Укладывая на лопатки

Они в свои девятнадцать — ошалевшие от собственного всемогущества и силы, плещущейся через край сознания, никогда не могли вовремя остановиться. Несчастные кохаи даже не пытались выходить с ними в серьезный спарринг курса со второго. Зашибут. Не заметят, что приложили энергии больше, чем может выдержать не то что обычный человек, а скрупулезно вымуштрованный шаман. Потому что эти двое давно перестали жалеть друг друга, еще меньше жалея себя и стесанную кожу на костяшках и голенях. Яга как-то в шутку сказал, что с таким усердием они могут сравнять додзе с землей. Но когда Сугуру хребтом проломил стену, на правах директора попросил убавить пыл и не ломать казенное имущество. Шутить тоже прекратил. Со стороны всегда казалось, что они хотят друг друга убить, не меньше. Может быть, покалечить. Может, навсегда решить, кто сильнее. Но стоит обоюдно ведущемуся счету перевалить в чью-то пользу хотя бы на одну сотую случайно выцарапанной победы, тотализатор незамедлительно обновляется. Правил никаких не было и быть и не могло. Бить в лицо? Окей. Достать Игривое облако из стремного червя? Не стесняйся. Глушить любые удары бесконечностью? Отлично, только потом не убегай жаловаться мамочке. Итог всё равно один: бой всегда заканчивается кулаками. Без магии, без проклятой энергии и без печатей. Чистый звериный восторг и теплый металл крови на губах, которая хлещет из разбитого носа. Возможно, сломанного. Лопнувшая кожа на руках и слизистая во рту, исполосованная о резцы. Выбивать дурь из друг друга старым добрым рукопашным вошло в привычку еще с первого курса, если не с первых фраз, брошенных друг другу. В попытке самоутвердиться они часто доходили до парочки сломанных ребер, трещин в костях; иногда останавливались после легкого сотрясения. Или если кто-нибудь отрубался, растратив проклятую энергию. Сугуру ухмыляется розовыми зубами. Сука. Кромешный восторг фиолетового, медвежьи лапищи и настойчивость многотонного локомотива. Сатору перегнал его лишь ростом и разросшимся до размера парочки вселенных эго. Сатору не рассчитывает на кулаки по двум простым причинам: первая — постоянно активированная бесконечность, дарующая ему звание почти что ложного бога. Вторая — то, что кроме Гето никто не может подойти к нему ближе, чем на метр. Никто не в силах уложить его на лопатки в честной драке. Хотя одно правило всё же есть. Не поддаваться. — А какое сегодня стоп-слово? — крошенная дурь в радужках отблескивает закатным солнцем, случайно заглянувшим в пыльное додзе. Колено между мокрых лопаток. Сугуру чертовски тяжелый. Чертовски сильный. И чертовски хорошо умеет скручивать Годжо, чтобы пригвоздить своим весом к татами. Вот он фыркает на глупую шутку. Вот сгребает запястья в захват лишь одной рукой. Вот седлает саторовы бедра. Другая рука ощупывает ребра на теле под собой, садистски точно тыкая пальцами в цветущие ночным небом гематомы. Вообще-то, даже печать складывать не надо, чтобы сбросить его с себя. И держать руки Сильнейшего одними пальцами тоже блажь. Но ох. Маленькая прихоть. Небольшой спектакль для одного зрителя в первых рядах, что сам согласился принять участие в этой нелепой сценке. Сатору идеально умеет отыгрывать роль жертвы. Почти что сам верит: никуда не сбежать. Ноль шансов на спасение, когда Сугуру, наклонившись к нему, недовольно рычит куда-то в шею: — Если не перестанешь придуриваться, я сделаю с тобой вещи и хуже. Он настолько близко, что кожей чувствуется сбитый ошпаренный пульс и горький флер одеколона вперемешку с потом. Что можно требовать от Годжо, которого чуть ли не разложили на матах и угрожают… чем? Тем, что давят накачанной грудью в спину? Губами, практически в миллиметре застывшими от шеи? — Хороший мальчик. Запоздалое понимание и бесконечность, покалывающая подушечки пальцев. Проклятая энергия клокочет под чужими руками, но это совершенно не помогает. Сугуру, в общем-то, в курсе. Знает-знает-знает, что даже через барьер его горячие ладони греют и так раскаленные жилистые бока. Что Сатору не столько затылком, сколько