Карфаген

Гидеон боится засыпать. После сна с морским чудовищем и своей беременностью он ходит в прострации и не может найти покой. Умом он понимает, что сны — это не реальность, но каждый раз, вспоминая свою беременность, он испытывает чувство утраты и продолжает касаться живота. Несмотря на всю иллюзорность сна, какая-то часть Гидеона хочет, чтобы это была правда. И дело даже не в том, что во сне он был любим, любил и носил плод этой любви, а именно в новых ощущениях, которые он испытывал, сидя на берегу моря. Ги не помнит, чтобы он когда-то проживал счастье, даже немного похожее на то, из его сна. Чем больше он думает о нем, тем острее ощущается желание испытать эти чувства вновь, но в то же время ему страшно, что вместо прошлой картинки ему приснится нечто новое и разобьет его и так хрупкий мир. Каан, как и всегда, днем в Хароне практически не появляется, и Ги проводит время с Тео или у Харвера. С Элиссой омега даже не здоровается, а вампирша пока особо к нему приблизиться и не старается. Только Маммон по-прежнему не отходит от парня и следует везде за ним. Ги, которому скучно во дворце, учитывая, что тот, кто его интересует, вряд ли приедет до сумерек, просит Тео покататься с ним до центра, но омега говорит, что у него болит голова, и просит перенести выезд в город. Ги отказ друга расстраивает, потому что он уже настроился выйти за пределы Харона, и заметивший это Тео предлагает ему покататься самому. — Во-первых, у тебя есть навигатор, во-вторых, ты без хвоста не выедешь, так что не заблудишься, — настаивает Тео, и Ги понимает, что он прав. Заметно взбодрившийся омега уносится к себе и, переодевшись в джинсы и толстовку, забирает ключи от бугатти. Ги добирается до центра вместе с сопровождающим его джипом, гордится, что уже привык к тому, что руль в автомобиле справа, и, проехав последний светофор с моста через Темзу, замечает знакомое место. Ги сворачивает влево и, припарковавшись на обочине, выходит наружу. Джип останавливается за ним. Ги был здесь во время побега в Кройдон, и сейчас он слегка удивлен, ведь несмотря на то, что в навигаторе Тео установил ему маршрут до Ноттинг-Хилл, он, судя по реке, в итоге прибыл в совсем другое место. Словно автомобиль сам привел его к этому пабу. Ги считает, что это даже к лучшему, что он не попал в туристический район, а тут людей мало, и можно насладиться спокойной прогулкой и заодно рассчитаться с доброй хозяйкой паба. Он идет к джипу и, попросив у одного из телохранителей полтинник, с улыбкой смотрит на веселящихся на круизном судне туристов. Раньше Ги посещал новые страны и города, чтобы выполнить очередное задание, и время на туризм не тратил. Сейчас он понимает, что хотел бы исследовать Лондон, пройтись по старинным улочкам, где когда-то ступали короли и королевы, взглянуть на город с точки зрения тех, кто жил здесь столетия назад. Учитывая значимость Лондона в истории, его роль как столицы великой Британской империи, Ги не удивляется, что Каан выбрал именно его своим домом. Этот величественный город подходит альфе, способному при желании поработить хоть весь мир. Лондон чаще пасмурный, открытый к своим и враждебный к другим. Каан вечно хмурый, преданный семье и безжалостный ко всем остальным. Хотя миром сейчас он зовет Гидеона, а значит, есть шанс, что и к другим он сможет со временем стать добрее. Ги благодарит телохранителя за деньги и, перейдя дорогу, толкает дверь в паб. Так как сегодня будний день, а вечер еще не наступил, паб практически пустует. Ги двигается к стойке в надежде, что хозяйка сегодня на работе, и, вытаращив глаза, смотрит на устроившегося на ней кота. Кот в свою очередь так же в упор смотрит на него. — Какого черта, Маммон? — Ги снова смотрит на его ошейник с камнем, убеждается, что это именно его кот. — Что ты тут делаешь, чертенок? Ты заблудился? — сразу хватает его в охапку омега, но явно недовольный его поступком кот прыгает обратно на стойку. — Он здесь частый гость, — идет к стойке уже знакомая парню женщина и улыбается. Ги смутно кажется, что он помнит ее голос не только со дня побега, но он быстро сбрасывает наваждение и разглядывает женщину. Она сразу цепляет парня своим теплым взглядом и открытой улыбкой. На ее голове тюрбан, ткань которого украшена витиеватыми узорами в форме цветков, словно оживающими на свету. Помимо тюрбана, на ней сверкают большие серьги, на которых выгравированы символы, и сколько бы Ги ни старался, так и не понял, что это за древний язык. — Я тут случайно оказался и захотел вам заодно долг вернуть, — достает из кармана купюру насмотревшийся парень. — Случайно, конечно, — ставит перед ним стакан Сантина. — Ты мне ничего не должен. — Нет, правда, должен, — все равно кладет на стойку купюру, но женщина игнорирует деньги и наливает ему сидр. — Как он так легко сюда добрался-то? — все еще не понимая, смотрит на Маммона Ги, который сам добирался минут сорок на автомобиле, и опускается на стул за стойкой. — Он часто тут бывает, его хозяева здесь пьют. — Каан тут пьет? — удивленно смотрит на нее Ги. — Хотя вы вряд ли его знаете, такой высокий брюнет, взгляд как у убийцы, — хохочет. — Каан Азари почти нет, но Арес, Раптор и остальные тут бывают часто, — улыбается Сантина, которую из-за одного упоминания о сыне затапливает нежностью. Сантина никогда не понимала, как и за что он полюбил этого человека, но испытывает тепло к омеге, который одновременно и жизнь, и смерть ее единственного дитя. — О, значит, вы знаете первородных, — Ги даже рад, что объяснять ничего не надо. — Кто же их не знает, — хмыкает женщина, отодвигая Маммона, чтобы вытереть стойку. — Мой паб — достопримечательность, многие любят проводить тут время, так что ничего удивительного. — И у вас самый вкусный сидр, — допив, двигает к ней стакан парень в ожидании, что она снова его наполнит. — Даже во дворце он не такой. — Так приходи чаще. Пожалуйста, — словно настаивает Сантина. — Я работаю без выходных, и мои двери открыты в любое время. Всегда налью тебе стакан-другой. — Хорошо, — улыбается гостеприимной хозяйке Гидеон, и, заметив, как посетителей в пабе становится больше, прихватив в охапку Маммона, идет на выход. По дороге домой Маммон сворачивается калачиком на сиденье и слушает выговаривающего ему парня, который ругает кота за неосмотрительность. — А если ты потеряешься? Если тебя машина задавит! Ты вообще не думаешь о себе? А обо мне? Что я без тебя делать буду? — искренне переживает за кота Ги. Понимал бы Ги кошачий, то узнал, что Маммон в ответ выговаривает ему, потому что из-за омеги придется обратно тащиться к Сантине, которая обещала ему сегодня на ужин сардины. Когда Гидеон заезжает во двор Харона, он видит выходящего из Роллс-Ройса Каана и, открыв для Маммона дверцу, идет к альфе. Если красный — это правда цвет Гидеона, то черный полностью принадлежит Каану. Высокий, с идеально сложенным телом, которое подчеркивает облегающая черная рубашка, обрисовывающая его мышцы груди и плеч, он убирает волосы со лба, с нетерпением ждет идущего к нему омегу. Дорогие часы на запястье альфы поблескивают, а стоит Гидеону приблизиться, как он вдыхает едва уловимый аромат пряного парфюма, который он уже обожает. — Покатался? — сразу же тянет его на себя Каан и коротко целует. Омегу все еще смущает публичное проявление чувств, но он не в силах сопротивляться его ласкам. — Теперь буду чаще выезжать, нашел место, куда буду ходить, — воодушевленно объявляет Гидеон. — Только охрана мне не нужна, дай мне лучше катану, и всех порешаю. — Нет, — твердо говорит Каан. — Как меня злит, когда ты ведешь себя, как абьюзер, — шипит омега. — Твоя безопасность — приоритет. Даже если я буду абьюзером, — усмехается альфа. — Ты печешься о моей безопасности больше, чем я сам, — вздыхает Ги. — Сокровище надо охранять, — целует его в лоб Каан. — Я скоро снова уеду, но вернусь до темноты, может, отвезу тебя куда-нибудь. Кстати, в Харон будет прием в честь рождества, это традиция, и я хочу, чтобы на нем был и ты. — Рождество у кровососов? Почему ты так издеваешься над людьми? — кривит рот Гидеон. — Пожалуйста. — Хорошо, я подумаю, — улыбается ему Гидеон и идет на кухню, чтобы захватить с собой наверх что-нибудь вкусное. В итоге он собирает на поднос пачки с закусками и ингредиенты для бутерброда и, прихватив приборы, поднимается к себе. Ги, который уже решил, что наденет на свидание с Кааном, съедает пачку чипсов, бутерброд с ветчиной, несколько мармеладных мишек, и, запив все диетической колой, валится на кровать. На часах еще четыре, поэтому парень, которого неумолимо клонит в сон, решает перестать сопротивляться ему и немного подремать. Учитывая, что ночь, скорее всего, и так будет бессонной, он хочет набраться сил и не упускать ни секунды рядом с Кааном. Ги капитулировал, ему никто, кроме Каана, не нужен, и если счастье у людей краткосрочное, он своим упьется. Даже мыслям о пугающих снах не остановить плотно поевшего и разомлевшего парня, поэтому он, укрывшись покрывалом, засыпает. Долго его сон не длится, потому что спустя двадцать минут омега просыпается в холодном поту и, добравшись до ванной, открывает воду. Он опирается руками о раковину и, приблизившись к зеркалу, смотрит на себя. Сон не затирается, не отпускает Гидеона, и в голове продолжает нарастать шепот, который он слышал, пока спал: «Убьешь себя — убьешь его». Видимо, явно придется пить успокоительные, потому что если вчерашний сон принес ему горечь утраты и в то же время чувство временного счастья, то, что снилось ему сегодня, заставляет шевелиться волосы на затылке. Ги снова видел море, но из него так никто не вышел, зато рядом с ним присело нечто, чей пол он даже с уверенностью не может определить. У этого существа была человеческая фигура, но голос постоянно менялся с женского на мужской и даже на детский. Оно просило омегу слушать, и даже когда Ги накрывал ладонями уши и умолял оставить его в покое, повторяло, что он — жизнь Каана. «Если ты умрешь — умрет и он, если больно тебе, то больно и ему», — после этой фразы Ги подскочил на ноги и начал бежать, и тогда уже его нагнал противный шепот, настаивающий на том, что он не должен сопротивляться защите Каана. — То есть, он защищает меня, чтобы не умереть? — спрашивает свое отражение Гидеон и усиленно трет грудь, будто бы так дышать станет легче. Он наспех умывается и, обсушив лицо полотенцем, возвращается в комнату. — Бред какой-то, — мечется по спальне омега, пытаясь совладать с эмоциями. — Я схожу с ума. Я просто схожу с ума. Поняв, что подкатывающая к горлу истерика ему не поможет, он все же присаживается на кровать и пытается собраться. Сны — это не реальность, иначе получается, что он правда видел смерти Каана, что они когда-то с ним были вместе и вообще у них был ребенок. Все это — выдумка, игра его больного сознания, как и последний сон, в котором он якобы жизнь первородного. Этого не может быть, ведь Ги большую часть своей жизни был солдатом Белтейн, и будь это правдой, они бы знали и сами бы его убили, чем тратить столько ресурсов и жизней на охоту за Азари. А потом он вспоминает гримасу боли на лице Каана за мгновенье до того, как он провалился в небытие, когда альфа вонзил в него кинжал, и позволяет сомнениям оккупировать его мозг. Ни один свой сон Ги проверить не может, но кажется, именно у этого есть такой шанс. Ги устал от странных картинок, которые ему начало подбрасывать сознание именно в Хароне, от того, как мысли разрывают голову, и решает, что для своего же спокойствия он его проверит. Тем более, что вреда себе он не нанесет, ведь глоток вампирской крови лечил даже его переломы. Мысль кажется абсурдной и пугающей, но сколько еще омега протянет, пока окончательно не потеряется в лабиринте снов? Ги рискнет, докажет себе, что он идиот, а потом примет помощь, которую предлагал Каан, и придет в себя. Гидеон не сомневается, что все именно так, но он все равно сделает себе больно, чтобы перестать после каждого пробуждения пытаться