Yaadein

      Полностью очнувшись, Микаса водила пальцами по полу в попытках нащупать что-нибудь, что поможет с определением ее местоположения. Странно, но движения почему-то сковывало.       Аккерман толком не могла вспомнить ничего заложенного после трех лет ее жизни. Ничего, кроме имени, умения ходить и разговаривать.       Под руку попадалась только пыль.       — Черт, — одно отвратительно дерущее внутренности слово и ей уже необходим такой же хриплый вдох, за которым следует кашель. Витающая в воздухе грязь попала в горло.       Когда раздирающие изнутри звуки заполнили всё, как оказалось, не маленькое пространство вокруг, в помещении включился свет. Сухой кашель продлился около минуты, прежде чем Микаса смогла толком открыть глаза, чтобы сразу снова зажмуриться.       Она подалась вперед, стараясь лучше рассмотреть место, в котором находилась, но ее взгляд быстро уткнулся в стоящий в нескольких сантиметрах от нее холст. На нем, — немного выцветшем от долгого нахождения в пыльном и слабо освещенном помещении, рядом со слегка растрепанным юношей, — находилась чем-то похожая на нее саму девушка в вечернем платье. Их лица были расслаблены, а поза, в которой они сплелись в танце, передавала близость отношений почти так же хорошо, как влюбленные взгляды глаза в глаза.       И девушка еще долго всматривалась бы в детали, не прерви ее подкравшийся сзади человек.       —Микаса? — раздался растерянный голос.       Аккерман рефлекторно обернулась на него. Но лишь на миг. Магическая притягательность увиденной работы заставляла хотеть смотреть на неё не отрываясь. Возможно, дело было в странной схожести главных героев сюжета с чем-то или кем-то давно забытым, но оставившим след в памяти.       Но, повернувшись, огромного полотна Микаса не застала. Вместо него она увидела лишь полосу на полу, так сильно выделяющуюся среди пыли.       Почему-то захотелось кричать.       Сама комната представляла собой кладовую. Огромную кладовую, наполненную вещами, которым место в музее антиквариата, но, по какой-то причине, они зарастают паутиной здесь.       На плечи опустились большие руки. Со спины повеяло теплом. И хотя инстинкты лишь усилили тревогу, девушка невольно расслабилась.              — Что ты здесь делаешь, милая?       Но вопреки своим ожиданиям, краем глаза она уловила светлые кончики волос.       — Мама! — будто потрясений на этот миг было недостаточно — сзади раздались детские голоса, — мама, ты снова играла в прятки, не предупредив!       По паркету раздался стук ног в домашних туфлях.       В абсолютном непонимании Микасе оставалось только мотать головой, пытаясь узнать чьи-то лица, так упорно смотрящие на нее. Было в их взгляде что-то неестественное, размытое. Или ее слегка помутнившемуся сознанию это мерещилось.       — Ребята, маме нужно отдохнуть. Она слишком долго пряталась.       Светловолосый мужчина взял ее под колени и поднял так, словно девушка ничего не весила.       И глухой услышит, как всё здесь кричит о том, что она в безопасности. Но именно этот крик оглушал. Смутная тревога, не покидающая ее с момента пробуждения, константой оставалась в груди.              Микаса определенно знала этого мужчину, и дело не в том, что несколько минут назад он представился отцом детей, зовущих ее матерью. При взгляде на него она испытывала смутное дежавю. С детьми было сложнее. Их она видела впервые.       Но больше всего девушка боялась, что вовек не увидит того, кто встретил ее здесь в самый трудный и пугающий момент. Того, кто прибыл сюда раньше всех, ждал, пока она откроет глаза, чтобы показать Микасе нечто чарующее. То, ради чего она готова была во всем разобраться. То, о чем она не могла забыть. Это ощущение было странным, но ей хотелось оказаться на месте своей копии, на том полотне. Ей хотелось смотреть на того мужчину, хотелось чувствовать свою руку в его и слышать ту музыку, что была на вставленной в проигрыватель пластинке.       Единственное, что заставляло ее очнуться от сладких грез, — исчезновение знакомого незнакомца с появлением членов ее забытой семьи. Как бы хотелось Микасе никогда их не вспоминать.       Мерные шаги того, кто нес ее в неизвестном направлении, его дыхание и тихое шлепанье детей рядом — все, что теперь имеет значение, если она хочет встретиться с ним еще раз. Рядом с семьей не стоит говорить о странных порывах — третье, что Микаса поняла, прежде, чем оказаться в своих покоях.

