Mister Americana & The Heartbreak prince

      14 сентября. 20:35

      — Ну что, Герда, могу поздравить тебя с удачно растопленным сердцем Кая?       Отчаянный всхлип и прерывистое дыхание, опалившие динамики телефона, не на шутку всполошили собеседника. Женский голос дрожал, пока на фоне раздавалась приглушённая композиция «Pussycat Dolls», ставшая единогласным гимном уходящего две тысячи шестого.       — Что стряслось, Юна?       — Ликси, п-пожалуйста, ты можешь п-приехать? — Слова Юне давались тяжело. Она бездумно бродила по ухоженному саду, не зная, как приструнить подступающую истерику. Её руки дрожали, тело сковали мурашки из-за мокрого пятна, растёкшегося по переднику платья. Юна с тяжелым сердцем посмотрела на подпалённый подол и вновь расплакалась. — Я… Я не с-смогу сама дойти до кампуса-а…       — Я буду через семь минут, — заявил Ликси, в подтверждение звякнув связкой ключей от дядиного доджа. Его хриплый бас отчего-то прозвучал особенно властно. — Пожалуйста, не вешай трубку, ладно? И попробуй рассказать, что произошло…       Юна отодвинула от уха телефон — раскладную Моторолу — и попыталась сосредоточиться на времени. Из-за влажного блюра цифры расплывались, а когда фокус всё же вернулся к ней, то ватная голова не сумела обработать информацию. Юна расслышала шаги за спиной и поспешила обогнуть особняк, в котором гремела типичная американская вечеринка. Девушка вплотную прислонила динамик к губам, стараясь говорить тише, дабы не вызвать очередную порцию насмешек и косых взглядов.       — К-кай поцеловался с Вонён. — И в груди Юны знакомо разнылось сердце. Было чертовски нечестно, что всё это случилось именно сегодня. Будто кто-то свыше наказывал девушку за то, что она пошла на поводу у мимолётных чувств, отказавшись от семьи.       От ощущения безысходности и последствий собственной ошибки, Юне стало паршиво; она мечтала раствориться в воздухе, мечтала с разбегу запрыгнуть в Тихий океан и спрятать тяжелые рыдания в морской воде. Но в грёбаном Принстоне — точно затерявшемся английском пригороде, где-то между скучным Оксфордом и не менее тоскливым Кембриджем — не было родных калифорнийских вод. Тех, что успокоили бы, приласкали; только чванство и гордыня, приносимая со стороны далёкой Атлантики.       — Потом я-я спустилась на первый этаж, в гостиную, и там какой-то урод натолкнул меня на камин. Подол моего платья загорелся. Т-того самого платья, п-понимаешь, Феликс? Которое подарил дядя Джисон-       — Серьёзно обожглась?       — Вообще-то, не успела. Один из старшекурсников в-вылил на меня остатки безалкогольного п-пунша, — Юна истерически рассмеялась, растирая экстра-чёрную тушь по щекам, — я просто гребаная неудачница. И я понимаю, за что мне всё это. Я променяла день памяти д-дяди Д-Джисона на дурацкую вечеринку на другом конце штатов. И это того не стоило… Я должна была быть в Сан-Франциско, с папой, и тогда ничего бы не произошло. Моё платье было бы в порядке. Моё сердце было бы в порядке. И дядя Джисон бы меня не возненавидел за то, что я ужасная племянница!       — Ох, зайчик…       Феликс, оставивший телефон на громкой связи, хотел было ляпнуть, что вряд ли у почившего Хан Джисона имелось мнение на данный счёт, однако вовремя сдержался. Тема с умершим родственником для Юны казалась особо острой; она так и не смогла оправиться после смерти любимого дяди, периодически отзываясь о нём в ключе настоящего времени. Поначалу Феликс находил это до жути странным, но потом смирился — в конце концов, ему ещё никогда не доводилось переживать горе, что со всего размаху ударяло под дых и рёбрами прокалывало лёгкие.       — Так и знал, что нужно было идти с тобой.       — У тебя коллоквиум завтра. В о-отличие от меня, ты учишься с сентября. — Юна неловко обернулась на человека, притаившегося в тени дома, и ускорила шаг, вильнув за калитку — лишь бы никто более не застал её слёз. Аллея из ветвистых каштанов встретила девушку безлюдным пустырём. С необычайным спокойствием. Юна драматично прислонилась к дереву и осела на землю, носками лодочек упершись в выложенную кладку. — Ты ещё д-далеко?       — Почти подъехал к повороту. Четырнадцатый дом?       — Угу.       Юна поправила отросшую чёлку, успокаиваясь под обнадёживающее тиканье поворотника. Спустя минуту огни красного пикапа вынырнули из-за угла, стихийно проплыв по асфальту и озарив раздосадованное лицо девушки; несмотря на размазанный макияж, припухшие глаза и сгорбившуюся позу, Юна по-прежнему выглядела привлекательно.       Феликс бросил машину у тротуара, предиктивно нажав на аварийку. Выскочил наружу в олимпийке, запахнутой на голое тело, и забавных камуфляжных шортах; было очевидно, что сорвался он к подруге на всех парах.       — Эй, тише-тише. Этот Кай ещё локти кусать будет.       Феликс помог Юне подняться, попутно оценив масштаб трагедии. Слетевший с губ вздох сожаления оповестил о том, что одеяние было безнадёжно испорчено; девушка хрупко прижалась к другу, уместив подбородок на плече, и пальчиками смяла хлопковую материю на спине.       — А насчёт платья… Мне очень жаль.       — Я с-сама виновата. Точнее не совсем, но… Д-думаю, ты понял.       Взгляд Феликса задержался на темноволосом красавце, что безропотно развлекался на крыльце дома в окружении мулаток. Челюсть сомкнулась от накатившей злобы; юноша отстранился от шмыгающей Юны и по-джентльменски проводил её до пикапа, открыв дверь.       — Залезай в машину греться, а я сейчас подойду, хорошо? — добродушно бросил Феликс, пытаясь замаскировать садкое ощущение ярости. Девушка кивнула, робко взобравшись на пассажирское кресло, и сцепила пальцы у потрёпанного подола. Она сбросила вызов на обоих телефонах, прежде чем задать очевидно напрашивающийся вопрос:       — Что ты собрался делать?       — Поболтаю с одним кавалером.       