нащупать, где реальность, а где сон. На улице уже стемнело, Ги проходит в гардеробную, чтобы переодеться, а когда возвращается в спальню, слышит хорошо ему знакомое урчание мотора. Омега выходит на балкон, видит стоящего у автомобиля Каана, который разговаривает с кем-то из своих людей, и решает, что момент идеальный, и тянуть он не будет. Он забирает с подноса в спальне нож, снова возвращается на балкон и пристально наблюдает за альфой. — Если моя боль — твоя боль, ты ее почувствуешь, — шепчет Гидеон и, положив ладонь на парапет, повторяя про себя, что он воин, и боли не боится, заносит нож. Нож замирает в воздухе, не дойдя до руки, потому что Ги, подняв рубашку, зажимает ее зубами, чтобы не кричать и не привлекать внимание мужчины, и, снова замахнувшись, изо всех сил вонзает его прямо в кисть. Омеге так больно, что из глаз брызгают слезы, но Ги сжимает зубы, глотает стоны и продолжает не моргая смотреть на Каана. Альфа, который до этого что-то говорил собеседнику, резко умолкает, словно вслушивается в себя, а потом срывается ко входу. Ги возвращается в спальню, держа руку, и, продолжая убеждать себя не рыдать, выдергивает нож и отбрасывает его в сторону. Его часто ранили, и то, что он залечивал раны кровью, не значит, что он не чувствовал боль, но сейчас она двойная, учитывая, что и Каан ее почувствовал. — Что случилось? — распахнув дверь, влетает в спальню Каан, и, увидев капающую на пол кровь, возвращается в коридор и требует немедленно вызвать врача. Альфа, который одновременно борется с переполняющей его заботой и желанием отомстить невидимому врагу, с тяжестью в груди осознает, что омега сделал это сам. Каан может защитить его от всего мира, позволить использовать себя, как щит, но от себя он Юнги никогда не защитит. — Не надо врача, — опускается на кровать Гидеон, чьи брюки уже залиты кровь, а на кисти зияет дыра. — Дай мне вампирской крови. Она мне помогает. — Как ты умудрился? — Каан, прихватив с ванной полотенце, опускается на корточки перед ним и наспех обматывает рану, стараясь не зацикливаться на крови, которая как рубиновая лента обвивает ладонь парня. Как же сладко она пахнет, как же манит впиться в него и не отпускать, не испив до дна. Она не просто пахнет домом, она пробуждает безумное желание, которое ранее не разгоралось в первородном никогда. — Порезался, — прячет глаза Ги. — Это сквозная дыра, а не порезался, — придерживает его руку альфа. — Раз тебе помогает вампирская кровь, выпей мою, давай, — подносит запястье к его губам, — ты истекаешь. — Ты первородный, — отворачивается Гидеон, — откуда я знаю, как она на меня повлияет. Каан отпускает парня и, снова выйдя в коридор, ловит первого же охранника и за шкирку встаскивает его в спальню. — Пей его кровь, — толкает растерянного мужчину под его ноги альфа. — Он вампир. — Я не буду пить кровь из него! — восклицает Гидеон. — В бою я это делал, и приятного мало. Пожалуйста, успокойся. — Принеси ему крови в бокале, в стакане, хоть в чем, — выставляет мужчину за дверь Каан и, вернувшись, снова опускается на корточки перед ним. Все же Каан заслуживает медаль за терпение, потому что несмотря на бурлящую в нем жажду, он продолжает думать только о боли, которую испытывает омега. А ему точно больно, ведь этот человек, который концентрирует в себе все, что имеет значения для Каана — хрупкий и слабый. Пусть у Гидеона позвоночник отлит из стали — это не значит, что когда он гнется, он не страдает. Он наблюдает за ним, не находя слов, корит себя за беспомощность, а Ги и звука не издает, кусает губы, смаргивает слезы — в Каане часть его души умирает. — Как ты понял, что я поранился? — отобрав руку, смотрит в упор на альфу Гидеон. — Услышал. — Я не кричал. — Какая разница, — убирает взгляд Каан. Он понял, потому что почувствовал, потому что сперва в нем заселилось противное беспокойство, а потом под ребрами начался пожар, и вспомнил, что так всегда начиналась боль, которую он получал из-за омеги. В комнату проходит врач, рану обрабатывают, и Ги, сделав пару глотков крови, которую ему любезно предоставили, прислоняется к изголовью кровати. — Как долго будет заживать? — садится рядом Каан, когда их оставляют наедине. — К утру ничего не останется, — тихо говорит омега, продолжая игнорировать его взгляд. В Гидеоне сил на следующий вдох почти нет, смотреть в его лживые глаза — тем более. — Какие еще тайны ты скрываешь? — с нежностью убирает волосы с его лица Каан, все еще пытается понять, как можно было умудриться проткнуть собственную ладонь насквозь. — Может, начнем с тебя? — наконец-то с обидой смотрит на него парень. — Мне скрывать нечего, — улыбается Каан. — Отдыхай, я закажу тебе картошки. — Я не хочу есть, — сворачивается калачиком Гидеон. — А что ты хочешь? — Оставь меня одного. — Нет, — ложится рядом Каан и целует рану поверх повязки, кончики пальцев. Каан не умеет быть нежным, не справляется с бушующим в нем ураганом чувств, но очень хочет, чтобы Ги его заботу принял. — Я хочу подремать, — цедит сквозь зубы Гидеон, еле сдерживаясь, чтобы не переходить на крик. — Хорошо, сделаешь это в моих руках, — обнимает его со спины Каан, и омега, сдавшись, притихает. — Мне теперь тебя и от тебя защищать, ведь ты с виду крошка, а при этом кость себе пробил. Он чувствует, что что-то не так, и дело не только в ране. Гидеон другой, но расспрашивать его, когда он замкнулся, бесполезно. Поэтому, пока он держит его в объятиях, прикосновениями доказывает, что он рядом, и надеется, что позже омега откроется. Каан не подозревает, что жизнь Гидеона остановилась, и да, это именно жизнь, ведь так он называл все те часы, когда наконец-то признал свои чувства к монстру позади него. А он определенно монстр, который пугает не своим истинным обличьем, ведь даже его Гидеон полюбил всем сердцем, а своими поступками. Совсем человеческими, такими низменными, такими болючими. Все те моменты, когда он его защищал и оберегал, теперь кажутся ложью, насмешкой над его доверием. Не привыкший открывать свое сердце Гидеон впустил его внутрь, а сейчас вместо него чувствует жгучее ощущение пустоты, как будто что-то, что все последнее время было основой его жизни, просто рухнуло. Гидеон отдал ему все, а самое главное забыл, и о долге ради него, потому что поверил его словам, действиям, взглядам, а правда оказалось такой простой. Правда в том, что все, кто твердил, что Каан Азари не умеет чувствовать — были правы. Они все это повторяли, все его предупреждали, а Ги никого не слушал, только на зов своего сердца шел. И как же жестоко он просчитался. Все его отметины на омеге горят, он все еще отзывается на его прикосновения, опускает взгляд на руку, обхватившую его торс, и кусает губы, чтобы не расплакаться. Какой же он тряпка, ведь раньше на любое предательство он сразу доставал катану, а сейчас даже если Каан вложит ее в его руку, он не уверен, что сможет ее поднять. Больнее всех делают любимые, и как жаль, что Гидеон назвал чудовище за собой именно им. Он бы все отдал, чтобы альфа тоже испытал хоть толику той боли, через которую он проходит сейчас, чтобы захлебнулся в этой черной грязи, называемой любовью. Ги ему никогда нужен и не был, но стоит отдать Каану должное, какой грандиозный план — не просто заставить врага выбрать тебя, обеспечивая тем самым свою безопасность, но и сделать так, чтобы враг сам был на твоей стороне. Вот, где подвох. Гидеон глубоко внутри его ждал, ведь не может же быть такого, что первородный, сильнейший из всех стал таким ласковым с человеком. За что любить Гидеона? Он знал, что он недостаточно умен, силен, красив, и тут альфа, о котором мечтает добрая половина человечества, выбрал его. Готов был якобы мир под его ноги бросить. Потому что любил? Нет, потому что Гидеон сосуд, несущий в себе его жизнь. В то же время Гидеон думает о том, как вообще так получилось, что ничем неприметный омега из Иордании стал смертью первородного. Что вообще между ними происходит, что они носят одинаковые метки, что связаны жизнью и смертью, что Гидеон родился с кровью, парализующей вампиров. Каан крепче его к себе прижимает, Гидеон еле агрессию сдерживает. Воспоминания об их близости, которые раньше приносили тепло, теперь приносят боль, заставляя омегу морщиться из-за собственной глупости. Почему именно так, почему он выбрал самый жестокий метод, ведь нельзя влюбить в себя человека и пользоваться его доверием, за такое даже ад — роскошь. Что самое ужасное: Ги ведь любит его. Это не симпатия, не похоть, это именно любовь, омега не сомневается. Из-за любви он давил в себе ненависть к нему, забывал о мести, отошел от плана. Из-за любви он сгорал на этих простынях, сейчас напоминающих ему могильные плиты. Из-за нее он был готов дать им шанс, и как иронично, что ему его так и не дали. В то же время Ги знает, что все еще слишком горячо, а любовь, которая заселялась по крупицам, разом из сердца не вырвешь. Он сделает это, он вытащит его из себя, вернет ему его же яд, но не сейчас, на это у Гидеона сил не хватит. Видимо, Белтейн не знали правду, иначе бы казнили его еще давно, и Ги сам бы лег на плаху, ведь высшая цель стоит, чтобы умереть за нее. А он и ее проглотил, приютил в сердце чудовище и кормил его своими чувствами и телом. Интересно, кто еще знает? Сколько обитателей дворца смеются над ним, когда он встречает Каана поцелуями, когда флиртует с ним или называет его своим альфой. Сколькие в душе издеваются над ним, но в страхе перед господином не могут выдать правду. Ги внезапно выпрямляется, и Каан обеспокоенно садится рядом. — Я же вижу, что что-то не так. Я это чувствую, — внимательно смотрит на него мужчина. — Что я сделал, Юнги? — Ты убил мою любовь, — думает Ги, но на вопрос не отвечает. Он может потребовать ответы, закатить скандал, да хоть спрыгнуть вниз с балкона, забирая с собой и монстра, но Гидеон всего лишь человек, и сейчас, помимо чувств, испепеливших все, что у них было до, он испытывает огромное любопытство. Ги умрет. Более того, он сам выберет смерть. Он не может донести до Каана, как ему больно, да и тот, кто этих же чувств не испытывал, весь ее масштаб не поймет. Но он отомстит. Он покинет эту землю и заберет с собой его. Только не сейчас. Не тогда, как он все еще не получил ответы. Ги уже плевать, что замышляет Каан и какие у него цели, он хочет узнать свою роль в этом всем. Он хочет понять, почему двое абсолютно разных существ связаны на таком уровне. И он это узнает. — Можешь принести мне чаю? Попросить, чтобы его сделали, — тихо просит омега, избегая его глаз. — Конечно. Дверь за альфой закрывается, а Ги, прикрыв ладонями лицо, думает о том, что как разлюбить его, если он и правда уже любил его и в другой жизни? Как разлюбить, если он был счастлив носить его ребенка? Если сон про то, что он его смерть, правда, значит, и все остальное тоже. Гидеона затапливает волной отчаяния и хочется рыдать взахлеб, не зная, что именно он будет оплакивать — прошлое, которого не помнит, настоящее, которое разрушил Каан, или будущее, которого у него уже не будет. Каан возвращается, следом проходит Джесс и ставит на тумбу поднос. — Тебе не обязательно сидеть тут, уверен, дел по горло, — тянется за чашкой омега, уговаривая себя не плеснуть горячую жидкость ему в лицо. Гидеону бы не помешало уже собраться, ведь все, что он делал, потому что любил, теперь придется делать, потому что он должен найти ответы. Как Гидеон будет терпеть его руки на себе, если он даже его присутствия не выносит — он пока не знает. — Я хочу остаться с тобой, — не отступает альфа, доводит Гидеона до точки кипения. — Уйди, дай мне хотя бы немного времени наедине! — вылетает из губ слишком резко, но зато альфа больше не спорит. Он просто смотрит с печалью на дне глаз, а потом медленно идет к двери. Ги провожает его взглядом и чувствует, как, казалось бы, неиссякаемая жажда его общества умирает, оставляя только раненую душу и горечь, которая заполнила все пространство, где раньше была королевой она.

