращается к нотам, но большую их часть все равно выучил наизусть. Он всегда так напряжен, что странно видеть его без фирменной хмурости. Его лицо выглядит пустым, чистым и расслабленным, как будто его мысли где-то в другом месте. Его руки хорошо подходят к пианино. Изуку осторожно садится рядом с ним на скамейку, не издавая ни звука. Каччан краем глаза бросает на него взгляд, но возвращается к своей музыке, пока тот играет. Он задается вопросом, сколько навыков было навязано этому человеку. Сколько книг он ходил со стопкой на голове. Через сколько уроков его протащили, сколько раз кололи швейными иглами, подшивая одежду. Это другой мир, этот королевский бизнес. И он все еще кажется таким одиноким. Солнце освещает спальню. Темное дерево, медвежьи ковры, черное постельное белье, брошенное на пол, — все это придает тепло, каштаново-коричневое и живое. В конце концов, как и все хорошее, песня подходит к концу. Кацуки держит педаль сустейна, вытягивая последнюю ноту, словно раздумывая, какую еще песню сыграть. Изуку использует тишину, чтобы заявить, — Ты очень хорош. — Я знаю, — отвечает Каччан, но звучит это немного робко. Изуку проводит пальцем по одной из гладких, перламутровых клавиш, затем стучит по одной. Получается «динк»! Совсем не красиво, как в песне, которую только что сыграл Каччан. — Ты получил пергамент от рыцаря на окраине Несайля. Очевидно, слухи о чудовище сильно взбудоражили жителей. — Изуку снова постучал по клавише. Динк! — Тебя видели? — Возможно, — ворчит Каччан. — У них было больше чертовых собак. Изуку вздыхает. В следующий раз, когда он нажимает на клавишу, Каччан играет басовый аккорд, который гармонирует с ней, и это заставляет его удивленно отдернуть руку. Кацуки не смотрит на него, и от этого у него потеют руки. — Могу я спросить? — начинает Изуку, но потом решает, что не собирается спрашивать разрешения. Он подносит левую руку чуть ближе, чуть дальше по роялю, и стучит по черной клавише. Кланк. — Почему ты не вернулся к реке? Он слышит, как Каччан задыхается. Его пальцы замирают на клавишах, а глаза устремлены куда-то вдаль. В конце концов, он раздраженно вздыхает и находит новый аккорд, чтобы дополнить клавишу, которую Изуку выбрал наугад. — Я сделал это. Годы спустя. Я жил у мечника в лесу, когда встретил тебя, учился дисциплине, медитации и всем этим глупым урокам, не имеющим никакого отношения к мечам. А потом в один прекрасный день мой наниматель выскочил и увез меня без единого гребаного слова, и я был так зол, что не успел… — Он прочищает горло и наконец смотрит на Изуку уголком глаза. — …попрощаться, наверное. — Еще один раздраженный вздох. — Я вернулся через несколько лет, но твоя деревня была пеплом. Я собрал кусочки вместе и решил, что это была чума. Боже, я думал — я думал, что ты, блять, мертв, Деку. Его голос срывается в конце фразы, и это пронзает сердце Изуку, как стрела. Он накрывает руку Каччана своей и сжимает (уже не так сильно, на этих клавишах), заставляя его напрячься и шокировано посмотреть на Изуку. — Всемогущий вытащил меня из костра. Я в порядке. Я выжил. Лицо Каччана становится кислым. — Это надолго выбило меня из колеи. Мне казалось несправедливым, что смерть забирает кого-то невинного, вроде тебя, и позволяет такому чудовищу, как я, продолжать жить. Это жжет. А еще это заставляет его желудок трепетать. Из-за уязвимости воздух кажется застоявшимся. — Я уже не так невинен, — мягко шутит Изуку. Каччан смотрит на него долгим, тяжелым взглядом, затем кладет их руки на пианино и ставит пальцы, чтобы сыграть новый аккорд. Более красивый, с обеими руками на клавишах. Руки Кацуки намного больше, намного стройнее и красивее, чем у Изуку. У него шрамы и мозоли от тяжелого труда дома. Несмотря на то, что Кацуки воин, у него руки принца. — Отвали. На самом деле ты приличный человек. Типа, на самом деле хороший. И не… не такой, как все. Руки Изуку дрожат. Он отдергивает пальцы, и Каччан делает то же самое. Но на этот раз он тянется к затылку