Карфаген

Харон погружен в абсолютную тишину. Ощущение, что дворец давно забыт и заброшен, и даже разгуливающие в лесу ветра боятся перейти границу из каменных стен. Ветрам, в отличие от людей, ведомо о том, что за этими стенами скрывается древнейшее зло, своим пробуждением вселившее ужас в сердца тех, кто о нем наслышан. По легенде, передающейся из уст в уста, увидевших его смертных ждет неминуемая гибель, а бессмертных — вечная слепота. Легенды на то и легенды, что придают вымыслу правдоподобие, и на протяжении веков все больше обрастают небылицами. Доказательством чему и является живой и зрячий Гидеон, который хоть и не сомкнул глаз прошлой ночью, усталости не чувствует. Сладко посапывающий во сне, в отличие от него, Маммон потягивается и, лениво приоткрыв глаза, смотрит на так и сидящего на кровати омегу. Гидеон провел всю ночь в думах, и, поняв, что сам он объяснения произошедшему найти не может и, более того, ставит уже под вопрос свою вменяемость, решил искать ответы во всемирной паутине или, на худой конец, в древних книгах. Жаль только, что у него нет никакого доступа к интернету и уж тем более к библиотеке первородных. Гидеон знает от Риксби, что вся история первородных написана в книгах, которые тщательно охраняются каждым родом, и хотя Белтейн за годы войны смогли достать некоторые данные, основная их часть все еще за семью замками. Гидеон убежден, что у Азари есть свое хранилище в Харон, и ему нужно как-то туда пробраться, иначе сегодняшняя ночь будет не последней бессонной. Он не может все время дрожать в страхе перед силой, которой нет объяснения, поэтому должен сделать все, чтобы его жаждущий информации и контроля человеческий мозг успокоился. Любой воин знает, что нельзя бороться с неизвестной силой, ведь, готовясь к войне, Гидеон, как и все остальные солдаты, проходил тщательную подготовку именно против вампиров и первородных. То, что вчера омега видел в лесу — не просто первородный, а следовательно, он понятия не имеет, как и чем его победить. В то же время омегу сильно беспокоит свое положение в Хароне. Почему его не пытают? Почему не возвращают в подземелье? Почему, в конце концов, не обменивают, раз никто его убивать пока не думает? О чем Ги только ни думал, какие сценарии ни представлял, но действия Азари не поддаются никакому логическому объяснению. Или же он что-то упускает. Гидеон так и сидит на кровати, наблюдая за тем, как проснувшийся Маммон греет брюхо под солнечными лучами, и чувствует, что уже не справляется. Гидеон рожден воином, у него никогда не было постоянного адреса, семьи, всего того, что бывает у нормальных людей, а Азари лишил его единственного, что он любил и ценил — свободы. Сколько ему еще предстоит просидеть в этих четырех стенах, какие еще он ужасы увидит, учитывая, что после последнего так в себя не пришел. Самое страшное, что чем дольше он тут, тем больше теряет надежду. Ги кажется, что Белтейн забыл о нем, вычеркнул очередное имя из списка действующих солдат и вписал туда новое. Ему неоткуда ждать помощи, а сам он помочь себе не в состоянии. Он подходит к окну, из которого видит мизерный кусочек мира, и, обреченно вздохнув, прислоняется лбом к толстому стеклу. Маммон, который, в отличие от нового друга, проживает лучшие дни своей жизни, спрыгивает на пол и, подойдя к двери, садится напротив нее. — Хочешь выйти? — сразу идет к нему Гидеон и, открыв замок, стучится о дерево. — Проголодался, наверное. Дверь открывается, и Маммон, нежно коснувшись хвостом ноги омеги, выходит наружу. — Стойте, — не дает двери закрыться Ги и к своей радости ловит напряженный взгляд охранника. Они явно его побаиваются. — Я не буду драться и оружия нет, не бойся, — улыбается, но мужчину это не особо успокаивает. — Можешь мне планшет закинуть? Или в библиотеку проводить? — дверь захлопывается перед носом омеги, и тот, выругавшись, двигается в ванную. Гидеон смывает грязь, обрабатывает раны на ногах и, налепив на них пластыри из аптечки, в которой нет ничего толкового, что можно было бы использовать как оружие, возвращается в кровать. Через час ему приносят английский завтрак, и пока прислуга меняет постель, Гидеон, устроившись за столом, плотно завтракает. — Вам что-то вкалывают или вы добровольно служите таким монстрам, как первородные? — с набитым ртом спрашивает складывающую грязное белье девушку парень. — Каково это — быть прислужницей того, кто в итоге вырежет всех, кого ты любишь? — Сегодня у нас праздник — день подарков, и тебе не испортить мое настроение, — отвечает не поддающаяся его провокациям девушка и, закончив с постелью, переходит в ванную. — О, он позволяет вам разговаривать! Какая милость! — смеется Ги, не ожидавший, что она ему ответит. — Что за день подарков? — спрашивает, потому что пусть он и был большую часть жизни одинок, в этих стенах он уже успел соскучиться по обычному общению. — В Англии это национальный праздник, — выходит из ванной девушка. — Раньше семьи упаковывали остатки праздничного обеда и несли их в подарок больным и неимущим. Обычно подарки бедным раздавали дети. Сейчас это просто день, когда дорогим людям дарят подарки, и чаще всего это какие-то угощения и сладости. — Интересно, — без сарказма говорит Гидеон. — Там, откуда я родом, такого праздника нет. А он во дворце? — задает больше всего волнующий его вопрос парень и снова чувствует, как страх сковывает его конечности. Даже представление о том, что он находится под одной крышей с чудовищем, пугает омегу до дрожи. Больше девушка не отвечает, забирает корзину с вещами и поднос, и покидает комнату. Дверь остается приоткрытой, потому что она еще вернется за чистящими средствами, но Ги и не думает убегать. Лучше торчать здесь хоть до конца жизни, лишь бы не встретиться с ним, потому что, увидь он этого монстра еще раз, точно не переживет. Он решится на побег, но позже, когда точно поймет, с кем или чем имеет дело, и наберет больше информации о его устранении. Какая ирония, даже находясь на грани жизни и смерти, он думает о пользе, которую может принести своим братьям и сестрам в Белтейн, а они, кажется, о нем совсем не думают. Гидеон не ребенок, он обижаться не будет и продолжит следовать главной миссии — найти способ ликвидировать главное зло и дать людям свободу. *** Фрия лично проверяет набор подарков, который получит каждый гость ее вечеринки, и, взяв с подноса бокал шампанского, опускается на диван в ателье. На дворе всего лишь полдень, но девушка уже утомилась. В четыре утра она уже была на пилатесе, в семь засела в кресло своего мастера по волосам, позавтракала у него же заказанным в любимой кофейне смузи-боулом с добавлением семян чиа и порошка ягод асаи, и пересела в кресло визажиста. Впереди важный вечер, а Фрие еще нужно успеть закончить примерку платья, выбрать украшения и подготовиться к интервью британскому Вог о моде, культуре и тенденциях. Фрия снова проверяет телефон, и, не видя там ничего от того, кто ее интересует, блокирует экран. Каан и так редко звонит, никогда не пишет, но вчера она отправила ему сообщение о вечеринке, а альфа его даже не открыл. Фрия не знает, что сейчас происходит у, как ей хотелось бы верить, ее мужчины, но уверена, что что-то важное. Пусть Каан всегда был скуп на эмоции и слова, сейчас она чувствует, что он отдаляется, и даже когда они занимаются любовью, девушке кажется, что мыслями он где-то далеко. Так легко Фрия его терять не собирается, и что бы сейчас ни отдаляло их, она найдет проблему и вырвет ее с корнем. Прекрасно зная, что она совершает ошибку, присущую многим женщинам, Фрия уступает своей тревожности и снова набирает альфе. В этот раз Каан отвечает после второго гудка и коротко говорит ей, что он недалеко и заедет в ателье. Фрия сразу срывается к зеркалу и, проверив свой макияж и волосы, возвращается на диван. Она перекидывает ногу через ногу, и, приняв, как ей кажется, расслабленную позу, устремляет все свое внимание на дверь. Фрия еще из окна видит припарковавшийся позади ее порше Bugatti La Voiture Noire и напоминает себе дышать. Каан проходит в ателье, легонько кивает засуетившемуся персоналу и идет прямо к девушке. Вот еще и поэтому Фрия никогда не отпустит этого альфу, ведь ни один другой не будет оказывать на окружающих такой эффект одним своим появлением, как это делает Каан Азари. И вообще, девушка давно мысленно поменяла свою фамилию на Азари и убеждена, что идет она только ей. Ради Каана Фрия готова изменить своим принципам и связать свою жизнь с одним единственным мужчиной. — Ты был занят, я уже поняла, — подставляет ему щеку для поцелуя девушка и обиженно дует губы. — Выглядишь роскошно, — не лжет Каан, любуясь красотой девушки. — Это я еще платье не надела, — сразу поднимается настроение Фрии. — Так, ты приедешь вечером? Ты ведь помнишь, как мне это важно. — Я постараюсь, я же тебе сказал, — говорит Каан и поглядывает в телефон, на который звонит Раптор. — Что тебе подарить? Сегодня же праздник, — убирает телефон в карман альфа. О празднике он бы не вспомнил, но как хорошо, что его верный помощник Калум так добросовестно относится к своей работе. — Ты не романтик, — закатывает глаза Фрия, — мог бы сюрприз сделать. — Ты знаешь, я плохо отношусь к сюрпризам и люблю дарить то, что хочешь ты сама, — усмехается Каан. — Поэтому скажи, что именно, и это будет твоим. — Я хочу тебя, — поднявшись на ноги, становится вплотную к нему Фрия. — Хочу, чтобы ты приехал сегодня, чтобы остался со мной до утра, и мы вместе позавтракали. Я скучаю по моему любимому, — прислоняется лбом к его плечу. — Что насчет подарка? — проводит губами по ее виску мужчина, который словно ее и не слушает. — Я хочу колье с бриллиантами от Harry Winston, я тебе его вышлю. Оно бы идеально смотрелось с моим платьем сегодня, но я понимаю, что так быстро его достать не получится, — бурчит Фрия, млеющая от того, как нежно Каан поглаживает ее по спине. — Хорошо, — коротко отвечает мужчина и отпускает девушку. — Мне надо идти. Дела не ждут. — Зато я буду ждать тебя вечером, — тянется за поцелуем Фрия и, получив его, опускается на диван. Каан покидает ателье, а Фрия тянется за журналом. Тем же вечером принимающая комплименты от гостей Фрия получит в подарок желанное колье стоимостью восемьсот тысяч фунтов и окончательно примет тот факт, что Каан сегодня не придет. *** Элисса плохо спала ночью, она знает, что произошло нечто страшное, и именно страх толкнул женщину на отчаянный шаг, на пороге которого она сейчас стоит. Элисса никогда не отличалась покорностью, и хотя рядом с Кааном ей и приходится постоянно удерживать свой бунтарский дух, ей не всегда это удается. Быть матерью древнейшего и сильнейшего существа на земле не дает гарантии того, что ее сын пойдет на уступки и закроет глаза на ее деяния. У них уже были пару раз недопонимания, одно из которых чуть не закончилось для Элиссы катастрофой. Последний крупный скандал с сыном был у Элиссы в четырнадцатом веке, во времена