Феликс оставил фальшивую улыбку на устах, прежде чем закрыть автомобильную дверь и свести с лика наигранное спокойствие. Он старался не поддаваться разрушающему чувству, душащему, перегибающему кабель ледяной рассудительности. Однако порядком захмелевший кореец вдалеке сносил его заводские настройки к чертям. Феликс заманчиво кашлянул в кулак, впаивая сердитый взгляд — точно лазер от винтовки — меж бровей молодого красавца. Ревность прошибала, злость подогревала, собирая эмоции в коктейль Молотова.       — Хёнджин Хван, — несдержанно рявкнул Феликс, когда приблизился на достаточное расстояние.       И Хёнджин, что ещё минуту назад блуждал руками по оголённому крестцу мулатки, выпрямился. Близняшки с кафедры социологии оскалились, на инстинктивном уровне почувствовав конкуренцию.       — О, это ты, педик. — И Хёнджин, не без труда, сохранил видимость владения ситуацией.       Он подмигнул собеседницам, точно истинный обольститель; мулатки приняли это за добрый знак, отправившись внутрь дома, в то время как парень перевёл дух, испуганно оглядевшись на предмет зевак.       — Малыш, — шёпотом начал Хёнджин, спускаясь с крыльца и расправляя помятую рубашку, — какого чёрта? Ты же клялся, что к коллоквиуму будешь готовиться.       — А ты клялся, что не бисексуал.       — Тише, — шикнул Хёнджин, маниакально озираясь. Его патологический страх попасться возводил зачатки тревожности в Абсолют. — Пошли к забору, там поговорим…       От мягкости в тоне собеседника Феликс сдался, тряпичной куклой волочась вслед за парнем. Его собственная рука неловко болталась рядом с хёнджиновой, всё норовя ухватиться за мизинец — но Феликс знал, что им не положено. Не в этом месте; не в царстве мажоров, сверху донизу набитым бесчисленными знакомыми Хвана. Которые, как и «он», презирали грешных и неконсервативных «педиков».       — Что-то стряслось?       — За исключением того, что ты лапал размалёванных венесуэлок?       — Ликси. — Хёнджин до одури жаждал прикоснуться к зардевшим — от острого негодования — щекам. Большим пальцем пройтись по россыпи веснушек, наткнувшись на крохотную ямочку, практически под самым глазом, оставшуюся боевым шрамом после перенесённой ветрянки. Но он ни под каким предлогом не мог приблизиться к Феликсу; возведенных между ними двадцати пяти сантиметров и так с лихвой хватало. — Ты же знаешь, это всё прикрытие…       — … Чтобы не портить репутацию твоего отца. Знаю, тысячу раз проходили. — Феликс отвёл взгляд в сторону, к развратно целующимся первокурсникам, от которых нутро сводило в едкий жгут. У него никогда не было также — чтобы прилюдно и без осуждения. Потому что Хёнджин из жутко влиятельной семьи республиканцев, дурацкий старший сын сенатора Нью-Джерси, с детства оберегающий реноме, как зеницу ока. — Но я злюсь не из-за этого, — лжец, лжец, лжец, — а из-за того, что ты забил на мою просьбу.       Хёнджин глупо захлопал глазами, попытавшись в захмелевшем сознании нащупать правильный ответ — как проводок на бомбе, который ему предстояло перерезать. Одно неверное движение и озлобленный Феликс разнес бы его в щепки. Однако ничего дельного не приходило на ум. Рациональные мысли притаились в уголках головы, оставив Хёнджина на растерзание глупостям.       — Я не забил на твою просьбу о… — Первая осечка. — Ну… — Вторая.       Феликс разъярённо выдохнул, прикрыв глаза и мысленно упросив себя не затевать разговор, о котором впоследствии бы пожалел. Но слова о разрыве, выуженные подмятой гордостью и ущемлённой жаждой собственной значимости, уже не первый раз подкатывали к горлу; Феликсу до чертиков не хотелось произносить вслух нечто настолько ошеломляющее, что, в итоге, сломало бы и его самого.       — Я просил тебя присмотреть за Юной, потому что сегодня она немного не в себе.       — Да, точно. — Хёнджин слегка расслабился, кинув взор через плечо. — Тебе не о чем беспокоиться, твоя подружаня классно проводит время.       Пальцы Феликса сжались.       — Она в моей машине, кретин, — несдержанно выпалил парень.       Ревность и разочарование, томящиеся в карих глазах, немым укором проникли Хёнджину в самое сердце. Он проебался. И от одной лишь мысли, что Хван кого-то подвёл, у него пальцы на ногах поджались, а под ложечкой неприятно заныло; только не это чувство, только не снова.       — Пока ты мучительно притворялся гетеросексуалом и позволил себе отсосать, Юна чуть не получила серьёзные ожоги!       — Во-первых, я никогда не пересёк бы черту, и ты это знаешь. Во-вторых, я не какая-то там сиделка для твоей странной Юноны…       — Её зовут Юна. И, чёрт возьми, я не просил ходить за ней по пятам, но хотя бы изредка приглядывать ты мог? Или для тебя мои просьбы, мои чувства совершенно пустой звук?       — Не выворачивай это в таком ключе, Ликс-       — Правда? — Феликс для опоры обхватил заострённый край забора. — Я мирюсь с кучей твоих загонов. Прощаю, что на людях ты меня хуесосишь, а взамен получаю только секс и тайные свидания. И то, лишь тогда, когда ты найдешь время влезть ко мне в окно. Какие-то однобокие отношения, тебе не кажется?       — Это не так, — стушевавшись, бросил Хван, заведя пальцы в недавно постриженные пряди.       Он жутко ненавидел эту причёску; ровно так же, как и терпеть не мог жить среди навязанных запретов, сковавших его по всем фронтам, — от ориентации до выбора одежды. Хёнджин бы всё отдал, только бы иметь понимающую семью Феликса и его свободу. Он бы променял на это всю роскошь своего дома с керамогранитными полами. Все регалии и маячащее «политическое будущее».       — Ликси, пожалуйста, давай поговорим чуть позже?       — Я устал, Хёнджин. Правда, — Феликс стих, но только потому, что силы выяснять отношения испарились, стоило ему принять непростое решение. Единственное верное, однако не сделавшее общее состояние ни на йоту лучше. — Если ты собираешься жить двумя жизнями и дальше, то я пас. Я не могу быть с человеком, который ставит собственные интересы выше наших общих. С человеком, для которого компромисса априори не существует. Я знаю, что заслуживаю гораздо большего, нежели быть тайным любовником будущего политика.              