***

      Отведенная ей комната в большом особняке соответствовала статусу первой леди этого места. Кровать с балдахином, приглушенные темные цвета, чтобы ничего не мешало спокойному сну, резная мебель, покрытая золотом, и туалетный столик напротив ложа, уставленный шкатулками с украшениями и дорогими парфюмами. Из комнаты вело три двери. Одна из них в коридор — через нее муж внес Микасу сюда. А через остальные две, насколько она могла судить, можно было попасть в ванную комнату и гардеробную.       Девушка не помнила, как заснула после принесенного служанкой чая. Единственным, что перед уходом сказал ей муж, было его имя – Жан, пожелание хорошо отдохнуть перед трудным днем и обещание все объяснить, когда ей станет легче. Спустя несколько минут после его ухода к Микасе в покои зашла служанка с кружкой, из которой валил пар. Странное дело, но и ее лицо Аккерман видела не впервые.       Стук в дверь прервал копание Микасы в собственной памяти. За ним ничего не последовало, и девушка задумалась о том, чтобы не отзываться, но любопытство все же пересилило.       — Войдите! – крикнула она, тем самым позволив паре ребятишек влететь в ее комнату и расположиться сбоку от кровати. За ними, уже не так резво, следовал Жан.       Мужчина расположился в кресле рядом с кроватью, недалеко от детей, затем придвинулся и стал всматриваться в ее лицо. Микаса молча ждала. Вскоре Жан что-то для себя понял, и глаза его, до того напряженные, расслабились.       — Как ты? – аккуратно спросил он, будто боясь ее спугнуть.       Такой тон успокаивал, но и в равной степени вызывал подозрения. Охотник начинает ласково говорить со зверьком, только если заведомо знает, что если сейчас малыш даст деру, то он не успеет его пристрелить. Но был ли Жан охотником?       — В порядке, — ответила Микаса, неосознанно кивнув в подтверждение своих слов. — Вы хотели мне что-то объяснить.       Сделав глубокий вдох, Жан погладил детей по головам, обращая на себя их внимание. Они переглянулись, и ребятишки направились к выходу. Когда дверь за ними захлопнулась, Жан начал говорить:       — Милая, это наши дети – Марко и Изабель. Ты снова забыла.       К концу короткого пояснения голос Жана становился всё более хриплым. Вывод о ее недуге дался ему нелегко. Мужчине пришлось склонить голову, и, дабы она вовсе не упала с плеч от всей той тяжести, что легла на нее, положить на руки, локтями упершиеся в колени.       — Что значит снова?       Видя мучения Жана, Микаса чувствовала, как в собственной груди что-то сжималось. Как бы ни была она напугана, ей не хотелось причинять боль человеку, с самого начала проявлявшему к ней лишь доброту и терпение. Но и помочь она ему не могла, от чего становилось еще невыносимее.       — Дорогая, каждые несколько дней последние 6 лет ты забываешься. Прости, но доктора говорят, что они здесь бессильны. Я, правда, пытался.       Договорив, он поднял на нее извиняющийся, полный раскаяния взгляд. Такой взгляд не должен был когда-либо касаться этого строгого лица. Микаса чувствовала, что ей нужно что-то сделать. И она сделала.       Тонкие пальцы коснулись теплой щеки. Жан позволил себе прильнуть к ней, но длилось это недолго. Скоро он накрыл руку Микасы своей, дабы аккуратно отодвинуть от себя.       — Не надо, милая. Не надо…       Собравшись с силами, Жан ударил себя по коленям и встал, направившись к выходу.       Четвертое, что поняла Микаса, находясь здесь, – Жан действительно любил свою жену.

***

      Ее забытие без снов было прервано чьим-то присутствием. Посреди ночи, когда луна еще озаряла окна, Микаса вскочила с кровати, но в комнате больше никого не было. Странно, ведь всего несколько мгновений назад она была уверена, что слышала чье-то нависшее над ней дыхание.       Взяв подсвечник с прикроватной тумбочки, Микаса направилась вперед, к входной двери. Но стоило ей распахнуть ее, чтобы проверить коридор, как спину окатило порывом ветра. Обернувшись, она застала распахнутым окно, ручка которого, Аккерман была уверенна, секунду назад оставалась повернута вниз.

