Поющий Койот. Перекрёсток Времён

      Но жизнь текла своим чередом, ни на миг не забывая подкладывать мне… свиней. На этот раз той самой «свиньёй» стал один ночной звонок из Китая. Ничего необычного, просто какой-то самоубийца решил произвести революцию сначала в китайском подполье, а затем и сменить политический строй в стране вообще. Безумцы. Но! Личности их были неизвестны, а потому они успели устроить настоящую травлю на главу Триад, своеобразного короля всего китайского подполья. Учитывая, что власть в триадах, несмотря на политический строй страны, по-прежнему передавалась половым путём, а на сына и внука нынешнего главы было устроено с десяток почти удачных покушений, из-за которых наследник с супругой попали в реанимацию, я понял, что им там весело. Но, мне было не весело. Ведь после покушения на сына, из-за которого тому несколько месяцев придётся провести под неусыпным присмотром медиков, старый китаец озаботился защитой внука, и вдруг вспомнил, что у него есть крёстный папаша, весьма и весьма уважаемый в Китае наёмник.              О нет, меня не звали на помощь, не предлагали взяться за задание. Нет. Китайцы были гордыми, и редко терпели, когда в их внутренние дела вмешивались. Мне они это, конечно же, простили бы. Но тут лучше было дождаться приглашения. Да. Меня просто просили присмотреть за крестником, и защитить его, в случае чего.              Тут я должен заметить, что как такового понятия о крёстных родителях в Китае не было. Это я обобщал. Я для вредного китайчонка был скорее кем-то вроде гуру, или мастера, или… всё вместе. Не многие религиозные люди в Китае могли позволить своим наследникам таких «крёстных родителей» — «гуру». Это были профессиональные люди, и их услуги стоили очень не дёшево. И, кроме того, их взгляды на жизнь, навыки и знания должны были устраивать родителей. И быть таким наставником, было большой честью, от которой не отказывались. В обязанности таких людей входило быть чем-то вроде духовных наставников, или учителей жизни для своих «крестников». Собственно, спектр обязанностей назначался родителями или опекунами. И у этого спектра не было ограничений совершенно. Обязанность могла быть и совершенно безумной, но и она не подвергалась ни малейшим обсуждениям. И да, такой духовный наставник вполне мог восприниматься вторым отцом.              И вот в это я когда-то безутешно вляпался. Для Китая в целом, и для главы триад в частности я в своё время действительно сделал многое. А так как в процессе мы с этим старым китайцем успели хорошо познакомиться, он, удовлетворившись моими знаниями о традициях как древнего, так и современного Китая, знаниями вообще о мире, умениями воевать, уважительным отношениям к религиям, предложил мне стать своеобразным «крёстным папашей» для его новорождённого внука. От такого действительно не отказывались. Это было честью, своеобразным признанием, а так же гарантией, что в Китае с того момента я был своим. А отказ был очень серьёзным оскорблением. Просто не хотелось заполучить ещё одну страну во враги, вот я и согласился. Благо, что старик всё понимал. И хотя его мотивом было привязать меня к стране, он не стал навязывать мне обременяющие обязанности. И я как раз стал кем-то вроде крёстного отца. Китайчонок с рождения знал, что помимо деда и родителей у него есть ещё один человек, к которому он мог обратиться как за простым советом в любой ситуации, так и за откровенной помощью, тоже в чём угодно. И я частенько навещал пацана в прошлом. Только с момента, когда я укатил в Намимори, я его не видел. Но номер моего телефона у него был, и он звонил мне несколько раз, явно держа в руках список накопившихся вопросов.              Теперь же мне позвонил его дед, и попросил защитить. Пацан, Лао Зенггуанг, или для меня просто Зенг, на момент звонка, уже летел в Палермо с сопровождающим, который, после передачи мелкого мне, должен был вернуться в Китай. Засада, что и не говори. Но, делать нечего, раз уж он уже летел. Так что с утреца я поехал встречать крестника в аэропорт. Обрадовал хоть своих мужиков, ведь я, в кои-то веки, воспользовался хоть кем-то из своих водителей.              Пацан шёл через аэропорт уверенно, и сам нёс свои вещи, и катил чемодан с багажом за собой, несмотря на то, что ему было только восемь лет. Хорошо одет, предельно собран. Не дать, не взять — будущий лидер, уже сейчас осознающий собственную значимость и ответственность. Я не сомневался, что этот ребёнок мне проблем не доставит. Сопровождающий шёл следом, держась на почтительном расстоянии, в два шага. Он цепко отслеживал поведение окружающих. Меня оба увидели сразу, но ни на полсекунды шагу не прибавили, сохраняя своё достоинство. Никаких объятий, лишь глубоко уважительный поклон от Зенга и сопровождающего в мою сторону, и лёгкий кивок приветствия с моей стороны.              С сопровождающим я перемолвился парой фраз, уточняя детали, после чего тот, попрощавшись с внуком своего хозяина, удалился, скрывшись в толпе. Я же повёл крестника к машине. По дороге мы выяснили, что дед, — хитрый гад, — собирался отправить его в течение двух недель, в которые сам Зенг проходил ускоренный курс итальянского языка. И крестник подтвердил мою догадку о том, что его дед подозревал, что я буду против, или попытаюсь придумать иной выход из сложившейся ситуации, поэтому и позвонил мне лишь тогда, когда Зенг сел в самолёт.              