***

Каан ночью, как обычно, не приходит. Гидеона это впервые за последние недели радует. Всю ночь омега проводит в думах и засыпает только под утро. К счастью парня, сны ему не снятся, или же он их просто не помнит. Рука не болит, шрам почти зарос, и Ги, убедившись с балкона, что Каан уехал, бежит в библиотеку, и в этот раз без конфет. — Надо поговорить, — омега отвлекает раскладывающего книги старика, и тот укоризненно смотрит на его пустые руки. — Позже занесу, это очень срочно, — выдвинув стул, садится парень. — Что такого срочного в твоей очаровательной голове? — потирая переносицу, опускается в кресло Харвер. — Может ли быть такое, что первородных, не всех, нельзя убить, потому что их жизнь находится не в них? — кое-как оформляет вопрос омега. — Не понял. — Все вы поняли, и хватит водить меня за нос! — неожиданно для себя взрывается Гидеон. Он отдал бы многое, чтобы вчерашнее тоже было мифом, чтобы он не проверял теорию, продолжил жить в иллюзии, которая лечила его душу. — У славян был кощей, ты про это? — хмурится Харвер. — Не знаю, кто он, — честно говорит омега. — Его жизнь хранилась в различных предметах, как одушевленных, так и неодушевленных, но это часть фольклора, — терпеливо объясняет Харвер. — Жизнь, то есть, душа, покидает тело со смертью и отправляется дальше в зависимости от деяний человека. — Сказки про ад и рай? Серьезно? — кривит рот Ги. — Это не сказки, ад есть, а вот рай называется по-другому, — цокает языком Харвер. — В смысле? — Вы уже в раю. — Не понимаю. — Вы, люди, никогда ничем не довольствуетесь и считаете, что, прожив эту жизнь, попадете в место получше или похуже. Получше места нет. Это ваша лучшая жизнь, — усмехается Харвер. — Вы говорите, что рай на земле? — отказывается понимать его слова омега. — Небеса — это не место для душ праведников, а скорее канцелярия, где решаются вопросы, — на пальцах объясняет ему Харвер. — Вам изначально дается лучшее место — земля, которую вы или обустраиваете, или разрушаете, в случае второго после смерти ваша душа попадает в ад. Если вели себя хорошо, то вы не отправляетесь в рай, а получаете новую жизнь. У душ, попавших в ад, — жизнь только одна. — То есть, все люди на земле, точнее, хорошие люди могут переродиться? — спрашивает Гидеон. — Да, но они о прошлом не помнят, — кивает Харвер. — Их душа появляется в новой жизни абсолютно чистой, чтобы они не повторяли свой прошлый путь. Новые тела, новые испытания и поступки. То, что ты переродился один раз, потому что был хорошим человеком, не значит, что после следующей смерти ты снова переродишься, а не попадешь в ад, ведь в новой жизни ты можешь быть очень плохим человеком. Поэтому все данные о прошлом и стираются, и каждая следующая жизнь проживается, как новая. — Это значит, что гипотетически, я мог бы жить в средние века? В древности? В прошлом веке? — несмело спрашивает омега, ведь будь эта теория верна, значит, он и правда видел их прошлую жизнь и смерти Каана. — Да, но число тех, кто не способен перерождаться — больше, — рассказывает старец. — С каждым новым столетием люди все больше скатываются в бездну чревоугодия, похоти, гордыни, зависти. В Аду демографический кризис, он перенаселен благодаря вам. — Мне кажется, я вам впервые верю, — растерянно выпаливает Гидеон. — А что, если я помню? Что, если есть душа, которая помнит прошлые жизни? — Это невозможно, — морщины на Харвере все глубже. — Небесная канцелярия работает без сбоев, и нет в мире души, которая помнила хоть какую-то мелочь из прошлой жизни. Это обнулит всю деятельность высших сил. Что ты помнишь? — двигается ближе мужчина. — Я говорю образно, — отмахивается Ги, заметив вздох облегчения от альфы. — Мы к этому вопросу определенно еще вернемся, но меня сейчас интересует другое. Может ли быть, что жизнь первородного хранится в другом первородном? Или в вампире? В человеке? — Это чушь несусветная! Хотя, — восклицает Харвер и задумывается. — Знаешь, почему дворец называется Харон? Ги отрицательно качает головой. — Харон — перевозчик душ умерших грешников через реку Ахерон в подземное царство мертвых, точнее, в Ад. Он, в отличие от мифологии, перевозит всех, не важно, погребен или нет, не важно, человек или вампир. Но был на его памяти случай, когда две грешные души ему перевезти не удалось. — И к чему это? — не понимает Гидеон. — Где эти души? — поглаживает бороду Харвер. — Спросите у Харона, я устал от мифов и легенд, я хочу получить ответы, — поднимается на ноги Гидеон. — Может, они сбежали, его подкупили… — Харона невозможно подкупить, и он ни при каких условиях обратно души не перевозит, — обиженно говорит мужчина. — Если душа определена в ад, она будет там. — Так я могу с ним поговорить? С Хароном, — щурится омега. — Вряд ли, но я покопаюсь, ты меня заинтересовал, — тоже встает на ноги Харвер. — Никогда не любил не доделывать работу, вот как раз снова нырну в это все, но под другим углом. — Чего? — чешет голову Ги, пятясь к двери. — Конфеты принеси, — кричит ему в след альфа. — Этот дворец назван моим именем, а конфеты я выпрашивать должен!

***

— Если бы Раптор не успел, они бы забрали твое тело и сожгли, — выговаривает Каан сидящему за столом в тронном зале Кирану. — О чем ты вообще думал? Мы же знаем, что наши враги активизировались, неужели это я должен вам приказывать пока не выходить без охраны и уж точно не шастать в сомнительных переулках! Отныне, чтобы без оружия за поясом не разгуливали. — Ты как всегда очень мил, — трет переносицу Киран, который и без слов друга знает, что оплошал. Раны все затянулись, боль его не беспокоит, но Каан прав, если бы его забрали оттуда Белтейн, то Киран бы уже кормил червей. — Прости, — опускается на трон Каан. — Я зол и резок, но это потому, что я не хочу тебя терять, Намджун, и ты последний, от кого я ожидал такого необдуманного поступка. Никто не смеет покушаться на мою семью, и случись что-то с одним из вас, я признаю, что меня это подкосит. — Я знаю, — тихо говорит Киран, которому приятно знать о заботе, редко проявляемой вслух. — Теперь объясни мне, что там делал омега Амона? — хмурится Каан. — Я, конечно же, ему благодарен, ведь если бы не он, Раптор бы тебя не нашел, но почему ты был с омегой своего генерала среди ночи в богом забытом месте? Киран молчит, долго думает, как ему ответить, чтобы не навлечь беду на Принцессу, и при этом не оказаться подлецом в глазах альфы, которого он уважает, но Каан продолжает за него: — Ты спишь с ним. — Прошу, не говори Амону, я и остальных попросил, — поднявшись, идет к трону Киран. — Я не хочу проблем парню, тем более, что он спас мне жизнь. — Интересно, трахая его, ты не думаешь о том, что создаешь ему проблемы? — выгибает бровь Каан. — У нас все сложно, я сам до конца еще не разобрался, но я разберусь. — Мне плевать, кто чьего омегу трахает, пока это не касается лично моего, но это очень странно, — потирает подбородок Каан.

***

Чимин, хотя и разбит выговором от Риксби, расклеиться себе не позволяет. В конце концов, он слишком хорош, чтобы его списали со счетов, и он единственный фактически источник для Риксби в Харон. Тем более, альфа не подозревает истинную причину того, почему омега вызвал на место событий первородных. Чимин не отрицает, что в этом всем немалую роль сыграли и его чувства к Кирану, но они не стали бы для него помехой на пути реализации цели. Он — машина, выполняющая задания, и даже если бы ему пришлось вырвать сердце Кирану ради них — он бы это сделал. Чимин проводит бессонную ночь, думая о том, что увидел рядом с закусочной, от отчаяния даже пытается найти ответы на вопросы в интернете, но безуспешно. Кем бы ни являлся Киран Телмеес, Чимин не даст ему умереть, пока не узнает правду. То существо до истерики напугало его, но даже сквозь весь пережитый ужас Чимин чувствовал его величие и не сомневался, что у Белтейн с ним нет шансов. Знает ли Риксби правду? Почему, если он ее знает, он отправил своих парней на смерть? Голову омегу разрывает от вопросов, и в то же время, вопреки разуму, он продолжает переживать за Кирана и за то, что уже известно Амону. Поэтому с утра Чимин первым делом едет в Харон, чтобы выяснить обстановку. Чимин уже говорил с Амоном по телефону, который пока и словом не обмолвился о произошедшем с Кираном, и знает, что альфа не во дворце. Но омега не обязан докладывать обитателям дворца, что знал об этом, направляясь сюда. Прибыв в Харон, он первым делом встречается с Элиссой, которая извиняется, что вынуждена покинуть его, потому что едет на бранч. Чимин заверяет ее, что все нормально, он и сам уезжает, коротко спрашивает ее про «дела», и, поняв, что она ему ничего рассказывать не собирается, понуро плетется к автомобилю. Уже на подходе к машине он слышит шум со стороны сада и, заглянув за дерево, довольно улыбается. Двое омег, с которыми он ранее пересекался, пьют кофе в беседке, и прямо на столе рядом с посудой лежит черный кот. — Мои любимые парни! — восклицает Чимин в надежде, что хотя бы они прольют свет на происходящее. — Я не завтракал, так что, надеюсь, вы не против, если я присоединюсь. — Мы против, — моментально щетинится Гидеон, а Тео укоризненно смотрит на него. — Не будь таким грубым. — Да ладно, ну сцепились мы, бывает, — все равно садится на скамью Чимин и, взяв выпечку, откусывает. — Кровушкой не поделитесь? По-дружески. Углеводы не в моем вкусе. — Заебал, — зло говорит Ги, которого раздражает этот парень. Ги уже жалеет, что принял предложение Тео позавтракать на улице, а не остался в комнате, где продолжил бы от отчаяния из-за только вскрывшейся правды биться головой о стену. — Блять, вечно он маячит там, где я, — смотрит на остановившегося во дворе Калеба Чимин. — Что, тебе двоих мало, и с этим замутишь? — язвит Ги. — Не переживай, на твоего не претендую, — хмыкает Чимин. — Умница, знаешь, что без шансов, — не остается в долгу Ги. — Меня на слабо взять легко, — поглаживает языком клыки Чимин. — Могу ведь поставить цель, — говорит, но в глубине души сомневается. — Парни, — пытается встрять Тео. — Он меня просто раздражает, неприятный тип, — продолжает поглядывать на Калеба Чимин. — С этим я согласен, — усмехается Ги. — Вечно что-то выискивает, притом молчит и пялится как истукан. — Со мной не молчит, — говорит Чимин. — Хотя лучше бы молчал. Так, что нового? Мой опять загружен, а я скучаю. — Кирана ранили. — Тео! — возмущается Ги, которому не нравится, что друг симпатизирует красноголовому омеге и даже все ему выкладывает. — Знаю я, расслабься, — смеется Чимин. — Так что, он плох совсем? — Как огурчик, утром с балкона видел, как он уезжал, — отвечает Ги. — Это хорошо, — облегченно выдыхает Чимин. — Ты правда с ним спишь? — осторожно спрашивает Тео. — Правда, — смысла лгать нет, да и Чимин почему-то не чувствует от этих двух омег угрозу. Хотя, котообразный может его знатно так приложить головой о стену, но в этом и вся его прелесть, он свои порывы и чувства не скрывает. Чимин уважает честность. — А Амон? — не сдерживается Ги. — И с ним. — Ну ты даешь, — хлопает ресницами Тео. — Да, я такой, — поправляет волосы Чимин. — А если мы скажем Амону? — щурится Ги. — Говорите, он не поверит, — пожимает плечами Чимин. — Откуда такая уверенность? — Я слишком хорош, чтобы меня потерять, а вот и он, — омега замечает въехавший во двор автомобиль и сразу поднимается на ноги. Ги, нахмурившись, следит за реакцией парня на вышедшего из автомобиля Амона, следом за ним во двор заезжает и бентли Кирана. — Мой любимый, — поправляет рубашку Чимин. — Который? — усмехается Ги. — У тебя аж лицо поменялось на бентли. Чего тогда не порвешь с Амоном, или господину Телмеесу ты только для забав нужен? — Тебе говорили, что ты язва? — со злостью поворачивается к нему Чимин. — И вообще, мы с тобой только познакомились, чтобы я на твоем плече плакал. Альфы замечают омег, и если Киран всего лишь им кивает, Амон идет к ним, и Чимин сразу подставляет губы для поцелуя. Чимин все ждет, что Амон начнет разговор про то, что он был с Кираном во время нападения, морально готовится отвечать на его вопросы, но, кажется, альфа не в курсе. Видимо, Киран слово сдержал, не стал говорить про их интрижку и другим запретил. Чимин с генералом отходят в глубину сада, где омега никак не хочет отпускать мужчину, льнет к нему. — Не смогу с тобой побыть, надо ехать в офис, — расстроенно говорит альфа. — Ничего, я дождусь моего генерала, — приподнявшись на цыпочках, обвивает руками его шею Чимин. — Когда ты вещи перевезешь? — спрашивает Амон, отрываясь от его губ. — На днях уже, — обещает ему омега и, проводив альфу до входа, покидает Харон. Стоящий у бассейна Калеб сразу же идет к своему автомобилю и выезжает за ним.

