Decadence

Тишина. Такая звенящая и невыносимая, что хочется заполнить её хоть чем-нибудь. Неужели все эти звериные голоса были плодом его коматозного воображения? Что из этого горячечного сна вообще было правдой, а что галлюцинацией? Она. Она точно была. Жирный меловой силуэт на цветной кафельной плитке является мрачным тому подтверждением. Тот, кто убил её был всего лишь исполнителем, но получил по заслугам. Его окровавленная лысая башка навсегда упокоилась на грязном полу следственного изолятора. Месть принесла краткий миг удовлетворения, но так и не заполнила пустоту в груди. На старом потёртом ковре аккуратно разложены все улики, собранные по его делу, всё, что удалось вытащить из проклятого участка. Фото, бумаги, маски, диктофон… Последний он так и не отважился включить. Что, если там действительно её голос? Как ему теперь слушать чёртову запись умершего человека? Он трясёт головой, сосредотачиваясь на бумагах. На многих написаны адреса, некоторые из которых знакомы. Один адрес обведён красным карандашом. «Подумать, как получить ордер! Недостаточно доказательств!!!» — гласит неаккуратная приписка. Голова всё ещё иногда плывёт, сосредоточиться сложно, но он должен держаться, должен довести дело до конца. Телефон изъят, связь с загадочными информаторами потеряна, но они и так дали всё, что могли. Дальше надо двигаться самостоятельно. Он отрывает кусок бумаги с адресом и запихивает в карман. Как странно, после налёта на полицейский участок, никто не стал искать его здесь, в его убежище. Впрочем, убежищем старую квартиру назвать сейчас было бы трудно при всём желании: выбитая дверь держится на соплях, повсюду бардак, обрывки черно-жёлтой полицейской ленты, следы запёкшейся крови на полу и стенах, а по заплесневелым корочкам засохшей пиццы лениво ползают откормленные тараканы. В ванной всё ещё красуется чертов меловой силуэт: всё, что осталось от девушки, которую он успел полюбить и к которой привязался. Девушки, сделавшей однажды это жалкое пристанище уютным домом, куда хотелось возвращаться и откуда не хотелось уходить. Он долго буравит взглядом кафельную плитку, следы мела, пятна крови, отпечатки чьих-то ботинок. То ли прощается, то ли пытается вымолить прощения, ведь в тот вечер они расстались слишком паскудно. Хочется переписать воспоминания, вырезать их из головы, из жизни, удалить, как ненужную сцену из фильма, как раковую опухоль на теле их почти идеальных отношений. Останься он в ту роковую ночь, была бы девушка сейчас жива? Или неминуемая рука правосудия настигла бы их в любом случае? Тот, кто послал крысу в его дом, не остановился бы после одной неудачи. Не умри она от руки одного ублюдка, пришли бы другие. Смог бы Джекет защитить её от всех? Он поправляет помятую, заляпанную бурыми пятнами куртку, бросает прощальный взгляд через плечо на свою прошлую жизнь и покидает ставшую пустой оболочку. Автомобиль очевидно видал лучшие времена. Любимый железный конь помят, искорёжен и исписан граффити за то долгое время, что стоял без присмотра. Рука нежно гладит капот, будто морду израненного зверя. То что хулиганы не спустили колёса и оставили бензин в баке, можно считать великим чудом. Машина отзывается мерным ласковым урчанием на поворот ключа. Возможно, это их последний путь и они пройдут его вместе.

***

По адресу — очередной притон. Кричащая обстановка, громкая музыка, охранники с пушками. Он специально проверяет каждую комнату: везде только мафиози и ни одной жертвы. Так даже лучше, но где-то внутри больно отдаётся страшная правда: такую, как она, ты уже не найдёшь. Владелец поднимает испуганный взгляд из-под тёмных очков. Свёрнутая в трубочку купюра застывает в пальцах над расчерченной по столу белой дорожкой. Завидев направленный промеж глаз ствол, ублюдок начинает что-то верещать про какой-то сейф и адрес, что он вообще тут только управляющий и ничего не решает. Как же они все похожи. Будто на одной фабрике деланы: видят оружие и растекаются в трусливую смердящую жижу. Ещё пару минут назад этот хмырь наверняка отдавал приказы шестёркам и считал себя королём собственного маленького мирка, а сейчас валяется в ногах и молит о пощаде. К таким у Джекета нет ни сожаления, ни сострадания. Только переполняющее до краёв презрение. Такие и быстрой смерти не заслуживают, даже одна пуля для этой никчёмной башки будет непомерной тратой. Поэтому когда кулаки опускаются на мерзкую физиономию ещё и ещё, до хруста костей, до невнятного бульканья в горле, он чувствует удовлетворение. Не зверей, что раньше раздражали своили галдящими наперебой голосами, нет. Теперь внутри один голос, его собственный. И голос этот не говорит что делать, не подначивает, не спорит. Он просто вторит каждому действию, звучит сильно и уверенно, словно воинственная песня. И Джекет понимает, что делает всё правильно.