бушующей в Европе чумы. Каан обвинил мать в том, что именно она стала причиной того, что из-за «черной смерти» погибло так много людей. Жертвами болезни стали десятки миллионов людей: по разным оценкам, тогда погибло от тридцати до шестидесяти процентов населения Европы. Элисса, которая так и не признала свою вину, по мнению Каана была той, кто надоумил людей использовать «черную смерть» как биологическое оружие. Трупы заражённых животных, а также людей использовались для заражения источников воды и систем водоснабжения, что в свою очередь чуть не привело человечество к вымиранию. Каан, который особой любовью к человечеству не отличается, был возмущен тем, что решившая блеснуть своими талантами стратега мать, поступив так опрометчиво, чуть не лишила их пропитания. Каан не терпит самовольства, и Элисса старается покорно выполнять его приказы, но то, что случилось ночью, слишком ее напугало, чтобы подчиниться. Женщина убеждена, что это проделки Белтейн, что, мало того, что они создали новое оружие, они теперь как-то влияют на того, перед кем дрожит земля. Элисса больше не может ждать и рассчитывать на то, что Каан сам справится. Она, как истинная мать, возьмет все в свои руки, несмотря на риски и гнев сына. С Кааном, к сожалению, всегда так: никогда не угадаешь его настроение и не можешь быть уверенным, что в этот раз пронесет. Элисса нервно ходит по этажу туда-сюда, не реагирует на косящуюся на нее охрану, которая выставлена перед дверью объекта ее интереса. Элисса не понимает, почему Каан так строг в вопросах касательно пленника, почему он до сих пор так и не вытряс из него секреты чертовой организации, и не может отрицать, что это еще больше ее раззадоривает. Каан точно будет зол, когда узнает, что она пошла против его слова, но любопытство сейчас сильнее ее страха перед сыном, поэтому она поправляет свой пиджак от Balmain и твердой походкой идет к охране. Мужчины подчиняются ей так же, как и ее сыну, поэтому, опустив голову, слушают ее приказы. Элисса приказывает одному из них принести ей коробку пирожных, а сама проходит в открытую для нее дверь. Гидеон сидит на ковре, прислонившись к кровати, а услышав звук открывающейся двери, отползает к стене и удивленно смотрит на вошедшую в комнату женщину. Конечно, Гидеон ее знает — Элисса Азари — прародительница мирового зла, которая, к слову, выглядит, как ангел. На женщине брючный костюм, отлично подчеркивающий ее стройную фигуру, ее волосы собраны в низкий хвост, на запястье поблескивает браслет с драгоценными камнями. Элисса, нахмурившись, смотрит на парня, черты которого кажутся ей смутно знакомыми, но, так ничего и не вспомнив, подходит ближе и представляется. — Можешь не утруждаться, я знаю, кто ты, — кривит рот Гидеон и поднимается на ноги. — Замечательно, но я бы хотела узнать тебя получше, — опускается на кровать Элисса и недовольно смотрит на вышедшего из ванной Маммона. Вот, значит, где он пасется. Кот ей тоже явно не рад, он обходит ее и останавливается у ног Гидеона. — Мне вам рассказывать нечего, — хмурится Ги. — Ты же совсем ребенок, — с улыбкой смотрит на него Элисса, в которой вопросов все больше, и все они к сыну, а не к мальчишке, смеющему так грубо разговаривать с ней. Он всего лишь человек, она может легко сломать ему позвоночник и никак не может понять, почему парень здоров и невредим, и почему Каан тянет. — Расскажи все, что знаешь, и обещаю, я сама помогу тебе выбраться отсюда, — продолжает Элисса. — Я не понимаю, почему ты тянешь, почему мучаешься, если, ответив на вопросы, можешь закончить пытки и получить свободу. У меня сердце кровью обливается за тебя, ведь я прекрасно знаю, как жесток Раптор и как неумолим Каан. — У вас там дыра, а не сердце, — с отвращением говорит Ги, — и расслабьтесь, никто меня не пытает, а пытали бы, ответ был бы неизменным. — Не пытает? — хмурится Элисса. — Неужели мой сын думает, что ты сам все расскажешь? Вот как бывает, когда с матерью больше времени не проводишь, — качает головой женщина. — Все дети такие, думают, что лучше знают. О, вот и пирожные, — поднявшись, забирает у охранника коробочку и идет к Ги Элисса. — Сегодня праздник, а я чту традиции и не хочу, чтобы ты остался без пусть и маленького подарка, — протягивает ему, но омега, взяв коробку, швыряет ее о дверь, и оба наблюдают за тем, как пирожные разлетаются по сторонам, а одно размазывается по двери. — Как некрасиво, — моментально меняется выражение лица Элиссы, и Ги кажется, что теперь вместо утонченной холодной красоты он видит лицо коршуна, и даже ее аккуратный носик напоминает ему загнутый книзу клюв. — Но ничего, я не злопамятная, — продолжает вампирша. — Я еще вернусь, возможно, сегодня, поэтому советую тебе не терять такого важного союзника, как я. Расскажешь все про оружие и планы, а потом я лично провожу тебя на выход, и даже Каан меня не остановит. — Вы слишком высокого мнения о себе, если думаете, что я куплюсь на ваши речи или боюсь ваших угроз, — в упор смотрит на нее Ги, который мечтает, чтобы она уже покинула комнату. Есть в этой женщине нечто зловещее, нечто, что поднимает у него на душе гнев, который может соперничать с гневом к ее сыну. — Меня ваш сын не напугал, — лжет, — вы подавно не сможете. Я унесу в могилу все, что знаю. Я смерти не боюсь. — Не будь идиотом, таких, как ты, чудо не спасает, хоть историю вспомни, — расползаются в улыбке губы женщины. — Выживают умные, а не те, кто называет себя сильнейшим, идя на поводу выдуманной им самим борьбы, и заканчивает или на костре, или на гильотине. Ты все мне расскажешь, и если не сделаешь это добровольно, я тебя заставлю. Элисса покидает комнату, а Маммон, подойдя к двери, нюхает размазанный по полу крем. *** — Начинать день с убийства не к добру, — разминает мощные плечи вышедший из Бентли Киран и, увидев припаркованный в стороне БМВ Амона, еще больше мрачнеет. — Начинать день с твоей собачьей морды еще хуже, — бормочет себе под нос альфа и, поправив полы серого пиджака, идет к окруженному полицейской лентой красивому дому, находящемуся совсем недалеко от живописного парка Перри в Бирмингеме. Киран проходит внутрь, замечает следы борьбы, которая, судя по осколкам под ногами, началась прямо в прихожей. Амон находится в гостиной в глубине дома и о чем-то разговаривает с двумя следователями. Киран подходит ближе и, нахмурившись, смотрит на труп на диване, который собираются перенести на носилки. У мужчины практически отсечена голова, и одному из полицейских приходится ее поддерживать руками. — Явился, — кривит рот Амон, сканируя недобрым взглядом Кирана. — Чего торопился-то, мог бы приехать, когда дом новому владельцу продадут. — Я еще кофе не пил, поэтому следи за языком, — Киран просит следователей оставить их наедине и отходит с Амоном к окну. — Кем он был? Ради простого вампира нас бы не вызвали. — Координировал работу наших в Кувейте пару лет, получил тут чин, помогал с расширением, — тихо докладывает Амон. — Значит, наш таинственный убийца осмелел, — цокает языком Кир. — Его нельзя осуждать, он понял, что мы бездействуем, и перешел на рыбу покрупнее. — Раптор будет рвать и метать, а если до Каана дойдет, он начнет перестановки, — раздраженно выпаливает Амон. — Боишься за свое кресло, и правильно, ведь район он тебе поручил, — не скрывает довольную ухмылку Киран. — Тебе тоже есть, чего бояться, ведь и тебе его нечем порадовать, — шипит Амон. — Кто-то рубит наших налево и направо, а весь руководящий состав ни сном ни духом. Амон прав, хотя Киран и не подает вида. Кем бы ни был этот смельчак, пора заканчивать его соло выступление, иначе дело закончится в лучшем случае потерей должностей, в худшем — он доберется и до Харона. — Что мы о нем знаем, кроме того, что он явно хорошо обучен и силен? — спрашивает генерала Киран. — И умеет заметать следы. Поэтому мы фактически не знаем ничего, кроме того, что орудует он пока именно на территории Бирмингема. — Есть у меня смутные подозрения, что он тоже из Белтейн, — массирует шею Киран. — Потрясем наших пленных, попробуем узнать. Я сейчас занят наемниками на Востоке, а ты будешь торчать тут и не слезать со следователей. Поручу допрос Аресу, — внезапно взгляд альфы цепляется за ворот рубашки погибшего, и он, подойдя ближе к носилкам, просит дать ему салфетку и перчатки. Никто не противится просьбе первородного, Киран натягивает перчатки и, расстегнув рубашку погибшего, утирает засохшее кровавое пятно на его груди. По мере того, как он оттирает кровь, альфа все больше мрачнеет. — В чем дело? — обеспокоено спрашивает его подошедший Амон. — Читай, — кивает на криво вырезанные ножом буквы на теле Киран. — Проклятый? — нагибается Амон. — И что? Наш убийца решил подписаться или назвал так убитого. — Это моя подпись, — снимает перчатки явно озадаченный Киран. — Я так подписывался в начале времен и потом какое-то время. — Вспомнил, — кивает Амон. — Но ты накручиваешь. Люди, и наши тоже, пользуются этим словом, и это просто совпадение. — Я вырезал это слово на телах поверженных, — растерянно говорит Киран. — Кто бы это ни был, он оставил послание лично мне. Я хочу, чтобы ты достал файлы по старым убийствам здесь, особенно фотографии. Что-то мне подсказывает, что эту надпись я увижу и там. — Ну его же недаром серийником прозвали, у него есть свой почерк, — кивает Амон. — В любом случае, я все равно считаю, что ты ошибаешься, вряд ли кто знал про твою подпись, учитывая, что со времен гуннов ты это больше не практикуешь, а всех, на ком ты ее вывел, ты убил. Она ведь означала смерть. — Сделай то, что я попросил, лично поговори с судмедэкспертом, а я поеду обратно в штаб, займусь наемниками, — быстрыми шагами покидает дом Киран. Он садится за руль, но долго еще не заводит автомобиль. Киран не помнит всех, на ком оставил эту надпись, да и невозможно запомнить лица сотен людей и вампиров, учитывая, сколько войн прошел альфа и сколько убийств на его руках. Но Киран точно знает, что вырезал эти буквы строго на тех, кого самолично и убивал. Исключений альфа не делал. Кажется. Ему определенно нужно уделить время и нырнуть в глубины памяти, вспомнить каждого, кто попадался на его пути, и сопоставить факты. Калеб может ему в этом помочь. *** Чимин убежден, что все на земле обладают определенной, присущей только им красотой, и не понимает, почему большинство людей сами этого не осознают. Чимин знает, что он красив, и осознал он это не из-за чужих взглядов и слов. Ему не нужны комплименты, чтобы быть уверенным в том, что он прекрасен, и, возможно, именно его уверенность в себе добавляет баллы к тому, что он магнит для взглядов окружающих. Ведь любая даже богемная красота может стать невидимой человеческому глазу, если не уметь себя подавать. А с этим Чимин справляется на отлично. Его осанка, манеры, голос, который он прекрасно контролирует, взгляды — все в нем отточено до идеальности. И Чимин мог бы открыть курсы, на которых научил бы каждую девушку или омегу