Спаси и сохрани

И чудовищные рты с ужасающим стоном раскрываются в немом смешке. Возрадуйтесь же, люди, и отметьте это смехом. Одним — всё, другим — ничего. И каждый ребёнок с алыми волосами будет благословён проклятием, и при рождении каждого будем бросать монетку, гадая, станет ли новым Святым, посему смейтесь смейтесь смейтесь

пока она

падает

падает

падает

и молитесь, разбивая лбами мраморные полы, чтоб не встала ребром.

☬☬☬

и рассказ этот про предателей, но на них строится образ Святого; их лживыми устами я сотку рассказ про Него, увековечив Его лик в Вечности

      — Агнесса.       Вдалеке шелестел ветер, играясь с желтеющей листвой. Агнесса открыла глаза, и вместо палящего светила увидела перед собой лицо Агния, заслонившего небо. Его улыбчивое лицо обрамляли прямые пряди до плечей. Стоило им лишь встретиться взглядом — Агний выпрямился, подавая Агнессе руку:       — Не стоит засыпать абы где, сестра. Как и не стоит пропускать занятия. Пойдём скорее, пока мы не разгневали настоятелей.       Агнесса неторопливо потирала глаза, пытаясь выпутаться из оков сна, и продолжала откидываться спиной на дерево позади себя. Это было их с Агнием самое любимое и самое дорогое сердцу — самый далёкий уголок виноградников, где тихо и спокойно, словно во всём мире нет ничего жестокого и злого.       Она хотела бы остаться там навсегда.       — Мне снился… сон, — тихо и ленно начала Агнесса, так и замерев с ладонью на своём лице.       — Хороший?       — Не помню. Но не могу перестать думать, словно что-то не так.       — Если вспомнишь — расскажешь, хорошо? — ласково произнёс Агний, улыбнувшись чуть шире. — А пока что давай поторопимся.       Агнесса кивнула, взявшись за его руку, чтобы подняться, а после — замерла, нахмурившись. Улыбка мгновенно сошла с лица Агния, сменившись искренними переживаниями:       — Ты плохо себя чувствуешь? Я могу отпросить тебя, ежели тебе необходим отдых.       — Нет, всё… хорошо. Просто немного болит голова. Пойдём.

☬☬☬

      Каждый из рода коэнов обязан был знать историю Обетованной Земли и чтить её, и почитать её, дабы никогда не осквернить Дом Святости поведением недостойным, греховным.       Их привычные уроки просвящения — сидя в полукруге на коленях пред верховным Служителем, внемля каждому произнесённому слову.       — Издавна повелось, что дети, принадлежащие семье коэнов, считаются исполнителями воли божьей, ведь вашими устами молвит предсказания наш Бог. Должны вы помнить подвиг своего предка: первый Святой, носивший имя Иаков, пришёл в эти земли, в коих бушевало вековое зло, и предсказал его кончину, и так оно и было. Воздвиг он Дом Святости, где укрыл всех уверовавших, и издал наказ: при рождении последующих детей рода божьего предсказывать, достойную ли жизнь тот проживёт, и из достойнейшего избирать следующего Святого, способного и далее укрывать свой верующий народ от невзгод своим даром.       Под конец каждого рассказа ужасно затекали ноги; сидеть на полу, несмотря на мягкий подол платья, неудобно и больно. Поставленный, низкий голос верховного Служителя убаюкивал. Хотелось спать, но если проявить неуважение к истории — последует наказание.       Необходимо слушать тщательно и внимательно, даже если то был пятый раз, когда её вынуждают преклонить колени ради повторения истории древности. Из раза в раз ей напоминали — она свята, ведь рождена от крови и плоти спасителя Обетованной земли, ведь рождена отмеченной алым отпечатком их Бога.       Каждый из присутствующих детей был свят. Каждый из присутствующих знал предсказание, что было произнесено незадолго до их рождения; каждый из присутствующих знал предсказание, что было произнесено матерью Агнессы и Агния пред их рождением. Его она не сумеет забыть так же, как и историю своей семьи.       Родятся двое — один ребёнок станет истинно-святым великомучеником, второй же — обратит Обетованную Землю в сожженные поля, и кости наши смешаются с кровью и прахом.       Агнесса слышала, что их мать, произнеся последнее слово предсказания, горько и долго плакала, продолжая гладить свой живот, точно пытаясь успокоить саму себя. Словно то были слова не о её плоти и крови, словно у неё родится самый кроткий, самый блаженный божий агнец.       Но родились действительно двое. Агний и Агнесса.       Имя Агнесса значит чистоту, непорочность, невинность. Подходящее имя для Святой. Неподходящее имя для неё.       Имя Агний значит огонь, способный принести очищение. Неподходящее имя для Святого. Подходящее имя для него.       Агнесса и Агний. Родились вдвоём, увидели мир с разницей в пару минут, оказались разделены на веки вечные. Предрекла их собственная мать, правящая семьей — родятся близнецы, один будет истинно-свят, другой же — подделка, ложь, погибель. Агний и Агнесса.       Никто ни на мгновение не забывал о предсказании, но ни один из служителей и помыслить не мог о том, чтобы навредить детям — воспитывали вместе со всеми, точно предсказания и вовсе не было, но продолжали обезумевшим взглядом следить за каждым шагом.       Возможно, даже с нетерпением ждали, когда же один из них отступится. Иначе откуда у них вдруг появилась такая готовность замахнуться мечом?