Изуку и обхватывает его шею рукой, как это делал зверь — и когда он смотрит на него, освещенный светом окна позади него, его глаза наполняются нежностью. Изуку шепчет: — Каччан. — От мысли, что маленький паренек из какого-то захолустного городка вырос в обычного вора, меня тошнило. Я почти хотел, чтобы ты умер. Я хотел защитить то, чем ты был в моей памяти. — Кончики пальцев Каччана неровно проводят по шишке на его позвоночнике. Изуку сглатывает, и Каччан смотрит, как он это делает. — Но ты все равно хороший, да. Ты все еще он. Изуку снова чувствует это покалывание, как будто он добыча. Его сердце замирает, кувыркаясь в животе. — Я всегда считал тебя удивительным. Я надеялся, что ты будешь делать удивительные вещи. — Он улыбается, — и ты сделал. Так и есть. Каччан сжимает руку на шее, открывает рот, потом хмурится. Хмурое выражение на его лице выглядит внутренним, а затем он смотрит на Изуку сквозь тонкие, похожие на волчьи зрачки. — Черт. Могу я… боже, черт возьми. — Он кладет вторую руку на бицепс Изуку, словно хочет вытрясти из него слова. Как будто Каччан собрал все манеры, которые ему с трудом удается выработать, когда он произносит. — Можно тебя поцеловать? Без колебаний. Изуку подносит вторую руку к его щеке и вздыхает: — Да. Каччан с силой прижимает их губы друг к другу, и Изуку едва успевает втянуть достаточно воздуха, чтобы подготовиться к этому. Он такой подавляюще теплый; он целует его с твердой решимостью, которая вырывается из горла Изуку. Это отчаянно. Небрежно. И в то же время шокирующе самосознательно, словно Кацуки не пытается скрыть свои чувства, а Изуку всасывает их и питается ими, как отвратительная пиявка. Изуку хочет обнажить силу своих эмоций; хорошие или плохие, дождь или солнце — это зависимость от рта, от этой вечно движущейся штуки, которая заставляет его падать с карниза снова и снова. Кровь хлещет из ушей так громко, что он не слышит их неровного дыхания. Изуку впивается пальцами в бицепс Каччана и целует его изо всех сил. Зубы Каччана удивительно острые, и Изуку боится, что кончиками их он может порезать себе душу. Все в Каччане — грубое и яростное, поэтому неудивительно, что он целуется именно так. Чувство собственничества покалывает его позвоночник и заставляет задыхаться. И все же рука на его лице такая нежная и осторожная, не так, что заставляет его чувствовать себя хрупким, но драгоценным, и невероятно, что Каччан вообще способен на такое. Зверь, принц, человек. Они — одно целое. Каччан отодвигается, чтобы отдышаться, и Изуку преследует его, потому что воздух сейчас просто не нужен, и удивленное хмыканье Каччана делает его лицо горячим (а последующий рык делает его еще горячее). На скамейке в таком ракурсе неудобно, но Изуку это не волнует. — Блять, — хрипит Кацуки. Глубоко, до самого позвоночника Изуку. Это жидкий металл. Каччан подводит большой палец под подбородок Изуку и побуждает его открыть рот, но побуждать не приходится, потому что Изуку сам открывает его. Он чувствует горький вкус, и его язык упирается в бок его собственного рта, облизывая и посасывая, пока он не удовлетворится. Пока на губах Изуку не появятся синяки. Большой палец скользит к гортани и надавливает. Изуку слегка задыхается, а когда открывает глаза, то видит дикого, с широко раскрытыми глазами Кацуки. Эта рука могла бы быть и кончиком меча. — Скажи, что ты хочешь меня, — требует Каччан скрежещущим, скрипучим голосом. Изуку не успевает опомниться, как понимает, о чем его просят. Полное разрешение; вероятно, на то, за что церковь их проклянет. — Я хочу тебя. Рука, лежащая на его шее, ненадолго отходит, чтобы с шокирующей силой хлопнуть футляром по клавишам пианино. Изуку вздрагивает, затем задыхается, когда его хватают за талию и тащат, чтобы усадить на пианино, прямо между коленями Каччана. Так они оказываются на одном уровне, и что-то в этой легкости заставляет его живот провалиться вниз. — О! — пискнул Изуку, красноречиво. — Я-я, о, о. Кацуки проводит обеими руками по