искусству влюблять в себя, только свое время он предпочитает посвящать другим целям. Чимин сидит в Rising Cafe в своем районе и медленно помешивает флэт уайт, пока все остальные посетители, забыв про свои напитки и еду, любуются красотой парня. Кто-то смотрит с восхищением, кто-то с неприкрытой завистью, а кто-то просто радует глаза, наблюдая за ангельским созданием, душа которого цвета ночи. Чимин выглядит потрясающе в длинной черной винтажной юбке Celine, передний разрез на которой доходит до бедра, и в черном сатиновом топе Yves Saint Laurent. На ногах у него тяжелые ботинки Prada, а руки украшают многочисленные браслеты и кольца. Судя по реакции окружающих, недаром он провел час, копаясь в своем гардеробе, и Чимин очень доволен. Он убежден, что лучшее в одежде досталось женщинам, но он слишком свободен от комплексов, чтобы долго из-за этого переживать. Чимин считает, что у одежды нет гендера, и носит все, что пожелает его душа. Чуть позже у него обед с Амоном, и омега не планирует щадить чувства сурового мужчины, который уже и так лежит у его ног. Чимина отвлекает входящее сообщение, и он, отложив ложечку, тянется за телефоном. Амон просит перенести встречу на ужин, пишет о внезапных делах. Чимин не расстраивается, отвечает ему, что это не проблема, и поворачивается к залу. Он сканирует взглядом присутствующих и, улыбнувшись и до этого гипнотизирующему его взглядом красивому омеге в углу, берет свою чашку и идет к нему. Не пропадать же его усилиям, вложенным в образ. Чимин садится за столик парня, не спросив разрешения, и, притянув к себе его стакан с клубничным лимонадом, делает глоток. Парень, очарованный как его внешностью, так и граничащими с хамством действиями, не может выдавить из себя и слово. — Я могу лучше, — растягивает свои полные губы в улыбке Чимин. — Простите? — наконец-то приходит в себя человек, которому на вид лет двадцать пять. У него мягкие светлые волосы и огромные голубые глаза, в которых можно утонуть. — Поехали ко мне, я сделаю тебе такой коктейль, вкус которого ты никогда не забудешь, — недвусмысленно кладет ладонь на его бедро под столом Чимин. — Может, дам тебе испить его с меня, — добивает. Парень второпях расплачивается, и Чимин, взяв его под руку, с улыбкой покидает кофейню. Чимин одинаково любит секс как с альфами, так и с омегами, и раз он уже был настроен на него, то он его получит. Чимин освободил свое расписание ради свидания с первородным, он не собирается терять драгоценные часы. Пусть Амон занимается делами, а о себе он позаботится сам. *** — Смотри, я так до утра могу, — снова берет в руки потрепанную временем книжку Арес и переворачивает пожелтевшие страницы. Арес на третьем этаже своей лаборатории, он сидит в любимом кресле на колесиках в кожаном длинном фартуке на голое тело. Напротив него сидит привязанный к стулу и залитый кровью вампир лет тридцати. — На повестке дня у нас два вопроса, я не получил ответа ни на один, — перелистывает страницы, на которых наглядно демострируются средневековые пытки, Арес. — На пытку водой времени нет. Дыбу здесь разместить я так и не успел. О! — восклицает. — Попробуем испанского осла, может? Эх, любил я времена инквизиции, — мечтательно прикрывает веки первородный. — Вот ты молчишь, и Раптор опять обзовет меня мягким, хотя, клянусь, у меня все твердое. Всегда. Давай уже, рассказывай, я тебя добью и пойду хвалиться перед этим павлином! — поднимает лежащие под ногами садовые ножницы Арес. Арес не станет отрицать, как его задевают слова Раптора, который словно забыл, насколько силен первородный и как он незаменим в бою. Да, Арес отошел от битв, сам лично в войне с их врагами не участвует, но он все равно вносит свой значительный вклад. Без него не было бы пусть пока и не совсем отвечающей требованиям вампиров крови, благодаря которой солдатам на задании не нужно заниматься охотой и привлекать внимание. Он тот, кто разбирает любое новое оружие, созданное против первородных, и до этого момента прекрасно с этим справлялся. Только с мальчишкой из Белтейн пока все еще ничего не понятно, но и здесь Арес докопается до истины. Это всего лишь вопрос времени. — Так я и думал, скоро вечер, а ты ничего не добился, — отодвинув висящие с потолка прозрачные пакеты, которые Арес повесил, чтобы кровь не забрызгала все вокруг, подходит к ним Раптор. За ним останавливается Джулиан, который, как и всегда, в преддверии встречи с Аресом не в духе. — Почему ты голый? — забывает о пленнике Раптор, смотря на незамысловатый наряд первородного. — Я не голый, я в фартуке, — возмущается Арес. — Я просто практичный, зачем мне портить мои дизайнерские вещи? Джулиан усиленно изображает интерес к орудиям пыток, разложенным на столе, старается не смотреть на альфу, бицепсы которого ему не обхватить обеими ладонями. — Так и не раскололся? — подойдя к столу, примеряет к руке топор Раптор и поворачивается к еле дышащему вампиру. Мужчина одной ногой уже в могиле и даже при желании ничего толкового не расскажет. — Пытки на то и пытки, что их объект не должен сдохнуть раньше времени, — продолжает сильно недовольный первородный. — Не читай мне лекции, я же тебя не учу работать с химическим элементами, — подскакивает на ноги Арес, смутившийся Джулиан моментально отворачивается. — Это не мое! Я Кирану сразу сказал, что не хочу этого делать, но ему приспичило. Вы знаете, что я работаю неаккуратно, зовете меня мясником и хотите, чтобы я пытал нежно! С тобой буду самым нежным, — заглядывает за плечо Раптора, обращаясь к Джулиану. Пленник, у которого изо рта идет пена, хрипит и дергается в предсмертных судорогах, но сцепившиеся альфы продолжают спорить, на него не реагируют и умолкают, только услышав выстрел. — Он уже был бесполезен, а хрипы утомляют, — убирает пистолет за пояс Джулиан, и мужчины смотрят на дыру между глаз несчастного. На самом деле, у Джулиана сегодня выходной, и чем быстрее они закончат у Ареса, тем быстрее он вернется домой и, переодевшись, поедет на свидание с девушкой, с которой познакомился еще две недели назад в клубе The Box Soho. Джулиан, может, и является лучшим солдатом Раптора, в бою прекрасно отключает все свои эмоции и особой эмпатией не обладает, но все человеческое ему не чуждо, и в мирное время он ведет такой же образ жизни, как и все парни его возраста. Джулиан любит женщин, обожает проводить время в их компании, а благодаря своим внешним данным и силе даже слывет сердцеедом. — Он мне нравится, — скалится Арес, не скрывая разгорающуюся в глазах похоть. — Человек, у которого никогда не дрогнет рука, а сколько в нем жестокости, — наступает, Джулиан и с места не двигается. — Сколько хладнокровия. Мой мальчик, ты идеальное оружие, и я не боюсь быть поверженным тобой. — Слюни подбери, — сквозь зубы выговаривает Джулиан. — Как смеешь ты так разговаривать с отцом? — притворно обижается Арес. — С отчимом, ладно. — Арес. — Да, прости, — возвращается к Раптору мужчина. — Кровь омеги ничего не дала, и про него этот ничего не знал. Но про убийства в Бирмингеме клялся, что это не их сеть. Там действует одиночка. Я бы сомневался, но он знал, что подохнет, поэтому не думаю, что лгал. — Наши захватили парочку приближенных к руководству Белтейн, скоро их доставят в Лондон, и, надеюсь, хотя бы они будут разговорчивыми, — кивает Раптор. — А тебе уборка бы не помешала, — смотрит на труп и, позвав Джулиана, идет на выход. — Маме от меня привет, — выкрикивает им вслед Арес, но Джулиан даже не оборачивается. Он усвоил урок и больше не поддастся. *** Каан отрывает взгляд от покоящихся на коленях бумаг, только когда шофер въезжает в огромные ворота Харона. Всю дорогу альфа читал досье, из-за которого перешагнул через свои принципы и через посредника обратился к представителям клана Джефферсон. Конечно, взамен Каану еще пришлось заплатить внушительную сумму, и хотя особой ценности в файлах в руках он не нашел, зато он узнал его имя. Юнги — так зовут омегу, который живет в этом дворце и не позволяет забыть о себе ни на секунду. Каан и так уже знал, что омегой руководит месть, и, прочитав данные, только в этом убедился. Он родился в семье борцов с вампирами и впитал эту ненависть с молоком матери. Каану пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить операцию в Каире, но ему это удалось. Та ночь была прекрасной для клана Азари, ведь они уничтожили ячейку с повстанцами, а он тогда и не подозревал, что в той операции станет убийцей женщины, которая породила на свет оружие против него. Веками люди и воюющие против него кланы создавали оружие, придумывали способы уничтожить его, некоторые даже удавалось протестировать на альфе, но Каан убежден, что это впервые, когда его оружие настолько прекрасно и эффективно. Он передает досье подбежавшему Калуму и сразу идет во дворец, намереваясь увидеть омегу. После произошедшего в лесу Каан пообещал себе не видеться с ним какое-то время, дать парню возможность справиться с ужасом, который он пережил, но слово не сдержал. Каан хочет его видеть, хочет послушать его голос, просто быть рядом и понаблюдать, потому что второе проклятие, которым обладает этот мальчишка кроме способности убить его — это то, как он привлекает альфу. Будучи в офисе, разъезжая по делам, даже находясь с Фрией, Каан постоянно думает о нем. Он убеждает себя, что интерес вызван только наличием загадок; что его так сильно тянет к нему, потому что у Каана проблемы с контролем, а все, что касается омеги, ему не понятно. Эти теории разрушаются в корне, потому что Каан не понимает, почему, если все именно так — он им любуется. С каких пор красота стала настолько сильным оружием, что Каан рядом с ним не способен концентрироваться на чем-либо еще и всем своим существом превращается в того, кто жадно поглощает каждое его слово и взгляд. Он читал несколько файлов по его предыдущим делам, поразился его смелости и силе, восхитился его жестокости и все равно не понял, почему, обладая такой внешностью, ради которой сам Каан Азари подарил бы ему Харон, он продолжает так сильно рисковать жизнью. Сколько же в нем ненависти, что она затмевает разум и превращает его в машину для убийств, когда, по сути, он всего лишь ребенок, которого могло бы ждать любое другое будущее, стоит ему самому захотеть. Хотя во внешности ли все дело или в его несгибаемости? Каан всегда уважал достойных противников, не скрывал своего восхищения, получая отпор, первый пример — это ставший ему братом Раптор, силе и настойчивости которого он до сих пор мысленно аплодирует. В этом омеге ее не меньше, и даже когда взгляд его источает страх, он все равно стоит твердо на своих двух и все равно не говорит. Каан очень хочет, чтобы он уже открыл свой очаровательный ротик, чтобы эти губы, цвета только пущенной крови, выдали все, что он хочет услышать, и тогда альфе не придется видеть тот страх, который он видел в лесу. До той ночи Каан только наслаждался тем, как поднявшиеся с самого Ада монстры тряслись и падали