До самого приезда в штаб Вонголы я объяснял крестнику, куда мы едем, какие там правила, кем я там являюсь, и прочие мелочи, которые ему необходимо было знать. Мальчик слушал внимательно, не перебивал, иногда задавая уточняющие вопросы, чем сильно напоминал мне Костика.              Кстати, о нём, а ведь он тоже должен был скоро гостить у меня….              Но пока я устраивал Зенга в особняке. И со смехом запечатлял лица на фотоаппарат, встроенный в видео-стрекозу. Сначала это было лицо Рикардо, заглянувшего ко мне утром, чтобы позвать на тренировку, и обнаружившего у меня в комнате китайчонка. Конечно, он почти сразу понял, что это мой крестник, но всё равно, в какой-то момент от неожиданности он был обескуражен. Потом это были лица бандитов, явившихся ко мне за заданиями, и заставших нас с Зенгом в момент, когда тот на китайском перечислял мне список диагнозов своих родителей, поставленных врачами после подстроенной автоаварии, в которую те попали. Вопрос «кто это» парни сумели сформулировать не сразу, но сумели. А я им и представил крестника прямо. Зенг довольно-таки скверно понимал итальянский и говорил на нём, но переходить на английский, известный ему прекрасно, он запретил себе сам, желая освоиться с языком новым. Так что как он знакомился с Падалью, и расспрашивал их о чём-нибудь несущественном, часто путая слова или их смысл, это надо было видеть! Зенг ведь искренне пытался понять, что ему говорили, а парни искренне пытались понять моего крестника, что почти не представлялось возможным ещё и из-за жуткого акцента. Я, понимая всё на интуитивном уровне, хохотал до слёз, чем обижал китайчонка. И вот уж рож-то я нафотографировал всяких!              Жаль только Скуалло и Бельфегору это быстро надоело, и они, «смачно сплюнув», перешли на китайский, и быстро разобрались, о чём всех спрашивал мелкий.              Мальчик таскался за мной хвостиком, несмотря на то, что отлично ориентировался в незнакомой обстановке, и совершенно не боялся оставаться один или в компании незнакомых людей. Во-первых, он скучал по мне. Во-вторых, боялся за родителей и деда, оставленных в Китае. В-третьих, он рассчитывал чему-нибудь научиться. А учитывая, что я работал с Занзасом — у него были все шансы усвоить полезные навыки. Правда, только физические. Ведь все остальные тренировки мы проводили наедине, в то время как Зенг проводил своё время с Ламбо, близнецами Габриэлем и Домиником, или с Рикардо.              Зенг, кстати, легко подружился с близнецами. А вот Ламбо не воспринял вообще никак. Он даже спросил меня, зачем серьёзный и умный мальчик, несмотря на возраст, занимающий высокую должность, так безобразно себя ведёт, действуя на нервы взрослым. Я честно пытался объяснить, что в Европе, да и вообще в странах запада не принято прививать детям ответственность с младенчества, зато принято нянчиться до совершеннолетия, а потом «выкидывать» из семьи во взрослую жизнь. Зенг сделал вывод, что у нас неправильно воспитывают детей, не выполняя родительский долг. Я с ним мгновенно согласился.              Вот такой вот у меня был крестник. Один из…. Проблем он действительно не доставлял. Скорее даже наоборот, помогал, морально, держать себя в руках. Да и вообще, он единственный, кроме Рика и Занзаса, кто не боялся меня, когда я расстреливал мишени. Он даже не боялся меня отвлекать вопросами. А я понимал, что расстреляю любой источник постороннего шума, кроме этого мальчишки. Зенг мне нравился.              И то ли «свинья», которую мне любовно подложила Жизнь, не сработала как надо, то ли это была не целая свинья, а лишь её часть, но не прошло и недели с прилёта Зенга, как в ночи у меня раздался ещё один звонок. Я долго не брал трубку, уже зная, что ничего нового не услышу. А если учесть, что ровно сутки назад у меня разом завопила интуиция, прежде чем заглохнуть так, как глохнут мёртвые…. В общем, объяснения я слушать не стал, вместо этого сообщив, что минут через двадцать приеду в аэропорт.              Сговорились они, что ли? Какова вероятность того, что примерно в один период жизни под моим крылышком по разным причинам соберутся все мои земные крестники? Ничтожно мала, если такая вероятность вообще существовала? Да чёрта с два! Только не в моём случае. Рядом со мной сказки обретали физическую реальность, что уж говорить о просто маловероятном?              Впрочем, мне было не до этого. Я думал о том, что из жизни уходили последние люди из моих старых друзей. Вот и Владимира не стало.              Непривычно мрачного Макса, и заплаканных крестников Ромку и Олеську, в компании с ещё одной, гораздо более младшей молчаливой и спокойной девочкой, я нашёл в зале ожидания. Максима я с трудом узнал. Давно виделись в последний раз, во-первых, и он сильно изменился, во-вторых. От всегда оптимистичного, весёлого, улыбчивого парня не осталось и следа. Человек передо мной был не то, чтобы сломан, просто кажется, был раздавлен множеством событий. Он был никакой.              Не удивительно, в общем. Будучи младшим из пятерых братьев он остался один. Первый погиб под колёсами, когда мы ещё не были знакомы. Второму пророчили, что он погибнет, разбившись на машине. Пророчили все, включая меня. А он верил, что мы сами правим своей судьбой, и чтобы сломать предначертанное, застрелился у нас на глазах. Макс был тогда впечатлительным подростком. Третий его брат защитил четвёртого ценой своей жизни, подставившись под пули. Ну а Володька погиб последним, таким образом, проиграв спор со мной. Видимо, делая всё, чтобы избежать судьбы, всё же не смог её избежать.              