***

Закончив с делами, Чимин связывается с Амалем, и тот подтверждает, что Риксби вышлет ему новое задание. Из короткого разговора омега понимает, что речь будет о вампирах, и, радуясь тому, что он снова в деле, предвкушает вечер. Как бы Риксби ни был зол, он знает, что лучше Чимина с его заданиями никто в этом городе не справится, и, плюс ко всему, только глупец потеряет свой главный источник в Хароне. Риксби глупцом никогда не был. Чимину не помешало бы подкрепиться, и, учитывая, что после съеденной за ноутом пиццы чувство удовлетворения к нему так и не пришло, он решает выйти на охоту. Добыча находит его сама в местном круглосуточном магазинчике, куда парень зашел за сигаретами. Симпатичный омега, закидывающий в корзинку чипсы, не скрывает своего интереса, и Чимин, прихватив еще бутылку вина, приглашает его к себе. Чимин любит радовать тех, кто щедро делится с ним кровью, поэтому пока парень подставляет ему свое горло, остервенело втрахивает его в свой диван и наслаждается стонами удовольствия. Как и всегда, пообещав позвонить новому знакомому, Чимин провожает его за дверь, а сам решает съездить на станцию King’s Cross и забрать из камеры хранения оставленное для него Амалем новое оружие. Чимин только выезжает за пределы своего района, как получает сообщение от Кирана с просьбой поговорить. Омега отсылает ему свою локацию и, выйдя из машины, закуривает. Спустя пятнадцать минут перед ним паркуется хорошо знакомый Бентли, и Киран, опустив стекло, просит его сесть в автомобиль. Чимин садится на переднее сиденье, глубоко вдыхает запах любимого парфюма Кирана и наблюдает за тем, как он сексуально крутит руль левой рукой. — Я рад, что ты в порядке, — первым нарушает тишину омега, а Киран, воспользовавшись тем, что стоит на светофоре, тянет его на себя и жадно целует. — Не за рулем же, — пытается выбраться из его объятий Чимин, хотя млеет от поцелуев и сам безумно скучал. Правда, Чимин никак не может окончательно расслабиться, продолжая вспоминать того, кого увидел ночью у закусочной, и ловит себя на мысли, что все больше альфу побаивается. — Я хочу, чтобы было всегда и везде, прошу, сделай что-нибудь, или я сам сделаю, я не хочу тобой делиться, — останавливается на обочине Киран. — Мы уже это обсуждали, — сразу же выбирается из его объятий Чимин. — Я переезжаю в Харон, поженюсь с Амоном. Ты мне ничего этого не дашь. — Пахнет шантажом, — мрачнеет альфа. — Думай, как хочешь, — хмыкает Чимин. — Я подумаю, Принцесса, — зарывается пальцами в его рубиновые волосы мужчина, любуется лицом, с которым боится конкурировать луна, и никак не может поверить, что его красота реальна. — Спасибо, что спас мне жизнь, ты не уехал, ты позвал помощь. Я у тебя в долгу, — снова тянет его на себя, и в этот раз Чимин не сопротивляется, взбирается на его колени и подставляет горло под поцелуи. — Мне показалось, что помощь тебе особо не нужна, — старается звучать ровно омега, продолжая убеждать себя, что сейчас перед ним тот самый красивый мужчина, и никакого монстра нет. — Кто ты? Я все пытаюсь понять, но не получается. — Помощь нужна всем, и ты ее оказал, — руки Кирана замирают на его талии. — Ты знаешь, кто я, а то, что ты увидел там — это иллюзия. — У тебя были крылья, твои руки превратились в крюки, ты словно врос в землю, я знаю, что я видел, — отстраняется омега. — У страха глаза велики, а ты был напуган, — смеется Киран. — В любом случае, спасибо, что спас мне жизнь. — Запомни это на будущее, вдруг я захочу забрать должок, — усмехается Чимин, поняв, что альфа ему ничего не скажет. — Ты всегда можешь рассчитать на меня, — руки мужчины теперь скользят под юбку, и он жадно мнет его ягодицы. — Это ты уже такой твердый или… — Чимин, отстранившись, замечает рукоять пистолета за поясом, и не успевает Киран ответить, вытащив его, любуется стволом. — Это же дигл! — восхищенно говорит омега. — С каких пор ты носишь при себе оружие, тем более такое мощное? — не переставая, любуется пистолетом, полное название которому Desert Eagle. — С тех пор, как на меня напали, — Киран проводит языком по его губам и, одновременно отодвинув его белье, проталкивает в него два пальца. — Какой красавец, — подносит дуло к груди альфы ерзающий на его пальцах Чимин, а потом приставляет его к его кадыку и щурится. — Не боишься? Судя по стволу, на котором я сижу, нет. — Развлекайся с игрушкой, а я поиграю с тобой, — Киран задирает его юбку до пояса и, придерживая его за ягодицы, трется своим стояком о него. Чимин думает, что он мог бы выстрелить, испачкал бы бежевый салон автомобиля кровью первородного, но в то же время не сомневается, что его триумф продлился бы не дольше, чем на пару мгновений. Стоит представить, как раненный Киран принимает свое то самое обличье, и холодный пот скатывается вниз по спине омеги. Чимина от мыслей отвлекает Киран, который забирает у него пистолет и, положив его на соседнее сиденье, расстегивает свои брюки.