☬☬☬

      Агний шёл впереди неё, и она слепо следовала за ним, как мотылёк летит на свечу, зажженную в ночь Праздника восьми свечей. Агний ласковым и мимолётным прикосновением касался листьев винограда, и Агнесса вспоминала, как ночью он зажигал свечи — все восемь доверили ему, дабы почтить светлую память о первом Святом, каждую свечу приравнивая к его Великому Подвигу.       Молвил Божье Слово.       Прогнал тьму.       Одолел зло.       Сохранил Надежду.       Показал Чудо.       Подарил Радость.       Указал Путь.       Построил Дом.       Мотылёк, подлетевший слишком близко к огню, в ту ночь сгорел; Агнесса, шедшая следом за Агнием, щурилась не из-за уходящего света, а из-за Агния.       Чудилось ей, что взаправду его окружает светлейший нимб, ведь он — святейший из святых, единственный истинно-праведный, любимец народа, к которому он сходил, называясь добровольцем для выхода к людям; любимец служителей, знающий каждую молитву наизусть, помнящий имя всех прошлых Святых. Как до него не было никого достойного, так и не родились позже.       Для всех то был вопрос времени, когда у Агния проявится дар и он с честью займёт место своей матери. Для всех то был вопрос времени, когда об Агнессе забудется, ведь она, сонливая и медлительная, ни в чьих глазах не казалась достойной зваться Святой.       То был вопрос времени…       — Агнесса?       …когда всё рухнет.       Всё было по-старому — тихое ворчание гравия, шелест листьев, подол платья в руках. Одна лишь Агнесса так и застыла посреди виноградников, широко распахнув глаза. Агний в тревоге обернулся на неё, вновь окликнуть, и сквозь толщу воды слышно было его взволнованный голос, но ответить она не могла. Перед помутневшим зрением, точно сожгли ей веки и заменили их окровавленными фресками, стояло первое предсказание.       Пылающий храм, раздробленный, изувеченный до неузнаваемости, точно бренное тело великомученика. Земля, укрытая пеплом и кровью. Бездыханные тела её родных.       Собственные руки. Недрогнувшие. Окровавленные.       собственная       улыбка       на вершине колокольни.       И зашлась она в крике, царапавшем ей горло; охрипла в своём ужасе, но продолжила стенать в объятьях брата, что пытался утешить, пытался. Гладил её по волосам, своим плечом заглушая её ужас и боль, отвечая сбежавшимся на крики Служителям, точно налетевшим стервятникам:       просто испугалась, просто испугалась страшного-престрашного паука, ничего страшного, я справлюсь сам, я справлюсь, я утешу. прекрасно всё понимая.       Он помог ей вернуться в покои, с того вечера утратившие покой; усадил на край кровати, и сам сел рядом с ней, обхватив холодные ладони своими, тёплыми, ласкающими. Успел понять для себя достаточно, посему лишь терпеливо ждал, пока Агнесса раскроет ему всю сокровенную тайну увиденного. А Агнесса долго не решалась — словно произнести вслух означало признать, что то не вымысел, не игра её разума, а самая настоящая истина.       — Я… я видела будущее, Агний. Оно пылает в огне… по моей вине. Всему виной — я, ставшая Святой. Агний…       — Всё будет хорошо, — Агний ободряюще улыбнулся ей, ласково коснувшись ладонью её щеки, силясь успокоить её, — мы обязательно что-нибудь придумаем. Не всё, что ты видишь, истина, но всё можно таковой сделать — всё зависит лишь от тебя. Ежели проблема в том, что ты заняла пост Святой, то у меня… есть план. Веришь мне?       Агнесса чувствовала, как на глаза наворачивались бессильные слёзы. Зрение вновь размывалось, и перед ней всё ещё стояла сцена совершенного ею грехопадения. Безжалостное убийство веры, на которое она — свято уверенная в этом, — не способна.       Воспитывалась ведь в благоговении пред семьёй, пред Святыми. Откуда в её сердце столько зла? Не оттого ли… что изначально родилась порочной, как и было предсказано собственной матерью?       Ни единый вопрос не был задан вслух, даже самый важный:       Почему тебя не было рядом со мной?       Вместо всех слов мира с её губ сорвались всего два:       — Да. Верю.       На следующий день избрали нового Святого. Не было проблемой одурачить тех, кто желал быть одураченными; приняли признание Агния о том, что увидел он благополучное будущее их семьи, за единственную истину.       На следующую ночь провели ритуал принятия новым Святого гласов предков. Никто из детей не знал правила проведения ритуала, кроме Агнессы, что раскрыла свои объятия брату на ночь после этого; слушала его бессильные стенания, гладила по волосам, и ни слова не смела сказать, ведь каждое чудилось недостойным нарушить безмолвие.       На коже Агния, под всеми слоями позолоченно-алого одеяния Святого, горело выжженое на веки вечные магическое клеймо; Агнесса ни разу его не видела, но образ отчетливо стоял перед глазами — скучающий лик, безразлично прикрытые глаза, рассматривающее сквозь отражение в зеркале клеймо на спине, исполосованной шрамами от кнута.       Каждый Святой был отмечен символом божьего агнца, возлежащего в оливковых ветвях, обещающих вечный мир.       Агнесса гладила Агния по волосам, приговаривая о чём-то, чего сама не могла вспомнить в тот же миг; не могла никак прогнать навязчивые образы, а Агний не мог уловить смысл ни единого слова, желая лишь заживо содрать с себя кожу, расчесать каждый позвонок, зудящий от эфемерных оливковых ветвей, что оплетали каждую его кость; помеченный, Агний всё же не сумел ответить на зов предков, безуспешно желающих коснуться его разума.       Агнессе хотелось забрать его боль себе, хотелось облегчить его муки, хотелось утешить его взаправду, но она оставалась бессильной; не решалась коснуться спины, боясь растревожить раны, не решалась сознаться в содеянном пред служителями.       Пока Агний горел заживо в своей боли, пряча лицо в коленях Агнессы, сама она замерзала от осознания.       Если их раскроют — казнят. Не её — Агния.       Агния. Агния. Агния.       Спасавшего её от безумия Агния; Оберегающего её от гласа предков Агния; искренне любящего её Агния.       Она не могла этого позволить, и всё же видела единственный исход: они, преклонившие разбитые в кровь колени, смотрят друг другу в глаза, и Агний одними сухими губами просит её не плакать.       Агнесса той ночью продолжала гладить его по волосам, безмолвно проливая слёзы.