Да, вся их семья была заложниками судьбы. Это было ценой за дар, которым они все обладали. Это было что-то вроде моей интуиции. Дар Знания. Только их Знание касалось лишь будущего. Они были родом откуда-то с территории бывшего Советского Союза. Крови в них было намешано много и разной, так что точно сказать было сложно. А о прошлом их и их родителей я спрашивать не решался. Я знал лишь, что из-за своего дара они всю жизнь провели в бегах, нигде не засиживаясь дольше, чем на два месяца. На них велась настоящая охота в странах постсоветского пространства. Их желали или заполучить, вместе с даром, или уничтожить. Но они отчего-то, не желали покидать территорию стран СНГ. До сего дня…              Детей, Олеську и Ромку, я видел тоже в последний раз давно. Они и помнить меня не должны были. Им тоже было около семи-девяти. Младшую я не знал, а ей было не меньше пяти лет. Однако, старшие, только увидев меня, сразу бросились мне в объятия, и разревелись громко, отчаянно, безудержно. Я молча подтолкнул их к диванчику, на котором они устроились, и уже там, посадил себе на колени, позволяя вытирать об меня слёзы и сопли.              — Привет, Макс. — Поприветствовал я друга на языке, который он считал родным, русском, не столь близкого, как Владимир, но всё же. Тот угрюмо кивнул в ответ.              — Ты не изменился. — Констатировал он.              — Только внешне. Невозможно остаться неизменным, потеряв почти всё. Тебе ли этого не знать. — Он согласно хмыкнул, но промолчал. Лишь почти пять минут спустя, подав голос:              — Вовку застрелили. — Дети, услышав это, заревели с новой силой. — Он успел только попросить увести его детей тебе.              — А с Иришкой?.. — Поинтересовался я судьбой супруги Владимира и матери своих крестников. Всё-таки, мы связи не поддерживали, потому что они всё время переезжая, меняли номера телефонов, чуть ли не по три раза на неделе. А у них был мой, но только один, очень старый. Его контролировал Ирея сейчас. Видимо, Шо и переключил вызов на мой нынешний телефон, когда понял, кто и откуда звонит.              — Мы же все предупреждали её, чтобы в третий раз она не рожала. — Пожал плечами Макс. Я вздохнул, прикрыв глаза рукой:              — Всё-таки умерла при родах?              — Судьба к таким как мы милосердна никогда не была. Тебе ли этого не знать. — Тут усмехнулся уже я. На губах Максима мелькнула слабая улыбка. — Это — Маруська. — Представил он младшую племянницу. — Устроишь нас куда-нибудь? Мы бы и сами, но из-за гибели Вовки нам пришлось оставить всё. С нами минимум вещей, ни копейки денег и сгущёнка, чтобы задобрить тебя. Без помощи будет туго.              — Балда! Знаешь же, что мы с Владимиром договаривались, что если он умрёт первым — я позабочусь о его семье, и наоборот. — Он, извиняясь, пожал плечами. Я чувствовал, ему неудобно просить, но он был вынужден. Максу было двадцать четыре, если не ошибался. Но из-за частых переездов у него не было возможности получить даже школьное образование. Навыки выживания в городских условиях, или в лесу, или в горах, у него были на высоте, а вот жить в обществе, да ещё и контактируя с ним, он не привык. Разве что, с обществом подпольным…. А тут на него свалилось трое детей, которых нужно кормить, одевать, лечить, да и вообще обеспечить, хотя бы крышей над головой. О самом себе он бы позаботился легко. А с тремя детьми на руках…. Выбора у него, короче, не было. — Предложу тебе лишь выбор: хотите жить спокойно, но далеко от меня, или при мне, но в постоянном шуме.              — С тобой! — Хором воскликнули вообще-то притихшие Олеська и Ромка. Маруська сидела слишком тихо для ребёнка своих лет, и, кажется, вообще ни на что не реагировала. Мне показалось это подозрительным.              — Да вы вообще помнить меня не должны! — Воскликнул я удивлённо.              — Я помню. Помню, как ты весело смеялся, когда катал меня и сестру на своих плечах. — Фыркнул Роман. Я удивлённо вскинул брови: ему трёх лет не было тогда. Как он мог помнить? Но он не лгал.              — А я помню, что тогда у тебя было гораздо меньше седых волос, Лёля. — Немного застенчиво произнесла Олеся, смущённо покраснев, но не спеша отцепляться.              — А ещё твои холодные синие глаза, словно отражающие предрассветное небо. — Снова взял слово её брат. — Тёплые чуть мозолистые руки, и вкуснющие леденцы, которые ты нам таскал. И голос, чуть хрипловато поющий нам колыбельные. Мне их не хватало. — Пылко признался он, но потом стушевался, смутившись, когда понял, что сказал. Видимо, в его понимании, будущему мужчине не могло не хватать колыбельных. Я улыбнулся, потрепав его блондинистую шевелюру, которую, похоже, давненько не стригли.              — Да, я тоже думаю, что с тобой лучше. — Кивнул Максим, соглашаясь с мнением своих племянников. — Всё-таки это совершенно чужая нам страна. Да и шум…. Он будет отвлекать от мрачных мыслей. — Тут, он будто что-то вспомнил, и полез в потрёпанную замшевую курточку, а вытащил конверт. — И, вот ещё что, на случай своей кончины, Вовка всегда носил при себе письмо. Только умирая, он сказал, кому оно предназначено. — Конверт он протянул мне, и я его тут же вскрыл, чтобы прочитать:       