его бедрам и поднимает голову вверх, чтобы снова захватить его рот, и Изуку не сразу удается удержать равновесие. Он обнимает его за шею и упирается пальцами ног в край скамьи, крепко хватаясь за короткие светлые волосы и принимая властный язык обратно в рот. На губе Каччана появляется трещина, и Изуку присасывается к ней. Из его груди вырывается стон, который был бы почти неслышен, если бы Изуку не был так близко. Руки Кацуки, словно огонь, скользят по его ногам и прижимаются к хлюпающей впадине бедра с достаточным давлением, чтобы причинить боль. Он выдыхает воздух через нос и целует уголок рта, затем веснушчатые щеки, челюсть и кожу под ней. Изуку немного противно от того, как легко он склоняет перед ним голову — но это так приятно, так дико; не по себе в лучшем смысле этого слова. — Ты меня так чертовски бесишь. — Каччан шипит прямо ему в ухо, — потому что я не могу перестать думать о тебе. Изуку уверен, что он покраснел до самых подошв ног. Каччан облизывает его шею с силой, не похожей на собачью, а затем кусает с силой, которая была бы откровенно скандальной для любой достойной дамы, и Изуку чувствует себя особенно счастливым, что он не является ни тем, ни другим. — Это делает нас снова друзьями? — спрашивает Изуку, дрожа, с попыткой юмора. Неприличный звук вырывается из него, когда Каччан снова кусает, ниже. Его плечи коротко вздрагивают, что является признаком подавленного смеха. — Ах, ты, засранец. Ты чертовски красив. Изуку снова вспыхивает жаром. Он зажмуривает глаза и стонет. Не лги. Пожалуйста, не лги мне. Затем он задыхается, когда его рубашка наполовину распахивается, и влажный язык проникает в его горло, где пульс бьется в венах. Он слышит, как несколько металлических пуговиц катятся по полу. Изуку сжимает бедра, сопротивляясь внезапному (и неловкому) приступу возбуждения, но левая рука Каччана раздвигает его ноги и впивается когтями во внутреннюю часть колена, крепко удерживая его там. Он может вырваться, если захочет. Но эта мысль даже не приходит ему в голову. Изуку физически дрожит, когда он облизывает его грудь. Хотя зубы у него человеческие, клыки все равно ненормально острые, и каждый раз, когда он проводит зубами по коже и угрожает укусить, возникает ощущение, что его дразнят. Это совсем не поверхностно. Каждый взмах языка доставляет Каччану удовольствие, даже когда он прикусывает сосок и сосет. Изуку вскрикивает, извиваясь; его живот напрягается, когда другая рука расстегивает его рубашку, а затем гладит влажную кожу на пояснице, где он явно вспотел. — Я… — начинает Изуку, но теряет мысль. Его мозг не может уследить за тем, как Каччан прикасается к нему; так заботливо, словно он может убежать. Положение на рояле не очень удобное, но когда Кацуки стаскивает его рубашку с одного гладкого плеча и кусает и там, он решает, что ему все равно. Слова, вырываются, у него спотыкаясь. — Я тоже думаю о тебе. Глаза Каччана переходят на него. Они такие сосредоточенные и внимательные. Полуденное солнце, проникающее через окна, заставляет его радужку светиться розовым светом. Тени ложатся под подбородком и на грудь, а когда взгляд Изуку опускается ниже, он видит твердую линию брюк. От этого все кажется таким реальным. Под его ребрами сжимаются руки, достаточно большие, чтобы кончики пальцев могли коснуться их, если бы он захотел. Изуку задыхается через нос, когда его дергают вперед, опасно близко к краю клавиши. Рычание Каччана глубже, чем ад. — Я собираюсь съесть тебя живьем. Изуку упирается пяткой в поясницу Каччана и тянет. — Давно пора, честно говоря… — и все остальное обрывается, когда Каччан поднимает его, обходит вокруг, затем переваливает через край закрытого пианино, где поверхность достаточно ровная и длинная, чтобы Изуку мог раскинуться, как какая-нибудь женщина начала века на картине маслом. Он едва успевает моргнуть звездами, прежде чем срываются еще несколько пуговиц и катятся куда-то на ковер. Изуку пытается помочь, но Каччан с силой опускает его руки