на колени перед ним, он любил внушать страх, он для этого и был создан, но видеть его в глазах этого омеги ему не понравилось. Каан увидел в их отражении отвратительное чудовище и впервые пожалел о том, что он именно такой. Самое удивительное, что он не солгал друзьям, он правда не контролировал появление своей сущности, выбравшейся из ада его души только потому, что омегу чуть не убили. Все эти века Каан полагался на свою силу, он не прибегал к самому темному, что живет в нем, потому что прекрасно справлялся своими руками и поработил целые народы. Теперь это нечто в нем бурлит, гудит, и стоит приблизиться к двери, за которой скрывается омега, скребет его душу. Он должен найти ответы на вопросы, должен понять, что между ними двумя происходит, и не только, чтобы спасти себя, но еще чтобы разрубить эту пока только зарождающуюся зависимость, которая может уничтожить все, что клан Азари строил на протяжении веков. Определено может, потому что такую неприкрытую, сочащуюся из каждой поры ненависть вряд ли возможно будет сменить на благосклонность. Он усмехается про себя, вспомнив давнего знакомого повелителя всех гуннов Атиллу, и думает, что если он не возьмет под контроль свою тягу к омеге, то вполне закончит так же. Атилла — тот, кого рассматривали как символ дикого варварства, несущего одни только разрушения для западной цивилизации. Одно его имя в те времена наводило страх, и сам Каан с удовольствием наблюдал за похождениями могущественного воина, а узнав о его смерти, был разочарован. Все люди смертные, но Атилла погиб, как и большинство великих полководцев, самой неожиданной для воина смертью. «Он взял себе в супруги — после бесчисленных жён, как это в обычае у того народа, — девушку замечательной красоты по имени Ильдико. Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения и отяжелённый вином и сном, он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своём обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его». Историки говорят, он умер из-за носового кровотечения, но Каан знает, что его последняя супруга зарезала его на брачном ложе, отомстив таким образом за смерть своих родителей. Каан не Аттила, он такой ошибки не совершит, и даже смеется над собой, что посмел сравнить пленного омегу с тем, кого он взял бы себе в ложе. Он просто слишком много думает о нем из-за их связи, и пока не найдет ответы на вопросы, его зацикленность не пройдет. Пора Каану уже со всем разобраться. Дверь не успевает открыться, как Каан слышит копошение за ней и, оттолкнув ее, с улыбкой смотрит на вжавшегося в окно с торшером в руке омегу и стоящего перед ним в боевой позе Маммона. Удивительно, как быстро этот омега пленил не признающего до этого никого, кроме Каана, кота. Альфа даже немного ревнует. — Тяжело мне будет бороться с двумя котами, — проходит глубже в комнату Каан, но близко к парню не подходит, не хочет тонуть в страхе в его глазах. Ги с силой сжимает челюсть, потому что она стучит так, что глохнет он сам, и выдает его слабость перед первородным. Он здесь, стоит в роскошном сером костюме, пахнет так любимыми Амалем на альфах Clive Christian Art Deco Amberwood, и каждая прядь волос тщательно зачесана назад. Только Ги этому внешнему лоску не верит, он знает, что скрывается под этим костюмом черная чешуя, и истинное лицо этого мужчины может вызвать остановку сердца. — Что за бардак? — хмурится альфа, заметив пятна крема на двери, и, опустив глаза, видит остатки пирожных на полу и коробку, в которой, судя по черной шерсти, уже успел поспать Маммон. — Мне ваши подачки не нужны, можете не стараться, — наконец-то выпаливает Ги и продолжает бегать взглядом по потолку, чтобы в случае появления чудовища не смотреть на него. — Подачки? — не понимает Каан. — Кто принес коробку? — Твоя мать, — говорит омега. — Будто если приласкать меня пирожными, я все выдам. Каан ничего не говорит, но Ги, который все же не может отказать себе в соблазне мельком глянуть на него, замечает, как заостряются черты его лица. Плохая была идея проверить врага, Ги снова уводит взгляд, потому что он физически ощущает, как бурлит гнев за его плотью. — Я слышал, ты интересуешься библиотекой, — решает выпустить свой гнев на мать позже Каан. — И я понимаю, чем именно вызван твой интерес, не думаю, что внезапно проснувшейся любовью к английской классике, — делает к нему шаг. — Я могу дать тебе доступ туда, познакомить тебя с Харвером, хотя сразу говорю, то, чего ты ищешь, там нет, но при одном условии. Ты начнешь сотрудничать. — Почему ты не пытаешь меня? — не успев подумать, выпаливает Ги, хотя задавать этот вопрос боялся, учитывая, что так можно и раздразнить зверя. Он правда не понимает, почему его не потащат в подземелье и не начнут ломать ему кости, раз Азари ему не верит и уверен, что тот знает правду о своей крови. Почему он держит его в комнате, где омега спит на перинах, и кормит разнообразной едой. Разве так обходятся с пленниками? Тем более, учитывая, что речь о самом Каане Азари, который славится своей жестокостью и пытками. Каан ждал этого вопроса. Он знает, что парень умный, и если что-то не начнет меняться, то он и до того, что носит в себе жизнь Каана, додумается. Сейчас он явно о ней не подозревает, иначе давно бы сам себя убил. — Я милосердный, — усмехается Азари над своими словами. — Ладно, это не так, такого прозвища у меня не было. Ты человек, твоя жизнь слишком хрупкая, боюсь, что невзначай убью тебя, как это случилось тогда в зале. Я не хочу рисковать, потому что то, что в твоей голове, слишком ценно. Разрушать легко, мне нужно для этого просто щелкнуть пальцами, и поэтому я настаиваю, чтобы ты не доводил до такого, иначе, обещаю, еще немного, и мое терпение закончится. — Мне смутно в это верится, потому что скрываю тут что-то не только я, — щурится Ги. — Я нужен тебе живым не только из-за информации. Я не идиот. — Возможно, — альфа сокращает между ними расстояние, и жаль, что упершемуся задницей в подоконник омеге некуда двигаться. — Но не невредимым, — стоит так близко, что Ги считает мелкие шрамы на его горле. — Я не буду скрывать, что восхищен твоей силой, а разрушать нечто настолько прекрасное никогда не было моим любимым занятием, — Каан скользит взглядом к его губам, сам себе напоминает, почему ему нельзя к ним прикасаться. Этот омега — яд, и он уже в его крови, если он сотрет последний барьер, то сам выроет себе могилу. — Отойди, — цедит сквозь зубы Ги. Он задыхается, когда альфа нависает, когда он так близко, словно отрезает его от всего мира и оставляет омегу в коконе с собой. Ги убежден, все дело в страхе, который вызывает в нем этот мужчина, и не хочет прислушиваться к намекам разума о том, что есть между ними нечто большее, нечто, чего он не в состоянии пока понять. — Сегодня ведь праздник, — уступает ему Каан и делает шаг назад. Он поправляет запонки на рукавах, а Ги цепляется взглядом за татуировку Уробороса, обвивающего его запястье как браслет. Только у Каана вместо змея набит дракон, кусающий свой хвост. Ги знает, что этот древний символ означает цикличность природных явлений, круговорот смерти и рождения и бесконечность, и злится. У Ги на ребре ладони уже поблекшая татуировка египетского «ключа жизни» — анкха, и гнев его вызван тем, что его враг носит символ, значение которого почти совпадает с тем, что носит он. — Что тебе подарить, чтобы хоть немного снизить дозу твоей агрессии? — спрашивает альфа. — Ты ведь взаперти и, возможно, никогда не увидишь свободу, поэтому пожелай, я исполню. Камни? Тряпки? Картину, если увлекаешься живописью, конечно. Может, меч, ты ведь не просто красивый омега, ты воин, тебе бы понравилось. Я могу подарить тебе ятаган Султана, я знаю, что ты часто работал с мачете, и на руку он тебе ляжет. Также знаю, что ты порубишь им парочку моих людей, а не меня. Или ты слишком горд, чтобы просить подарок у врага? — Нет, есть кое-что, чего я хочу, — игнорирует это сказанное вскользь «красивый» Ги и, заслушавшись про меч, поднимает глаза. — Подари мне свое сердце. Дай мне его, и это будет лучший подарок за всю мою жизнь. Каан ожидал услышать про свободу, но об этом не подумал. И альфа понимает, что его план отрезать от себя омегу провальный. Как он может отдалиться от того, кто, несмотря на болото страха, в котором тонет, посмел сказать ему слова, о которых на протяжении веков думали многие, но не озвучивали. Он говорит недрогнувшим голосом, сам себя дрессирует, но смотрит прямо в глаза, словно показывая, как искренне он этого жаждет, и Каан ему верит. Альфа снова отвечает усмешкой, слегка щурясь, а потом подходит и, схватив его руку, прикладывает слева, к груди. — Чувствуешь что-то? — спрашивает Каан, пораженный его наглости, и омега шумно сглатывает. — Именно. Там ничего нет. Поэтому выбери другой подарок, и я его тебе подарю, как последний жест доброй воли, потому что если ты не поумнеешь, я покажу тебе мой амфитеатр. И даже твоя красота тебя не спасет, потому что я красотой пресыщен, — отпускает его руку и идет к двери. Каан спасает омегу от своего присутствия и спасается сам, боясь своих желаний рядом с ним. Не проходит и двух минут, как в комнату входит девушка и убирает остатки пирожных. Юнги так и стоит у окна и понимает, что он еще больше запутался. Этот альфа над ним издевается. Первым делом спустившийся вниз Каан приказывает вызвать в тронный зал Элиссу, но ему докладывают, что женщина до вечера на дипломатическом приеме в Букингемском дворце. Ничего, Каан потом с ней поговорит, узнает, как она посмела нарушить его слово и вошла в комнату пленника. Каан, нахмурившись, слушает по телефону Асмодея, который жалуется на Ареса, что тот угробил заложника, и докладывает, что Белтейн снова вышли на связь и требуют омегу, иначе грозятся новыми убийствами в крупных масштабах. В то же время по информации, имеющейся у Асмодея, Белтейн собирает своих лучших наемников, целью которых является тоже омега. Каан просит подождать его в офисе и садится за руль стоящего во дворе гелендвагена. Судя по их заявлению, Каан и правда единственный на этой земле, кто не заинтересован в смерти Мин Юнги. *** Раптор раздраженно барабанит пальцами по рулю и пару раз даже по нему бьет. Он понятия не имеет, какого черта вместо того, чтобы быть в штабе со своими солдатами, он приехал в Белгрейвию и продолжает гипнотизировать взглядом дом с черной калиткой. Раптор скинул учения на Джулиана, сменил любимого зверя на Ламборгини, чтобы его не узнали, и торчит как подросток под окнами омеги, которого видел раз в жизни. Последняя мысль не дает поднести сигарету к губам, и мужчина смеется над собой. У Раптора были лучшие в мире гаремы, о красоте его пассий слагали песни, а художники рисовали свои самые успешные картины, но пару дней назад он увидел скорбящего омегу в темной церкви и понял, что истинной красотой никогда не обладал. Постоянные мысли об омеге довели до того, что он приехал к дому своего бывшего соратника