Работа над ошибками

      Она ни капли не изменилась.       Кейтлин.       Вай ловит очертания, выцепляет детали. Спина ровная — даже слишком. Голос — сплошь лёд, только ёжиться и плотнее кутаться в куртку. Её даже забавляет, как мнутся перед Кейт парнишки-миротворцы у канатной дороги. Пыжатся, вытянувшись по струнке, едва не выпрыгивают из мундиров, наперегонки бросаясь к тросам. Один даже порывается придержать Кейт за руку, когда они поднимаются к фуникулёру — провал по всем фронтам. Кейтлин из-за плеча роняет сухое:       — Вольно, господа.       не удостоив парнишку и взгляда, и первой проходит внутрь.       Почтение или страх? Грань тонка.       Вай и не пытается удержать своё презрение. Склабится им в лицо так паскудно, как только умеет. В "Омуте" надзиратели били её по роже после таких ухмылок — эти щенки только крепче жмут приклады табельного и кривят побелевшие губы.       Двери плавно смыкаются за спиной. И здесь эти дурацкие красные лампы. Наверное, их ровному мерцанию положено нагонять на заключённых ужас.       У Вай оно вызывает лишь скуку. Вай почти не бесит.       Врёт, конечно.       Вай его ненавидит так сильно, что кости ломит. В одиночках с холодными стенами из цвета был только красный.       Фуникулёр мягко трогается с места. Кейт прислоняется к стене стойким оловянным солдатиком, такая ровная, будто скроена по прямой. И даже это делает с таким, мать его, изяществом, что Вай невольно задерживает взгляд.       На долю секунды дольше, чем стоило.       Это помогает отвлечься от мысли, что она снова в клетке.       Кейтлин, конечно, замечает. Кейтлин считывает её, как раскрытую книгу. Кейтлин видит её — разумеется — всегда насквозь. Хмурится, заламывая тонкие брови, а потом просто берёт за руку как тогда, в камере. Знает ведь наверняка, умница чёртова, — Вай её прикосновения плавят похлеще, чем круглую девственницу.       Вай стоило бы огрызнуться. Выдернуть руку, сделать разворот на сто восемьдесят, будто ей нужно утешение от пилтошки?       Есть лишь одна проблема.       С рукой Кейт на её собственной Вай больше не может кусаться и показывать зубы. Кейт гасит эту тупую, зудящую злость под сердцем. Лампы тухнут, стены разъезжаются, и даже вздохнуть получается глубже. Спокойнее.       — Нервничаешь? — она решается ударить первой, пока Кейт не спросила того же.       Пол под ногами мелко дребезжит.       Кейт ведёт льдистый взгляд куда-то ввысь, капельку задумчиво, становясь похожей на саму себя из прошлой жизни. Пожимает плечами.       — Просто не люблю это место.       Вай глухо смеётся.       — Да, я тоже.       Но смотрит на неё.       И продолжает смотреть.       В этом плаще с невозможно высоким воротом Кейт походит на кровососов из детских страшилок. Щёки у неё впалые, скулы — хоть режься. Вай помнит другое, помнит живую, холёную белизну её кожи и восхитительно-персиковый румянец за секунду до.       Кейт вдруг щурится.       — Пялишься?       Выстрел в десятку.       Вай едва не задыхается. Коротко сжимает пальцы, отворачивается, пристыженная. Вот ещё! Но Кейт, — её милая, умная Кейт, — гладит тыльную сторону ладони самыми подушечками, терпеливо выжидая ответа.       Не отвертеться.       — Пялюсь, — фыркает Вай себе под нос.       Она так благодарна, что Кейт ограничивается смешком.       До самого конца пути они больше не говорят. До самого конца пути Вай может думать лишь об их переплетённых руках.