обратно, заставляя его физически дрожать — и ладно, может быть — очень может быть — у него есть несколько, маленьких, крошечных проблем, над которыми, вероятно, стоит поработать, но манипуляции Каччана заводят его до такой степени, что он и не подозревал, что это возможно. Изуку приподнимает бедра, чтобы не порвать штаны, когда Кацуки снимает их. Руки сразу же гладят его по внутренней стороне бедер, как будто он серьезно задумался об этом; Изуку лежит и горит, руки раскинуты, а силуэт открытой блузки скрыт в локтях. Он чувствует себя немного нетерпеливым, когда Каччан раздвигает его бедра, приподнимая одно так, что он может подойти достаточно близко, чтобы прижаться носом к его обнаженному внутреннему колену и вздохнуть. — Господи. Ты делал это раньше? Изуку прикусил губу. Он не убрал руки с лица и надеется, что Каччан не обращает пристального внимания на его член, пульсирующий и покачивающийся у бедра, твердый как черт, просто от того, что он лежит здесь (но на самом деле, это то, как Каччан смотрит на него, сверху вниз, как на церковную фреску). — Я… я имею в виду. Определи это. Потому что, поверь мне, это действительно мой первый раз, когда я лежу на рояле… — Кто-нибудь тебя трахал? — спрашивает Каччан, коротко и в точку. Изуку сглатывает. — Нет. Нос поворачивается к его внутреннему колену, затем рот, затем зубы. Он прикусывает мышцу на внутренней стороне левого бедра, где кожа очень чувствительна. Изуку вздрагивает. — Хорошо. Каччан явно не из тех, кто тянет с ударами, поэтому Изуку не стоит удивляться, когда он без колебаний тянется к его ногам, но он все равно прерывисто стонет, поглаживая его член, в полной уверенности. Изуку откидывает голову назад так сильно, что она ударяется о пианино, но это не важно. Руки Кацуки грубые, и что-то в этой сухой боли невероятно приятно. Он извивается, стонет, мычит, а Каччан просто стоит и смотрит, как кошка, ухватившая мышь за хвост. Он подтаскивает Изуку к краю — достаточно близко, чтобы поцеловать его — и влажный, липкий звук этого превращает его в слизь. Он хочет прикоснуться к нему. Он хочет запустить руки в его волосы, он хочет встать на колени у ног Каччана и… Его подсознание захлебывается. У тебя есть гордость? Каччан облизывает верхушки своих зубов, спускает слюну на подбородок и проводит ладонью по головке члена. Изуку впивается ногтями в спину Каччана и думает, Нет. Внезапно он переворачивается на живот. Он слышит ругань Каччана, потом шаги, открывание и закрывание ящика. Изуку извивается вниз настолько, что может перегнуться через пианино, касаясь пальцами ног пола, но тут его бедро снова поднимается, и Каччан снова прижимает его к основанию пианино. Поверхность холодная и гладкая, но теперь скользкая, так как белая рубашка зацепилась за его руки. — Может быть больно, — предупреждает Каччан. Изуку может с уверенностью сказать: — Я буду в порядке. — Он читал больше, чем художественную литературу. Он знает, каковы на ощупь его собственные пальцы, но у него есть необъяснимое желание насытиться. Он хочет, чтобы это был Каччан. Он хочет безопасного, защищенного чувства, которое приходит с этим. Он хочет… — Просто войди в меня, пожалуйста. — Боже, Деку, твоя маленькая тугая задница, — шипит Каччан. Влажные пальцы спускаются по копчику и проникают между ягодиц, неуклюже нащупывая дырочку. — Не могу поверить, что у тебя веснушки до самого конца. Я собираюсь написать на тебе свое имя. Возможно, это плохая идея. Но, судя по истории Изуку, он и так к ним склонен. — Я думал, ты… — Изуку резко задыхается, когда Каччан вводит в него скользкий палец. Сначала один, чтобы проверить сопротивление, затем два, когда Изуку быстро расслабляется. Он проникает так легко, его пальцы длинные и угловатые; Изуку стонет, упираясь в предплечья, и приподнимается на носки. — А. К-каччан… Он погружает пальцы глубоко, изгибая их, то вынимая, то снова вставляя, и это так много информации для его мозга, что его член плачет на краю пианино. — Думал, что я что? — Мм! Не