и сидит в авто, надеясь, что если еще раз увидит его, то его отпустит, он поймет, что чрезмерно возносит его красоту. Раптор был влюблен, и не раз, на последней пассии чуть не женился, но сейчас ему кажется, что он испытывает абсолютно новые и несравнимые с предыдущими чувства. Что то, что он успел прочувствовать в церкви, не имеет конкурентов в его прошлом. Он продолжает наблюдать за улицей, следит за бегунами, пытающимися продлить свою жизнь, рабочими, ремонтирующими забор одного из домов, и останавливает взгляд на пабе, во дворе которого за столами сидит молодежь и, шумно разговаривая, пьет пиво. Обе стороны дороги заняты автомобилями, и Revuelto Раптора сливается с ними, учитывая, что в богатейшем районе Лондона суперкарами не удивить. На это Раптор и рассчитывал. Тео вдевает в уши серьги и, прихватив на всякий случай кардиган, ведь правильную погоду в Лондоне не могут предсказать даже синоптики, перешагивает через разложенный на полу чемодан. Еще два дня, и омега будет на другом континенте. Тео улетел бы уже завтра, но он теперь ждет оглашение завещания Джона, и хотя его содержание ему особо не интересно, омеге пришлось уступить адвокату. Тео спускается вниз, где с самого утра торчит Ариса со своим семейством, и задерживается у подножья лестницы. — Поставь обратно на камин мраморную статуэтку от Pablo Atchugarry, — цедит сквозь зубы Тео. — Она стоит тридцать три тысячи фунтов, и выбирал я ее не для тебя. — Мне не нужно воровать из собственного дома, — шипит Ариса, из шоппера которой на полу торчит статуэтка. — Это мой дом, — криво улыбается ей Тео. — И все, что в нем — мое. Я сыт по горло твоими попытками смешать меня с грязью, а теперь ты еще воруешь мое имущество. Огласят завещание, и больше, я надеюсь, тебя не увижу. — Думаешь, я так легко отдам тебе дом в элитном районе стоимостью в тридцать миллионов фунтов? — у Арисы от гнева пена изо рта чуть не идет. — Твое разрешение мне не нужно, — пожимает плечами Тео. — Это дом моего мужа. Он вам всем купил дома, дал образование, устроил на работу, обеспечил безбедную жизнь, но вы все присосались к нему, как пиявки, и даже после его смерти не можете отсосаться! — рычит Тео, который сыт по горло семейными разборками. — Шлюха не будет тратить деньги моего отца! — срывается к нему Ариса, но ее перехватывает муж, который все время диалога глаз от Тео отвести не может. — Его тело еще не остыло, а ты уже нарядился и блядовать идешь! — Я иду за кофе, — спокойно отвечает Тео. — Если, когда вернусь, вы все еще будете здесь, я вызову полицию. — Я имею право находиться в доме отца! Тео, не дослушав, громко захлопывает дверь и спускается по лестнице вниз. Калитка открывается, Раптор напрягает все инстинкты и через абсолютно черное стекло смотрит на вышедшего на тротуар омегу. Никакого преувеличения не было — эффект ровно такой же: он вышел, и солнце, постыдившись, спряталось. Омега останавливается на тротуаре, поправляет рубашку, через его локоть перекинут кардиган. Он поднимает глаза к небу, словно безмолвно с ним разговаривает, а потом, свернув влево, идет по тротуару вниз. Гудящая в пабе молодежь мгновенно умолкает, официантку, с подноса которой еще секунда, и упадут бокалы, их участь не интересует. Абсолютно все, кто еще секунду назад попивал пиво и гудел, молча лицезрят сошедшего с небес ангела и давятся слюнями. Тео проходит мимо рабочих, один роняет молоток, второй, разинув рот, смотрит на него, третий — самый смелый — присвистывает. Омега, видимо, к этой реакции привык, он идет с высоко поднятой головой, ни на чем взгляд не задерживает. Парень на велосипеде чуть не въезжает в столб, идущие мимо девушки шеи сворачивают, смотря ему вслед. Раптор их всех понимает, он сам, не моргая, смотрит на красоту, но видит больше, чем они. Омега держит голову ровно, всем своим видом источает уверенность, но при этом в глазах его грусть и невиданное одиночество. Что самое удивительное — они его красоту не портят, еще больше притягивают и пленяют. Раптор медленно двигается за ним, а сам захлебывается в ревности, ведь очевидно, что омега скорбит о муже. Раптор никогда не думал о том, что вряд ли он был когда-то так сильно любим, чтобы его отсутствие отражалось в чужих глазах. Он к этому и не стремился, всегда получал желанное, и внимания, и любви ему хватало с головой. Но сейчас он хочет не просто любви, а хочет ее именно от этого парня, чьи ступни словно не касаются тротуара. Джон говорил, что Тео похож на героиню фильма, который они смотрели вместе. Что его преступление — это красота, она — наваждение для альф и предмет зависти омег. Тео частично с ним согласен, ведь его хотят все, но любил только тот, кого он похоронил. Тео не дружит со своей внешностью. Он знает, что он красив, но, видят небеса, никогда не применял свою красоту как оружие, напротив, мечтал стать невидимым. Слишком много боли причинила ему его внешность, и в глубине души он понимает, что без нее у него вряд ли бы был и Джон, и ненависть к ней в нем удваивается. Тео заходит в любимую кофейню, бариста, который знает его уже год, и должен бы привыкнуть к его внешности, снова заикается, глупо смеется и, забыв про заказы, сделанные до, готовит ему матчу на овсяном молоке. Тео забирает стаканчик, благодарит парня, на лбу которого от напряжения выступают капельки пота, и идет обратно, но уже медленно. Он решает прогуляться, чтобы Ариса ушла, а сидеть в кофейне, где каждый будет сверлить его взглядом, ему не хочется. Тео идет дальше по тротуару, и внезапно ему кажется, что за ним следят. Он оборачивается, видит только раскиданные по обеим сторонам от дороги автомобили и старушку, выгуливающую пса. Видимо, ему опять мерещится, что его преследуют. Поэтому Тео и любил гулять с Джоном, с ним он чувствовал себя в безопасности, а теперь надо привыкать к одиночеству и учиться быть сильным. Тео не запрет себя в четырех стенах, только потому что люди так остро реагируют на его внешность и чаще всего недоброжелательно. Тем более он не сделает этого, учитывая, что провел годы взаперти, и только обретенную свободу терять не намерен. Он полчаса прогуливается, к счастью, в полупустом парке, и, выкинув стаканчик в урну, возвращается на свою улицу. Тео идет мимо автомобилей и снова замечает Ламборгини Revuelto цвета мокрый асфальт, за который зацепился взглядом, еще выходя из кофейни. Тео обожает спорткары, а Джон всегда был сторонником классики. На его улице много автомобилей стоимостью выше полмиллиона, но эту красотку не заметить невозможно. Когда омега равняется с автомобилем, он замедляет шаг, скользит взглядом по тонированному стеклу, рассматривает диски и, восхищенно вздохнув, продолжает путь. Тео любовался машиной, а Раптор, который хотя и знает, что его за стеклом не видно, не дышал и любовался им. Он безумно красив, и как хорошо, что они сейчас не в средних веках, ведь его красоту назвали бы колдовской, и омегу ждала бы плачевная участь. Хотя, кто знает, что ждет его и в современном мире, учитывая, что он привлек внимание того, у кого нет души, а, значит, нет и сочувствия. Эта красота создана, чтобы принадлежать Раптору. Он больше не сомневается. Он сдался минуту назад, когда впился взглядом в его карие глаза и понял, что хочет смотреть в них каждый день. Мир, словно шведский стол для первородных, и Раптор не сомневается, что лучшее с него должно принадлежать ему. Через боковое зеркало Раптор видит, что продолживший путь омега резко останавливается. Тео оборачивается, смотрит на номер автомобиля и на секунду в его глазах проскальзывает испуг. Альфе хочется дать себе по лицу, ведь на номерной табличке его автомобиля выбито — raptor. Тео торопливо продолжает путь, решив, что это всего лишь паника, что молодежь любит представлять себя последовательным сильнейших, и это просто совпадение. Раптор откидывается назад, думая о том, какой же он идиот, что не учел, что его имя на всех его автомобилях. Маскировка вне поля боя — не его. Он уже представляет, как долго и громко смеялся бы над ним Арес, если бы когда-то узнал про случившееся. *** Гидеон продолжает швырять по комнате завернутый носок, за которым самоотверженно гонится Маммон, и думает о последнем диалоге с Кааном. Он не верит ни единому его слову и уверен, что альфа знает больше, чем говорит. Конечно, зачем Каану раскрывать все карты перед своим врагом, но Ги уже извелся от мыслей о том, почему он все еще жив. Не то чтобы омегу такой расклад не устраивал, проблема в том, что неопределенность сводит его с ума. Он бы многое отдал, чтобы узнать, почему тот, кто заслуженно зовется самым страшным существом на земле, так осторожен с ним. Глупо думать, что у Каана к нему есть симпатия, Ги даже улыбается этой мысли, ведь покоящаяся пару часов назад на его груди ладонь ничего не почувствовала. Нет, тут что-то куда важнее и, возможно, более опасное. От мыслей Ги отрывает вошедшая в комнату без стука Элисса и, недовольно посмотрев на кота, поворачивается к парню: — Ну что? Ты обдумал мое предложение? — Вы делали мне предложение? — опускается на кровать Гидеон. — Не хами, это не шло людям ни в одном из веков, — усмехается Элисса. — Ты расскажешь мне все, что знаешь про оружие твоей организации, а я взамен самолично выведу тебя из Харона и, более того, помогу тебе выбраться из страны. Таким был наш уговор. — Вы правда считаете, что я идиот? — усмехается Ги. — Я прекрасно знаю, что вы ничего не решаете, и что живым я Харон не покину, как знаю и то, что пока вас интересует то, что у меня в голове, я буду жить. Поэтому не утруждайтесь. — Все-таки ты глуп, — вздыхает Элисса и хлопает в ладони. — Я очень этого не хотела, но ты не оставил мне выбора. В комнату сразу же проходят двое крупных мужчин в военной форме и, не дав омеге опомниться, хватают его и волокут наружу. Ги упирается, с трудом освобождает одну руку и проезжается по лицу одного из них, но их снова, больно скрутив, буквально вытирают о пол. Когда они начинают спускаться, Ги понимает, что его ведут в подземелье. Он кричит, проклинает первородных, не переставая, борется, но его грубо швыряют о стену в камере, и он больно прикусывает язык. — Он сам со мной не справился! — кричит Ги, следя за мужчиной, который похож на орка, раскладывающим на прибитом к стене железном столе инструменты. — Силенок не хватило, прихвостней прислал? Элисса, скрестив руки на груди, стоит у решетки и только укоризненно качает головой. — Одумайся, прошу, я очень не хочу делать тебе больно, ты же совсем молод, почему ты заставляешь меня? — сокрушается женщина. — На меня перекидываешь? Я виноват в том, что ты, ведьма, меня пытаешь? — щетинится Ги, планирует мысленно нападение. Элисса мрачнеет, «ведьмой» ее, кажется, никогда не называли, но это брошенное в порыве ярости и неприкрытой ненависти слово ворошит что-то внутри, поднимает в ней бурю злости. — Приступайте, — ледяным тоном приказывает женщина. — Начни с ногтей, вырви ему их. Если рот не откроет — сломаешь