***

      В ту ночь ей так и не удалось узнать, кто тайком сумел пробраться в комнату. Прислуга при любых вопросах о том, слышали ли они что-то, стыдливо опускала глаза и убегала, попутно бормоча что-то про то, с кем им не следует говорить. Жан же ссылался на сквозняк.       Тогда-то нотки подозрений и нашли свое подтверждение. Если раньше Микаса еще сомневалась, не безосновательно ли ее недоверие, то теперь она была уверенна. Это не ее дом.       Исследуя особняк в попытках вспомнить детали предшествующей странным событиям жизни, Микаса натыкалась на не менее странные вещи вроде сковороды в прикроватной тумбочке своей дочери или странных ботинок неестественно большого размера. Но интуиция подсказывала ей, что наибольшую часть тайн скрывал в себе открывшийся перед ней сегодня картинный зал.       С каждым новым изображением очередного давно умершего члена странной семьи в груди все сильнее клокотало. Ощущение того, что не только лица на изображениях в этой комнате ненастоящие, росло с каждым новым шагом.       Внезапно что-то заставило Микасу согнуться. Перед глазами стали мелькать вспышки, сменяясь расплывчатыми изображениями. Рука сама вцепилась в голову, когда острая боль пронзила ее. Разум становился слишком тяжелым. Видения слишком ясными.       На нее смотрел тот самый мужчина, но его лицо не было таким расслабленным, как на холсте. Он что-то говорил Микасе, но та ничего не слышала за пронзительным писком в ушах. Это определенно было нечто очень важное, и ей хотелось крикнуть что-то в ответ, но ничего не выходило. Тогда мужчина взял ее за голову. Его руки были жесткими от мозолей и холодными. Грудь разрывалась от волнения. Этот миг казался ей настолько ценным, что с ним не могло сравниться ничего из встреченного ей за последние дни. Она не хотела, чтобы он пропадал. Она не помнила его имени, их встреч и расставаний, но знала точно – отпускать этого человека нельзя, иначе ее сердце разорвется.       — Эрен, я ничего не слышу! – вырвалось из ее горла, прежде чем ноги девушки подкосились, и после удара о мягкий ковролин всё исчезло.       Микасе нужно было отдышаться. Она не сразу заметила, как глаза ее намокли, а в легких застрял тихий крик, который не мог вырваться наружу.       Она боялась признать, но все увиденное: ее дети, муж, этот дом, смутно знакомая прислуга, которую она никогда бы не представила в такой ужасной униформе, и смотрящие прямо в глаза, словно в душу, горничные — все это казалось наваждением. Наваждением, созданным с одной единственной целью, – отдалить ее от того, к чему она сильно рвется. Сделать так, чтобы каждый шаг вперед ощущался, как два назад.       Ей хотелось снова позвать незнакомца по имени. Он ждал этого, она знала. Нужно было лишь сказать.       — Мамочка, ты снова идешь прятаться?       Микаса резко обернулась.       В дверях стояла Изабель. Проходить внутрь девочка явно не собиралась.       Страх пронзил Микасу дважды. В первый раз от неожиданности. Во второй – от осознания, что вид собственной названной дочери вселяет в нее ужас.       Постаравшись придать своему лицу наиболее спокойный вид, Микаса медленно поднялась и подошла к девочке. Ее тело слегка пошатывало, но она старалась не обращать на это внимания. Интуиция подсказывала, что ребенку знать о произошедшем необязательно.       Приблизившись, она положила руку на красную щеку девочки и погладила ее большим пальцем в успокаивающем жесте, стараясь игнорировать выпрыгивающее из груди сердце.       — Не сегодня, милая. Не сегодня… —повторила она для себя.       Девочка недоверчиво посмотрела на свою мать и взяла ее за руку.       Вместе они стали удаляться дальше от таинственного зала, но не Микаса задавала направление их шагов. Спустя некоторое время на подкорке ясно замаячило осознание – больше она сюда не вернется.       Прошла уже неделя в доме, и еще ни разу Микаса не теряла памяти, как ей предсказывали. Зато некоторые вещи возвращались. Пусть и на уровне ощущений.       На следующий день помещение с ковролином и длинными стенами испарилось.