***

      — А твой отец, он...       Вай забывает, что хотела спросить. Может, не наставят ли винтовку ей промеж лопаток. Может, справиться о его самочувствии — хотя бы из простой учтивости. Какая теперь разница?       Думать об отце Кейт невозможно так, чтобы не вспоминать мать.       — Он... не здесь, — отстранённо отвечает Кейтлин.       Особенно сейчас.       В глянцевом лоске её спальни Вай кажется себе трещиной поверх роскошного хрусталя. Или кляксой на белом холсте. Или...       Выдумывать эти бессмысленные метафоры, утопая бёдрами в воздушных перинах, почти святотатство. В этом святилище порядка Вай — тонкая маслянистая плёнка. Как ни прикоснись, следы всё равно останутся.       Чёрные разводы туши, отпечатки пальцев. Улики на месте преступления.       Но Кейтлин раз за разом приводит её сюда. Тащит зачем-то, даже зная, что Вай всё перепачкает так, что не выведешь. И нежно-розовые простыни её постели, и этот пушистый ковёр, и ровный ряд книг на полке... и даже её саму.       Жутко упрямая.       Не то чтобы Вай не нравилось.       Просто у Кейтлин длинные волосы. Кейтлин снимает с себя плащ, и они рассыпаются по плечам ровным, блестящим каскадом. Наверняка мягкие, и пахнут наверняка чем-то до одури сладким. Похоже, Кейтлин не отдаёт себе даже отчёта в том, как выглядит — иначе как она может вот так?..       Расхаживать по спальне с таким видом, будто Вай не...       — Вот, — она вынимает из шкафа ворох одежды. — Я... сохранила.       Вай наблюдает будто в замедлении. Как она мнётся, поджимая губы, как на миг позволяет нерешительности пробиться наружу. Все эмоции Кейт прямо на её лице.       Сплошь колючая нежность.       Вай лишь надеется, что считала их без ошибок.       — Сохранила?.. — голос просаживается, выходит глухим до дрожи. — Зачем?..       Драные колени, заштопанные чьей-то бережной рукой. Рукава багровой куртки без единого пятнышка и на пару оттенков ярче, чем было. Даже чёртова майка.       Её одежда.       Это неправильно. Но сердце — предатель — всё равно вздрагивает.       Кейт прижимает куртку к груди в почти отчаянном жесте и сдавленно выдыхает, пряча взгляд среди пуговиц-складок-швов.       — На всякий случай, — уголки её губ дрожат. Одна эта мысль, облачённая в слова, высказанная вот так прямо и наотмашь, — и её маска трещит.       Вай ломается вместе с ней.       И как Кейтлин не видит?.. Мисс-отличный-стрелок, а не замечает очевидного — Вай марает всё, к чему прикасается, Вай — печать неудачи, провала, смерти. Вай касалась Кейт слишком сильно и слишком много.       И вот, куда её завело.       В тихий, пустой дом. К похоронным цветам и невозможно высокому вороту.       Кейтлин может продолжать приводить её в эту комнату, может приручить к мягкости своих рук и запаху фиалок в воздухе.       ...Кейтлин может хранить её одежду в своей спальне. Может обнимать её в тюремной клетке и позволять целовать свои гладкие волосы.       Только...       Перина сладко прогибается под её весом. Они преступно близко; поддайся Вай этому наваждению, могли бы коснуться коленками. Это даже смешно — Кейт забрасывает ногу на ногу, изысканная до зуда в ладонях. Вай держит бёдра широко разведёнными.       Лишь ещё одно напоминание — слишком по-разному.       — Сходи в душ, — тихо говорит Кейт, заминая неловкость. — Нужно привести тебя в порядок.       — Присоединишься? — скалится Вай одними зубами. Издёвка, ничем даже не прикрытая, сводит ей клыки своей тупой прямотой и грубостью.       От вида персикового румянца на её щеках зверь внутри довольно щерится.       Вай бы ударила саму себя за эти слова, за этот чёртов инстинкт цепляться прямо в глотку.       Единственная ошибка, которую она усвоила.              Вай не делает работы над ошибками. Самое странное — Кейтлин, кажется, готова принять её и такой.       Её взгляд — ясный, будто талые льды, и врезается так же остро. Пронзает до самой сути. Кейтлин не отводит глаз, не поджимает губы, не прячет чувств. Она смотрит долго, выискивая что-то, а потом улыбается на выдохе, обнажая щербинку между зубов, — так по-лисьи, что Вай прошибают мурашки.       — Может, в другой раз, — в её умных глазах пляшут черти. — Сделаю нам чай. Помнишь, где гостиная?       Туше.       Вай только и может, что кивнуть из-под вороной чёлки чуточку зачарованно. Кейт сглаживает её. Кейт уделывает её в сухую этой своей небрежной лаской — как рукой против шерсти. Вай морщится и порывается зарычать, но отрицать больше не выходит.       — Я буду ждать тебя там.       У самой двери Кейтлин оборачивается. Вай почти слышит, как внутри её черепа, грохоча, крутятся шестерни. Будто решив для себя что-то, отыскав ответ на затейливую загадку, она улыбается самым краешком губ.       Вай ни за что не обойтись без этого.