пальцы. Надеюсь, до этого он не… Эй! — кричит на метнувшегося в камеру Маммона женщина, но кот, пролетев мимо, бросается на лицо палача. Мужчина, рыча проклятия, с трудом отдирает от себя кота, и Ги видит кровавые полосы на его лице, оставленные когтями Маммона. Не успевает Ги мысленно похвалить своего друга, как мужчина с силой швыряет кота о стену, у омеги сердце замирает, он убежден, что слышал, как хрустнули кости несчастного животного. — Не трогай кота, живодер! — бросается на мужчину Ги, два раза подряд бьет его кулаком в лицо, хватает первый попавшийся инструмент со стола, но не успевает занести руку, как получает сильный удар под дых от Элиссы и падает на пол. Одну руку Гидеона сразу же приковывают к железной трубе, и омега, забыв обо всем, следит за лежащим на боку котом, который не двигается. — Маммон, вставай, убегай, ну же, — кричит Ги, которого не интересует сейчас собственная боль. — Говори, кто курирует оружие в Белтейн, в чем его суть, сколько его, и что вы планируете? — подходит ближе Элисса. — Пошла ты, — плюет в ее сторону Ги и пинается, когда мужчина ловит его руку и пытается зафиксировать. Маммон, к счастью омеги, поднимается, ковыляет к нему, но его пинком откидывают за предел камеры. Каан не поверил Аресу, когда тот сказал ему, что кровь омеги ничего не показала. Поэтому Каан лично приехал к другу за результатами теста, и, убедившись, что Арес прав, сидит сейчас в его кабинете и слушает возмущения альфы о портрете короля Чарльза III. Каана забавляет Арес, и пусть его братья по оружию не разделяют его симпатию к этому взбалмошному первородному, альфа себе в ней не отказывает. Арес только с виду кажется безалаберным шутником, которому все ни по чем, но Каан безгранично уважает его жажду знаний, а главное силу. Он прекрасно помнит, какой в бою Арес, и в разгар битвы даже останавливал коня, чтобы полюбоваться первородным, способным за раз переломать и раскидать по полю десяток воинов. Поэтому и сейчас, вместо того, чтобы отправиться дальше по делам, альфа терпеливо слушает друга, которого очень сильно задела ситуация с портретом. Короля на портрете изобразили на красном фоне в униформе валлийской гвардии с мечом и с бабочкой на плече. Первый официальный живописный портрет короля был представлен в Букингемском дворце на днях и сразу получил очень много возмущения со стороны пользователей социальных сетей, которые раскритиковали портрет за красный фоновый цвет. — Они глупые! Они не понимают, что у Джонатана Йео такой стиль, ведь можно было бы посмотреть его другие картины! — машет руками Арес, который от портрета в восторге. — То говорят, он нарисовал Чарльза в аду, то, мол, умытого кровью, некоторые умники считают, что он вообще искупался в клубничном варенье. Что не так с этими людьми? Почему они не копают глубже и жрут все, что на поверхности! Мне нравится, что приглушенный фон привлекает внимание к его лицу. Художник умница. — Главный вопрос — почему я должен это слушать? — Каан разминает шею и расстегивает пуговицу на рубашке. Альфе душно, он даже просит Ареса открыть окно, но облегчения не чувствует. Ощущение, что под грудиной Каана неугомонный еж ерзает, не дает свободно вдохнуть. Альфа, который сперва подумал, что на его состояние влияет вечно пахнущая химикатами лаборатория, через которую он прошел, наконец-то отметает эту мысль и начинает вслушиваться в себя. Ощущение, что все органы чувств Каана обострены, но он не понимает, почему, и чувствует только нарастающую тревогу. Каан знает, что любое ментальное и физическое беспокойство, которое он испытывает последние годы, связано с одним конкретным человеком, поэтому, решив все проверить сам, второпях прощается с другом и садится за руль. Даже уверенность в том, что омеге ничего в Харон не грозит, не успокаивает Каана, ведь он прекрасно знает, что главную опасность для Юнги представляет он сам. Как хорошо, что пробок нет, иначе Каан не сомневается, что пошел бы на таран. Тревогу заменяет страх, и Каан, который с этим чувством познакомился только недавно, не знает, как ему с этим справляться. Он бросает автомобиль во дворе, быстрыми шагами минует холл и, поднявшись наверх, видит открытую дверь и стоящего перед ним охранника. Ги и слова не сказал, более того, когда ему вырвали ноготь безымянного пальца, он даже не пикнул. Омега проглотил боль и, сжав зубы, сам протянул следующий палец, всем своим видом показывая врагам, что он говорить не будет. Они и понятия не имеют, с кем связались, и пусть эти упыри думают, что он всего лишь жалкий человечишка, который, чтобы спасти свою шкуру, все им выложит, они ошибаются. Ги не просто воин, он тот, кто с каждым приемом пищи обязательно принимал и ложку щедро приправленной желанием мести ненависти. Он тот, кто положил всю свою жизнь на борьбу с тварями, истребившими его семью и собирающимися истребить все человечество. Что его боль по сравнению с болью, которую несут эти мрази людям? Элисса, которой поплохело, как ей кажется, из-за его страданий, отходит к решеткам и, прислонившись к ним, пытается прийти в себя. Ей искренне жаль омегу, который обрекает себя на такие мучения, но в то же время она не отступит, пойдет до конца, иначе снова не уснет этой ночью и будет изводиться от страха. Элисса очень редко чувствует физическое недомогание, но прямо сейчас она мысленно оказывается в недрах своей памяти, там, куда дверь была замурована уже как много веков. Элисса не понимает, с чего это ее так сильно накрыло прошлым, от которого она бежит, и, сделав новый вдох, смотрит на окровавленный палец омеги. Возможно, это полная чушь, но его кровь пахнет, объединяет в себе несколько запахов, которые бьют в нос, и с каждым новым вдохом заставляют Элиссу возвращаться туда, куда она не хочет. Она, не веря этому, становится все ближе, хочет проверить свою бредовую теорию, и Ги надеется, что она или сделает ошибку и даст ему освободиться, или разорвет ему глотку раньше, чем вырвут второй ноготь. Его палач уже примеряет кусачки к его среднему пальцу, Ги прикрывает веки, готовясь к новому шквалу боли, как дикий рев отзывается эхом в стенах подземелья и заставляет осыпаться штукатурку от стен. Ги, который не испугался пыток, чувствует, как холодный пот проступает на его лбу, прячет лицо в локте, надеясь снова не столкнуться взглядом с тем самым чудовищем, которое видел тогда, в лесу. А это точно оно, потому что до того, как уткнуться себе в локоть, Ги заметил животный ужас на лицах остальных присутствующих в камере. Ги был прав, потому что перед камерой останавливается Каан, и взгляд его метает молнии. — Я не умею пытать, мать? — Каан идет прямо на Элиссу, и чем он ближе, тем словно меньше становится женщина. — Ты не понимаешь моих приказов? — нависает сверху над растекающейся по стене женщине. Элисса только открывает и закрывает рот, не может увести взгляда с языков пламени в глазах альфы, которое словно лижет ее кожу, заставляет ее вспениваться. — Это ради тебя, сынок, — дрожащим голосом выпаливает Элисса и падает на колени. Каан смеряет ползающую у него в ногах женщину презрительным взглядом, а потом подходит к мечтающему пробить стену Гидеону. Омега лицо так и не поднял, стоит, вжавшись в стену, и вскрикивает, когда Каан вырывает из стены трубу, к которой он прикован. В камеру вбегают два человека в форме и, остановившись у альфы, ждут приказа. — Проводите его в спальню и вызовите ему врача, — смотрит на руку Гидеона Каан и, не оборачиваясь, толкает левой рукой палача, который, ударившись о стену, заставляет ее покрыться трещинами. Ги, который убежден, что сейчас с ними в камере чудовище, глаза не поднимает, покорно идет за охранниками, спасается бегством. — Вставай, — оборачивается к причитающей на полу Элиссе Каан. — Ты знала, что будет расплата, но все равно пошла на это, поэтому не раздражай меня еще больше, изображая сожаление. — Я хотела облегчить твою работу, — всхлипывает Элисса и, держась за стену, кое-как поднимается. Она на шатающихся ногах идет по коридору к лестнице, а за ней двигается Каан. Каждый шаг дается Элиссе с трудом, она не смеет поднять голову, поэтому только смотрит на густую как мазут черную тень, расползающуюся под ногами. — Прошу тебя, не гневись, прислушайся к себе, и ты поймешь, что я сделала это ради тебя, — поднявшись наверх, сразу проходит в тронный зал немного осмелевшая Элисса. Если он не снес ей голову там же, значит, можно выдохнуть. Она трясущимися руками наливает виски и, наконец-то обернувшись, протягивает альфе второй стакан. Каан стакан не берет, обходит ее и опускается на трон. — Это ты виноват, что я дошла до этого, — осторожно подходит к нему женщина, которая все еще не смеет выпрямиться. — Ты не говоришь мне ничего, не объясняешь, а я извелась из-за мыслей о тебе. Нам грозит большая опасность, один из нас уже погиб, что я, по-твоему, должна была делать? Как бы поступила любая другая мать? Каан смотрит сквозь нее, молча наблюдает, не перебивает и криво усмехается. — Этот неблагодарный мальчишка живет как король, и ты не говоришь мне, в чем его ценность, что ты с ним так внимателен, — продолжает Элисса. — Если бы ты был открыт со мной, если бы доверял мне, ничего этого бы не было. — Ты нарушила мое слово, и я тебе этого не прощу, — уже спокойно говорит мужчина, который, увидев Юнги живым, сразу же выдохнул. — То, что ты моя мать, не может уберечь тебя от моего гнева. Как и твои жалкие попытки оправдаться. Еще раз тронешь его, и в ту самую камеру, где ты приказала вырвать ему ногти, я посажу тебя. — Почему ты так жесток ко мне? — прикрывает ладонями лицо Элисса, которую до глубины души обижают его слова. Он был готов разорвать ее на части в камере, Элисса видела это в его глазах, и ей больно, что он бы сделал это из-за мальчишки, который им враг. — Этот омега мне не безразличен, — чеканит каждое слово Каан. Шокированная его словами Элисса поднимает голову и пару секунд, разинув рот, смотрит на сына. — Я ведь не знала, сынок, — выпаливает женщина, убедившись, что ей не показалось. — Да, он красив, своеобразен, но я и подумать не могла, что все именно так. Я бы никогда не навредила тому или той, кто тебе важен! — Капля его крови — океан вашей, — поднимается на ноги Каан, которому кажется, что он скинул груз с плеч. Одну опасность для Ги он, возможно, только что ликвидировал. — Теперь ты знаешь, что омега не просто пленник, а мое новое увлечение. Тронешь его, сильно пожалеешь, — идет на выход альфа, которому лучше поскорее покинуть зал, пока он сам же себя не выдал. Каан сказал то, что, по его мнению, закроет все вопросы про пребывание Юнги здесь. Он не может и не хочет рассказывать про одну жизнь на двоих с этим парнем, но может представить его, как своего фаворита, что снимет вопрос о том, почему он его не пытает и защищает. На данный момент — это единственный способ обезопасить Юнги. — Прости меня, умоляю, обещаю, такое больше не повторится, — бросается за ним женщина, но