***

      Каждый раз, лежа в кровати перед сном, она думала о том, проснется она здесь же и проснется ли вообще. С каждым днем окружающее умиротворение сводило с ума все сильнее. Микаса видела, как все обитатели дома следуют своему укладу жизни, создавая ощущение, что он был здесь до нее и будет после. Ей часто казалось, что на самом деле она – призрак или воображаемый друг семьи, а все остальные подыгрывают их легкому, никому не мешающему, сумасшествию.       Но были и вещи, которые, подобно щипку, убеждали ее в реальности происходящего, возвращая обратно во вполне материальное тело.       Редкие вспышки в голове, воспоминания о незнакомце, всё чаще и чаще пытавшемся до нее докричаться, но каждый раз безуспешно. А в последнее время ее стала преследовать и его тень. В самых темных углах здания, стоило им на миг осветиться, мелькала высокая фигура, но тут же исчезала, будто боялась оказаться замеченной. Он за ней наблюдал.       Микаса не рассказывала о мужчине никому из окружавших ее, но, несмотря на это, дети пугали все сильнее, а лицо Жана становилось все угрюмее.       Они и без слов понимали то, чего им понимать не следовало.

***

      Одним утром Микаса сделала еще одно наблюдение – за прошедшие дни солнце стало светить ярче. Поначалу это могло казаться благоприятным, но все омрачал тот факт, что еще ни разу небо над поместьем не покидали тучи, не мешавшие неестественно резкому свету слегка слепить глаза. Она молча отпустила штору и направилась к выходу.       Весь особняк был исследован, но это не помогло делу продвинуться. Как только девушке удавалось на что-то наткнуться, ей сразу мешали и искореняли сбой. Это сумасшествие не могло длиться вечно.       Теперь, накинув муфту, Микаса направлялась в сад, расположенный прямо под окнами. Его было видно, из какого крыла не выгляни, и, казалось, будто с каждой стороны ландшафт выглядит одинаково.       Особой необходимости в осторожности не было, ведь как бы тихо она себя ни вела, какой бы момент не поджидала, каждый раз обитателям дома ужасов удавалось «случайно» натыкаться на нее. И постепенно терпение девушки подходило к концу.       — Микаса, куда ты? — голос Жана остановил ее, когда рука уже тянулась к двери.       Впервые в его присутствии она занервничала. Жан был единственным в маленьком мирке человеком, отказывавшим себе в удовольствии нарушить ее планы. До этого момента.       — Мне нехорошо. Хочу подышать воздухом в саду.       Впервые она увидела, как Жан сжимает челюсть.       — Не стоит, врач говорит, ты еще недостаточно окрепла.       Это было последней каплей и в без того переполненный стакан.       — Но…       Он ей не позволял.       Жан подошел ближе, взял руки Микасы в свои ладони и поднес к губам.       — Я переживаю за тебя, дорогая. Давай в другой раз, ладно?       Слова Жана противоречили его движениям, его выражению лица. Изабель и Марко, оба дворецких и горничные не могли скрыть удовлетворение, которое они испытывали, поймав ее. В Жане этого не было. Он не испытывал удовольствия от происходящего.       — Ладно, — Микаса выдавила из себя покорную улыбку, решив, что сегодня ночью она точно выйдет.

***

      Сильный удар повалил ее на пол.       Микаса не видела нападавшего, но рука у него была тяжелой. Выбираясь из покоев под покровом ночи, она знала, что может наткнуться на тех, кто еще не спит, но то, что кто-то будет ее поджидать у одного из черных выходов, было не из самых вероятных развитий событий.       Вода полилась по граненым краям. Сейчас ее навыков не хватало, чтобы противостоять грубой силе и потому схватка продлилась не долго. Но этого хватило, чтобы поставить на всем точку. Ей не выбраться. Они не позволят.       Последним, что она запомнила перед потерей сознания, было то, как мужчина подхватил ее, на руки так, будто девушка ничего не весила. Ее мозг пытался представить что-то еще, но сил уже не было. Наступила тьма.

***

      — После обеда Николо предложил посетить театр на аллее Гувера. Там сегодня показывают…       С каждым словом Жан говорил всё тише, или ей так казалось. Наутро все голоса стали звучать на порядок не такими громкими. Для Микасы это значило лишь то, что теперь их можно не слушать.       Проходясь с Жаном по коридору к игровой комнате, она больше не вдавалась в детали, как раньше. Ей было все равно на трещины на стене и висящие рядом с их скоплениями рамки, которые, как когда-то она думала, могли что-то дать. Обычные пустышки.       Бубнеж Жана и расплывчатый интерьер — окружение, в котором она начала раздумывать над решением. Но кое-что ее прервало.       В проход для прислуги за лестницей просочился человек, одетый в форму помощника дворецкого. И Микаса не обратила бы на него внимания, как на остальных двух. Если бы не одно но. Он не был одним из них.       Волосы у прошедшего были стянуты в растрепанный пучок на затылке.       Ноги сами понесли ее вслед за незнакомцем, так похожего на мужчину, столько раз мелькавшего в ее памяти, но ни разу никем не упомянутым.       Сзади не раздалось ни звука. Жан молча наблюдал. Казалось, со своим положением он смирился уже давно. И сведенные в тихом расстройстве брови лишь подтверждали эту догадку.       Между тем стук лодочек Микасы на низком каблуке стремительно удалялся от него и затих, стоило ей наткнуться на пустой коридор без единой двери.       Пустота, представшая перед ней, заставила вытаращить глаза. Руки безвольно повисли по бокам.       Больше не было ужаса. Ничего больше не было. Столько дней мучавший ее комок тревоги рассосался в тот же миг, когда она завернула за угол. В ней ничего не осталось.       — Его недавно разобрали, чтобы переделать в кладовую, — спокойно пояснил Жан откуда-то издалека.