***

      Шаги по лестнице звучат слишком громко. Вай старается ступать осторожнее. Непонятно, кого боится потревожить — мистер Кирамман не здесь, а Кейтлин ждёт её.       Может, прошел целый час, может, лишь пять минут. В бесконечном потоке горячей воды сложно уследить за временем. Она выходит из душа разомлевшей и чистой до скрипа. Странное чувство, незнакомое. Такое приятное, что можно и привыкнуть. Вай решает, что могла бы к этому привыкнуть — или хотя бы попытаться.       Одежда пахнет свежестью, голова под завязку — розовые облачка.       Гостиная освещена мягким светом, стена из книжных шкафов сверкает бликами. Вай невольно замедляет шаг, пробегаясь взглядом по ровным рядам книг. Заглавия ей ничего не говорят — слишком элегантно.       Кейтлин чинно сидит в кресле, забросив ногу на ногу. Тонкая и грациозная, как кошка, что вытянулась на солнце. Она читает; легко шелестит пальцами по страницам, вглядываясь в книгу на своих коленях.       Вай тормозит в дверях гостиной, засматриваясь поневоле.       — Заскучала? — выходит непривычно мягко, даже лениво.       Кейт поднимает на неё взгляд и сияет улыбкой — будто заранее знала, что Вай наблюдает.       — Теперь — нет.       Брови вскидываются, уголки губ сами собой тянутся вверх. Вай, усмехаясь мягко, проходит к её креслу и опускается на подлокотник. Разбрасывает плечи чуть шире, чем нужно — чует взгляд на влажной коже, на литых изгибах рук.       — Читаешь?       Кейт, кажется, ничуть не смущается её наглости.       — Ты любишь читать?       Вай кивает самым подбородком, приваливаясь к спинке кресла. Любила когда-то. Ещё до всего — до "Омута", до взрывов, до той страшной ночи.       Кейт неопределенно взмахивает рукой в сторону стеллажей.       — Можешь взять всё, что захочешь.       — Всё, что захочу? — срывается глухое.       Они сталкиваются взглядами. Какая роскошь — наблюдать, как щёки Кейтлин мягко тонут в розовом.       Вай кажется, что она сейчас отвернётся. Может, треснет её по голове этой своей книжкой, может, стыдливо закусит губу. Но Кейтлин смотрит прямо в глаза, ни капли дрожи в ней — только стойкая, твёрдая решимость.       — Всё, что захочешь.       Какая же она, боже.       — А если... — мурлычет Вай тихо, — тонкий, музыкальный пальчик Кейт касается её губ, а сама Кейт порывисто поднимается с кресла.       В один миг они, раскаленные, кажется, до углей, замирают лицом к лицу. В следующий — губы Кейтлин на её губах. Неожиданно, необдуманно, глупо.       И так правильно.       Выходит легко, почти невинно. Но за этим прикосновением следует новое, дольше, крепче. Всё как-то само собой — пальцы Кейтлин в её волосах, а сама Кейтлин у стены. Нетерпеливая, жадная — Вай от одного лишь взгляда на неё хочется пить.       Она беззаветно зажимает Кейт между тиснёным бархатом и своим телом. Совсем вплотную. Чуть ближе, и даст трещину. Это по-другому — целовать Кейтлин, когда никто не потревожит, когда ночь заливает Золотой Город, когда на каждое её "если" у Кейт находится ответ.       Майка липнет к телу от жара. Вай стягивает её в одно движение, замирает, нагая до пояса. Чувствует себя слишком обнажённой. Но...       Но ей это нравится.       Взгляд Кейтлин стынет пониже плеч, забирается куда-то внутрь. Как всякий сыщик, она изучает внимательно, мечется меж торсом и сгибом шеи. И этот последний, глаза в глаза — пьянит сильнее всего.       Вай кажется, что он до краёв – один голод.       Лениво вскидывая голову, она выпрямляется. Сказала бы, что красуется, вот только красивой себя не считает — разве что внушающей. Диковинка в этом мире сладких кексов и розовых простыней.       Но отчего же Кейт смотрит вот так?.. Неужели она?..       Зверь внутри утробно рычит.       — Пялишься? — возвращает ей Вай с поганой ухмылочкой.       Вместо ответа Кейт тянет её на себя, от спешки царапая предплечья.       Кажется, они сталкиваются зубами. Кажется, на губах у Вай выступает кровь, и тогда Кейт зализывает её языком. Она на вкус соль. Она пахнет фиалками. Она шипит и жмурится, когда Вай касается её слишком сильно.       Вай почти стыдно за это — за свои мозолистые пальцы и за вросшую в сердце грубость.       Спускаясь поцелуями ниже, она безотчётно стонет — оттого лишь, как Кейт вытягивает тонкую шею. Тут же осекается — ей нужно всё и сразу. Нужно так, чтобы до хрипов и до мольбы. Хватает за бедро слишком резко — шея трепещет и вздрагивает под губами, короткий выдох срывается прежде, чем стать стоном.       