      «Здравствуй, дружище Лев.

      

      Знаю-знаю, ты сейчас сильно раздражён, и вряд ли опечален моей кончиной».

             Ха, не опечален, как же! Ты же был последним близким другом в этом мире.       

      «Однако можешь немного порадоваться за меня: цели своей я — скорее всего — добился.

      

      Но ты, конечно, будешь радоваться лишь сильно глубоко в душе, потому что я заставил тебя взять на себя ответственность за свою семью. Знаю-знаю, тебе и без моих тяжко, слышал, ты тоже потерял семью…»

             Слышал он! Наверняка предвидел, но Салах или Гижияшиквэ подговорили его ничего мне не говорить. Хотя… почему тогда я не предвидел гибели своей семьи?!       

      «…но думаю, что несколько человек особой роли не сыграют. Уж извини, но больше никому из сильных мира сего я не доверяю так, как тебе. Нет, не так. Больше у меня нет друзей, которым я мог бы доверить семью. Да. Так лучше. Конечно, есть Максим, но ты ведь его знаешь. Он сам как большой ребёнок…

      

      Так же должен извиниться и за то, что тогда мы с Иришкой спорили с тобой. Ты как всегда оказался прав, но нам хотелось третьего ребёнка. Из-за этого Иришка умерла при родах, а Маруська получила самый сильный дар…. Не послушав тебя и Ги, мы обрекли дитя на ад».