Каан выходит прочь. Как только дверь за ним закрывается, Элисса падает на стул и облегченно выдыхает. То, что она пережила за эти минуты, она не переживала много веков. Элисса знала, чем может обернуться ее неподчинение, но ведь она так хотела помочь своей семье, принять участие и, как всегда, получила за это только возмущение. В любом случае, ее рисковый шаг дал ей пусть и неожиданный ответ, и она довольна. Значит, парень интересует ее сына, как любовник. Замечательно. Элисса искупит свою вину, она сделает все, чтобы мальчишка ни в чем не нуждался, и сама окружит его заботой. И пусть Каан так не думает, его интересы для нее превыше всего. Дверь открывается, женщина сразу подбирается, но, увидев Раптора, вновь расслабляется. — Я слышал, что ты натворила, — подходит к ней Раптор, в глазах которого одно осуждение. — Ты совершила большую ошибку, и как бы мы ни пытались тебя поддерживать, Каан прав, ты не заслуживаешь его доверия. — Ты ведь знал, — качает головой Элисса. — Ты все знал, но не сказал мне. И ты виноват в том, что я так ошиблась. *** Ги сидит на кровати с перевязанным пальцем и продолжает громко требовать, чтобы ему доложили о состоянии Маммона. На дворе ночь, и обычно кот в это время приходил к нему поспать. Ги уверен, что его раны настолько страшные, что он не в состоянии двигаться. О самом плохом омега думать боится. Ги находится в логове врага, с каждым новым днем все больше прощается с надеждой на свободу, и единственное светлое, что сейчас есть в его жизни — это кот, цвету шерсти которого ночь завидует. Будучи ребенком, Ги мечтал о домашнем животном и не хотел понимать маму, которая утверждала, что с их образом жизни им не нужна такая ответственность. Оставшись один, Ги понял, что мама была права, но от мечты иметь четвероногого друга все равно не отказался. В ночи, когда он позволял себе мечтать, Ги представлял, как они победят первородных, как он выживет после войны и первым делом приведет в теперь уже свой постоянный дом нового друга. Мечтам Ги не было суждено сбыться, но сейчас они частично реализовались в извращенной форме, позволив омеге считать Маммона своим, и его потеря сильно ударит по парню. Крики Гидеона игнорируют, и, поняв, что он ничего не добьется, он решает перейти к более агрессивным действиям. Ги, несмотря на травму, берет в руки стул, собираясь швырнуть его в дверь, но она распахивается, и перед ним стоит принесшая ужин уже знакомая девушка, за которой нависают двое охранников. Ги опускает стул на пол, спрашивает ее про кота, но девушка только ставит поднос на стол, и омега замечает на нем кроме блюда еще и небольшую коробку. — Что это? — косится на коробку Ги. — Подарок от господина, — отвечает девушка и покидает комнату. Ги откладывает коробку в сторону, так и не сумев определить по весу, что в ней, и приступает к ужину. Особо поесть не удается, потому что Маммон не уходит из мыслей, а еще омегу разрывает от любопытства. Ему безумно интересно, чем закончился разговор Каана с матерью, почему он так агрессивно отреагировал на ее действия, и что вообще происходит сейчас внизу. Взгляд снова цепляется за коробку, и Ги, решив, что терять ему все равно нечего, берет ее и садится на кровать. Он срывает розовую ленту, осторожно поднимает крышку и, вскрикнув, смахивает коробку на пол. Ги прикладывает ладонь к губам, превозмогая рвотные позывы, и с отвращением и ужасом смотрит на вывалившееся из коробки человеческое сердце. Омега сразу подскакивает на ноги и, метнувшись к двери, изо всех сил барабанит по ней. — Мне нужно увидеть его! — кричит Гидеон. — Я знаю, что вы там, знаю, что слышите, немедленно… Ги не договаривает, дверь распахивается, и охранник, отойдя в сторону, открывает ему дорогу. Второй просит омегу идти за ним. Ги, не веря в то, что к его просьбе прислушались, осторожно двигается за мужчиной и, оказавшись на террасе, с удовольствием вдыхает ночной воздух. Он забывает о сердце, о судьбе Маммона, о том, что каждый его час может быть последним, и наслаждается запахом свободы. Охранник не останавливается, Ги вместе с ним обходит передний двор и, миновав сад, чтобы пройти который им понадобилось немало времени, с восхищением разглядывает открывшуюся перед ним картину. Ги не знает, что он теперь на территории Кирана, на которой пусть и нет роскошных садов, как перед главным входом в Харон, но есть потрясающего вида поющие фонтаны. Он любуется гармоничным пересечением волн воды и световых эффектов, создаваемых лазерами, и слушает доносящуюся из колонок музыку. Если бы Ги был поклонником классики, он бы знал, что вода сейчас «танцует» под одно из самых красивых произведений классической музыки — Лебединое озеро Чайковского. Струи создают сотню композиций, а вода переливается миллионами оттенков, пригвождая к себе взгляд и заставляя Гидеона чувствовать себя свидетелем небывалой красоты. Охранник оставляет омегу у одного из пяти небольших бассейнов, плавно переходящих друг в друга, и Ги уже знает, куда ему идти. Там, за поднимающимися к небу струями, у самой воды стоит Каан и с заведенными за спину руками любуется игрой света. Ги, который прибыл сюда, спасаясь от кровавого подарка на полу, делает несмелый шаг к альфе, потом еще один, напоминает себе о цели и, выпрямив плечи, двигается вперед. Там, где стоит Каан, света нет, словно он минует мужчину, не осмеливается даже касаться его. И если Ги прямо сейчас двигается к мраку, Каан слепнет из-за идущего к нему света. Для Каана вселенные растворяются во мгле, и он видит только того, кто не боится светить рядом с ним. «Светя другим, сгораю сам», — произнес омега в зале в их первую встречу, и Каан тогда не подозревал, что светить он будет только ему. Пусть и против желания. И сгорать они будут вдвоем. Омега подходит ближе и, оставив между ними четыре шага, делает глубокий вдох. Каан скользит нечитаемым взглядом по его перебинтованному пальцу, задерживается на глазах, в которых отражается десяток цветов, создаваемых лазером, а потом вновь возвращает внимание фонтану. — Чье это сердце? — наконец-то задает главный вопрос Ги, не сводя глаз с его профиля. — Твоего врага, — коротко отвечает альфа, прикрывает веки, вслушиваясь в музыку. Говорят, что даже те, кто больше ничего не чувствует в виду глубочайшей депрессии, способны понять и пропустить через себя эту музыку, ощущаемую, как дождь после знойного дня. Наслаждается ли Каан музыкой — Ги не знает, он слишком поглощен мыслями о странном подарке, чтобы отключить внешний мир и отдаться струнам. Каан же думает о нем. О том, что, стоя рядом с ним под беззвездным небом, он испытывает бурю чувств, но не зацикливается ни на одном, потому что все они пугают самое бесстрашное творение природы. — Сердце того, кто меня пытал… — шумно сглатывает Ги. — Но зачем ты это сделал? — До конца праздника еще час, а ты так и не сказал мне, что бы ты хотел в подарок, — поворачивается к нему альфа, лицо которого не выражает ничего, кроме безмятежности, и Ги делает шаг назад. — Что я должен был подарить тебе? Драгоценности? Счет в банке Coutts*? Я сделал тебе лучший подарок, такой, который доселе делал только себе, — медленно сокращает между ними расстояние Каан, заставляя омегу все больше пятиться. — Я вырвал сердце того, кто причинил тебе боль, и подарил его тебе. Чем тебе подарок не понравился? — Ты не просто чудовище, ты еще и получаешь удовольствие от своей жестокости, — выдыхает Ги, не зная, как еще ему реагировать на такой «щедрый» непрошеный жест. — Потому что подарил тебе сердце твоего врага? — Каан двигается вправо, отрезая омеге путь. — Нет, это не оно, — качает головой Ги. — Сердце моего врага я заберу сам, — опускает взгляд на его грудь. — Я за этим понаблюдаю, — растягивает губы в улыбке Каан. — Моя благосклонность к тебе поставила под вопрос мою силу, — тон сразу меняется на холодный, режущий. — Настолько, что некоторые члены моей семьи решили, что могут распоряжаться тем, кто принадлежит мне. — Я тебе не принадлежу, — давится возмущением Гидеон. — Я, может, просто человек, и я слабее тебя и всей твоей кровожадной родни, но я так просто не сдамся. Передай своей матери, что пытками из меня ничего не вытащить. Я понятия не имею, что ты такое, но всему есть объяснение, и я найду ответы на свои вопросы, даже если ты мне их не дашь. — Ты же не глупый парень, не разочаровывай меня, — хмурится Каан. — Ты знаешь, кто я. Ты знаешь все, но выбираешь молчать. Я уважаю твое упорство, но не обладаю терпением. — Я не знаю, — звучит искренним Ги, и Каан все больше мрачнеет. Как он может не знать, если фактически несет в себе его жизнь и так умело пользуется своей кровью. Он или играет с Кааном, или правда не подозревает, что особенный. В последнее верится с трудом. — Как, по-твоему, возвели обелиск весом в сто шестьдесят тон и высотой в двадцать четыре метра в эфиопском Аксуме в четвертом веке? Как его построили без использования машин и современных технологий? Куда делась Атлантида, признаков существования которой люди не нашли, но при этом продолжают верить словам Платона? Ты никогда не задумывался об этом? Те, кто тебя обучали, не рассказывали тебе обо мне? — вкрадчиво спрашивает Каан. — Куда ты клонишь? — не понимает Гидеон. — Какое это имеет значение? Атлантида — миф, доказательством чему и является то, что ее следов так и не нашли. — Очевидно же, что нельзя найти следы того, что было проглочено, — усмехается Каан. — Она не исчезла просто так, это был приказ. — Все, что я знаю про тебя — это то, что ты первородный. Так я думал до той ночи в лесу. Но ты не просто первородный, ты нечто куда сильнее и зловещее. И я верю, что ты обладаешь огромной силой, но на каждую силу найдется управа, да и вряд ли ты настолько могущественен, чтобы проглотить целый континент. Еще скажи, что Титаник о тебя разбился! — кривит рот омега. У Гидеона язык от нервов путается, он говорит и ждет подтверждения, потому что пусть под черепной коробкой скребется мысль о том, что он сейчас стоит рядом с тем, кого существовать не должно, он в это верить не хочет. Противный липкий страх расползается по омеге, стоит лишь представить, что скрывает в себе этот мужчина. Этого не может быть, Азари просто его пугает, ведь, окажись его намеки правдивыми, то человечество определенно проиграет. Нет в мире такого оружия, которое может уничтожить такую силу. — Титаник столкнулся с айсбергом, — цокает языком Каан, — это на меня валить не надо, хотя есть идиоты, которые верят в версию, что Титаник встретил на своем пути Левиафана. — Левиафана не существует, — издает нервный смешок омега, продолжая убеждать в первую очередь себя. — Он — библейское чудовище, которое якобы спит на дне океана и проснется в судный день, чтобы поглотить землю. — Левиафан мертв, — возвращает взгляд воде Каан и видит на ней отражение монстра из глубин. — Он создал свое любимое дитя на пятый день сотворения мира и подарил ему океан, чтобы Левиафан в нем резвился. Создал