шестью глазами чувствует дыхание на покрасневшем зашейке. Но Гето с Токийской телебашни плевал на секретные, столетиями отработанные техники нихуя-им-не-уважаемого клана Годжо. Сугуру гладит против шерсти. Смешливо перебирает неоновые всполохи пальцами, что лижут фаланги преданным псом. Один — ноль в пользу Гето. Но ненадолго. Все просто. Иногда Сатору нужно быть под кем-то. Отдавать власть. Желательно тому, кто сильнее и тяжелее. Кто может безжалостно раскатать его по полу, не дрожа на мягких ногах перед именитой фамилией. Кто не склоняет голову лишь перед фактом его рождения, а с вызовом просит (чаще кулаками, чем словами) доказать свой титул, презрительно выплевывая «ага, сильнейший, как же» между скрипнувших зубов. Ему достаточно стариков из совета, ждущих безоговорочного подчинения, мечтающих своими артритными дряхлыми руками распоряжаться силой, какую они и осознать не в состоянии. Гето на собрания ходить перестал после двух встреч, ловко скинув обязанности на Годжо, с детства привыкшего слушать брюзжание с отсутствующим видом. — Иначе один манипулятор проклятиями устроит небольшое массовое убийство, — просто потому, что боится однажды не выдержать. Не остаться в стороне, когда изможденные вседозволенностью и временем гребаные маразматики держатся из последних сил за свою прогнившую систему. Которая калечит студентов колледжа. Влияет на Сатору. Погубила не одного их друга. Так что, да. Иногда им обоим нужно пропахать носом потный и истоптанный пол додзе. Сугуру деловито расталкивает коленом чужие ноги. Рука с запястий перетекает на шею стальным хватом. Бесконечность капризным ребенком отталкивает ладонь: то кусается пульсирующими обжигающими хвостами комет по коже, то ластится к грубым пальцам. — Серьезно? Прямо здесь? — Годжо недовольно хрипит, уткнувшись стесанной скулой в дерево. — Порнухи пересмотрел? В ответ получает хриплый смешок и полный чувства собственничества шлепок по заднице. Рука нагло тянет шорты вниз под судорожный вздох. — А если и здесь? — Гето сжимает его задницу через ткань боксеров. — Боишься, что кохаи увидят, как великого и сильнейшего Годжо Сатору трахают, как обычную девку? — Тц-ц, иди подрочи, может, станет легче, — Годжо ловким движением выворачивается из захвата, но всё равно не успевает уйти от броска, оказываясь на спине и промаргивая вспышку колких звездочек в глазах от встречи затылка с полом. — Блядь, а это вместо прелюдии у тебя, ох-х, сука. В конце голос срывается в жалобный скулеж, стоит Сугуру придвинуть его к себе за бедра и впечататься пахом в выпуклость, которую не может скрыть тонкая ткань шорт.

***

Он снова укладывает Сатору на лопатки. Снова без сантиментов, с полным осознанием собственной силы. Правда, ситуация немного изменилась. Они завалились в комнату Сугуру. По факту — впечатались в штукатурку стены, потому что Годжо хоть и гений современности (и всё такое, но его хвалить нельзя в принципе), но пока с перемещением в пространстве у него проблемы. Особенно, когда их двое. Особенно, когда мозг концентрируется не на печати и технике, а на том, как приятно тереться стояком о бедро напротив. Гето ловкой подсечкой роняет сразу на кровать, вжимает в матрас, придавливая сверху своим телом. Быстро и споро раздевает их обоих. Сначала белые рубашки. Затем грубо стаскивает футболку с костлявых плеч (черт, Сугуру, не все внезапно обросли мясом и стали шкафами, окей?), сразу проходится быстрыми мокрыми поцелуями от соленой шеи до резинки боксеров, под которую заманивает дорожка коротких, почти прозрачных белых волосков. Сатору обычно в своей манере фыркает на нежности, но только для вида. Всегда сдается на милость этих влажных губ, которые давно уже проложили маршруты по всему его телу. От чувствительного местечка за ухом до ямочек на пояснице. От его собственных искусанных губ до саднящих после драки костяшек. — Не хочешь, например, отпустить меня, чтобы я хотя бы пот с себя смыл? — в додзе они успели по-быстрому плеснуть водой на лицо, чтобы не испачкать кровью и сукровицей форменные рубашки колледжа. — Мне