☬☬☬

      Обетованная Земля расцвела, точно пришла незнакомая для них весна, с правлением Святого Агния; каждое божье слово, произнесённое его устами, несло радость и благодать народу, каждое его решение, вынесенное из добрых намерений, множило смех народа.       Объявил он о том, что Дом Святости должен распахнуть свои веками запертые двери и принимать гостей; звучали во дворе радостные возгласы детей, коих взяли на обучение к левитам, познакомивших их с грамматикой и чтением. Объявил он о том, что желает быть ближе к народу, и народ благоговел пред ним, произнося его имя с неподдельной радостью.       Агнесса наблюдала за этим из тени; отданная на воспитание левитов, редко ступала на порог Дома Святости, где провела всю жизнь до того момента. Агнесса не чувствовала ни злости, ни зависти — понимала, что всё так, как и должно быть — Агний на своём месте, она на своём, но даже разница в положении не пошатнула их связь, нерушимую и непреклонную.       — Тебе хорошо живётся, ягнёнок? — нежно спрашивал её Агний, когда удавалось украдкой урвать вечер для них двоих. — Скажи мне, если к тебе плохо относятся.       Агнесса мерно шагала меж виноградовых лоз, привычно следуя за Агнием; наблюдала, как он аккуратно, бережно касается листьев, давно утратив прежнее ребячество.       — Всё хорошо, Агний. Мне стоит быть благодарной, что меня и вовсе не прогнали из города, помня о пророчестве.       — Они не посмеют прогнать дитя, отмеченное Богом. И всё же… я надеюсь, что жизнь среди левитов — лучший из вариантов для тебя.       Агнесса тогда не ответила ему — ей, в частности, было безразлично где жить, как жить, с кем жить. Её не волновало, что комната в доме левитов не настолько роскошна, как её детская комната; не волновало, что её ряса не расшита золотом, в отличие от одеяния Агния и остальных братьев с сёстрами. Всё, что занимало её ум — сохранность Агния; без него она не представляла своего будущего. Своего счастливого, радостного будущего без крови и пепла.       — Сегодня ко мне подходила матушка, — продолжил разговор Агний, играюче перебирая почти спелые ягоды винограда меж пальцев, — спрашивала, каким я вижу твоё будущее. Переживала, что ты всё же исполнишь пророчество. Я успокоил её, сказав, что ты проживёшь безбедную жизнь, воспитывая детей из народа.       — Ты столь быстро вжился в роль… Легко ли тебе лгать?       — Не упрекай меня, прошу тебя, — с печалью ответил Агний, развернувшись к ней и, совсем как в детстве, откинув вуаль — глаза его выдавали усталость, но улыбка по-прежнему украшала бледное лицо, — я не желаю никому лгать, и всё же я понимаю — что бы я не сказал, всё примут за истину и сделают всё, дабы исполнить пророчество. Именно поэтому я дарую им лишь утешающие и радостные слова. К тому же… не все мои слова — ложь, тебе это известно, сама ведь ведаешь мне предсказания.       Агнесса также оголила лицо, подходя ближе к Агнию.       — Я не упрекала тебя, я не осмелюсь на это после всего, что ты сделал для меня, — Агнесса утешающим жестом коснулась его щеки, — я переживаю лишь о тебе. Ты заботишься о всех нас, но кто позаботится о тебе, ежели даже я не сумею снять с тебя хотя бы часть ответственности?       Агний, точно истосковавшийся по чужому теплу и ласке, обхватил её ладонь своей и прикрыл глаза, мягко улыбнувшись.       — Не печалься. Мне достаточно того, что ты по-прежнему рядом со мной и продолжаешь меня поддерживать. Я плачу не слишком большую цену за твоё счастье. Пока счастлива ты — счастлив и я.       Агнесса прижалась к Агнию в объятиях, силясь через них передать всё, что никогда не сумела бы высказать словами — так и не сумела раскрыться перед миром и стать честнее в своих чувствах, когда семья отреклась от неё и отправила жить в чужой дом. Агний крепче обнимал Агнессу и не просил у неё пересиливать себя, лишь искренне желал, чтобы она всегда была на его стороне.       То было желанием, что они делили на двоих. Агнесса никогда не сумела бы предать Агния, даже если едва справлялась с собственным рассудком; не понимая, как обуздать предсказания и навязчивые образы будущего, никак не могла договориться и выторговать себе спокойные, безболезненные дни. Головные боли усиливались, отступая лишь в ночи, когда Агний украдкой навещал её комнату и утешал; внимание рассредотачивалось, делая её ещё рассеяннее, чем в детстве.       