***

      К ужину она решила все закончить.       Люди в одинаковой одежде сновали туда-сюда, сменяя разнообразные деликатесы один за другим.       Жан все пытался рассказать ей о походе в театр с детьми и семьей Николо, их давнего приятеля, но Микаса не услышала бы его, даже если бы попыталась.       Единственное, что теперь ее интересовало – стрелка на часах, к которой девушка периодически обращала взгляд.       Окончание трапезы близилось, и когда вынесли десерт, Жан резко замолчал. Дети застыли, и Микаса оторвала глаза от скатерти, на которую она смотрела, если ее тарелку уже уносили и еще не заменяли новой.       Никто за столом не шевелился. Могло показаться, что время остановилось, если бы не тиканье часов.       И не удаляющийся с подносом человек.       В груди что-то екнуло, заставив Микасу вскочить из-за стола, едва не опрокинув свой стул. Она помчалась за человеком, но он удалялся быстрее.       — Стойте! — крикнула она, когда поняла, что погоня ни к чему не приведет.       Человек не обернулся.       — Подождите! Мне нужно спросить!       В груди все сжималось, а принятое днем решение взяло отсрочку. В последний раз. В последний раз она попытается.       Его волосы были собраны в неряшливый пучок на затылке.       Краем глаза, проносясь мимо горничной, она заметила, как та застыла, занеся ногу для шага. Это окончательно убедило ее в происходящем.       Человек продолжал удаляться. Теперь, когда он перед ней, она не могла упустить его снова. Микаса последовала за ним, но уже шагом.       — Почему вы не отвечаете? — крикнула она, увидев, что помощник дворецкого приближается к повороту, ведущему на кухню. Ком отчаяния подкатил к горлу. Как и тогда, их разделяла всего пара шагов.       Отчаяние потерять надежду взяло верх. Имя само сорвалось с языка.       — Эрен! –закричала она из последних сил.       Широко распахнув глаза, будто охваченный страхом, незнакомец обернулся.       Оставшейся им секунды хватило, чтобы убедиться. Это был он. Эрен Йегер. Парень с картины в ее доме, столь сильно отпечатавшейся в памяти. Тот, ради встречи с которым она столько провела в забытие. И каждая секунда терзаний того стоила.       Микаса бросилась к нему, а Эрен, вовсе не переполненный той же радостью, что и она, но абсолютно разделявший все остальные чувства девушки, расставил руки, готовясь ее поймать, и вдохнуть родной запах.

***

      Микаса открыла глаза. Жан знал это, потому что вскоре он услышал раздирающие сердце звуки из-за двери. Он любил Микасу, и от того болело еще сильнее.       Он знал, что сейчас произошло в соседней комнате. Она очнулась после слишком долгого сна, в который впадала каждую ночь после случившегося. Все грешили на посттравматический синдром и смотрели с жалостью, стоило им увидеть так и не отдохнувшую после такого девушку. Но Жан знал, что дело не том.       Знал, что она так и не отпустила. Знал, что он тоже так ее и не отпустил. Знал и потворствовал. А что еще ему оставалось?       С ней Жану никогда не было легко. С ней, такой холодной и отстраненной, особенно первое время. С ней, каждые выходные уходящей в давно известном всем направлении. С ней, приходящей к нему лишь в редкие дни. С ней, вышедшей за него не по той же сильной любви, которую испытывает он. Но труднее всего было слышать всхлипы своей жены через маленькую щель в двери каждый раз, когда она, проснувшись, видела портрет со своим, так и не сбывшимся счастьем. Он написал его для нее. И это было то единственное, за что Микаса была ему действительно благодарна. То единственное, за что она могла считать его своим другом.