знаю. Предпочитаешь принцесс, или что-то в этом роде. Язык Каччана задевает край его пальцев, и Изуку теряет сознание на добрых пять секунд. Раз… два… — Я предпочитаю, — ворчит он. — Какой бы ты, блять, ни был. Звук застежки заставляет его навострить уши. Если бы у него был хвост, он бы точно вилял. Каччан дразнит его дырочку большим пальцем, затем снова широко раздвигает его, и Изуку пробирает до костей, пока Каччан не прижимается к нему, его член, широкий и твердый, упирается в его бедро — и вдруг он снова начинает гореть. Каччан говорит хрипловатым тембром, почти как бы вскользь. — Такое ощущение, что я оскверняю любимого девственника Бога. Изуку стонет от вязкого хлюпанья того, что, черт возьми, Каччан использует в качестве смазки. Он чувствует нечто невообразимо большое, вдавливаясь внутрь, каждый дюйм угрожает разорвать его на части, и с каждым ударом боли он выгибается под последующим удовольствием. — Хах, ах, д-не думай обо мне так высоко, я… ах, кл… явно не его любимчик. Изуку не видит лица Каччана, и это немного расстраивает его, но через руку, лежащую на пояснице, и другую, крепко и жестко сжатую на бедре, Изуку чувствует его взгляд, прожигающий его. Он надавливает еще сильнее, затем выпускает тяжелый вздох, похожий на клубы пара. — Очевидно, ты не знаешь, о чем, блять, говоришь. Изуку не понимает, что он имеет в виду, потому что он наполовину выскальзывает и снова входит, и Изуку всерьез опасается, что его глаза выскочат из черепа и покатятся по полу, чтобы подружиться с забытыми пуговицами. — Фуууу… о боже… Каччан! — Он прикусывает губу, затем зажмуривает глаза, задыхаясь от удовольствия, когда он повторяет толчок, поднимаясь на носочки. — Гхх, ах! — Проклятие для меня, — рычит Кацуки. Рука скользит по его позвоночнику, прижимается к лопаткам и вырезает себе место среди его внутренностей. — Призови своего бога. Хочу слышать это дурацкое прозвище, пока не станет больно. От напряженности его голоса в животе становится тепло. Изуку борется за то, чтобы за что-нибудь ухватиться, когда Каччан заполняет каждую частичку его тела, большой и пульсирующий — господи, он чувствует его! Он инстинктивно сжимается, и рука Каччана с громким проклятием ударяется о пианино, а от внезапного прилива силы кружится голова. Это сон. — Блять, святой блять, Деку, — очень низко и с придыханием, конечно, но это детское имя никогда не звучало так хорошо, как сейчас. Он толкается так сильно, что их бедра шлепаются друг о друга. Изуку настолько глуп, что умоляет о большем. Как будто каким-то образом он может втянуть в себя всего Каччана и удержать его там. Так много кожи на коже, он впитывает все это через огонь и пепел, через дыхание, наполненное паром, и потные руки, скользящие по поверхности пианино. Он пульсирует, икает, сжимается, чтобы почувствовать, как Каччан пульсирует у его стенок (надо же, точно не девственник), и Изуку не знал, что это может быть так увлекательно. Не знал, что именно ради этого мужчины падают с небес. Руки Кацуки постоянно сгибаются, поглаживая его задницу, бедро, ямочки на пояснице, и, черт возьми, он, словно пытается вырезать свои руки на его коже, как Давид Микеланджело, навсегда запечатленный в камне. Как это безумно. Как это безумно, как непостижимо. Все его романы, романы, секс — ничто по сравнению с реальностью. Он думал, что знает. Он думал, что был счастлив. Что теперь? думает он, пуская слюни, а затем, переворачиваясь на спину, когда Каччан притягивает его к себе и грубо (и быстро) трахает его с этой новообретенной остротой. Что теперь? спрашивает Изуку, глядя на лицо Каччана, пот стекает по его виску, руки болезненно сжаты, как будто он что-то сдерживает. Каччан дергает его за запястья над головой, а Изуку сцепляет свои лодыжки за спиной в знак командной работы, и когда Каччан тянется вверх, чтобы поцеловать потный изгиб его горла (господи, даже звук его дыхания возбуждает), что-то в этом угле заставляет позвоночник Изуку загореться углями. Он отрывается от