Агнесса подходила к зеркалам, откидывая чёрную вуаль с лица, всматривалась в собственные очертания, пытаясь поверить в собственную правдивость. Собственное лицо казалось беззлобным, расслабленными, в отличие от того, что преследовало её в видениях — холодное, с высеченным безумием в чертах. Глаза горели скрытым огнём, надеждой и верой; в будущем она точно так же подойдёт к зеркалу и увидит в себе лишь остаточный свет звезды, взорвавшейся сверхновой.       Всё чаще она задавалась вопросом, действительно ли отражение принадлежало ей, или же собственный рассудок играл с ней в причудливую игру, одному лишь Богу понятную?       Одно лишь оставалось нерушимой истиной — Агний. Агний, что, убаюкивая, целовал целовал её веки, заставляя закрывать глаза, в которых он отражался. Агний, что шептал ей:       я уберегу тебя, ягнёнок, от всего злого, что есть в мире, от всего дурного, что влечёт за собой сила нашей крови. я буду твоим оберегом, я буду твоим щитом. мы с тобой одни во всём огромном мире.       Агний сбегал по ночам в её покои. Агнесса шептала ему на ухо будущее, вдевая тонкую ниточку своих видений в иглу-язык. Сотворяла для всех истину, которую глаголила устами Агния. Слушала звёзды больше, чем чудовищ с карнавала, где они надевали маску её родных. Злоупотребляла своей силой, слушая колкие насмешки своего Бога, и всё же продолжала.       Пока однажды их ложь не рассказали. Не донесли       родные       с ё с т р ы       Агнесса узнает позже, что маленькая, краснощёкая София с голоском певчьей птички случайно застала Агния за ночными походами к Агнессе. Агнесса узнает позже, что Агний не разозлился, не приказал молчать глупой пташке, не отмахнулся от неё, как от глупого ребёнка, а лишь с улыбкой попросил сохранить это в секрете лишь между ними двумя. Как между братом и сестрой.       София, смотря на него большими, по-детски наивными глазами, кивнула. Согласилась. Приняла ободряющую ласку и похвалу.       рассказала.       рассказала.       рассказала.       Агния после очередного ночного визита поймали за руку, в которой он крепко сжимал записанные предсказания — не его почерком, не его чернилами. Записаны были все имена, попросивших о встрече со Святым; записаны были все ответы на вопросы чужой рукой.       София всё рассказала Анне, своей любимой сестре. Анна подговорила обо всём донести верховному Служителю.       И лживые праведники, слишком долго ждавшие возможности растерзать виновного лишь своим рождением ребёнка, сразу всё поняли.       Из тёплой постели её выдернули в холодную, сырую темницу; ни слова не сказали, но Агнесса поняла — верховному Служителю всё известно. Верховному Служителю всё-всё известно.       Двое служителя держали её крепко за руки; коленями она упиралась в пыльный пол, и пусть было холодно, пусть вся она продрогла, стоя перед ними в одном лишь бандо да юбке, но на дрожащей спине проступил пот; горела она изнутри, съедаемая своим страхом.       — Это моя вина, клянусь, лишь моя, моя, Агний не виноват, он невиновен, накажите лишь меня, я одна виновата, я одна грешна, я проклятый ребёнок из пророчества, я…       — Дитя, — окликали её мягко, с жалостью смотря сверху вниз, пока двое безмолвных наблюдателей заставляли выпрямить спину, — мы уважаем твою благодетель, мы принимаем твоё раскаяние. Не бери на себя чужой грех — Агний поплатится сполна, ты же поплатишься лишь за попытку сокрыть его грех.       — Нет, нет, я одна виновата, одна…       Первый удар кнутом обжёг до этого чистую, нетронутую шрамами спину; все слова выбили из неё вместе со сдавленным выдохом. Глаза заслезились.       Не пощадят. Не пощадят. Не пощадят.       Как бы она не молила, как бы не упрашивала, как бы не надеялась на проблеск человечности в тех, кто по первому приказу согласился истязать их; тех, кто по первому приказу отрёкся от некогда Святого, искренне любимого толпой, искренне трудящегося на благо своего народа.       Искренне являвшегося святым.       — Считай удары, дитя, считай и наполняйся раскаянием за содеянное.       