Я напишу тебе поэму о безмолвии.

«Голубой саксонский лес,

Снега битого фарфор.

Мир бесцветен, мир белес,

Словно извести раствор...»

Холодно. Пальцы побелели и словно покрылись порцеляновой коркой, способные вот-вот раскрошиться от мороза. Снег, медленно падающий мелкими мягкими хлопьями, отражается в жидкой стеклянной поверхности водянистых глаз из которых искрами готовы посыпаться навернувшиеся слёзы. Глухо раздается цоканье каблуков. Нет, просто тяжёлой подошвы. Ровный уверенный шаг, почти стертый пустотой вокруг, едва слышимый, но такой неестественный. И стук. Клац. Клац. Клац. Клац. Собачьи когти. Где-то совсем рядом - быстрые короткие вздохи, когда пёс обнюхивает землю. Небо зимнее серое и тяжёлое, кажется, способное прямо сейчас обрушится грудой тяжёлых обломков. От асфальта исходит пронизывающий холод, сковывающий и связывающий. Ужасно. Кости ломит, они трескаются на морозе. Грудная клетка едва ли может сокращаться, тяжёлый воздух наполняет её с трудом, а наружу вырывается с хрипом. Собачья возня незаметно прекратилась. Очевидно даже псу было плевать. Вдруг меня пронзает... Нет, не боль. Боль, это совершенно отвратительное чувство, до ужаса непередаваемое и чертовски ненавистное. А это лишь жжение, словно с меня хотели снять скальп, но на деле просто сильно потянули за волосы, поднимая. Я реагирую не сразу, мир вдруг искрится и вспыхивает, меня чуть не выворачивает наизнанку при такой резкой смене координатной плоскости. Всё вокруг сверкает неясными пятнами, и я зажмуриваюсь так сильно, что глаза начинают болеть, но даже во тьме сумасшедшый калейдоскоп прекращается не сразу. Я стараюсь дышать, но каждый вдох даётся с трудом, где-то глубоко в гортани превращаясь в сдавленный свист. Приходится просто напросто задержать дыхание. Кажется, на целую вечность. И цветная пляска наконец утихает. Я медленно поднимаю веки. Мир обрел четкие контуры и нормальную яркость, от которой больше не хочется выплевать внутренности, но пошевелиться всё равно нет сил. - Порядок? - спрашивает сипящий голос и чуть сильнее тянет меня за волосы. Кивнуть не могу, поэтому лишь согласно моргаю и хмурюсь в попытке создать утвердительное выражение. Не знаю, на сколько убедительно это получилось, но в итоге меня отпускают. Хрустит снег, незнакомец позади поднимается на ноги. Обходит меня расслабленной уверенной походкой и снова садится. Напротив. - Вроде трезвый, хуль разлёгся? Хотелось съязвить, огрызнуться, указать направление и... Но я чувствовал угрозу. Нет, не в словах или в интонации. Сам голос, глубокий и хриплый, словно карканье старого ворона, ощущался не естественно. Словно под слоями спокойного тембра скрывалось и пульсировало, рвалось наружу нечто совершенно нечеловеческое... А может я просто устал и брежу. Кто знает. Вместо ответа удается выдавить лишь писк на выдохе и я наконец подымаю взгляд на собеседника. Как бы не было холодно, как бы не ныли на морозе кости и не ломились обледеневшие пальцы, – эти глаза пригвоздили меня к месту, кажется, моё тело превратилось в бетонный монолит. Я сидел, подтянув к себе колени и руки прижав к груди, словно молился, но это был рефлекс, попытка сохранить больше тепла. В этих аметистовых глазах я выглядел просто жалко и мог это прочитать. Холодные, словно гранёный кристалл, они уставились сквозь меня, сквозь одежду и кожу, впились иглами в налившееся кровью сердце, едва ли бьющееся под рёбрами. Слишком проницательно. Мне пришлось отвернуться. В нынешних реалиях я был ничтожен и ненужен, в его же интересах было прикончить меня на месте или оставить умирать. Но он сидел и смотрел. Пытался залезть мне под кожу и просочиться в кровь. Отвратительное чувство блуждающего по тебе взгляда. Он оценивал. Боковым зрением я тоже разглядывал его, на сколько позволяла опущенная голова и спавшие на глаза волосы. На нем были тяжёлые поцарапаные берцы и длинное пальто с рваным подолом, который утопал в снегу. Штаны карго с кучей карманов и, кажется, нож на поясе. Я так увлекся изучением изпещреного небольшими надколами лезвия, что не заметил, как мне протянули руку. - Идти можешь? - это не было беспокойством, это был вопрос, от которого зависела моя жизнь. Отрицательный ответ скорее всего означал бы, что меня бросят на съедение тварям и я почти уже смирился, что именно эта участь мне уготована. Но тонкий слой надежды полупрозрачной льдистой корочкой укрыл мой мозг, не позволив ответить "нет". - Постараюсь.., - вырвалось из моей из груди прежде, чем я успел сообразить. Но думать времени уже не было и я схватился за протянутую руку. Меня рывком поставили на ноги, снова окинули оценивающим взглядом и, когда мой мир от резко ударившего в голову кислорода начал крениться куда-то с линии горизонта, схватили за шею. Отмороженные пальцы не смогли, а вот тёплый затылок