Хёнджин собрался было протянуть руку, дабы остановить устремившегося за калитку Феликса, но чертовы опасения вмешались. Загнали в тупик. Пальцы на полпути замерли, ровно как и сам Хван, внутри разрывающийся от раздрая; весь их разговор ощущался каким-то нереальным, обыкновенной ссорой, разрешившейся бы на следующий день. Вот только Хёнджин отчётливо понимал, что прежде эфемерная возможность потерять Феликса на этот раз стала осязаемой.       — Ликс-       — Эй, Хёнджин, у тебя всё нормально? — со стороны крыльца донесся прокуренный голос, вынудивший Хвана отшагнуть. Феликс хмыкнул, до глубины души уязвлённый поступком бывшего парня. — До тебя опять этот педик доебался?       — Не переживай за свою гетеросексуальность, Макс. Я уже ухожу, — едко выплюнул Феликс, взглядом натыкаясь на материализовавшегося американца.       Лучший друг Хёнджина был слеплен из того же теста, что и его республиканский отец; богат, умен и чрезмерно заносчив. В мире «белых», практически божество. И если ты был с ним, значит, вдали от осуждения и ненависти общества.       — Счастливо оставаться, неудачники.       — Боже, кого-то сегодня явно плохо в зад выебали, — хмыкнул Макс, подваливаясь к напряжённому Хёнджину и по-приятельски закидывая ему руку на плечо, — ты посмотри, какая язва.       И хотя Хвана разрывало от неуёмного желания пройтись по рёбрам Макса, на деле, он только стыдливо поджал губы. Трусливым взглядом проследовал за фигурой Феликса, юркающей к подруге в додж. Юна, на инстинктивном уровне почувствовавшая нечто неладное, сощурилась и тут же устремилась взором во двор. Как только фокусировка наладилась, девушка скривилась, уверенно направив средние пальцы к лобовому стеклу.       Макс громко расхохотался, — вот же умора, его пытались пристыдить гей и чудила — в то время как Хёнджин опустил глаза вниз, к чёрно-белым конверсам. Казалось, разум ещё не до конца переварил масштабы произошедшего. Чего не скажешь об истерзанном сердце; то прихватил с собой веснушчатый парень, что кузовом пикапа едва не вписался в забор соседского дома.       В ту ночь Феликс впервые за шесть месяцев оставил окно на защёлке.

15 сентября. 09:40

      Ветхая дверь легко поддалась. Свежевыкрашенный мужчина с газетой, зажатой подмышкой, изумлённо уставился на гостью — Юна, проплакавшая весь полёт из Большого яблока в Сан-Франциско, выглядела опухшей и изнеможённой. Она неловко переминалась с ноги на ногу, не понимая, с чего ей следовало начать.       — Сюрприз, профессор Ким Сынмин! — пошутила девушка, хотя внутри по-прежнему ощущала вину за то, что выросла неблагодарной эгоисткой. От всколыхнувшего самобичевания истерика вновь подступила к глазам; Юна уже не могла плакать — как морально, так и физически — однако слезам, казалось, не было до этого дела. — Привет, пап…       — Юна? Ты что здесь… — Но девушка не дала ему договорить. Только спешно подалась вперёд, упрашивая отца заключить себя в объятия.       Двоица неваляшками устремилась вглубь квартиры, где ошарашенный Сынмин прикрыл за ними дверь; вчера он слегка переборщил с виски, поэтому голова у него нездорово гудела (на секунду, профессор Ким даже решил, что присутствие дочери на другом конце Штатов — игра его тоскующего подсознания).       Юна уронила наспех собранный рюкзак на пол, носом втянув запах выпечки, поданной на завтрак. Так пах дом. Каждое утро булочная через дорогу доставляла Сынмину свежую чиабатту — хлеб был довольно скромным в размере, зато источал одуряющий аромат и наносил минимальный урон фигуре. Ни одна принстонская пекарня с её изысканными бутербродами из красной рыбы и зелени, не могла сравниться с калифорнийско-итальянским флёром; и от этого на душе стало ещё тоскливее. Ну почему всё, что молодая мисс Ким так любила, находилось в запредельных трёх тысячах милях?       Остатки показушной стойкости рухнули.       Юна не предоставила Сынмину возможности расспросить её, поскольку сама выпалила всё как на духу. Витьеватым рассказом, — не славящимся последовательностью, зато донельзя искренним — созналась в том, что обманула отца, когда сказала, что записалась на дополнительный факультатив по основам кибербезопасности. На самом же деле, девушка просто хотела улететь в Принстон пораньше, дабы провести больше времени с парнем, который ей жутко нравился.       А дальше, всё как завещали романтические мелодрамы: молодой человек обернулся полнейшим засранцем, параллельно флиртовавшим и ухаживавшим за несколькими девушками сразу. Совершенно не стоящим затраченных усилий, но послужившим хорошим уроком на будущее…       Где-то между монологом о нелепой влюблённости, затесалось признание и в том, что любимое платье, бережно хранимое и надеваемое исключительно по особым поводам, кануло в Лету. А с ним испарилось и ощущение того, что дядя до сих пор был рядом. Со спины укутывал шифоновой материей, надёжно защищая тыл от настигающих невзгод.       Юна только ночью осознала, что Хан Джисон умер. Прежде она лишь знала этот факт, но никак не могла с ним смириться, пропустить через себя и позволить осесть на дне души, рядом с болью от потери дяди Хо и никогда невиданной ею матери. И теперь, когда последняя живая нить между ней и Джисоном исчезла, девушку накрыла сокрушительная правда: они с отцом остались одни друг у друга, самые близкие люди на всём белом свете.       Затерявшаяся в своих печалях Юна не сразу поняла, что её умудрились закутать в плед и уложить на подушку. Заботливые пальцы Сынмина скользили по спутавшимся волосам, пока дочь всё продолжала делиться настигнувшей печалью — на столике остывало наспех заваренное какао, а в подложке ютился ни один десяток маршмэллоу. Несмотря на свои практически девятнадцать, для Сынмина, Юна по-прежнему оставалась шестилетней девочкой, просящей «лошадку» прокатить её на спине.       — Мне правда очень жаль, пап, — охрипшим голосом заключила девушка, приподнявшись на руках, — что бросила тебя в такой день одного. Что обманула и что… Подвела… Вас всех.       