И вот снова — ей бы по роже за это. Кейтлин же не шлюха какая-нибудь, и не заунская грязь, её не впечатлить тюремными повадками и грубой силой. И вообще...       Кейт выдыхает задушенно. Мурашки по коже — такая красивая. Распята у стены, губы бесстыдно приоткрыты, взгляд прямой и низкий из-под тяжёлых ресниц.       — Ещё.       Желание. Приказ. Просьба.       Она жмётся ближе, их бёдра сталкиваются, и этого достаточно, чтобы у Вай снесло крышу. Не понятно, ни черта не понятно, только поражаться — раньше у неё колени слабели, а Вай ведь только смотрела.       Вай толкает её обратно, к стене, оставляя плоско прижатой к бархату. Золочёные застёжки на её мундире — полная безвкусица, — раскрываются одна за одной с тихим щелчком. Пальцы у Вай дрожат, путаются в рюшах, но одежда всё снимается и падает на пол.       Тоненько звенят пуговицы по мрамору. Шелестит вниз рубашка.       Кейтлин — фарфоровая статуэтка из тех, что стоят целое состояние. Не позволить себе, если убиваться в Ямах и сотни лет.       Но Вай касается её рёбер — широко, всей ладонью. Почти благоговейно, с Кейтлин иначе нельзя — Кейтлин из тех, к чьим ногам складывают весь мир, кого любят под искрящимся звездным небом.       Вай свой мир положить готова.       Поэтому терпеливо возится с её ремнём. Сломала бы давным-давно чёртову застежку, не в её привычках вот так с мелочью, — Кейт хихикает; Вай, вновь царапая пальцы, потирается своей щекой о её и хрипит на грани:       — Помоги мне раздеть тебя, Кекс.       Руки Кейт находят её плечи, толкают прочь от себя. Сильно, точно — Вай, пошатнувшись, отступает на шаг, сбитая с толку. Сердце гулко стучит в ушах, липкая паника разливается по телу. Но Кейт смотрит в глаза, и выражение лица у неё совсем безумное.       Сплошь жажда.       Вай осоловело наблюдает, как она ведёт пальчиками по своей груди, восхитительно выгибаясь в пояснице. Уводит ладонь ниже, и — боже, блять — накрывает себя поверху там, сквозь ткань форменных брюк. Воплощение греха, неразбавленное искушение. Волосы разметались по плечам, кожа влажно блестит, взгляд совсем лисий, и...       Не отталкивает, а приглашает.       Как здесь отказаться?       Вай почти бросает на неё. Рвётся пряжка ремня, Кейтлин жалобно охает, а дальше...       Дальше Вай проваливается в одну из своих иллюзий.       Она жаркая, тесная, мокрая — пальцы проскальзывают, сердце дрожит. И Кейтлин дрожит тоже, когда Вай тянет её за талию к себе, ближе, крепче; падает лбом в плечо и дышит-дышит-дышит. Запоздало Вай думает, что стоило бы спросить: как мне нужно? как тебе нравится? Страшно допустить ошибку, ещё страшнее — не оправдать доверия. Чертовски боится переступить через черту здесь. Но на каждый смазанный, медленный толчок Кейт только выдыхает что-то потерянное ей в шею.       И это, мать его, вос-хи-ти-тель-но.       Сильнее, чем самая крепкая бутылка заунской дряни.       Ярче, чем самая заветная фантазия.       Кейтлин вся такая заведённая, встраивается в ритм, порывисто царапает спину и тут же, будто извиняясь, оставляет поцелуй в уголке челюсти. И снова срывается. Вай, смелея от такой реакции, ведёт по ней всей ладонью, размашисто и прямо, и тело Кейт пробивает вспышкой. Одежда мешает, стягивает движения. Не удобно, ни черта не удобно, и тогда Вай опускается на колени, рывком стаскивая брюки вместе с бельём до щиколоток. Шепчет суетливо "прости-прости-прости", вновь прижимается поцелуями — к бёдрам, к животу, ласкает влажной рукой у самой поверхности.       — Вай... — стонет Кейт хрипло, слабо, беспомощно. Её трясёт, мелко прошивает, и снизу-вверх она — богиня, вышедшая из морской пены. Один взгляд — и накрепко, намертво, навечно.       Собственное желание, болезненное и тягучее, сводит Вай внутренности.       Она подумает об этом после — после того, как коснётся Кейт языком; после того, как Кейт, выгнувшись в спине полумесяцем, расцарапает ей затылок; после того, как последний стон, сиплый и обессиленный, сорвётся с её губ. Вай и представить себе не могла, что будет вот так — что от близости, от простого соприкосновения тел на глаза могут навернуться слёзы.       Но когда Кейт опадает ей в руки, и они сворачиваются на полу у камина — обе уставшие — Вай хочется плакать.       — Прости меня, — шепчет Кейт, как заколдованная, повторяет это как мантру, пока за окном дождь превращается в бурю. — Останься со мной.       — Останусь, — обещает Вай честно и искренне. — Останусь.       И твёрдо решает, что работу над ошибками всё-таки проведёт.