***

Тео безумно сильно скучает по Раптору. Умом он понимает, что он его муж уже не просто по документам, учитывая, как простыни под ними обугливаются, но при всем при этом, никак не может перейти барьер и открыто спрашивать у него про его планы и занятия. Он по несколько раз в день смотрит на его контакт в телефоне, и даже когда сильно хочется просто спросить, чем он занят, не осмеливается. Раптор не приходил ночью, и Тео впервые за время во дворце мерз в постели. Ближе к вечеру, поняв, что судя по всему, альфа снова не приедет, Тео поднимается к себе и решает до ужина полежать. Омега только выходит из ванной, как в комнату проходит Раптор. Первое желание Тео — это бросится ему на шею, но вместо этого он хмурится и выпаливает: — Где ты был? Раптор, который опешил от вопроса, не понимая, смотрит на парня. — Где ты был ночью? — скрестив руки на груди, переспрашивает Тео, сам уговаривая себя быть смелее. — Я твой муж и, наверное, заслуживаю хотя бы предупреждения, что ты не придешь. — Работал, — усмехается Раптор и, подойдя к нему, нагибается, чтобы поцеловать, но омега делает шаг назад. — Предупреждай меня, я ведь тебе это уже говорил. — Хорошо, теперь могу я тебя поцеловать, раз наша первая ссора закончилась? — выгибает бровь Раптор. Тео кивает, и альфа, притянув его к себе, медленно и сладко целует. Раптор не привык давать отчеты в отношениях, но учитывая, что с этим омегой он все время открывает в себе нечто новое — придется и к этому привыкнуть. — Если я буду совсем надолго задерживаться, я буду тебя предупреждать, — оторвавшись от его губ, говорит Раптор. — И кстати, во дворце скоро будет прием на Рождество, и, надеюсь, ты составишь мне компанию. — Наш первый выход в свет, как супружеской пары? — щурится омега. — С удовольствием. И я злюсь, что ты пропадаешь, потому что мне скучно, я тут гнию живьем, ничего не делаю, — обиженно добавляет. Их брак начался как контракт, но то, что он перерос в нечто большее, они даже друг перед другом больше не отрицают. — Давай сходим кое-куда, — внезапно предлагает альфа. — Об этом тоже надо заранее предупреждать, — возмущается Тео. — Я ведь должен готовиться, принарядиться! — Ты всегда хорошо выглядишь. — Жди, — удаляется в гардеробную парень и, к радости Раптора, выходит оттуда уже через минут десять. Тео наспех причесался и, кажется, увлажнил губы, хотя альфа не понимает, зачем, если он этот блеск еще до двора съест. На Тео белая футболка и бежевые брюки, он натягивает на себя еще и прихваченный со стула полосатый жакет и объявляет, что готов. Пока они идут к автомобилю, Тео, заметив, что за ними наблюдают, поднимает голову и машет машущему ему с балкона в ответ Гидеону. Они держатся за руки и выглядят как счастливая парочка, и Ги, чье сердце горит от обиды, искренне рад за нового друга. Время в пути занимает час, но он пролетает, учитывая, что всю дорогу Тео допрашивает мужа о его дне и задает вопросы о его прошлом. Когда они проезжают табличку, на которой написано: The Wentworth Club, Тео сразу понимает, куда его привез альфа. Тео раньше здесь не бывал, так как гольфом не увлекался, но Джон бывал, да и все состоятельные горожане знают это место. Автомобиль проезжает вглубь по узкой тропинке, Тео любуется величественными деревьями и идеально ухоженными полями. Главное здание клуба, перед которым паркуется Ламборгини, выглядит как старинное поместье с его массивными стенами из камня, колоннами и огромными окнами, из которых открывается вид на бескрайние поля. — Не знал, что ты играешь в гольф, — выйдя из автомобиля, говорит мужу Тео. — Хотя я почти ничего о тебе не знаю. — Меня Каан подсадил, он любитель, да и часто свои переговоры здесь проводит, — честно отвечает Раптор и, взяв омегу за руку, ведет к полю. — Но я не умею играть, — берет протянутую ему клюшку Тео. — Я отдыхаю с йогой, плаванием, точно не гольф. — Я тебя научу, — подходит ближе Раптор. — Во-первых, не напрягай так спину, — обхватывает его руками. — Двигайся легко и непринужденно, представь, что клюшка — продолжение твоей руки. Он демонстрирует удар, грациозно отводя клюшку назад, проводит ее вперед и отправляет мяч в полет. Мяч идеально летит по дуге, и кажется, что даже ветер обходит его. — Теперь ты, главное сосредоточиться на движении, результат тут не важен. Тео повторяет его движение, но клюшка уходит в сторону и едва касается мяча. Он раздраженно выдыхает, но альфа улыбается. С каждым ударом движения Тео становятся все увереннее, более плавными. Раптор периодически сам придерживает клюшку его руками, и Тео, поддавшись назад, льнет к нему. — Не думал, что гольф — это так сексуально, — выдыхает Тео, чувствуя скольжении ладоней по своей талии. — Поверь, и я, — зарывается носом в его плечо мужчина, которому уже хочется вернуться во дворец и вжать его в простыни. Поиграв около часа, Тео честно говорит, что проголодался, и они проходят в лаундж зону, где им подают умопомрачительное тюрбо с соусом из шампанского. Тео с удовольствием ест рыбу, пробует все закуски, а альфа попивает коньяк. — Йога, значит? — вспоминает его слова Раптор, пока Тео любуется его мощными плечами, затянутыми в серую ткань, и восхищается его военной выправкой. — У меня не было большого выбора, и занимался тем, что доступно. — Потому что есть мнение, что гольф — это развлечение для богачей? — выгибает бровь альфа. — Хотя, ты ведь не был беден. — Нет, потому что я занимался тем, чем большей частью занимаются омеги, чтобы не ходить в места скопления альф, — честно говорит Тео. — Джон тебе не разрешал? — хмурится мужчина. — И он, и я сам, мне тяжело справляться с излишним вниманием, — тихо говорит омега. — Я не буду тебе запрещать заниматься тем, чем ты хочешь, я лучше обставлю тебя охраной, чем позволю тебе смущаться своей красоты, — твердо говорит Раптор. — Даже сейчас все взгляды направлены на наш столик, и я жалею, что не закрыл клуб, хотя тогда я был бы как Каан, который вечно закрывает все для себя любимого, и я над ним шучу. — В любом случае, мне понравилось, — смеется Тео, которому приятны его слова. — Чем ты еще, как богач, увлекаешься? — Материальный мир меня особо не интересует. Я люблю войну. Мне это все не важно, — отмахивается Раптор. — Сказал тот, кто ездит на люксовых автомобилях и живет во дворце, — хмыкает Тео. — Комфорт важен, не отрицаю. — А я люблю красивую жизнь, — отпивает вина Тео. — Я к ней привык. Да и Джон мне никогда ни в чем не отказывал. Не хмурься. — Оно понятно, ты, небось, и не работал никогда, ведь с такой внешностью и не нужно, все к ногам положат, — без злости говорит альфа. — Да, но за все ведь надо платить, — разбито улыбается омега. — Джон меня содержал, взамен я был его. С тобой я тоже расплачиваюсь. — Верно, — кривит рот Раптор. — Но не хотелось бы, чтобы ты называл это работой. — Я не называю, я объясняю, что красотой восхищаются, но как валюту не воспринимают. Я ей расплачиваюсь всю жизнь. — А работать не думал? — спрашивает Раптор. — Жизнь не всегда складывается так, как хочешь, — уводит взгляд в сторону Тео. — Я никогда не работал и не знаю, каково это. У меня даже образования нет. — Почему? — удивляется альфа. — Так сложилось, — понимает, что сболтнул лишнее, Тео, а Раптор все запоминает. — Джон — единственный брак? — не заканчивает свой допрос мужчина, и Тео его не осуждает, ведь это нормально, что ему хочется знать больше о том, с кем живет под одной крышей. — Да, брак единственный. — Ты до него принца ждал? — задумывается Раптор. — Сомневаюсь, что вокруг тебя не толпились желающие. — Тебе не кажется, что ты задаешь много вопросов? — осторожно говорит Тео, чтобы не вызывать подозрения. — Когда на них не отвечают, они только подогревают интерес. — Джон был приятным, у нас была взаимная симпатия, плюс он полностью обеспечивал меня, и нам было хорошо. Такой ответ ты хотел? — пристально смотрит на него омега. — Так ты ждал того, у кого денег побольше? — слова слетают с губ раньше, чем альфа успевает подумать, и он сам не понимает, почему его злит правда, ведь очевидно же, что все существа в мире везде исходят из своей выгоды. То, что говорит Тео, не должно его раздражать, но и принять истину, в которой этот напоминающий ему потерянного ангела парень продает себя в обмен на финансовую безопасность — не получается. Или Раптор слишком сильно идеализирует омегу, или он просто злится на разговоры о других мужчинах и мысленно очерняет его. — Знаешь, я бы обиделся, но смысла нет, потому что, да, деньги тоже имеют большое значение, — рассказывает Тео. — Он обеспечивал мне хорошую жизнь, безопасность, мы жили в первой зоне. Глупо будет говорить, что это не важно. — Так ты за старика из-за денег вышел, — подносит стакан к губам Раптор. — Ну, за тебя же я вышел, — раздражено выпаливает омега, которого этот допрос опустошил. Обратно они едут в тишине, Тео не хочет разговаривать, а Раптор думает о его словах. Все-таки первая ссора была не из-за того, что Раптор пропадает и не предупреждает его, а из-за того, что произошло в ресторане. Поднявшись к себе, Тео сразу же идет в душ, а альфа, оставшись внизу, общается с Элиссой. Тео уже лежит в кровати, когда Раптор возвращается в спальню, и омега демонстративно выключает светильник. Альфа без слов раздевается, ложится рядом, а Тео, буравя взглядом окно, пытается уснуть, хотя хочется обернуться, обнять его, несмотря на его обидные выводы. Хочет не только он, потому что Раптор двигается ближе и прижимает его спиной к себе. Рука ползет к белью парня, он медленно тянет его за резинку вниз, продолжая тереться у него, и, обнажив ягодицы, разводит их. — Я сплю, — холодно говорит Тео, хотя сам льнет к нему. — Я был груб, признаю, но некоторые твои слова меня смутили, — покрывает поцелуями его плечи Раптор. Омега идет на поводу желания, сам выпячивает задницу, облегчая ему проникновение. Он так и лежит на боку, прячет свое лицо в изгибе локтя, кусает губы, когда альфа проталкивается, и липнет спиной к его груди. — Я буду тебя обеспечивать и защищать, — за живот вдавливает его в себя Ратпор, не оставляя между ними и миллиметра, — но я не хочу думать, что ты платишь мне телом. Даже если это так, не озвучивай. Я не хочу этого знать. — Супружеский долг, — вместе со стоном выпаливает Тео, когда он толкается в него до упора, и вонзается ногтями в его бедро. — У тебя нет долга передо мной, — кусает его мочку уха Раптор. — Принуждать тебя я не буду. — Секс с тобой шикарный, — наконец-то оборачивается через плечо Тео и сталкивается со взглядом черных глаз. — Я не буду лишать себя такого удовольствия. Раптор на это улыбается и глубоко целует его, сплетая их языки. Заниматься любовью с Тео — это награда за все тяготы, которые пришлось пережить первородному. Делать это, смотря ему в глаза, — двойное удовольствие. Раптор двигается нетерпеливо, оставляет на нем новые отметины, вгрызается в губы, из-за которых больше не видит другие, и вбирает в себя все его стоны. — Ты же помнишь стоп-слово? — оттягивает зубами его губу Раптор, и омега кивает. Альфа сразу же разворачивает его спиной к себе, вдавливает лицом в подушку и, заставив задрать задницу, снова толкается. Он соединяет его руки за запястья на спине, натягивает его на себя без излишней нежности, Тео приходится кусать подушку, и в моменты, когда он погружается до упора, хрипеть, чтобы не останавливался. Тео кажется, у него мозги, как и все внутренности, в кашицу превратились, он в отместку сжимает его в себе и вскрикивает от неожиданности, когда получает за это смачный шлепок по заднице. — Ты знаешь, что сказать, если тебе не нравится, — нагнувшись, легонько кусает его в шею Раптор. — Я не скажу его, — Тео приподнимается и все еще спиной к нему садится на его бедра. Раптор обхватывает руками его за талию, продолжает насаживать на себя. Он трахает его грубо, не дает отдышаться, зажимает ладонью его рот, заставляя омегу вгрызаться в нее зубами, и Тео сам себе поражается. Ему это нравится, он сгорает из-за чужой страсти, которая стирает грань между звериным и человеческим. Он привык, что Джон, будучи альфой старой закалки, да и ввиду возраста, не любил активничать в постели и порой даже ленился заниматься сексом в миссионерской позе, предпочитая, чтобы Тео сам его седлал. Тео никогда не думал, что можно и так, превращаться в живую куклу, которую пусть и используют, но это не отвращает. Ему нравится, насколько Раптор властный, жадный, как он гнет его под себя, как растирает по нему свою похоть. Он поворачивает его лицом к себе, обхватывает пальцами за горло и, уставившись на омегу, который из-за грубого проникновения закатывает глаза в экстазе, управляет им, как марионеткой. Тео снова зажимает его в себе, Раптор впечатывает его лопатками в простыни, трахает до пика удовольствия, впивающегося осколками в кожу омеги, каждый сантиметр которой — эрогенная зона. Тео продолжает обнимать его, полосует ногтями по коже, которую не пробить, и, задрав голову, открывает для него свое горло. Раптор, не переставая двигаться в нем, вылизывает его ключицы, оставляет на его бедрах синяки от пальцев и теряет контроль. — Ликорисы, — выпаливает Тео, почувствовав, как лопается его кожа под чужими клыками, и альфа сразу поднимает голову. Тео, как зачарованный, смотрит в его черные глаза, опускает взгляд к губам, на которых его же кровь, но не боится. Напротив, он приподнимается, обнимает его за плечи и закрепляет их соитие кровавым поцелуем. — Прости, я сорвался. Зная, откуда твои шрамы… — Ты же остановился, — перебивает его Тео. — Не страшно. — Больно? — целует место укуса альфа. — Нет, напротив, я словно горю, — честно говорит не понимающий себя Тео. Его не кусали в сексе, и пусть Раптор сразу от него оторвался, ощущение, что от места укуса расползается ток, пробуждает все его клетки, и хотя он только кончил, ему хочется еще. — Если во время секса вампир пьет кровь, то партнер получает особое удовольствие, — усмехается Раптор, который пусть и корил себя за неосмотрительность, уже успокоился. Он никогда не объяснит Тео, как тяжело держать себя с ним в руках, балансируя на грани, и даже будучи в нем до упора, ему этого мало. Хочется забраться под кожу, хочется заклеймить. — Сейчас я боюсь, — потирает укус Тео, пока Раптор, разведя его колени, снова пристраивается, — но в будущем, может, продлим? Меня никогда не кусали, чтобы доставить удовольствие, а только использовали, как еду. — Я тебя могу сожрать, так что забудь, — Раптора коробит его и так очевидное заявление, но он дальше не идет и, придерживая его, чтобы парень не скользил по простыне, двигается. Тео не спорит, у него и сил нет, его чувства обострены, а все внимание на буквально вытрахивающем из него душу альфе. Какую бы магию ни скрывал под собой этот сладкий укус, из-за него Тео словно достиг высшей точки нирваны, и тратиться на разговоры не хочется. Раптор кончает, продолжая жадно его целовать, а проблески света перед полузакрытыми глазами омеги внезапно сменяются на беспросветный мрак. — Что это было? — растеряно смотрит на нависшего сверху мужчину Тео через пару секунд. — Ты потерял сознание, — усмехается Раптор и, устроившись рядом, укладывает его на себя. — От оргазма? Ничего себе, — смущенно улыбается Тео. — Насчет укуса, я хочу, чтобы на всех старых были следы твоих зубов, так я о них забуду. — Я подумаю об этом, — целует его в макушку Раптор и, убедившись, что парень уснул, охраняет его покой. Тео бормочет что-то во сне, прижимается к плечу мужчины, а Раптор, продолжая поглаживать его перекинутую через себя ногу, тянется за завибрировавшим телефоном. Увидев имя звонящего, альфа осторожно выбирается из-под омеги и, пройдя в гардеробную, отвечает на звонок. — Пять часов утра, ты только освободился? — разминает шею Раптор. — Простите, я по поручениям Каана ходил. Что мне нужно сделать? — Все то же самое, — тихо говорит мужчина. — Я про моего омегу. Постарайся ускориться, мне нужна информация, а ты топчешься на месте. Или мне найти нового помощника? — Я в процессе, не беспокойтесь, все сделаю. Раптор возвращается в спальню, натягивает на себя одежду и, нагнувшись, оставляет нежный поцелуй на лбу поморщившегося парня. — Мне кажется, ты тот, про кого вы, люди, говорите «любовь».

