Repressed and depressed

Форма шла Гане просто дьявольски. Тяжелые черные сапоги доходили до колена и сливались с такими же черными брюками-галифе. Черным был почти любой элемент одежды, но тем лучше смотрелись красные воротники на куртке и рубашке. Но больше всего Ипполиту нравились кожаные перчатки, завершающие образ. И когда пальцы в этих перчатках зарывались в его волосы, как сейчас. Ручка дверцы шифоньера в незнакомой гостиной больно впивалась в спину, но он этого не замечал. Недавно возникшая внезапная фантазия о том, как его зажмет какой-нибудь ГБшник, сбывалась поразительно точно. Ганя был очень тороплив, так что Ипполит по-своему одергивал его: нещадно сжимая ему руку или кусая за шею. Слушать, как тот коротко шипит от боли доставляло необъяснимое удовольствие, к тому же Ганя никоим образом не показывал, что ему это не нравится. Ипполит схватил его фуражку и нацепил на себя: — Попался, статья сто пятьдесят четыре, пункт «а»! —Угрожающе сказал он, но не выдержал и рассмеялся. Смех у него был неровный и диковатый. — Состава преступления пока нет. — Напомнил Ганя. — Но сейчас будет. Он увлек его в нетерпеливый поцелуй, за талию притягивая его к себе. Ипполит охотно подался вперед, головокоужительно прижимаясь к нему всем телом. Вредный до очарования, он доводил Ганю до резкого, агрессивного вожделения. Он часто отстранялся, чтобы отдышаться, хотя с исчезновением необходимости мерзнуть в отделе, ему стало немного лучше. Во время очередной такой передышки, Ганя захватил зубами перчатку, намереваясь ее снять. — Погоди, — остановил его Ипполит и, отводя глаза, негромко спросил, — можешь оставить? Ганя удивленно на него посмотрел, но перчатку оставил. С третьей попытки он смог расстегнуть брюки Ипполита, пока тот, вжавшись в шкаф, сосредоточенно и взволнованно наблюдал за его действиями. Но стоило Гане, наконец, засунуть руку ему в белье, он запрокинул голову и сдавленно выругался. «Лишь бы не закашляться сейчас, — думал он, — только не сейчас… " Закашляться он не успел. Ипполит даже не успел почувствовать удовольствия, только шквалом свалилось непривычное ощущение чужого прикосновения. А затем раздался оглушительный звон. Оба застыли, как будто их застукали. Так прошло несколько секунд, полных первобытного ужаса, когда между «бей» и «беги» человек невольно останаыливается на «замри». Ипполит, понявший, что это всего лишь телефон, гневно спросил: — Может, ответишь? — Нет. Это не моя квартира. — Ответил побледневший Ганя, который так и остался стоять с рукой у него в штанах. — Конечно, откуда в твоей квартире взяться телефону! — Ипполит оттолкнул его. Навязчивый звонок не заканчивался и ужасно его раздражал. — Ну и где мы? — Это служебная квартира полковника, он уехал в Москву в командировку и дал мне ключи, присмотреть. Только ему сейчас сюда не должны звонить… — С тревогой объяснил Ганя. Ипполит недовольно застегнул брюки, пересек гостиную и уселся на жесткий диван. Никакого настроения для продолжения их досуга уже не было, осталось только чувство неудовлетворенности, и физической, и моральной. Оранжеватый свет лампы в красном абажуре неприятно бил в глаза, напоминая, о допросах. — И часто ты на казенных квартирах мальчиков трахаешь? — Неохотно спросил Ипполит. — Не часто. Ты первый. — Растерянно ответил Ганя, еще раз опасливо оглянувшись на телефон. — Какая честь! Да чего ты так перепугался? Ошиблись, может? — Если в НКВД и ошибаются, то с тонким рассчетом. — Хмуро бросил он. — И вообще, вопросы я буду задавать, я тебя сюда изначально на допрос вызвал. — Странные у тебя допросы. — С усмешкой заметил Ипполит. — Объясни вот что: для чего ты на самом деле заложил своих? То, что ты в отделе говорил про совесть никуда не годится, думаю, ты это сам понимаешь? — Решил залезть мне в душу, раз в штаны не получилось? — Огрызнулся Ипполит. — А хотя, валяй, давно хотел выговориться. Ты, конечно, видел в материалах, что днем я работал в типографии законно, а ночью там же собирался с ребятами. Я к ним примкнул единственно в идеологических соображениях, это ясно, хотя бы, из того, что доставалась мне совсем копеечная доля от нашей общей прибыли. Мне только хотелось помочь тем, кто мог бы отсюда свалить, не я, так другие поживут нормально. Но со временем становилось все сложнее. Нас давили со всех сторон, мы ходили по краю пропасти, наших коллег становилось все меньше, интересно, а много ли из них задержал и отправил в места отдаленные лично ты? — Недружелюбно улыбнулся он. — Я не осуждаю, каждый крутится, как может. Так вот, каждый день я чувствовал, что у нас нет права на ошибку, что огромная машина государства гораздо, гораздо сильнее нас, и наша деятельность просто смешная капля в море, которая только уничтожит нас. Ни будущего, ни возможностей. У меня стала зреть мысль все оборвать. Раз и навсегда. И тут закрыли типографию. Ну, то есть само легальное предприятие. Жить мне не на что, болезнь еще эта... Я решил, что пора. А потом эти допросы. Ты скажи мне, для чего столько давления на того, кто пришел сам? — Он говорил вдохновенно, как в горячке. — Держите человека в неизвестности, задаете одни и те же вопросы по кругу, думаете вы самые умные? Этот метод использовали еще в средневековье. Признаюсь, вы меня почти сломали. А сознаваться-то и не в чем. Нервы стали совсем ни к черту, вздрагивал от каждого шороха. Меня начала грызть совесть. Да и сейчас грызет. Посмотри на мое лицо, Ганя, так выглядит предатель. Иуда, не получивший даже и тридцати серебрянников. Еще немного и я бы высказал им все, что думаю. Про эту страну, где тебе могут загубить жизнь за анекдот или три колоска. — Он рассмеялся. — Какое у тебя лицо испуганное, трусишка! — Потише бы. — Беспокойно попросил Ганя. — Да-да, у стен же есть уши. — Ипполит и правда понизил голос, но только потому, что не хотел тратить время на препирания. — И глаза у них есть, и когти! Сказал бы я это все, ей-богу, сказал бы, может, даже в следующий раз. Хотя бы посмотреть на их рожи, посмотреть не как униженный и запуганный, а как возвысившийся до правды. И пусть ведут на расстрел! Заслужил ведь, предателей надо стрелять. Да и какая разница, задохнусь я в итоге или набьют мне легкие пулями, по ощущениям, мне кажется, похоже, только второе быстрее, а? Ипполит вдруг остановился, тяжело дыша, и уставился на Ганю. — Ты сумасшедший. — Пробормотал он, качая головой. — А кто нет?