             О, кажется, я понял, почему Маруся ни на что не реагирует…       

      «И касательно этого у меня есть к тебе просьба, за которую я буду вариться в адских котлах не одну вечность. Да ещё и от тебя по шее получу, когда мы там встретимся…. Можешь считать эту просьбу моей последней волей.

      

      Можешь начинать злиться.

      

      Все реликвии моей семьи забери себе. Я хочу, чтобы наш семейный дар прекратил своё существование. Я хочу, чтобы мои дети не страдали от него. Я хочу, чтобы они не видели того, что видели мы с братьями.

      

      Знаю, что тебе это исполнить под силу. Тем более что я не настаиваю на том, чтобы моих детей воспитывал ты лично. Мне будет достаточно того, чтобы ты научил их пользоваться даром. Максим семейным даром не обладает, как ты знаешь, и научить не сможет. Остаёшься только ты, как обладатель похожего дара.

      

      Однако есть ещё кое-что. Думаю, что ты как никто понимаешь, какого сейчас Маруське. В таком возрасте знать больше о мире и жизни, чем большинство взрослых... Это тяжкий груз. И ты знаешь, во что он превращает людей…»

             Неужели он…       

      «Она, несмотря на свой возраст, уже не раз пыталась наложить на себя руки, и останавливалась лишь в последний момент. Так было до тех пор, пока я не рассказал о тебе. Думаю, что она действительно ЗНАЛА, и о том, как я умру, и о том, как умрёт сама. Я не хочу, чтобы она оказалась там, где окажемся мы….

      

      Уверен, что Маруська готова. Она знает, что мы все её любим. Но так будет лучше…

      

      Да, ты всё понял правильно. Я хочу, чтобы ты убил её».

             С ума сошёл, придурок, перед смертью, что ли?       

      «Злишься? Знаю-знаю, злишься. Но ты ведь не зря лучший. Ты способен выполнить, не дрогнув и мускулом, абсолютно любое задание. И тебе не слабо убить дочь друга?! И ты не боишься того, что тебя, возможно, возненавидят крестники, а? У меня рука не поднялась. Не смог. Но ты — сможешь».

             А мою душу ему было не жалко, да? Впрочем, наверное, так и есть. Владимир прекрасно знал, что я убивал и детей.       

      «Что будешь делать с побрякушками — мне плевать. Можешь уничтожить, можешь передать кому-нибудь, можешь спрятать. Но никто из моей семьи не должен ими завладеть!

      

      И пожалуйста, не говори крестникам, зачем ты убил Маруську. Можешь разыграть спектакль, или ещё что-нибудь, но не говори.

      

      Надеюсь, что твоя жизнь будет отличной от моей. Особенно её конец. Уж ты-то найдёшь лазейку в любой предопределённости, и сможешь избежать фатальных для себя и своих людей событий. Мы оба предвидели свой конец, и я не смог его избежать, но ты сможешь. Я верю в тебя.

      

      Странно да? Мы спорили о предопределённостях, и каждый из нас свято верил в свою правду. Но незадолго до смерти я понял, как же сильно я ошибался! Уверен, что ты прав! Но, к сожалению, делать что-то было уже поздно…. Знаешь, в библии сказано, что каждому воздастся по вере его. Я всю жизнь верил в предопределённости. Их и получил. Но ты другой…. Не теряй веру, даже если не останется ничего.

      

      Уж будь любезен исполнить обещание и пристроить моих детей и брата туда, где до них не доберутся. Имей в виду, что о моих детях знают немногие враги нашей семьи, а вот Макс — хоть и не обладает даром — в серьёзной опасности.

      

      Я был очень рад познакомиться с таким человеком, как ты. Столь похожим, и не похожим на меня одновременно. Ещё раз, прости. И спасибо. Спасибо за всё.

      

      До встречи в аду, мой друг.

      

      Твой Вовка».