***

— Я слишком зол, слишком, — Арес шипит ему в губы, касается и отстраняется, не давая пьяному от мощнейшего коктейля любви и ненависти парню уже прильнуть к своим губам. — Ты хотел меня разозлить, хотел разорвать цепи, которыми я сдерживаю себя столько месяцев, чтобы не сожрать тебя, и ты это сделал, — отрывает его от двери Арес и, грубо толкнув на кровать, нависает сверху. Ремень так и свисает с его руки, и Джулиан понимает, что то была не просто угроза, когда он разворачивает его спиной к себе, содрав до колен только натянутые джинсы, обжигает им его ягодицы. — Прекрати! — пытается развернуться парень, но этот Арес другой, его даже сдвинуть невозможно, и, видимо, и силу он при нем цепями удерживал. — Ты мне белье порвал, чудовище! — уже не стесняясь посетителей, которые могут его услышать, кричит Джулиан, вспоминая все приемы рукопашного боя, которые знает. — Можешь надеть мое, я все равно не фанат белья, да и вообще одежды, — Арес снова бьет его по ягодицам ремнем и проводит пальцами по раскрасневшейся коже. Джулиану не больно, но унизительно, и так странно, что унижение это сладкое. Перед глазами парня сразу всплывает душевая, мокрая спина и разрывающее Джулиана желание, чтобы он поступил так же с ним. Член парня болезненно ноет только от картин, которые рассеивает очередной шлепок ремнем, но следом Арес целует его в половинки, и Джулиан захлебывается одновременно от гнева и удовольствия. Его разум твердит, что он должен ненавидеть его, что он не заслуживает прощения, и нельзя поддаваться соблазну, но каждое его движение, каждый поцелуй, разжигают в нем пламя, которому невозможно сопротивляться. Арес разворачивает его лицом к себе, и Джулиан, воспользовавшись этим, отнимает ремень и, сразу накинув его на шею первородного, затягивает. Скольких людей и вампиров Джулиан задушил так же, но этому хоть бы что. Арес и бровью не ведет, кровожадно скалится, и Джулиан, оседлав его, натягивает ремень еще сильнее. — Мне нравится поза наездницы, ты смотришься потрясающе, — облизывает свои губы лежащий под ним Арес. — Ты должен уже задохнуться, а не языком молоть! — шипит парень, чьи костяшки уже покраснели от намотанного на руку ремня. — Старайся усерднее, а еще лучше — сдайся, — кладет ладони на его обнаженные ягодицы Арес и, резко развернувшись, вжимает парня в простыни. — Ты мой, Джулиан, кем бы ты ни родился, ты родился для меня. Мужчина, женщина, вампир, человек — плевать. Я тебя выбрал, и тебе не сбежать от короля ада. Хотя, признаю, был бы ты вампиром, было бы лучше, ведь, учитывая, что в моих фантазиях я с тобой делаю, твоя человеческая сущность не выживет, — он стаскивает с себя ремень и, отбросив его в сторону, по-прежнему блокирует конечности уже и не особо сопротивляющегося парня. Бесполезно. Как бы Джулиан ни боролся, что бы ни делал, ему не одолеть первородного, как и не одолеть безумное желание, которое собирается внизу его живота, когда Арес смотрит на него, как на главное блюдо. — Но мои фантазии пока похоронены, потому что даже на пике гнева и желания я думаю о том, что могу сделать тебе больно, — рычит ему в лицо Арес, проводит языком по щеке. Джулиан внимательно смотрит на его лицо, считывает эмоции, и, кажется, теперь он видит перед собой не его. Его глаза красные, черты лица заостренные. Парень приподнимается, сам тянет к нему руки, касается скул, словно проверяет, маска ли это, или у него сознание путается. Джулиан изучает его, а Арес на его губах концентрируется. — Ты другой, — растерянно говорит ему парень, но вместо ответа получает долгожданный поцелуй, из-за которого все его принципы и жизнь до стираются. Арес окончательно стаскивает с него джинсы в процессе поцелуя, не отрывается, словно не дает ему отвлечься, вернуться в реальность, тянет на дно похоти, и Джулиан сам навстречу несется. Его кожа отзывается на прикосновения, как будто бы все последние стены сопротивления пали, а разум уже смирился, что из этой постели он будет выползать. Завтра он его проклянет, изобьет, зубами плоть оторвет. Все это будет завтра, а сегодня пусть Арес поднимает его на небеса или утаскивает на дно ада, пусть боготворит и оскверняет его тело, потому что Джулиан хочет, потому что никогда подобных чувств он не испытывал и вряд ли испытает. — Твоя задница девственная, и это иронично, ведь на протяжении времен мне приносили в жертву девственников, думая, что порождение ада привлекает чистота и невинность, и ни разу не получили мой ответ на мольбы, — царапает ногтями его горло Дьявол. — Твоя задница девственная, и ради нее я выполнил бы любое желание. Любое. Арес снимает рубашку, тянется к брюкам, Джулиан, забыв о его своеобразном комплименте, за ним наблюдает. Арес дьявольски красив. Не той легкой, привычной красотой, что притягивает взгляды, а чем-то более глубоким и почти гипнотическим. Его черты, которые, казалось бы, Джулиан и так изучил, сейчас слишком совершенны, чтобы быть реальными. Будто бы высшие силы создали идеальную красоту и подарили ее своему самому озлобленному дитя. В его темных глазах играют тени, хранящие тайны, которые Джулиан боится никогда не разгадать. Возможно, именно они виноваты в том, что парень пал перед своим врагом. На протяжении всего их знакомства Джулиан чувствовал, как каждый раз, сталкиваясь с этим взглядом, он все больше попадал в его плен и позволил невидимым цепям обмотать и подчинить себя. Но ведь подчинение тоже бывает сладким? Ведь, если отбросить в сторону все «должен» и «положено», ничего плохого в том, что Джулиану нравится то, как он смотрит на него, как ласкает, как обращается с ним так, как привык обращаться парень со своими партнерами, нет. Они снова целуются, Джулиан шипит в поцелуй, чувствуя его пальцы, толкающиеся в него, и, больно укусив его, отползает. — Хочешь секса, я тоже хочу, признаю, но трахать меня ты будешь, только если я трахну тебя, — выровняв дыхание, объявляет парень. Арес слушает, и с каждой секундой его взгляд становится все более сосредоточенным, но не от сомнений, а от осознания того, насколько нелепое ему сделали предложение. Джулиану даже неловко от затянувшейся паузы, он продолжает наблюдать за ним и видит, как в его глазах медленно загорается огонь. Это не огонь гнева, а искры едва сдерживаемого веселья, которые вспыхивают и гаснут, как будто предвкушают игру. — Прости, Джулиан, но человек нагнет Дьявола? — уголки губ Ареса слегка приподнимаются, а потом и вовсе расходятся в издевательской ухмылке. — Давай так, — заметив замешательство в его взгляде, продолжает Арес. — Я обещаю тебе, что ты останешься доволен и даже будешь молить меня повторить, но если нет, то я подумаю, — поддавшись вперед, вжимает парня в постель. Джулиан, который устал сопротивляться в первую очередь себе, все же решает рискнуть, ведь Арес свое слово всегда держит, и сам его целует. Арес воспринимает его поцелуй как согласие, он разворачивает его спиной к себе и, крепко держа за бедра, легонько кусает в правую ягодицу. Джулиан, который из-за смущения покраснел до кончиков ушей, прячет лицо в подушке. Арес просит расслабиться, разводит его ягодицы и сперва пальцем надавливает на колечко мышц. У Джулиана пальцы на ногах подворачиваются, когда он чувствует влажный язык у себя меж ягодиц. Он инстинктивно выпячивает задницу и, вонзившись пальцами в кровать, млеет от пока еще нежной ласки, которую ему щедро дарит первородный. Арес проталкивает язык глубже, параллельно поглаживает его бока, и Джулиан, не удержавшись, оборачивается через плечо. Он уверен, что может кончить уже только из-за увиденной картины, и, не сдержавшись, тянется к своему болезненно ноющему члену. — Блять, что ты делаешь? — утробно рычит Джулиан за секунду до того, как альфа, убрав его руку, вжимает ее в постель. — Вылизываю тебя, подготавливаю, а ты, плохой мальчик, торопишься, — кусает его теперь уже в левую ягодицу Арес. Джулиан не знает, что он в нем трогает, что доводит его чуть ли не до пика, как вообще у него может быть такой длинный язык, но ощущение, что он его им же трахает. Джулиан снова рычит, кусает свои губы, чтобы не унижаться еще больше, не молить его отпустить его руки и позволить дойти до разрядки. Только когда Арес отрывается от его задницы и, подтащив подушку, пропихивает ее под его живот, Джулиан словно просыпается. — У тебя прекрасное спортивное тело, сплошные мышцы, но задница костлявая, — шлепает его по ней. — Оказывается, именно она в моем вкусе. Сам удивлен. Он явно его заговаривает, отвлекает, но Джулиан не может принять тот факт, что он в шаге от того, о чем ни разу в жизни не думал. Он знает, что будет дальше, сам это делал с омегой, которого выставил отсюда Арес, и пытается вырваться, но первородный налегает сверху и, укусив его в загривок, спрашивает: — Так тебе нравится сопротивляться, или мне правда отпустить? Я чувствую пепел на зубах из-за того, как сгораю изнутри, но я отпущу, потому что ты — единственное дитя человеческое, которого я могу за ручку вывести из самого Ада. Лучше бы он был груб, лучше бы обездвижил и трахнул, потому что его слова, которые должны подарить парню облегчение, ведь он к нему прислушивается даже на пике желания, дарят ему только агрессию, потому что Джулиан хочет. Хочет вопреки борьбе в себе, прошлому и, главное, роли, которую ему планируют отвести в постели, и никак не отпустит последнюю связь с реальностью, в которой трахаться с врагом нельзя. Он может сдаться, потому что кожа под ладонями альфы пенится и шипит, может проглотить свою гордость и обиды, но Арес не пихает ему это в глотку насильно. Джулиан не знает, что собирается переспать с самим Дьяволом, и манипуляции у него учились все остальные существа. Что манит мотылька на огнь? Его красота и тепло. Что может поманить Джулиана — подчинение и готовность выслушать. И Джулиан залетает в середину пламени, расслабляется и выпаливает «продолжай». Арес довольно ухмыляется, пристраивается и, толкаясь в него, крепко сжимает его бока, фиксируя на месте. Они дышат тяжело, Джулиан раздирает зубами подушку, чтобы не кричать, а Арес направляет все свои силы, чтобы не погрузиться до упора разом, не навредить. Спустя пару минут привыкания парня к члену, из-за которого у Джулиана словно все органы всмятку, Арес начинает двигаться. Джулиан, чтобы облегчить проникновение, максимально расслабляется, убеждает себя, что даже будучи снизу, он подчиняться не станет и вести будет сам. Каждый из них хочет показать свою доминантность, выплеснуть накопившуюся боль и месяцы желания. Их движения одновременно чувственные и агрессивные, словно они хотят не только соединиться, но и доказать свою власть друг над другом. Хотя в постели побежденных не бывает. — Ты можешь кричать, не сдерживайся. — Заткнись, — рычит парень и, повернувшись, откидывается на лопатки. Арес не спешит продолжать, он нагибается к его лицу, целует его в лоб, нос, губы, а потом, зажав в своих больших руках, снова толкается. Джулиан так и лежит, со смущением поглядывая на свои ноги на чужих плечах, которые уместили бы вселенную, и закатывает глаза в моменты, когда чувствует, что он полностью в нем, и его задница липнет к его бедрам. И в этом немом поединке их тел больше любви, чем они могли бы когда-либо выразить словами. — Пиздец, а не член, — накрывает ладонями лицо парень и тяжело дышит. — Хочешь посмотреть на него? — спрашивает Арес, снова толкнувшись. — Не хочу. — Не хочешь видеть, что именно делает тебе так хорошо, что ты аж глаза закатываешь, — оттягивает за волосы назад его голову первородный. — Ты меня бесишь, — замахивается Джулиан, но не бьет, вместо этого льнет ближе, трется о его грудь, о плечи, не скрывает восхищения во взгляде и ловит в ответ такой же. Джулиан все тот же мальчишка, которого еще в первую встречу Арес прозвал про себя богемно красивым. Его высокие скулы и четкая линия челюсти придают лицу холодную резкость, о которую Арес мечтал порезаться. Этот контраст — между богемной дерзостью и солдатским нутром — делает его еще более притягательным и загадочным, словно он постоянно на грани двух миров: строгих правил и свободы. Аресу нравятся обе его грани. Джулиан уже не договаривает слова, проглатывает окончания со стонами. Он ведь пал, так во всяком случае будет думать уже трезвый от дурмана похоти мозг с утра, но как же нравится падать, скользить по этим простыням вверх и вниз, насаживаться на него, сливаясь в одно и вместо проклятий и ударов получать и дарить удовольствие. Нравится думать, что эта сила, скрытая в мощном теле, — его, что сам Арес весь его. Хочется в это верить. Арес же словно проходит очищение, будто бы в руках его он может обрести свободу, о которой молят грешные души. Джулиан все же это делает, он, приподнявшись на локтях, смотрит на то, как альфа погружается в него и, наравне с шоком, что, учитывая его размеры, это вообще возможно, захлебывается от экстаза. — Ты как-то регулируешь размер языка, а член свой никак не мог уменьшить? — вырывается из парня с полустоном. — Грех уменьшать то, что подарила мне природа, да и ты хороший мальчик, ты принимаешь меня полностью, — скалится Арес. — Или я хороший партнер и отлично тебя подготовил. — Какой позор, господи, — снова прикрывает ладонями лицо Джулиан, сгорающий одновременно и от стыда, и от страсти. — Не упоминай это имя при мне, — до упора толкается Арес и замирает, наблюдая за тем, как прибитый к нему парень мечется на простынях. Его волосы растрепались, губы горят, и клыки Ареса удлиняются. Ему приходится прокусить свой язык, чтобы в порыве безумной страсти не вонзиться в него зубами. Арес бы сожрал его плоть, испил бы до дна, но Джулиана нужно смаковать, и желательно вечность. Он сделает его вампиром, оставит только себе, но не сегодня. Дитя человека — поработившее Дьявола. Поэтому Арес всегда подсознательно и понимал Каана, чувствовал их особую близость. Два самых могущественных существа пали перед смертными, переломать которых могут взмахом руки, но выбрали сломать все ради них. Они кончают одновременно. Джулиан лежит, пытаясь угомонить хаос в своей голове, а Арес, ошарашенный последней мыслью, смотрит на него. У них все совсем по-человечески. Дьявол завидует, ведь если то, что пережил он — это то, что переживают люди, дорвавшись до объекта своей любви, то кто тут высший, а кто низший? Волосы Ареса падают на глаза, на лбу испарина, а его взгляд имеет Джулиана не хуже, чем его член. Это определено лучший секс в жизни парня, и как иронично, что трахают именно его. Если все его партнеры чувствуют себя так же, то Джулиан им завидует. Впервые в жизни ему нравится, что он ничего не делает, что он просто есть, а его боготворят, его телу поклоняются, и Арес это отлично показывает. В каждом его движении помимо похоти есть и желание доставить удовольствие, и Джулиан это ценит. Арес размазывает его по пропахшим потом простыням, втирает в свою кожу, продолжает кусать губы, которые сейчас уже цвета лучшего вина. — Понравилось быть моим принцем подушек? — кладет голову на его размеренно поднимающуюся и опускающуюся грудь Арес. — Нет сил тебе вмазать, — честно говорит Джулиан, вспомнивший, что эту фразу употребляют к тем, кто предпочитает не активничать в постели, а лежать и позволять себя трахать, и, не удержавшись от соблазна, зарывается пальцами в его мокрые волосы. — Только учти, — поднимает голову Арес. — Ты только мой принц подушек, и на твоей заднице всегда будут следы моих зубов. — Пиздец ты ревнивый, — усмехается Джулиан. — Ты не представляешь, насколько, и лучше тебе этого никогда не узнать, — темнеет взгляд первородного. — Жадность — один из главных грехов, приписываемых мне. — Не угрожай мне, мы потрахались, но я на крови не клялся, — пытается выбраться из-под него Джулиан, но безуспешно. Пора делать ноги, разговаривать с ним лучше не стоит, ведь диалог порождает вопросы, а на некоторые из них нет ответов даже у Джулиана. — Хватит бежать от меня, — злится Арес, почувствовавший перемену в настроении парня. — Я все равно нагоню. — Хватит угрожать мне! — все-таки сбрасывает с себя его руку Джулиан и садится на кровать. Джулиану даже себе признаваться стыдно, что ему нравится лежать в его объятиях разомлевшим и взмокшим, не меньше, чем нравилось, когда он его трахал. Но Джулиан не заслужил этих чувств и удовольствия, и пора заканчивать делать себе поблажки. — Я пойду, — уже беспрепятственно выбирается из кровати Джулиан и торопливо натягивает на себя одежду. — Вы, люди, так любите страдать, наказывать себя, — словно читает его мысли Арес. — Все твердите: живи сегодняшним днем, но при этом постоянно размышляете о будущем или травите себя прошлым. — Воздержись от философии, — зашнуровывает ботинки Джулиан. — Если Раптор узнает… — Не узнает, — отрезает Арес. — Хорошо, — совсем растерянно кивает Джулиан и ежится от внезапного холода в комнате. Арес словно отгородился, и Джулиан думает, что ему, наверное, не понравилось, но спросить силы не находит. — Постой, возьми ключи, — подорвавшись с места, шарит в карманах брюк Арес. — Что за ключи? Зачем? — не понимая, смотрит на протянутые ему ключи парень. — От моей квартиры, адрес я тебе скину. — Нахуя мне ключи от твоей квартиры? — хмурится Джулиан. — Хочешь, чтобы я тебя во сне прирезал? — У людей же это показатель того, что был не просто секс, — чешет подбородок Арес. — Я что, не так понял? Я хочу, чтобы у тебя были ключи от моей квартиры, как залог того, что секс с тобой не был первой целью. — А что было первой целью? — шумно сглатывает Джулиан. — Ты. — Ты идиот, а ключи оставь себе, — Джулиан сам не знает, почему, но его смущает и в то же время радует этот нелепый жест и слова. С Аресом вечно так: то он машина-убийца, то клоун, то тот, кто буквально вытрахал из него душу, и романтик. — Возьми как сувенир, мне будет спокойнее, что ты знаешь, насколько я тебе доверяю и ценю наше общение. И твою задницу, — добавляет Арес. — Придурок, — все же забрав ключи, идет к двери парень. — Я надеюсь не видеть тебя в ближайшее время, — на самом пороге бросает Джулиан. — Я тоже. Уже садясь в автомобиль на свою многострадальную задницу и поглядывая на ключи, Джулиан думает, что запихал бы их ему прямо в глотку. «Я тоже», — кривит рот парень, будто бы у Ареса есть причины его ненавидеть.