пианино и издает звук, который он заберет с собой в могилу — но это, должно быть, воодушевляет Каччана, потому что он бьет по нему снова и снова… Изуку кончает на себя, как дурак. Его две руки, схваченные одной большой ладонью Каччана, согнуты и скручены над темным пианино, сияющим в лучах полуденного солнца и затененным скульптурным, откровенно греховным силуэтом его собственного принца; Изуку стонет его имя, как перед алтарем. Умоляя о жизни. Прощения за грех, который он еще не закончил совершать. — О боже, — прохрипел Каччан, затем сглотнул, словно не хотел произносить это вслух. Он приподнимается, чтобы посмотреть, как Изуку рисует между его грудными мышцами, липкими и белыми, через все его веснушки. Глаза Изуку слезятся от силы оргазма. Ему приходится моргать сквозь слезы, но когда он это делает, то видит, что Каччан скорчил страдальческую гримасу. Когда его руки снова разгибаются, он чувствует когти. Но они быстро исчезают — а потом его рот снова целуют, и вдруг все становится неважно. — Черт, — снова ругается Каччан. — Это было так горячо. — Я не знал, что могу это делать, — шепотом признается Изуку. Каччан смеется над ним, опускает голову на его плечи, а затем снова встает, чтобы схватить Изуку за бедра и снова натянуть его на свой член. — Просто мешок гребаных трюков, не так ли? Изуку чувствует себя плавучим от оргазма. В буквальном смысле, оргазм, который положил конец всем оргазмам, потому что он уверен, что он все еще продолжается. Он продолжает дергаться от афтершоков, трястись, скулить. Он прикусывает губу и хватается за другой край пианино за головой, чтобы наконец-то хорошо рассмотреть Каччана, когда тот его трахает. Его розовый шрам вьется над плечом, как плащ. Он практически безволос, хотя небольшой волосяной след ведет к его члену, где он небрежно вытащен из черных брюк — и грех смотреть, как напрягается его живот, как выступают вены на руках, когда он снова сжимает бедра Изуку, и он выглядит близко от затуманенного, расфокусированного взгляда на лице Каччана, поэтому Изуку поощряет его. Еще, пожалуйста. Все хорошо, ты можешь… Стук в дверь — как холодный снег по спине. Они оба замирают. Изуку с зажатыми лодыжками за задницей Каччана. И бедный Каччан, вероятно, в нескольких толчках от края. — Эй, Кац. Ты здесь? Каччан зажмуривает глаза и, кажется, физически подавляет стон. Изуку внезапно осознает, насколько он обнажен. Каччан прочищает горло, затем произносит, — Да. Отвали. — Извини, не могу. У тебя гость. Кацуки пользуется случаем, чтобы отстраниться, хотя ни один из них этому не очень рад. Изуку дрожит от ощущения пустоты, кусая кулак, а Кацуки смотрит на него, как зверь. — Тогда они тоже могут отвалить. — Это его высочество, принц Шото. Он говорит, что это важно. Вот дерьмо. Даже Изуку знает это имя. Каччан делает паузу. Он вдыхает, затем стонет, потирая глаза одной рукой. — Чертов половинчатый. Скажи ему, пусть забирает свой мирный договор и подавится им. — Я налью ему чаю. Изуку шатко садится и с грустью наблюдает, как Каччан вытирается своей выброшенной рубашкой, а затем засовывает очень твердый, несчастный член обратно в штаны. Его чувства, должно быть, написаны на его лице, потому что, когда Кацуки смотрит на него, он быстро оттаскивает Изуку на край и яростно целует его; весь в мокрой слюне и на языке, захватывая его рот с силой, которая говорит ему, что это еще не конец. Изуку отвечает ему тем же. — Я не закончил с тобой, — ворчит Каччан. — Ты будешь моим. Изуку осторожно проводит пальцами по челке, разбирая слипшиеся от пота клочки. — Я рассчитываю на это. Кацуки вздохнул в знак согласия. Он бросает на него долгий, последний взгляд, после чего сильно ругается и начинает искать новую рубашку. Пока Изуку стоит, сокрушаясь по поводу беспорядка, Каччан открывает дверь в спальню и показывает на него. — Прими ванну. Дверь захлопывается. Изуку закрывает лицо руками и издает очень тихий, протяжный стон. К черту приличия. Он хотел посмотреть, как он кончит.

🌹