             — Ну, точно получишь по шее! — Пробормотал я, дочитав письмо. Ну, по крайней мере, вопросы у меня отпали. Стало ясно, и что с Маруськой не так. Значит, она как я…. Поднимется ли у меня рука? Я стар, болен, и мне почти нечего терять. Даже душа и та не принадлежит мне. Исполнить последнюю волю друга?! — Макс, ты знаешь о том, что здесь написано? — Прямо спросил я. Он досадливо прикрыл глаза, и медленно кивнул:              — Знаю. И Ромка с Олеськой — тоже. Они прочитали письмо раньше меня.              — И что вы по этому поводу думаете? — Рома глянул на сестру. На детском личике отразилась горечь жизни такая, какую дети испытывать не должны. Маруся, словно почувствовал взгляд, посмотрела на брата… пустыми глазами. Уголки её губ чуть-чуть приподнялись в подобии успокаивающей улыбки. Крестник, будто бы боязливо сглотнул, но вдруг потянулся с моего колена, и взял младшую сестру за руку, подбадривающе сжимая её.              — Лёля, там ведь ей будет спокойнее, легче? — Спросил он у меня. Я уверенно кивнул, не колеблясь с ответом: он был прав. — Тогда мы должны отпустить её, верно? Иначе, какая же мы семья? — Олеська только кивнула, всхлипнув.              — Слова не мальчика, но мужа. — Только и оставалось произнести мне. Кажется, все мои крестники были людьми удивительными.              — Не нам решать, кому жить, а кому умирать. Но, быть может, наши решения, лишь исполнение воли Всевышнего? — Вздохнул и Макс. — Мы успели обдумать, Лев, согласились и смирились. Так что, вопрос лишь в том, готов ли ты понести ответственность за это?              — Поехали. — Я столкнул крестников с колен, вставая. — Не люблю такие дела тянуть. — Максим понятливо хмыкнул, и подхватил Маруську на руки, подхватывая и весьма скромные пожитки: одну спортивную сумку и рюкзак. У мелких тоже были рюкзачки. И они, закинув их за плечи, потянулись за мною.              А всего через полчаса мы приехали на безлюдный пляж. Я сначала хотел усыпить крестников, но те воспротивились, пытаясь убедить меня и Макса, что их долг как любящих брата и сестры, быть с младшей сестричкой до конца. Я бы не послушал. Всё-таки для детей смерть сестры на глазах — это травма на всю жизнь. Но, если подумать, на их месте я тоже, как бы страшно не было, предпочёл бы быть с близким до конца. Это я так считал, пережив множество смертей близких, умерших у меня на руках. С одной стороны — это страшно. А с другой — зато, я был с ними до конца.              Готовиться было ни к чему. Пистолет был всегда при мне. Был ещё вариант с ядом, который мог бы просто тихо и безболезненно усыпить навсегда. Но ни один яд такого действия не действовал быстро, а для близких медленная смерть Маруськи стала бы мучением. Так что, пистолет был лучшим выходом. Мгновенная смерть. Она и не поймёт боли. Просто не успеет её понять.              Кстати, оказавшись на пляже, младшая девочка неожиданно проявила больший интерес к окружающему, подойдя к воде, и зайдя по пояс в море. Мы не мешали. Правда вышла она уже минут через пять, и села на песок, вновь уставившись пустыми глазами в никуда. Тут-то я и подошёл к ней, чуть тут же не отпрыгнув, потому что пятилетняя девчонка с неожиданной силой ухватила меня за пальцы руки. Её глаза закатились, и, явно не своим голосом, а глубоким потусторонним голосом взрослого… существа, на одном из мёртвых языков она произнесла примерно это:              — Нести тебе тяжбы и скорби свои до скончания веков. Они не отпустят тебя ни во сне, ни наяву. Но судьба твоя зависит от двух твоих выборов. Один такой выбор ты уже сделал, и он — шаг к спасению. Тебе осталось выбрать лишь однажды. И именно этот выбор определит, сможешь ли ты найти гармонию в себе и стать тем, кем рождён и кем был от начала времён, или уничтожишь то, что осталось от твоей души хаосом. — Я судорожно выдохнул. Настоящее пророчество, и рождённой видеть, это.... Такое не игнорировали.              Но почему голос показался мне столь… знакомым?!              Значит, грехи мои мне не замолить, не исправить? Чтож. Я знал, на что шёл. Хоть это и печально.              Однако, не всё потерянно, верно?              