Сердце полнилось чем-то тёмным, удушающим, склизким, совершенно не похожим на раскаяние; имя тому, что зародилось в тот день — ярость, но об этом Агнесса узнала позже, когда прозвучало двести ударов и её заперли в камере.       — Мы не сделаем с тобой ничего, что ты не сможешь вынести, дитя. Помни об этом.       Агнесса едва слушала, захлёбываясь в своей боли, в своей зреющей ярости; на теле не осталось ни единого нетронутого места, от каждого движения в глазах темнело. Она хватала себя за плечи, впиваясь в них обломанными ногтями, и не могла не думать, не думать, не думать       об Агнии.       Что сделали с ним, что, что, ч т о? Помнит Помнит Помнит первую трещину на собственном рассудке. только посмейте тронуть, и обрушу я на вас гнев небес; не увидите более заката, не встретите новый рассвет, заставлю вас захлёбываться в собственной крови, приговорю к четвертованию, объявляю о четырёх казнях, все из которых вы переживаете, чтобы после — бесславно отрубить ваши гнилые головы; всякая рыба начинает гнить с головы, но вы — от рождения переполнены гноем, сладким и вязким, дурманящим рассудок, и даже мой собственный расходится трещинами, точно хрупкое стекло нетрогайтенетрогайтеретрогайте его Его ЕГО и голос искажается в крике, скребётся по рёбрам, точно пытаясь найти выход не только через глотку, собственное тело кажется тюрьмой, в стенах которых эхом отражается смех прошедших тысячелетий, все они хохочут стаей гиен, наслаждаются моим отчаянием, стекающим по костям, пока я хочу запустить пальцы себе под кожу, хочу расчесать до осевшей в костях пыли, чтобы выскубить из себя всё, что ещё способно звенеть, звучать, отвечать на чужие слова и действия, хочу быть полой, красивой вазой, в которую никогда ничего не поставят и не нальют из-за трещины на дне, совершенно незаметной, пока не попробуешь; совершенно не волнующей, пока не начнёт требоваться красивый сосуд, и радость от красоты сменится раздражением и разочарованием от осознания, что всё это — пыль ПОГАНЫЕ ПРОКЛЯТЫЕ П Р Е Д А Т Е Л И пыльпыльпыльпыль оседает в моих лёгких, я дышу прахом, я дышу золой, я дышу кровью с младенчества, я не чувствовала запаха материнского тела даже когда мы были отчаянно-близки, когда она ещё помнила моменты, когда мы (мы мы мы я и Агний Агний и я м ы) и она были единым целым, когда она гладила нас сквозь собственную тонкую кожу натянутого живота и тихонько напевала колыбельную, как когда смотрела она на нас не как на предателей, не как на её главный позор и клеймо, а как на чудо, как на единственных дорогих людей в этой бренной, лишённой смысла жизни, а я не могла никому из них ответить взаимностью, потому что видела кровь на своих руках, видела страх в чужих глазах сквозь года, видела себя Равви, что знал о предательстве с самого начала и сам всех предал, лично поцеловав каждого в окровавленные губы в саду, и двенадцать поцелуев были как двенадцать ударов ножом, я видела смерть и смех, смех и смерть, видела Бога, танцующего с диким хохотом на костях, и то была моя вина, моя-моя-моя моя моя моя       я             я                   я       Он щелкает пальцами. Её ресницы дрожат, точно от испуга из-за резкого пробуждения. Чувство, словно ей снился долгий и совершенно дурной сон, только она никак не вспомнит, о чём он был.       Ей снилась комедия или трагедия?       Он перед ней — совершенно домашний, да настолько, что кажется выдумкой; нет ни громоздких кольц, ни дорогих часов. Ноги в домашних тапочках вытянул под столом, и сидит, — растрёпанный, но по-кошачьи довольный, — размазывая плавленный сыр по хлебу. Спрашивает между делом:       — Всё хорошо?       Пахнет свежим хлебом и тонко-тонко — грибами. Волосы смешно топорщатся, а глаза ещё сонные — не выспался со своей работой, в которой она совершенно ничего не смыслит и никак не может помочь. Снова.       — Зачем ты это сделал?       — Сама же просила, если залипнешь — привлечь твоё внимание. О чем, кстати, в этот раз задумалась?       Он размазывает плавленый сыр. Хочется о чём-то его попросить. Она сама в этот момент, длящийся бесконечность, плавленый сыр. Хочется, чтобы он точно так же размазал и её саму, чтобы она сказала спасибо, спасибо, спасибо спасибо спасибо