Сынмин обезоруживающе улыбнулся, заведя несколько прядок за ухо удивлённой Юны.       — И откуда только в твоей голове берутся эти глупости? — мягко, совсем по-отечески, пожурил профессор Ким, а затем поцеловал своё счастье в лоб. Окружённая домом и заботой девушка постепенно начинала расслабляться. — Вообще-то, я не могу представить лучшего способа почтить память дяди Джисона.       Девушка шмыгнула носом, потянувшись за любимым напитком со сладостью, и тут же вернулась на место. У Сынмина нежность растеклась по грудной клетке от одного взора на неё — уж очень он скучал за дочерью. За его личным солнцем в этих хмурых житейских буднях.              — П-правда?       — Честное скаутское, — профессор Ким обезоружено вскинул руки вверх, — обмануть и сбежать куда-то — исключительно хановская вещь. Только не думайте, юная леди, что я её одобряю, но… Уверен, Джисон был бы в восторге от твоей храбрости и смекалки.       Юна просияла. Придвинулась вперёд, громко отхлебнув из кружки — такую вредную привычку она переняла ещё в детстве, от души не чаявшего в ней дяди Минхо. Этот чаеман был первым на очереди, когда малышка устраивала светские приемы с плюшевыми динозаврами.       Сынмин смотрел на дочь и всё отчётливее понимал, что вот оно — настоящее «детище» их четверки. Не та научная работа, бесспорно внесшая огромный вклад в мировую экологию и подарившая всеобщее признание, а робкая восемнадцатилетняя девчушка. Сочетавшая в себе красоту Лии, чудаковатость Минхо, храбрость Джисона и медлительность Сынмина; ей богу, эти двое никуда ещё не выезжали заранее.       Юна — самое значимое наследие, которое их «семье» удалось оставить. И от трогательности данной мысли профессор Ким сам едва не расплакался.       — Ты ведь тоже скучаешь по нему? — прямолинейно поинтересовалась девушка, поджав колени к груди. Чуть позже она уместила между ними и чашку.       — Постоянно, — признался Сынмин, ответственно бдя, чтобы перенявшая хановскую неуклюжесть Юна не ошпарилась горячим напитком. — Но я стараюсь концентрироваться на мире настоящего, а не прошлого. Дядю Джисона, увы, грустью к жизни не вернёшь. И… Будем честны, он бы расстроился, если бы узнал, что мы льём по нему крокодильи слёзы вместо того, чтобы сходить в боулинг.       Юна хмыкнула, рукавом кардигана утерев щёки и подумав, как же точно отцу удалось описать почившего мистера Хана. Весь год они старательно избегали тему, связанную со смертью Джисона, — по вполне объяснимой причине — поэтому девушка даже не догадывалась, насколько нуждалась в разговоре о том, кого считала практически вторым отцом.       У Юны никогда не было полной семьи в нормальном понимании. Зато у неё было два самых лучших родителя, оберегавших и восполнявших пробел от недостатка материнской любви.       — А по поводу платья не расстраивайся. Жалко, конечно, что такая красота пропала, но это всего лишь вещь. Она никогда не сравнится с теми воспоминаниями, которые есть у тебя в сердце.       — Звучит, как поучительное предисловие для твоей новой книги, — добродушно хмыкнула девушка, возвращаясь к напитку. Сынмин рассмеялся, обрадовавшись не столько озвученной шутке, сколько подступившему успокоению дочери. — М-м, как у тебя всегда получается такой вкусный какао?       — Секрет фирмы. Поди, скучаешь по нему в своём Принстоне.       — Я очень скучаю по тебе, пап.       Юна опустила глаза к разнеженным зефиркам, растаявшим от тепла напитка; ровно как и она сама, что пересекла континент ради мига в атмосфере родного дома.       — В твоём возрасте ребята обычно хотят независимости, — мягко подметил профессор Ким, — и некоторой сепарации от родителей.       — Ты же знаешь, я не обычная, — призналась Юна, преподнося это словно само собой разумеющееся.       Сказать, что признание разбило Сынмину сердце — ничего не сказать. Оно вышло достаточно простоватым, но хранило в себе столько смысла, что лишь человек, переживший схожее, мог его осознать. Профессор Ким понимал, что в произошедшем не было его вины, просто так сложились грёбаные обстоятельства, но, как отец, он не мог не чувствовать удушающей ответственности.       За то, что у его ребёнка не было полной семьи, счастливого детства (в относительно-общем понимании). За то, что Юна с малых лет познала чувство утраты и постоянно жила в ожидании того, что кто-нибудь покинет её вновь. За то, что видела, как Джисон угасает на глазах, за то, что к девятнадцати прочувствовала неминуемую скоротечность жизни. Ох, Сынмин готов был отдать всё на свете, лишь бы его дочь росла в счастливом неведении, вдали от перенесённой боли.              — Ну, видимо мне придётся переехать в верхний Ист-Сайд.       Профессор Ким не успел понять, как за секунду решился на смену годами налаженного быта; импульсивность в решениях никогда не была присуща Сынмину, однако данная идея пришлась по вкусу даже его внутреннему стратегу.       — Эх, было бы замечательно. Полтора часа, и я дома, — пробормотала Юна, поначалу не воспринимая отцовское предложение всерьёз. Но позже она округлила опухшие глаза — настолько, насколько это представлялось возможным — и в неверии покачала головой. — Погоди, так ты не шутишь?       — А что? Я хорошо впишусь в местную фауну. Купим мне красивую спортивную машину. А как получишь права, будешь брать её покататься.       Юна ухмыльнулась, едва не покрутив указательным пальцем у виска. Картинка с переездом отца куда-то на восток, тем более в вечно-суетной город на Гудзоне, выглядела весьма… Недосягаемой. Слишком хорошей, чтобы быть правдой.       — М-да, вот тебе и кризис среднего возраста.       — Ты ещё возьмёшь свои слова обратно. Когда приеду забирать тебя на выходные, а все твои одногруппники обзавидуются. Скажут: «Юна, какой же у тебя крутой старикан».       Девушка вернула кружку на столик, а затем руками обвила округлый торс отца, щекой упершись в грудь. Туда, где размеренно билось любящее сердце.       — Со спорткаром или без, ты у меня и так самый крутой, па.