его как кару человечеству и сам же его убил, потому что внезапно воспылал любовью к человечеству. Иронично, не находишь? — Ты сводишь меня с ума! — восклицает Гидеон. — Я не понимаю, когда ты шутишь, а когда нет. — Я раскидываю пазл, тебе останется только его собрать, — улыбается ему Каан. — Если будешь хорошо себя вести, я дам тебе доступ к Харверу, только имей ввиду, любопытство может тебя сгубить. На некоторые вопросы лучше не искать ответы. — Я все же хочу знать, хочу понять, что за игру ты ведешь, — впервые, будучи с ним рядом, не хочет бежать Гидеон. Омеге хочется вскрыть его череп, покопаться в голове, узнать все то, что знает он, ведь как бы там ни было — это существо видело мир с начала его становления. У Гидеона аж дух захватывает, стоит представить, сколько ему может рассказать Каан, и ему приходится ущипнуть себя, чтобы вернуться в реальность, где есть вопросы куда важнее. Каан прав — любопытство может его сгубить, но он должен получить ответы на насущные вопросы, хотя бы на один из них. — Почему ты сам меня не пытаешь? Почему не убьешь и, более того, наказываешь тех, кто это делает? Я ведь узнаю правду рано или поздно. — Я могу рассказать тебе ее сам, — говорит Каан, краем глаза заметивший наблюдающую за ними из окна Элиссу. Каан знает, что, приглушив сомнения матери, он малого добьется. Главное, заставить омегу перестать искать ответ, который может привести к катастрофе для них обоих. Пусть он думает, что все дело в симпатии, люди часто себя обманывают чувствами, а Каан ему в этом поможет. Он скользит взглядом от подбородка к его груди, думает о метке, скрытой за тканью, и сжимает ладони, чтобы не потянуться к тому, из-за кого его разрывает между двумя абсолютно противоположными чувствами. Этот омега кормит его надеждой, ласкает все его органы чувств одним своим присутствием и в то же время вселяет в него отчаяние, которое первородный не испытывал за все годы своего существования. — Так расскажи, — не понимает, почему он медлит, Гидеон и нервничает из-за его поменявшегося взгляда. Каан теперь смотрит по-другому, изучает его лицо, но больше всего задерживается на губах. Гидеону некомфортно из-за пристального внимания к своим губам и, кажется, ему пора уже выбирать — нырять в холодную воду за собой или обжигаться о того, кто нависает сверху. — Каждый в этом дворце мечтает о твоей смерти, — трет переносицу Каан. — Раптор хочет порвать тебя на куски за солдат, моя мать за мой интерес к тебе и из-за страха, а все первородные моего клана за смерть Оркуса. Ущерб от тебя немыслимый, я не могу их судить. У тебя никого, кроме меня, нет. Нравится тебе это или нет — только я могу тебя защитить. Перестань воевать со мной. — Ты за кого меня принимаешь? — широко распахивает глаза Гидеон. — Первородный, сам Каан Азари — мой защитник? — омега отшатывается, грозясь плюхнуться в воду, но альфа обхватывает его за талию за мгновенье до падения и вжимает в себя. Ги, под ногами которого теперь вода, каменеет в его руках, боится моргнуть, так и висит на них, прижатый к торсу мужчины. В голове разом врубаются все сирены, предупреждают об опасности, но Ги ложно их понимает, думает, что альфа уберет руку, а потом будет наблюдать за тем, как он барахтается в воде. Опасность приходит совсем с другой стороны, омега ровно на мгновенье поднимает на него глаза, не успевает и пикнуть, как Каан, обхватив пальцами свободной руки его подбородок, впивается в его губы. Ги, которого поцелуй застал врасплох, первые мгновенья и не шевелится, но когда альфа углубляет поцелуй, пытается оттолкнуть его и упасть уже в воду, но безрезультатно. Каан, который собирался устроить представление для матери и омеги, увлекается, сам отпускать не думает. Он целует его, испивает с его губ живительный нектар, под веками языки пламени видит. Он прижимает его к себе, как самую драгоценную ношу, и все в этом мире, как и он сам, теряет свою значимость. Есть только омега, губы которого покрыты сладкой патокой, и это хрупкое с виду тело, созданное для рук альфы, и отпускать его он не станет. Словно если он разожмет их, омега не просто упадет в воду, он в ней и растворится, оставит первородного одного в заснеженной пустыне гибнуть под ледяными ветрами. Словно Каан уже это переживал, он уже терял, разжимал руки, которые ему нужны, только чтобы держать его, такого родного и дорогого. Взамен всех приятных и доселе неведомых чувств, поднятых поцелуем, вновь приходит отчаяние, приходит боль, чье эхо он слышит в черепной коробке, приходит разрывающий душу страх потери, и пальцы на омеге понемногу слабеют, заставляют истошно вопить притаившееся до этого чудовище в первородном. Увлеченные поцелуем, они не замечают, как останавливается время, струи застывают в воздухе, сорванный с ветки листок зависает в паре сантиметрах от земли, так ее и не коснувшись, а черное до этого момента небо разом озаряют сотни звезд. Ги больше не думает сопротивляться, он вообще не думает, у него в голове ветер перекати поле гоняет, а сердце из груди наружу рвется. Он по инерции облизывает свои горящие губы, не может ни на чем сфокусироваться и не понимает, почему один поцелуй с тем, кого он правда ненавидит всем своим нутром, это же нутро разворошил. Он снова кладет ладони на его грудь, собираясь уже выбраться из захвата, и, забыв обо всем, смотрит на мужчину шокированными глазами. Но не из-за поцелуя. Каан это сразу понимает. Под правой ладонью Гидеона еще днем бывшее мертвым сердце в такт его собственному бьется. Каан ставит парня на землю и, сделав шаг назад, обрубает их связь, возводит между ними ледяную стену. — Еще раз так сделаешь… — Не сделаю. Сделает. Снова и снова. Никого больше никогда не поцелует. Только его губами жить будет. — Надеюсь, у тебя больше не осталось вопросов о том, почему я с тобой нежен, Юнги, — четко выговаривает альфа. Он не прав, в Гидеоне теперь все вопросы умножились на два, и он уже предвкушает бессонную ночь, полную раздумий. — Как ты меня назвал? — Гидеон, который уже и отвык слышать имя, данное ему при рождении, ошарашено смотрит на мужчину. — Юнги, — не отказывает себе в удовольствии повторить имя, которое ласкает слух, Каан. — Иди к себе, если не хочешь провести ночь в моих покоях, — продолжает альфа, который сам хочет, чтобы омега исчез с поле зрения. На сегодня ему открытий достаточно. Судя по его лицу, спорить он не будет. Мысль о ночи с первородным настолько пугающая и отвратительная для Юнги, что два раза его просить не нужно. Ги судьбу больше не испытывает, резко разворачивается, планируя бежать от него, но снова возвращает взгляд альфе. — Маммона ранили, он не приходит, — выпаливает омега, который даже в самую странную ночь жизни не забывает своего друга. Каан достает телефон и, проверив местоположение кота, усмехается. — Не переживай, он в надежных руках, и скоро вернется. Ги рассеяно кивает и на ватных ногах двигается к ждущим его у бассейна охранникам. Каан провожает его взглядом и думает о том, что когда омега рядом и даже ругается с ним или вслух мечтает о его смерти, альфа испытывает только покой и несравнимое ни с чем чувство легкости. В то же время, когда он рядом, Каан чувствует себя самым слабым на земле, потому что кажется, что власть, которой он обладает над ним, безгранична. И это является причиной того, почему он его отталкивает, почему сам прогнал, хотя хотел бы простоять с ним здесь хоть до утра. Надо отдать должное Белтейн, каждый цент, вложенный в проект «Гидеон», окупился сполна. Идеальное оружие не дает осечку. И эффект Гидеона на Каана тому доказательство. Но даже будучи ходячей бомбой, созданной умелыми руками и начиненной ненавистью и местью — этот человек Каана все равно удивляет. И не своими «техническими» характеристиками, а тем, что он намного глубже, чем просто оружие. Этот омега ранен, шокирован поступком своего врага, боится неопределенного будущего и все равно беспокоится о драном коте, который если бы не испытывал к нему симпатии, спокойно отгрыз бы ему лицо. Его сердце настолько яркое, что оно способно светить даже сквозь толстую броню, сплошь и поперек вышитую именем того, кого он должен убить. Каан хочет видеть этот свет, даже если от его яркости в итоге ослепнет. *** — Ох, Сэл, сколько раз тебе говорить, проверяй наличие льда! — возмущается Сантина, суетясь за стойкой. Паб полон посетителей, официанты еле успевают разносить заказы, а сама женщина продолжает наливать пиво сидящим у стойки гостям. Внезапно дверь открывается, о чем оповещает зазвеневший колокольчик, но внутрь никто не входит. Сантина, зная, что невидимок в этой вселенной нет, приподнимается над стойкой и смотрит на вошедшего внутрь кота. Маммон подходит к стойке, игнорируя попытки посетителей его погладить, но как обычно на нее не запрыгивает и не требует курочку. Обеспокоенная Сантина срывает с себя фартук и, обойдя стойку, присаживается перед котом. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, что он ранен, но Сантина протягивает руку и, пощупав кота, мрачнеет. — Ах ты, старый черт, как ты сюда дополз с такими травмами, — аккуратно поднимает на руки кота Сантина и, крикнув помощнику следить за всем самому, идет на улицу. Маммон, который обычно не любит физический контакт, шипит и царапается, сейчас покорно лежит на ее руках, пока женщина, присвистнув, подзывает кэб. — Нельзя воевать за того, против кого весь мир, ты проиграешь, — с нежностью говорит Сантина Маммону и называет водителю адрес круглосуточной ветеринарной клиники, где работает ее знакомая. — Ты не можешь его спасти, Маммон, ты уже пытался и не смог. Никто не может. Только он может. Маммон даже не мяукает, тяжело дышит ей в ладонь, но она знает, что он ее слышит. Маммону очень больно, у него раскрошены ребра, а оставшиеся целыми кости вонзаются в органы, внутри противно булькает черная кровь, вытекает аж из ноздрей, но боль его не заботит. Все, что его по-настоящему беспокоит — это то, что он может умереть. Что же тогда будет с маленьким человеком? Кто его защитит, и как он спасет любимого хозяина один, без Маммона? Маммону нельзя умирать, не сейчас, потому что тогда на этой войне останутся двое, которые пока воюют друг против друга. Будто бы мало было несправедливости к демону, который в этой вселенной в образе слабого кота, а не хотя бы трехглавого тигра, ведь тогда бы никто не посмел проливать кровь, на зов которой поднимается тот, кто может заменить многотысячную армию. Маммон поднимает блестящие глаза на вспаханное бороздами глубоких морщин лицо Сантины, смотрит с мольбой, ждет ответа. — Не бойся, мы тебя подлатаем. Будешь здоров и снова будешь подъедать мои запасы курочки, — улыбается женщина, в чьих глазах отражается свет молнии, рассекающей лондонское небо на две части. — Тебя в моем списке на сегодня нет. Маммон с благодарностью лижет ее руку и слушает напеваемую устами Смерти колыбельную, которую на протяжении всего существования человечества приносит ветер с могил.