[можно ли спасти и сохранить то, что, по сути, уже не существует ни в прошлом, ни будущем, ни настоящем?]

он с грохотом валит её на грязный стол, дулом заряженного револьвера пересчитывая ей зубы.

пахнет ржавчиной, кровью и потом.

пахнет карамелью.

его глаз горит с азартом, что ни разу не овладевал им до этого.

играйиграйиграйиграйиграй

до

первого

проигрыша

револьвер заряжен на все восемь пуль.

[ты убьёшь меня с энтузиазмом или с превеликим удовольствием?]

ВСЁ ИЛИ НИЧЕГО

      Он размазывает плавленый сыр. Плавленый сыр, Боже. Скажи она о нём кому-нибудь — посчитали бы сумасшедшей. Не было же такого на Обетованной Земле. Ничего на ней не было.       Кроме боли.       Кроме насилия.       Кроме ярости. вся жизнь сузилась на долгие, долгие дни до её камеры в темнице; вспоминать о прошлом было невыносимо; предсказания давали ей веру, прошлое отбирало надежду. о брате она вспоминала украдкой, точно стыдливо; лишь сны напоминали ей о том, как он выглядел. сама она думала о том, что случится лишь через долгие, томительные десятилетия, и ни разу — о том, что будет ждать её через неделю или две. представляла она встречу с авгином, что придёт и позволит ей освободиться от оков; сделает свою очередную ставку на судьбу и выиграет, выпутавшись из удавки на собственной шее.       Агнесса помнит, как поставили её на колени в центре пустого зала. Стены — в сполохах алого; семья не выходила к центру, скрываясь в тенях, оставив её одну посреди ночного света, льющегося из единственного окна. Истинно-святая — по меркам их семьи.       Истинно-порочная — на самом деле.       Агний стоял перед ней на коленях.       Глаза у него были потухшие, утратившие даже бессильную усталость. Словно ничего в нём самом не осталось, и перед ней лишь его пустая оболочка, скорлупа, подделка.       Но улыбка. Улыбка всё ещё была с ним — лишь ради неё одной.       И сухими губами он молвил ей:       не плачь, ягнёнок.       Ей хотелось кричать. Кричать так, чтоб охрипнуть на веки вечные, лишившись голоса; так, чтоб треснули все цветные витражи, заставшие то, как над Агнием замахнулись мечом.       На витражах — прошлые Святые, прославленные праведники, и всё же ни один из них, наблюдавший стеклянными глазами за тем, как тело лишается головы, ничего не сделал.       Ничего. Ничего. Ничего. Ничего.       НИ       ЧЕ       ГО а сама-то что ты сделала, С-в-я-т-а-я?       Она помнит взгляды своих сестёр и братьев. Все они — чужие ей, все они — безразличны ей. Предатели. Лжецы — самые настоящие, истинные. И все они покрылись мраком, когда опустили чёрную вуаль на её лицо, наказав ей:       молви божье слово.       прогони Тьму.       одолей Зло.       сохрани надежду.       покажи чудо.       подари радость.       укажи путь.       построй дом.       Стёртые в кровь ноги саднили. Стянутые кандалами руки не разгибались. В глазах не отражалось больше ничего, помимо звёзд.       Не всё, что она видела, было истиной, но всё она могла сделать истиной. Посему первое предсказание, что она умолчала, было таковым:       кроткий агнец каждого праведника закроет в кандала, а после — заставит танцевать, пока ноги не будут стёрты до костей       да будет так.

Б Р А В О

пустой зал театра наполняется безудержным рукоплесканием.

единственный зритель заходится безумным хохотом:

теперь — второй акт. покажи мне конец. удиви меня. развесели меня.

покажи мне больше трагедии. покажи мне больше комедии.

покажи мне б о л ь ш е.