07 октября. 11:45

      Одиночество съедало Феликса изнутри.       Учеба, бесконечные контрольные, безвылазное пропадание в спортзале — ничего не помогало. Наступление октября, с его опавшей листвой и хэллоуиновской атмосферой, особенно остро сказалось на общем состоянии парня — ничего не радовало. Ни приезд Юны, ни вошедший «в сезон» любимый тыквенный латте, ни даже предстоящий концерт «Coldplay». Феликс уверялся, что стойко переносит расставание, — инициатором которого он же и выступил — до тех пор, пока не обнаружил себя в ванной комнате, прижимающим к груди толстовку, по-прежнему хранящую запах Хёнджина.       Ему его не хватало. Феликс никогда не говорил Хвану сокрушительное «люблю», поскольку думал, что не успел сильно прикипеть; как оказалось, он уже давно погряз в нём по уши. Хёнджин проник не только в голову, но и в душу, забрался под самую кожу и напрочь сбил терморегуляцию. Феликс настолько привык, что раз в неделю его обнимали рельефные руки, — дарили тепло — что теперь никак не мог согреться. Первое время, Ли добросовестно списывал это на наступившие холода, недоумевая, почему в столь обыденной ситуации не помогал обогреватель?       Пока не разревелся посреди ночи, отчаянно пряча душевный разлом в подушку.       — Прости-и-и, — тонкий голос Юны вырвал Феликса из саморазрушающих мыслей. Он перевёл взгляд на ноутбук, на экране которого расплодилось поле из точек, и поспешил захлопнуть гаджет. — Мы с папой встали в пробку на выезде из Нью-Йорка. А это тебе. По пути был киоск с донатами.       Ну вот и как прикажете на неё злиться?       Феликс без пререканий принял подарок подруги, обнявшей его со спины.       — Скучал по мне, хитрюга Ли?       — А то. Совершенно не с кем «Подружек Пэрис Хилтон» обсуждать, — шутливо издал парень, стараясь прогнать надоедливый образ Хёнджина. Ему хотелось оглушить библиотеку громким: «прочь из моей головы!», но Феликс сдержался, задумчиво намотав на палец женский локон. — Кстати, о Пэрис Хилтон. Ты, что, перекрасилась?       Юна неохотно отлипла от друга, продемонстрировав обновлённый цвет волос. Несмотря на добротное обесцвечивание, копна девушки не походила на жженое сено, а наоборот, выглядела ухоженной и имела приятный золотистый оттенок. Сколько стоило окрашивание — Феликсу даже предполагать было страшно. Но для Юны, единственной дочери профессора Кима, денежный вопрос никогда не являлся чем-то острым. В отличие от Феликса, чьи родители, помимо него самого, поднимали на ноги ещё и разнополых близняшек.       — Новый год — новая я.       — Теперь можешь смело соблазнять первокурсников, — ехидно подметил Феликс, за что получил пакетом с пончиками по плечу, — ау!       Кто-то со стороны учащихся шикнул на громкоголосого студента, из-за чего парнишка расплылся в извинениях. По-хорошему, друзьям следовало ускориться, поэтому Юна вызвалась помочь разнести учебники, пока Феликс укомплектовывал рюкзак, уплетая аппетитный донат по дороге. Ни о чём не подозревая, девушка принялась расставлять книги, согласно прикреплённой к форзацу картотеке, когда её настиг незнакомец, осторожно похлопав по лопатке.       Юна обернулась, предположив, что это закончивший копошиться Феликс; однако вместо испачканного в сахарной пудре друга, пред ней предстал симпатичный третьекурсник. С лисьим разрезом глаз и в футболке с вызывающей надписью: «единственное притяжение в моей жизни — гравитация», он неловко поправил рюкзак; Феликс, подоспевший к Юне, как раз утёр крошки с уголка рта.       — О, привет, Чонин, — шёпотом, стараясь не привлекать добавочного внимания, поздоровался Феликс. — Хочешь пончик?       Но названный Чонином незнакомец отказался.       — Привет, Ликс, — продолжил старшекурсник, взъерошивая смоляные пряди на затылке, — и тебе привет… Юна. Может быть, ты помнишь меня? У нас как-то были пары по физкультуре…       Девушка хотела было дёрнуть Феликса за рукав, мол, «как ты мог не сказать, что знаком с моим физкультурным крашем?», но вовремя сдержалась. Поскольку иначе её воодушевление стало бы слишком очевидным. Кай и его «предательство» моментально забылись; да и кому нужен гавайский мачомэн, когда есть нападающий футбольной команды Принстона?       — Ах, да… Ты, Ян Чонин, кажется.       — М-хм. А у тебя хорошая память.       «Не представляешь насколько», — мысленно хмыкнул Феликс, стараясь внешне остаться невозмутимым, — «она в первом семестре всё твоё расписание наизусть выучила».       — Вообще-то я здесь по делу…       Хоть по нему и нельзя было сказать наверняка, но Чонин нервничал. Он спасительно обратился к рюкзаку, пытаясь за язычком молнии скрыть дрожь в пальцах; из главного отдела сумки тотчас выглянул пакет.       — Мне хотелось бы извиниться за то, что я натворил на вечеринке… Я, вроде как, и есть тот самый «урод», толкнувший тебя на камин.       Восхищённые эмоции Юны моментально сменились смятением. Погодите, её физкультурный краш только что признался, что это он испортил драгоценный подарок дяди Джисона? Вещь, при мысли о которой, вопреки утешительным словам Сынмина, у девушки саднило сердце?       — Я, правда, собирался извиниться. Но ты так быстро убежала из гостиной, а я был довольно пьян, чтобы передвигаться с той же скоростью. И ещё… так вышло, что я случайно подслушал твой разговор с Феликсом о дяде. Прости. Мне жаль, что я был таким беспечным и нелов-       Оборвавшись на полуслове, Чонин высвободил из рюкзака люксовый пакет. Феликс несдержанно охнул, пока Юна потерялась в бесконечном потоке чувств. Искренность Яна и его раскаяние глубоко тронули — девушка редко когда встречала людей, способных не только признавать свои ошибки, но и нести за них ответственность.       — В общем, я знаю, что вряд ли смогу заменить тебе то платье, но… Феликс подсказал мне размер, поэтому должно подойти. И ещё раз прости.       Юна смотрела на предложенный пакет, издевательски кричащий о том, что первым его пристанищем стало пятое авеню, но руку, увы, не протянула. Дядя Минхо не одобрил бы подобного; дядя Джисон частенько цитировал его мудрости, одной из которых была: «если прощаешь человека, то делай это бескорыстно». Тем более, красивый подарок, каких бы баснословных денег он не стоил, не мог заменить васильковое одеяние, навечно притаившееся в шкафу.       — Всё в порядке, Чонин, — сказала Юна, улыбнувшись. — Мне приятны твои извинения, и я не в обиде. К тому же, сама отчасти виновата, поэтому я… Я не могу принять твой подарок. Тем более, Диор-       — Тебе Гучи нравится? Могу купить.       — Что-то на богатом, — саркастично фыркнул Феликс, повысив голос на полтона, однако его персона и здесь отхватила злостное шипение. Он поправил рюкзак, еле как обуздав нрав, подмывающий вступить в конфронтацию с душнилой у входа. — Ладно, Юна, я на улице подожду. А то за мной скоро инквизиция приедет. Чонин, был рад с тобой пересечься. До встречи на завтрашнем майноре.       Отчаливая, Феликс по чистой случайности задел учебники рыжеволосой блюстительницы порядка, из-за чего та ручкой проехалась по тетради и выругалась вслух. Теперь прошение о тишине обратилось уже к ней; на губах парня взыграло ехидство. Впрочем, оно практически сразу сменилось разочарованием, стоило ему покинуть пределы библиотеки.       Залитый солнцем осенний двор не мог быть более приторной картиной для происходящего — посреди травы, устланной облетевшей листвой, рядом с каменной изгородью, расположился он. Присевший на выступ и держащий в руках книгу; взгромоздившаяся над ним мулатка запускала пальцы в волосы и постепенно пробиралась к подбородку.       — Габи, пожалуйста, не отвлекай. У меня промежуточная аттестация на носу.       — А мне кажется кое-что другое, — ехидно бросила девушка, поспешно наклонившись к сосредоточенному Хёнджину.       Габи не стала медлить и уже в следующее мгновение бесцеремонно вовлекла парня в поцелуй. Не оставила пути к отступлению; Хван, от неожиданности, чуть учебник из рук не выпустил, застыв на месте позорной статуей. Всё его тело воспротивилось гнетущим касаниям. Он так и не ответил на женские ласки, получив от них исключительный дискомфорт. Его заторможенность и нежелание идти на контакт вызвали весьма неоднозначную реакцию — Габи отстранилась, рассмеявшись прямиком в пухлые губы.       Казалось, эту охотницу за будущими политиками было абсолютно невозможно смутить.       — Брось, неужели какие-то там законы интереснее меня?       Она игриво облизнулась, а затем пальцем стёрла остатки блеска с мужской носогубной складки. Феликс, наблюдавший за этим из первых рядов, не мог пошевелиться. Его разум, тело, душа — всё налилось свинцом и добротно приварилось к краю ступеньки. Зеваки со стороны без труда сумели бы различить, как из опаловых глаз стремительно пропал всякий блеск. Выстрел в упор и то ощущался бы более щадящим; секундная агония не шла ни в какое сравнение с бомбой, разорвавшейся внутри феликсовой души.       — Эй, педик. Чего уставился?       Ненавистный голос Макса выдернул Феликса из ступора. Он осмотрел округу, в надежде собрать остатки самообладания, но вышло, откровенно говоря, хуёво. У Феликса на глазах сожгли нечто ценное, сокровенное, дорогое, а после — к ногам рассыпали пепел. В горле встряла обида, желудок взбунтовался. Парня затошнило от переизбытка чувств к Хёнджину и собственных унизительных переживаний. Он ненавидел испытывать жалость по отношению к себе; а сейчас та заполнила его безотказно.       — И толстовка тебе не по размеру. Что, у своего ёбыря умыкнул?       Феликс не думал, что дважды сумеет пробить дно, до тех пор, пока не вспомнил, в чём сегодня отправился в университет. Возможно, он на подсознательном уровне жаждал, чтобы Хёнджин заметил его, чтобы одумался и попытался их спасти… Правильно, говорят, «бойся своих желаний», поскольку реакция Хвана была отменной.       Хёнджин устремился к нему тут же, как услышал поганое прозвище. В его голове раздалось ёмкое и громкое: «блять», догнавшее осознание о том, что — без напрашивающегося контекста — Феликс мог всё не так понять. Хван опрометчиво вскочил на ноги, но остановился, поскольку напуганная Габи, не ожидавшая подобной реакции и чуть не получившая подбородком по макушке, прикрикнула.       — Что такое, Джин? — Макс недоумённо выгнул бровь.       Поведение лучшего друга начинало его настораживать.       Хёнджин посмотрел на разбитого Феликса, продолжившего крошиться на глазах — бесспорно, Ликси являлся стойким солдатиком, однако даже у иридиевой выдержки был предел.       — Я… — Хван стих, ошалелым взором блуждая по территории. Озадаченность Макса, непонимание Габи, осуждение Феликса — всё на него давило. Хотелось подцепить сумку, перебросив лямку через плечо, и умчаться по длинным коридорам вглубь корпуса политологов. Его толстовка на Ликси будто кричала: «сделай правильный выбор». Поскольку, вопреки отчуждённости, даже глупец бы понял, что Феликс жаждал и верил в то, что их отношения наладятся. Наивно надеялся, что Хёнджину хватит храбрости бороться за них обоих. Что его однобокие чувства, на самом деле, взаимны.       И они были взаимны. В самом непорочном смысле.       Однако проблема была в том, что жизнь Хёнджина никогда не принадлежала ему самому. Ещё с раннего детства всё хваново существование оказалось расписано по минутам; нет, подобный трус, обременённый цепями запретов, не годился в пару свободолюбивому и прыткому Феликсу. Ли был прав, когда говорил, что заслуживает лучшего.       