Хватка пальчиков ослабела. Девочка, кажется, с трудом не теряла сознание. Я подхватил её на руки, и заглянул в снова ставшие нормальными, пусть и пустыми, глаза. Вглядываясь в них, я внезапно увидел страх. Но это был страх не перед смертью, а перед жизнью. Маруська боялась того, что видела в своей жизни. А ещё… боялась согрешить, наложив на себя руки…. Маленькая девочка, до боли напоминавшая состоянием сознания меня самого в её возрасте. Я и раньше-то не колебался особо, просто опасался, что её близкие будут жалеть. Но теперь…. Нет. Этой ещё чистой душе было не место в том мире, в который я влез добровольно. Нет, этой чистой душе…. Я просто не мог допустить, чтобы эта чистая душа познала то, что познал я. Такое и врагу не пожелаешь, не то, что маленькой девочке, дочке друга.              Когда я отошёл от Маруськи, к ней сразу подошёл Макс и брат с сестрой. Прошлись, что-то шептали, обнимали. Потом крестники мои отошли тоже, а Максим взглядом показал, что я могу выполнить свою грязную работу, как только буду готов. Я не тянул, мгновенно извлекая из-за ремня брюк пистолет. И, даже глядя в голубые глаза, в которых появился проблеск эмоций, проблеск жизни, я, не колеблясь, спустил курок. Макс вздрогнул, когда прозвучал выстрел, а обнимаемое им тело племянницы обмякло. По щекам, в общем-то, молодого паря, покатились слёзы. Дети снова заревели. Я молчал.              Выпустить малышку Макс сумел не сразу из своих объятий. Её душа была ещё рядом с телом. Я её видел. А он словно бы чувствовал. Впрочем, Госпожа тоже не тянула…              — Тяжело? — Спросила она меня, тихо, словно спрыгнув с качели ветров, опустившись на песок.              — Вы же знаете, что нет. — Ответил я ментально. Семья Владимира всё равно не могла видеть её. Они бы не поняли, с кем я говорю. Понимала лишь Маруська, взгляд души которой появлялись яркие эмоции очень быстро. Её душа, словно разом лишалась оков. — Позвольте мне проводить её на тот свет, Госпожа. — Внезапно даже для себя попросил я. Смерть не раздумывала. Она лишь одобрительно улыбнулась.              Вспомнить старые навыки было несложно. Так что я лёг на песок, закрыл глаза, и предупредил:              — Максим, я провожу её. Меня некоторое время с вами не будет. — Макс громко шмыгнул носом, икнув. Но я не тратил время на объяснения. Распластавшись звездой на пляже, глядя в Небо — я знал — синими глазами, я выдохнул, силой воли останавливая своё сердце. И, честно говоря, покинуть плоть мне было даже слишком легко. Будто я и сам был при смерти. Хотя… возможно так и было. Возможно? Смешно.              — Пойдём? — Предложил я руку Маруське. После смерти душа сохраняла формы последнего воплощения плоти, правда была скорее энергетической, так что прикосновения чувствовались иначе. Так непривычно, и так привычно, но забыто….              — Куда ты поведёшь меня, Хранитель?              — Туда, где ты сможешь отдохнуть, малышка. — Девочка, не задумываясь больше, ухватилась за предложенную руку. С моей стороны требовалось лишь небольшое напряжение воли, чтобы врата между Гранями Жизни и Смерти раскрылись. Причём сквозные, минующие саму Грань. Один шаг, одна вечность, и тысячи миров и их граней оставались позади. Путь длинной в один шаг, и в бесконечность…              — Ты позаботишься о дяде и брате с сестрой? — Спросила Маруся. — Они хорошие. Они меня почти не боялись, и всегда заботились обо мне. Были рядом.              — Не сомневайся. Я обещал твоему отцу. Да и сам… просто не смогу оставить их.              — Я доверяю тебе. — Словно и не мне, а самой себе кивнула светлая душа, безропотно ведомая аспидно-чёрной, кажется, ставшей ещё чернее.              «Райские кущи», какие они? Я не знал. Я видел их достаточно раз, чтобы знать, как они выглядят. Но такие ли они, или такими мне их показывают?! Я мог попасть в них, лишь провожая кого-то светлого. Нечастное событие в жизни. Однако меня трясло, словно разъедая серной кислотой, каждый раз, когда я в них бывал. Не место. Не место. Мне там было НЕ МЕСТО! У каждого свой рай. У каждого свой ад. И говорят душе, осознающей все свои… прегрешения перед вселенной, перед законами природы, всё равно где находиться. Муки её найдут где угодно. Муки раскаяния. Не знаю, так ли это было на самом деле, но мне в аду было спокойнее, привычнее.              