***

Гель давно уже смылся с кожи Гидеона, но он не отключает продолжающуюся литься на него воду, будто бы с помощью нее пытается стереть гложущие его мысли, а не следы мыла. На душе омеги муторно, он никак не может принять мысль, что тот, кому он доверял, кого любил, был рядом только ради своих скрытых целей, используя его для своих нужд. Несмотря на все это, Гидеон знает, что не станет устраивать сцены или разрывать их отношения. Не сейчас. Вместо этого он уже решил, что ответит ему тем же. Если Каан его использует, то и Гидеон найдет способ получить от него свою выгоду, и пусть и с опозданием, но вернется на тропу борьбы. Вполне возможно, что Белтейн узнали о его способностях, когда он уже был в плену, поэтому и выставили счет за его голову и хотели его убрать не из-за предательства, а ради смерти Каана. Ги тогда сильно обиделся на организацию, ради которой был готов положить свою жизнь, и это тоже послужило одной из причин, почему он упал в объятия Каана и принял его как своего защитника. Он и правда поверил словам первородного о том, что весь мир против него, и только сам Каан всегда будет закрывать его своей грудью. Розовые очки омеги разбились, и как только он закончит доставать из себя осколки обиды, он планирует связаться с кем-то из Белтейн, и желательно с Риксби, и попробовать выяснить, что именно им известно. Ги отныне не будет оружием ни Каана, ни Белтейн. Если он решит, что его смерть стоит смерти Каана, то выбор он сделает сам. Омегу отвлекает шум в ванной, и он, поняв, что альфа вернулся, собирается выйти из душевой, но Каан преграждает ему путь. — Составь мне компанию, — расстегивает рубашку мужчина, не давая парню обойти его. Ги понимает, что если выдаст свое нежелание быть с ним, альфа начнет задавать вопросы, на которые он пока не готов отвечать, поэтому он возвращается в душевую и снова включает воду. Каан останавливается за ним, нежно целует его в плечи, обхватывает ладонями его талию и прижимает к себе. Ги не сопротивляется, но и особого энтузиазма не показывает. Его ласки по-прежнему отзываются в омеге, а места поцелуев горят, но в тот же время Ги настолько загружен мыслями, что отвечает на все будто бы на автомате. Ощущение, что его разум и тело действуют в отдельности друг от друга, и пока первое ищет ответы на вопросы, второе льнет к альфе и расслабляется под его руками. Ги внезапно думает, что есть еще один вариант, ведь он может сказать Каану, что знает правду, и потом пользоваться своей силой. Он может ему угрожать убить себя, и Каану с этим ничего не поделать. Ги же в обмен на свою жизнь будет требовать у него ответы на вопросы, да хоть полную капитуляцию, ведь судя по поведению первородного, собственная жизнь Каана для него дороже всего. В любом случае, надо все хорошо обдумать, не действовать на эмоциях, а сейчас это невозможно, ведь вопреки обиде, в нем разгорается огонь, который разжигает в нем альфа. Каан трахает его методично, с оттяжкой, заставляет вжавшегося лицом в кафель парня глохнуть от собственных стонов, эхом отскакивающих от стен. Ги стирает ладонью пар со стекла сбоку, смотрит на их отражение и, прильнув к альфе, прикрывает веки. Не помогает, потому что под ними он все равно видит их, чувствует его в себе и на каждом сантиметре своего тела. Каан делает еще хуже, разворачивает его лицом к себе и, приподняв, заставляет обвить его торс ногами. Лицом к лицу — это тот самый апокалипсис, не настигнувший землю, но обрушившийся на Гидеона. Харвер говорит, рая нет. Он лжет, рай есть, но для Гидеона дорога туда закрыта, ведь его личный рай в том, в ком растворяться смертельно опасно. Глаза в глаза, на дне одних — черный космос того, что раньше Ги называл любовью, напротив — океан обиды. Он смотрит прямо в душу, топит в нежности или нужде, не разобрать, Ги детектором лжецов никогда не был. Он его предал, обманул, воспользовался, но тянет все так же невыносимо. Ги не сдерживается, кладет голову на его плечо, лицом в выемку ключиц тычется, как заблудший котенок, обретший дом на мгновенье, ведь Каан ему домом так и не стал. Альфа его нежно поглаживает, толчки замедляются, и снова секс между ними перерастает от слияния тел в слияние душ. Он целует, на губах вкус яда предательства, он смотрит и в глаза будто бы слезоточивым шмаляет. Там, где разум, у них война, нескончаемая битва, там, где сердце — тишина и один ритм на двоих. Как же невыносимо тяжело любить. Еще тяжелее эту любовь, все еще бьющуюся в нем, хоронить. Ги оставит ему свое обесточенное сердце, но унесет с собой вкус его поцелуев, следы ладоней, его запах. Унесет, соберет в шкатулку, на которой будет написано «не открывать — убьет», и будет умирать раз за разом, потому что больше Гидеону силы неоткуда черпать. У него нет других хороших воспоминаний, ощущения счастья, нет колен, на которых его голова бы находила покой. И какая жестокая судьба у омеги, которому это все подарил тот, кто в итоге ляжет в могилу вместе с ним, и вряд ли добровольно. А Гидеон бы с ним и добровольно. — Ты страдаешь, — шепчет ему в ухо, дергает за рычаги, после которых все дамбы в Гидеоне разом сорвутся, заставляет губы до боли кусать. — Тебя мучает что-то. Не делишься, не просишь помощи, хотя меня и просить не надо. — Все хорошо, — лжет ему и себе, перемалывает свои кости, правду глотает, учится больше молчать. — Все правда хорошо. Каан сомневается, но не настаивает, крепче прижимает его к себе, будто бы объятиями то, во что Гидеон больше не верит, донести пытается.