Хёнджин — это худшее, что когда-либо с ним случалось.       — Я недавно потерял такую же толстовку. Подумал, вдруг он её забрал? — соврал Хван, истинно ненавидя себя за них обоих. Из глаз Феликса улетучились последние крупицы надежды; он с нажимом впился в лямки рюкзака, стремясь испытать физическую боль вместо моральной. — Но у моей были пятна от акрила на рукавах, так что тебе повезло, педик.       — Может, тебе следует бережнее относиться к своим вещам, Хван? — кое-как спарировал Ли. Он хотел было бросить очередную гадость, но в голове вместо сарказма образовалось грёбаная пустошь. Его позорную участь спасла лишь Юна, вовремя очутившаяся на улице и считавшая растерянность с лица друга практически сразу.       — Всё в порядке, Ликс? Пойдём, а то ещё немного, и мы опоздаем.       — Да, забирай свою каменную статую, чудила.       — Я бы на твоём месте за языком следил, — вызовом раздалось из-за спины Феликса. Он вздрогнул, поскольку не заметил подоспевшего вместе с подругой Чонина; тот поддерживающе сжал мужское плечо. Своей внушающей комплекцией свёл с лица Макса прыткую ухмылку. — Ты какой-то бледный, Феликс… Точно порядок?        От чужих прикосновений к возлюбленному, Хёнджина передёрнуло. Смазливого корейца — «от кутюр» — Хван наблюдал впервые; неожиданное желание запустить в Чонина тракт со знаниями едва не привело к неминуемым последствиям. Всё естество Хёнджина пропиталось одним издевательским вопросом: что этот важный хер забыл рядом с его бывшим парнем?       — Всё хорошо, просто давление. Наверное, мне стоит сходить в медпункт.       Ли отмахнулся от предложенной помощи, а затем опрометью спустился, направившись в сторону необходимого корпуса. Оставаться в той атмосфере не было ни сил, ни желания; Феликс отчётливо слышал голос Юны, её просьбу замедлиться, но сбавить скорость, увы, не мог. Ему было жизненно необходимо зайти внутрь кампуса, убраться подальше от человека, обвинившего его в краже толстовки, хотя, чёрт возьми, из них двоих лишь Хёнджина стоило величать преступником. Незаслуженно своровавшим искренне любящее сердце.       Феликс даже не осознавал, куда движется. Он перебирал негнущимися ногами, виляя из коридора в коридор, и простирался мимо бесконечной толпы. Ли застопорился лишь тогда, когда его маленькую руку схватила не менее крохотная — Юна, спешно развернувшая к себе друга, ожидала увидеть всё, что угодно, но только не застывшие слёзы в мужских глазах. Феликс сломался окончательно; он, привыкший держать переживания внутри и дотошно контролировать эмоции, едва постыдно не разревелся посреди астрономического холла.       — Мне нужно уехать, — дрожащим голосом признал Ли, отвернувшись и стыдливо зажмурившись. Манжетами пресловутой толстовки притронулся к глазам, надеясь спрятать за ними уязвимость.       Юна придвинулась ближе, обхватив вздымающиеся плечи друга.       — Тогда я с тобой.

07 октября. 13:24

      В комнате Феликса они очутились не сразу. Тест оказался забыт вместе с уговором не есть острую пищу из мексиканской забегаловки «У Джо». Оголодавшая за полчаса Юна кусала буритто, укутанное в фольгу, пока друг упавшим голосом вещал историю запретной любви. Той, что вопреки всем мелодрамам, так и не пересилила общественное мнение.       Роман Хёнджина и Феликса нельзя было назвать слоубёрном — тот, как самый настоящий пожар, разгорался стремительно. Зародился в весеннем Нью-Хейвене, куда Принстонские студенты отправились, чтобы посоревноваться с коллегами по Лиге Плюща; для Хвана и Ли, обитель очередных зазнавшихся снобов предстала действительно «новым раем». Хоть Хёнджин и делил комнату с Максом, а Феликс — с Каем, это не помешало им спать друг с другом на протяжении всей поездки.       Они начали отношения с секса. Позволили названной неприязни стянуть маску и предстать симпатией. Хёнджину было непросто принять свою гомосексуальность, хоть о влечении к мужчинам он догадывался с тринадцати; но когда губы Феликса накрыли его собственные, а сам он в ладонях сжал упругие ягодицы, тормоза отшибло конкретно. Ли же был настолько пьян, что не отдавал себе отчёта в том, к кому лезет целоваться. В его понимании, он просто затащил горячего парня в чулан дома физиков, трахнувшись с ним на костюме-бульдоге, облачённом в униформу синего цвета.       И хуй хотел он класть на осквернение талисмана Йельского университета… В прямом смысле.       О том, что сексуальная совместимость устремилась к ста процентам, стало ясно практически сразу. Их роли распределились без слов; без них же выяснилось, что они оба любили пожёстче. До БДСМ в ту ночь, конечно же, не дошло, но упущенную возможность за минувшие полгода они наверстали с лихвой. Феликс ещё ни к кому не чувствовал столь бешеного сексуального влечения, ещё никого не желал столь отчаянно и безрассудно. Их секрет был постыдным, они ведь находились на противоположных сторонах спектра. Как Шекспировские Монтекки и Капулетти, расположившиеся на политической арене враждующих партий. Республиканец из Хёнджина вышел неважный, зато какой же из Феликса получился демократ (и плевать, что в его сердце по сей день играл гимн — «Боже, храни Королеву»).       В какой-то момент их секрет и близость обнажённых тел переросли в духовную связь, вместо алых шибари сковав запястья красными нитями; и Хёнджин, и Феликс так боялись всё испортить, что долгое время игнорировали напрашивающийся диалог. Им было хорошо вместе — утопать в объятиях, слюняво целоваться, ездить далеко за город, на фермерские угодья, прячась от людского мира на редких нераспаханных лугах. Феликс всегда смеялся, когда Хёнджин подносил его руку к ромашкам и сравнивал потускневший пигмент татуировки с настоящими бутонами. Ли просто до одури обожал ромашки, говоря, что те — цветы мира.       