Множество душ среди облаков повстречали мы. Я искал Иришку. Нет. Я должен был её искать. Но взгляд выискивал совсем других людей. Первую жену, и нашу дочь. Глупо. Прошло столько времени. Они, наверняка, давно возродились в ком-то. Да и жили мы в ином мире, где были иные понятия о посмертии. Их не могло быть там. Но я их искал всё равно. Не мог не искать. Жаль, что Ирина нашла нас раньше. Взяла на руки засмеявшуюся счастливо дочь, обняла меня, поцеловала в щёку, и шепнула едва слышно:              — Ты их встретишь ещё, но не здесь. Не теряй надежды. — Меня поцеловала и Маруська, а потом и они, и «кущи» исчезли, будто их и не было.              Я снова оказался в непроглядной тьме, где не было ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Ничего. По началу. А потом появилось ощущение квадриллионов и квадриллионов, бесконечность бесконечностей голосов живых существ. ОЩУЩЕНИЕ ВСЕЛЕННОЙ. Я был словно её разумом. А все эти огни — моими частями. И я будто бы нёс за них ответственность. Я был НЕБОМ. Настоящим. Бесконечным. Вечным.              А потом появилось ощущение холода. И, где-то на задворках растворявшегося в бесконечности сознания, я слышал шесть голосов. Таких родных, и таких далёких. Я не помнил, кому они принадлежали. Но они мешали мне стать бесконечностью. Они МЕШАЛИ. ОНИ мешали. Они причиняли боль, и тянули. Кто? Зачем? Я не помнил.              А вспомнив, ощутил рывок…              Чтобы очнуться в своём теле на песке, и спазмено выгнуться от страшной боли, ведь возвращение с того света безболезненно не проходило.              — Ненавижу это. — Сипло выдохнул я, когда спазм боли закончился. Я всё ещё был на пляже. Рядом со мной сидел Макс, и курил, кажется, мои сигареты. Крестников не было видно. Маруська…. Точнее её тело, вспыхнуло белым пламенем, стоило мне только перевести взгляд на неё. Через мгновение её прах унёс в море ветер.              А ОНИ даже будучи мёртвыми, даже из пустоты, не позволяли мне стать пустотой…. Это было горько.              — И какого это, быть мёртвым? — Тоже сипло спросил Макс, выдыхая дым.              — Не знаю. Даже мертвец из меня необычный. Холодно это. Больше ничего не могу сказать. Есть правила, ты же знаешь.              — Она в раю?              — Там, где сможет отдохнуть. — Невольно повторил я ответ, на достаточно наивный вопрос. — Иришка тоже там, с ней. — Максим снова выдохнул, но уже судорожно:              — Никогда не задумывался над тем, почему братья так сильно уважали тебя, Лев. Кажется, теперь я понимаю. Ты на другом уровне развития. Всяко выше уровня пророков, шаманов, экстрасенсов и прочих шарлатанов, вроде нас, волхвов. Ты знаешь правила, и не боишься…              — Боюсь, Макс. Ты даже не представляешь насколько. Просто умею страх игнорировать. — Усмехнулся я. — Где мои крестники?              — Спят в машине. Я не стал травмировать их психику сообщением, что у тебя тоже сердце не бьётся. — В его голосе тренькнула странная эмоция, которую я не мог идентифицировать. — Они действительно тебя помнили, и очень скучали по тебе всё это время…              — Боишься, что им придётся потерять и меня, и тебя? — Вдруг понял я, что его беспокоило. Он затушил свою сигарету об песок, и, не глядя, закинул в ближайшую урну. Он смотрел на занимавшийся рассвет.              — Мне — уже всё равно. А им ещё жить и жить. — Пожал плечами Макс несколько минут спустя.              — Тогда, наверное, вам лучше жить подальше от меня. — Констатировал я. — Владимир не вовремя умер. Я одной ногой в могиле. И вряд ли протяну дольше нескольких лет.              — Но мы с тобой единственные, кто у них есть. Ты же знаешь, я — балбес по жизни. — Усмехнулся он. — Рядом с нами должен быть кто-то ответственный.              — И так, и так плохо. Из двух зол, нету меньшего.              — Как будто раньше было иначе. — Мы оба фыркнули, и усмехнулись. Я поднялся на ноги, и, вытащив пистолеты и дополнительные магазины к ним из брюк, а так же все ножи, и ремень, бросив всё это на песок, отправился в море. Хотелось освежиться, и смыть с себя ощущение… мёртвости. Сердце-то я не стал заводить «вручную», как всегда предпочтя, чтобы оно заработало само, под давлением пламени. Чувствовать себя трупом, или зомби — то ещё ощущение. Отвратительно. Хоть и терпимо.              В море я полез прямо в одежде, и Макс, глядя на меня, тоже залез в воду прямо в чём прилетел. Рассвет мы так и встретили, в воде. А потом, быстро высушившись пламенем, поехали в штаб Вонголы.