***

Чимин получает от Амаля данные о задании и усмехается. Риксби все еще зол на него, ведь раньше инфу он получал напрямую. В любом случае, омега долго на этом не зацикливается и решает своей работой доказать упертому боссу, на что он годен. Он перепроверяет переданное ему оружие, которое способно подкосить даже первородного, и, вернувшись к себе, готовится выдвигаться на охоту. Цель Чимина сегодня — вампирская секта, которая не просто охотится на людей, но и получает приказы от врагов Риксби. Ее предводитель и его ближайшие соратники будут в доме на улице в округе Камден для обсуждения следующих действий. Чимин должен уничтожить всех и забрать список их целей. Несмотря на то, что основная задача Чимина — пробраться в Харон, он продолжает чистить улицы города от кровожадной нечисти и, как одиночка, и по приказу Риксби. Риксби не против его деятельности «Робин Гуда», ведь парень не просто помогает людям, вдобавок он тестирует на их врагах новые виды оружия. К полуночи Чимин пробирается в дом через приоткрытое окно, легко справляется с первым же встретившим его вампиром благодаря новым пулям и, перешагнув через него, отражает атаку еще двоих. Бой длится недолго, омеге даже не приходится пускать в ход кулаки, и он расстраивается, что особого удовлетворения от победы не получил. — Гениально, дорогой Риксби, — вертит в руке так сильно облегчившую его задание пушку Чимин, а потом приступает к обезглавливанию и ликвидации своих следов. Закончив с уборкой и забрав данные, он раскладывает трофеи на видном месте, как предупреждение для остальных, и идет к задней двери, чтобы не попасться на уличные камеры. Чимин открывает дверь, только делает шаг за порог, как сталкивается с Калебом. — Так я и думал, — скалится первородный, чьи глаза наливаются красным, а омега даже не успевает достать из-за пояса пистолет, как живот пронзает чудовищная боль. Чимин роняет на пол сумку и, обхватив себя, падает на колени. Ощущение, что он проглотил бензопилу, которая кромсает его внутренности. Омега плюется кровью под ноги первородного, а тот, толкнув его, проходит внутрь и закрывает за собой дверь. — Я уже думал сдаться, решил, что мне все кажется, и твоя цель правда найти себе богатого и известного ебаря, — осматривается Калеб, которому не нужно оружие, чтобы Чимина разрывало от боли. — Ты ведь понял, что я знаю, что ты трахаешься еще и с моим братом? Признаю, ты хорош, ведь так профессионально держал за яйца сразу двоих. — Пожалуйста, — еле двигает губами Чимин, в котором будто бы легкие сплющились. — Хватит. — Я только начал, мы с тобой позабавимся, а потом то, что от тебя останется, я передам твоему дорогому генералу, расскажу ему, что ты спал еще и с его врагом, — нагнувшись, без сопротивления забирает его пистолет Калеб и замечает обезглавленные тела на полу гостиной. Чимин ползает по полу, боясь даже делать вдох, слушает треск своих костей и почти ничего перед собой не видит, учитывая, что слезы застилают его глаза. Кровь теперь хлещет и из носа омеги, он уверен, что долго не протянет, и молит высшие силы, чтобы все быстро закончилось. — Ты ничтожество, убивающий своих же, — давит ботинком на его запястье Калеб, искренне наслаждается агонией, в которой сгорает омега. — Я сразу понял, что ты не чист, учитывая, что о тебе никто ничего мне рассказать не смог. Но знаешь, что меня поражает, — нагнувшись, с силой тянет его за волосы к себе альфа: — Мои братья, оказывается, идиоты, которые настолько были ослеплены твоей задницей, что не стали копаться в твоем прошлом. Только меня она не интересует, как и твоя шаблонная красота, которую я сниму с тебя вместе с кожей. — Умоляю, — шепчет омега, в горле которого булькает кровь. — Умоляй, но это бесполезно, — щелкает пальцами Калеб, и Чимин, вонзившись ногтями в деревянный пол, скулит от боли. — Видишь, как я умею? Нравится? Они все думают, что я ни на что не пригоден, не зовут меня на совещания, спихивают на меня мелкие проблемы, которые решил бы любой вампир, и игнорируют мой потенциал. Теперь они поймут, кто я и на что способен, ведь то, что проморгали они, обнаружил именно я! Чимин почти ничего не слышит, для него все звуки, как и весь мир вокруг, сжимаются, свет становится приглушенными, как будто все доходит до него через плотную пелену. Каждое движение, даже дыхание, отзывается в нем волной жгучей, невыносимой боли. Его тело больше не подчиняется ему, а кровь, которая словно сочится из каждой поры, оставляет на нем липкий след. Жизнь омеги утекает, и если первые минуты после столкновения с первородным он паниковал, пытался бороться, теперь он только мечтает, чтобы все закончилась. Он лежит ничком на полу в луже собственной крови и громко хрипит. У боли ведь есть предел, в какой-то момент нервные окончания умирают, и живые существа перестают ее чувствовать. Чимин все ждет этого момента, надеется, что передача болевых сигналов в мозг прекратится, и он сможет закончить свой путь на земле. — Мои братья ничтожны без оружия, а мое оружие во мне, — не умолкает Калеб. — Я царь египетский, со мной никому не справиться, и даже Киран тебя не спасет, хотя он и не захочет, ты ведь для него очередная дырка. Представляю, как он будет жаждать твоей крови, когда узнает, что ты убиваешь наших. В ответ от омеги снова доносится хрип. — Отдышись, не хочу, чтобы ты подох без публичной казни. Чимина отпускает, он не верит своему счастью, делает пару глубоких вдохов, ведь передышка временная, и в его случае надышаться перед смертью — буквально необходимость. Калеб тем временем проходит глубже в гостиную, кривит рот, заметив головы, которые омега любовно разместил на камине, и, вернувшись в прихожую, подтаскивает к себе стул. — Ты один работаешь? — опускается на стул перед распластавшимся у его ног парнем альфа. — Да, — приподнимается на локтях Чимин, с подбородка которого все еще капает кровь, и мысленно рассчитывает расстояние до пистолета, который Калеб положил на полку для обуви. — О, даже не думай, меня этим не возьмешь, — проследив за его взглядом, смеется альфа, и стоит улыбке сойти с его лица, как Чимина накрывает очередной волной боли. — Кто тебя покрывает, ведь вряд ли ты один способен так легко уходить от всего, что натворил? — увеличивает дозу боли Калеб, омега вонзается клыками в свою руку, не в силах терпеть ее. Ощущение, что внутри него разрастается комок и вот-вот рванет, оставив ошметки Чимина на стенах. — Говори, или ты ждешь пыток Раптора? — продолжает Калеб. — Он хорош, спорить не буду, но я умею лучше, — улыбается, наблюдая за тем, как парень бьется лбом о пол. — Раптор будет снимать с тебя кожу, вырывать ногти, отпиливать по частям конечности, а я способен разорвать тебя изнутри. Расскажи мне все, и я довезу тебя до Харона без пыток, — снова прерывает мучения парня альфа, и в этот раз Чимин уже не рад. Лучше бы довел до конца, переломал бы ему хребет и подарил вечный покой. — В любом случае, тебе конец, и я не удивлюсь, если окажется, что покушение на Кирана тоже твоих рук дело, — поднявшись, идет к нему Калеб и, схватив за волосы, тянет на себя и любуется испачканным в крови лицом. — Хорошо, я лукавил, ты красив, лицо идеальное, — облизываясь, рассматривает его черты. — Может, я сниму его с тебя? — щурится. — Все равно красота тебе не поможет, а значит, она тебе больше не нужна, — достает из кармана складной ножик и ловит неприкрытый ужас в глазах напротив. — Киран всегда считал себя самым умным и чуть не подох от руки шлюхи. А я всегда знал, что я умнее, и мне аж не терпится увидеть, как будет мямлить мой братец перед Кааном. Чимин, воспользовавшись тем, что Калеб упивается свой властью, а новой дозы боли пока нет, решает рискнуть, даже если его риск не оправдается. Он резко поддается вперед, хватает альфу за ногу и, изо всех сил толкнув, валит на пол. Это пока все, на что хватает Чимина. Калеб поднимает руку, омеге кажется, что ему в спину вонзили толстое копье, но он, сжав до крошащейся эмали зубы, бросается к полке, и до того, как упасть, успевает выстрелить два раза, и все пули находят цель. Калеб, который уже поднялся, снова падает, громко матерится, но боль, которую он на него насылает, уже не такая сильная, поэтому Чимин снова целится. Организм вампиров восстанавливается быстрее, чем человеческий, но ущерб, нанесенный Калебом, немыслимый. Плохо подчиняющиеся руки подводят Чимина, и он роняет пистолет. Каждая секунда — это приближение или к смерти, или спасение, третьего не дано, поэтому Чимин, превозмогая себя, снова поднимает пистолет и не перестает нажимать на курок, пока пули не заканчиваются. Он, прихватив сумку, ползком добирается до лежащего на спине и продолжающего осыпать его проклятиями Калеба, чья грудь напоминает использованную мишень в стрелковом клубе, и сам падает рядом отдышаться. Боли нет, Калеб, видимо, направил все силы на восстановление, и пока оно не завершилось, Чимину нужно закончить начатое. Он долго не отдыхает, поворачивается на бок и, достав из сумки топор, становится на колени. — Меня не убить! — рычит Калеб, чье лицо искажает гримаса злости. — Я тебя с того света достану, шлюха. Чимин не слушает, вложив все силы, хаотично бьет по его конечностям. Кости первородных и правда словно титановые, Чимину приходится бить по одному тому же месту по несколько раз, и то до конца его разрубить не получается. В то же время он знает, что если не доберется до его сердца и не спалит альфу, его самого будут хоронить в закрытом гробу. Чимин, кое-как поднявшись, снова идет на кухню и, не найдя ничего, что бы облегчило его работу, возвращается обратно. — Сдохни уже! — в отчаянии кричит омега, занося топор над отползающим от него первородным, плоть на конечностях которого уже сползла и болтается на костях, и пристраивает лезвие к шее. — Прости, но ты все узнал, и я не могу оставить тебя в живых, потому что мне еще надо многое получить. И вообще, ты мне никогда не нравился, — опускает топор омега, и, поняв, что голову не отделить, достает второй пистолет из сумки и выстреливает пару раз прямо в лоб первородного. Наконец-то вокруг наступает относительная тишина, прерываемая только стонами Чимина, который, продолжая плеваться кровью, собирает оружие в сумку. Он знает, что это не конец, Калеб восстановится, и лихорадочно думает, как ему этого не позволить. Наконец-то придумав решение, Чимин приходит на кухню и подряд выдергивает ящички. Найдя то, что ему нужно, он возвращается в гостиную и, пообещав себе бокал сладкой крови, приступает к реализации плана. Приехавшие на место пожара пожарники извлекут из-под обломков только три тела. Чимин сидит на столе в крематории, попивает кровь из кружки Стенли и, положив подбородок на колени, наблюдает за тем, как огонь пожирает останки Калеба. Омеге пришлось забрать обезображенное тело мужчины, потому что грудную клетку так и не удалось проломить, а огонь в доме не испепелил бы его сердце, и первородный бы возродился. После крематория у Калеба шансов нет, а значит, он может покоится не с миром. Убедившись, что от Калеба остался только пепел, Чимин спрыгивает со стола и плетется на выход. Наружные раны скоро исчезнут, но главное, что внутри ему уже не больно, и Чимин рад. Его радость не омрачает даже тот факт, что ему дорого обойдется сегодняшнее убийство, ведь он точно знает, что Риксби окончательно вернет его в строй. Пак Чимин — второй омега в мире, которому удалось убить первородного.