На первое их настоящее свидание, Хёнджин подарил ему заветный букет.              — Это он висит у тебя на стене? — уточнила Юна, утирая салфеткой рот, и бегло оборачиваясь на вставленные в рамку цветы.       Феликс, не славившийся излишней сентиментальностью, почему-то задокументировал проклятый веник.              — Да, — признался парень, порываясь встать, — надо бы его выкинуть-       — Погоди, не горячись, — ласково упросила Юна. — Тем более он миленько выглядит.       — Он напоминает мне о проявленной слабости.       — Нет ничего такого в том, чтобы иногда быть слабым, Ликси.       Юна протянула ладонь вперёд, обхватив ею сжатые пальцы. Феликс вновь спрятался в панцирь, боясь показаться эмоциональным; одна лишь мысль, что он позволил какому-то мудаку пошатнуть годами выдрессированное равновесие, удручала. Ли всегда считал себя тем, кто не станет заложником чувств к человеку, не оценившему его по-достоинству. А по итогу, потратил полгода жизни на Хёнджина, прилюдно величавшего его «педиком».       — Ты не злишься? На то, что я не рассказал тебе раньше? — Феликс рискнул сменить тему, в надежде даровать себе возможность «отдышаться». Постоянный поток мыслей о Хёнджине истерикой встревал в горле. — Мне стыдно, что я ничем с тобой не поделился, хотя ты постоянно делишься со мной всем…       Юна ощутила, как плотно их руки переплелись между собой, и вскинула голову. В её манящем янтаре не нашлось осуждения, наоборот, только исключительное понимание и сочувствие. Несмотря на всего лишь год знакомства, для девушки Феликс стал братом, которого она никогда не имела; и его отчаяние отдавалось отчаянием в Юне. Когда пару часов назад, Ким вышла из забегаловки с пакетом на вынос и застала друга, головой прижатого к рулю, внутри неё что-то оборвалось. Выть хотелось. Если Ли так убивался, значит, произошла, по-меньшей мере, трагедия мирового масштаба.       Мир Феликса и вправду рухнул. Его личный Вавилон пал.       — Нет, я всё понимаю. Поначалу вам надо было разобраться в том, кто вы друг для друга, а потом ты дал Хёнджину обещание, что никто об этом не узнает. Для человека с его будущим даже двое хранителей секрета — опасность.       — Сейчас это не имеет никакого значения, — заключил Феликс и большим пальцем прошёлся по тёмному маникюру, — он сделал свой выбор. К тому же, с поддержкой в лице гомофобного Макса, Хёнджину не о чем переживать.       Юна придвинулась ближе, практически вплотную, положив голову на плечо. Она грустно вздохнула.       — Как бы я хотела тебе помочь, — призналась девушка, щекой упершись в ключицу, — но я не знаю, что могу сделать. Для меня Хёнджин всегда был напыщенным индюком с отцовской кредиткой и… И я понятия не имела, что он может быть таким… Другим. И что может чем-то тебя зацепить. Думаешь, тебе стоит ещё раз поговорить с ним?       — Нет. Исключено.       — Тогда ладно, — Юна виновато согласилась, расцепив их ладони, но лишь для того, чтобы обвить мужской торс и утянуть друга на мягкое царство подушек. Ли ощутил искомое тепло, исходящее от другого человека — и пускай объятия Ким не шли ни в какое сравнение с хёнджиновыми, это было лучше, чем ничего. Юна набросила на них плед. Вслушалась, как прежде размеренное дыхание Феликса стало прерывистым, а затем и вовсе сменилось на всхлипы. Она понимала, что ситуация ей не подвластна, поэтому и делала то, что у неё выходило лучше всего.       Оставалась рядом.       — Первая любовь зачастую самая паршивая, — мудро изрекла Юна, не смея поднимать голову на заплаканное лицо Феликса. Он спешно утирал щёки, молча соглашаясь и стараясь не испачкать Ким; Ли был благодарен Юне за то, что она предоставила ему возможность разрыдаться. И что вела себя при этом так, будто ничего не замечала. — Но ты обязательно с ней справишься. Подождём, пока Джастин Тимберлейк совершит каминг-аут, и потом сведём вас. И о Хване ты позабудешь, как о страшном сне. Прекрасный план, не правда ли?       «Хуже не придумаешь».       Мысль о будущем без Хёнджина разъедала, хотя Феликс и понимал, что, в сущности, не смог бы стать частью его. Их пути, их стили жизни, их философии были слишком разными, дабы идти рука об руку; но отчего-то, в моменте, всегда казалось, будто Хван — его человек.       — А, нет. К чёрту Тимберлейка. Надо будет позалипать в новинках MTV, нам нужна свежая-я кровь.       Феликс прыснул смехом, едва не выплеснув содержимое носа на кимовскую макушку. Шутка Юны застала его врасплох — он слегка удивился тому, как сквозь накатившую истерику сумел проникнуться дешевым юмором.       — А вообще, кто сказал, что нам кто-то нужен? Сейчас доведём твои заметки по кибербезопасности до Стива Джобса, расскажем ему про новейшую концепцию шифрования в микропроцессорах. И ты станешь молодым миллионером в списке Форбс.       — Или напишу в «Texas Industries», чтобы они пригласили меня в Даллас — один из крупнейших городов республиканцев.       Юна не оценила саркастичную юмореску по достоинству, наградив Феликса заслуженным тумаком.              — Во-первых, отставить суицид. Во-вторых, никакого тебе Далласа. После окончания университета однозначно переедем в Нью-Йорк. И будем как Кэрри и Стэнфорд!              — Инфантильной влюблённой дурочкой и геем-неудачником?       Юна хмыкнула. Вместо нового тумака, решительно перешла в контрнаступление; пальчиками подцепила толстовку Феликса, дотронувшись до рельефного пресса, и… Начала безжалостно щекотать парня. Слёзы снова прыснули из глаз Ли — вот только из-за щекотки, сердечной трещины или от того, что друзья больно навернулись с кровати, было трудно разобрать. Одно лишь Феликс знал наверняка.       После сегодняшнего как раньше уже не будет.