вполне ощутил, на сколько чужие руки были холодными и как сильно меня держали, словно хотели оставить синяки. Но тем не менее я смог выстоять ровно, пока всё устаканилось. Дышалось теперь легче, ноющее чувство в груди почти прошло, однако меня лихорадил страх. Ощущение неуверенности в собственном теле и осознание того, что следующий шаг может превратиться в очередное падение, сдавили моё сердце и полностью его обескровили. Медлить я не мог, это был мой последний шанс на выживание. Не было никакой уверенности, что это божья милость или жест доброй воли от совершенно незнакомого человека, но однозначно было чёткое осознание того, что со злыми намерениями меня бы просто бросили на съедение псам... Я посмотрел на незнакомца. Рядом с ним стоял крупный матёрый черный пёс. Кажется, на моём лице даже прорезалась улыбка... Болезненная, почти кровоточащая потрескавшимися губами и натянувшая острыми углами сухую кожу, но всё же это было улыбка. Впервые за последнее время. Это даже забавно. Мой новый знакомый, если так вообще можно выразиться в сторону этого человека, о котором я совершенно ничего не знал, вопросительно поднял брови и качнул головой. - Похоже, у тебя травма головы, - чуть постояв, видимо очень серьезно обдумывая свою красноречивую фразу, он всё же ступил вперёд, - пошли. Кажется, это адресовывалось мне, но интонация была такая, словно он говорил со своим псом. Уточнять я не собирался и просто последовал за ним, стиснув зубы от саднящих вспышек, то и дело загорающихся в разных частях моего тела. Серенький рассвет захватил небосвод, окрашивая его в бледный голубой оттенок. Сейчас как раз то время года, когда дни сливаются в один. Не имеющие начала или конца, словно вечный круговорот вспышек света и пауз между ним, и кажется: вот-вот встанет солнце, опалив землю своими холодными зимними лучами, разгоняя тучи, но нет. Восход уже был, да и утро, сдаётся, давно должно бы кончиться, но как быть не так ... Ещё буквально мгновение, ну может пару часов, но длинною они, как мгновение, и вступают в права сумерки, обволакивая мир сиреневатой мантией, свет которой просачивается сквозь облака, обращая всё под ними в лёгкий полумрак. И только ты успел опомнится, как над планетой смыкается капкан ночи. И всё это происходит столь плавно и непринужденно, что диву даёшься, как так бывает, а со временем и вовсе перестаёшь ориентироваться. Натягиваю мёрзлыми пальцами рукава свитера и сутулюсь от пронизывающего тонкую вязь ветра, пытаясь не отставать от своего спутника. Укрытые снегом, заброшенные лачуги вокруг - привычны, словно ничего и не изменилось. В трущобах на окраине Токио всегда царила разруха, порой пугающая своей обречённостью, но таковою она была извечно. Сейчас не хватало только суетливых детей, бегающих в обносках босиком по белому покрывалу или косых взглядов из-за угла... Но было пусто. Шаги зависали в воздухе за нашими спинами, не желая растворяться в этой обледеневшей тишине. Изредка слышался хруст или цокот - питомец моего нового "товарища" рыскал в округе. Он всё время следовал за нами, а хозяин пса ни разу не окликнул, что весьма меня удивило. Иногда, совсем редко, когда всё затихало, и я имел право задуматься, что лохматая тварь где-то потерялась, но только стоило этой мысли всплеснуть нервным импульсом внутри моей головы, как темный собачий силуэт тут же выскальзывал из-за угла, ведя ухом в мою сторону. Это было удивительное создание, но что-то с ним явно было не так. Шаги впереди идущего стали свободнее спокойнее и мягче, когда мы вышли к некоему заданию. "Мы" - не совсем конечно подходящее слово, скорее он и я, ибо были мы двое ощутимо порознь. Я бы даже сказал - они и я, постольку-поскольку с псом мой проводник был явно ближе, чем со мной, даже по части коммуникаций, ведь за весь наш путь он не проронил больше ни слова. Пунктом назначения оказалось двухэтажное, очевидно заброшенное, старое общежитие. Окна первого этажа, кое-где выбитые, запаянные решётками, темнели пустыми глазницами, а вот на втором, сквозь заколоченные щели, виднелся слабый свет. Похоже, место было кем-то ныне обжито. Спутник мой поднялся на крыльцо, где его уже дожидался пёс, и глухими мерными ударами стал отряхивать налипший на берцы снег. Я, вторя его действиям, сделал то же самое, хоть и трусить с меня было нечего, снежные комья облепили свитер, и тот даже гнулся с трудом. Открыв дверь, неизвестный пропустил собаку, а после выставил руку поперёк прохода, уставившись на меня. - Имя, - потребовал он и никто бы не смел спорить. - Яновский.., - начал я и осёкся, - Гоголь. Николай Гоголь, - отрезал так уверенно, как только мог, хоть и получилось однозначно не очень. Тот лишь усмехнулся. - Демон-Фёдор, - просипел он с оскалом и опустил руку, пуская внутрь, - добро пожаловать на борт, Николай.