кажется, я липкий и пахну раздевалкой и чьими-то кроссовками. — Нет, не хочу, — Сугуру тычется носом в сгиб шеи, всасывает тонкую кожу на ключицах, чтобы оставить очередное безобразное лиловое пятно. — Ты перед тренировкой намывался два часа. Он удовлетворенно разглядывает цветник из засосов. На груди, на ребрах, под кадыком, на плечах. Круглые или тонкие и овальные — как получится прихватить зубами. Сатору даже летом приходится упаковывать себя на все пуговицы под подбородок. — Потому что мы собирались прогулять инструктаж, а ты, — недовольный тычок в ребра, отзывающийся ноющей болью (опять трещина?), — ты решил, что вытирать полы друг другом лучше, чем слушать очередную муть от Яги. Вместо извинений Сугуру выбирает залезть языком в чужой рот; вылизывать его до хнычущих вздохов в ответ, чтобы потом отстраниться и, облизнувшись, вытереть слюнку на краешке губ Сатору. Однако в душ отпускать не собирается, делает небольшой перерыв от поцелуев; раздевает до конца, стягивая брюки вместе с нижним бельем. Жадно проходится ладонями по ляжкам: он, блядь, обожает эти бесконечные ноги. — Ты так халтурил, что вряд ли вспотел, — он для убедительности зарывается носом в растрепанные волосы, щекочет горячим дыханием бока и заканчивает путь поцелуем с обратной стороны разбитой коленки. — Пахнешь, как сахарная вата из фестивальной палатки, а на вкус наверняка слаще, чем те ужасные крепы с сиропом. Гето умело игнорирует эрекцию Сатору. Свою, кстати, тоже. Ждет, когда с лица под ним пропадет недовольная морщинка между бровями и снова появится это привычное блудливое выражение. Тогда можно будет продолжать. Можно будет вывалить свой стояк прямо на лобок с белесыми жесткими волосками и притереться, черт, о такой же налитый и текущий член. Сатору любит спешить, гоняется за быстрым удовольствием и комкает всю прелюдию к хренам, лишь бы быстрее кончить. Сугуру же не торопится, хочет прочувствовать каждый момент, каждое касание. Он и сейчас не обращает внимания на то, как извивается Годжо, пытаясь получить еще больше стимуляции, пускай даже такой недостаточной и поверхностной. Стоит Гето слегка повести бедрами, имитируя фрикции, голова сама откидывается назад в подушки; из горла капитулирующе рвется первый стон, который еле удается заглушить сугуровой ладонью под многозначительный взгляд Годжо. Черт бы тебя побрал, Сатору, с твоим «знаешь, я не против, если ты меня немного придушишь». Годжо обычно кристально похуй. Он может голосить на всё общежитие, когда они играют в приставку. Орать благим матом, когда незатейливая потасовка перерастает в драку на общей кухне. В шесть утра громко отчитывать Сугуру, потому что тот успел выхватить из-под носа последнюю пачку моти. Но, вообще-то, существует негласное правило: никто не должен знать, что ты трахаешься через стенку. Ну, ради уважения к чувствам других (к чувствам дрочил, добавляет Годжо). Гето недовольно цокает и прикладывает палец к губам, мол, сегодня не пошумим, детка. Наконец-то обхватывает рукой сразу оба текущих члена (у Сатору на животе липкое пятно смазки, и не только своей) и в привычной блядской медленной манере проходится ладонью по всей длине. — Не шуми, или я уткну тебя лицом в матрас, — Сугуру практически шепчет на ухо с плохо сдерживаемым возбужденным выдохом, — и выебу, пока ты будешь задыхаться и пускать слюни в мою простынь. Обычно они выбирают подходящее время, когда в мужском крыле не остается ни одной живой души: кто-то уходит на пары, а кто-то трясется в электричке, потому что его отправили на задание туда, куда сам милостивый Будда давно не заглядывал. Или же, пользуясь внезапно вырванными свободными часами во время миссий, спешно снимают первый попавшийся номер в love-отеле, начиная вытряхивать друг друга из одежды, даже не открыв дверь ключом-картой. Сейчас же в общежитии нихуя не пусто. По коридору кто-то периодически курсирует тяжелой поступью по маршруту кухня-толчок-комната. За стеной или, боже-блядь, через две эти глумливо картонные перегородки слышно, как Хайбара с неуемным восторгом болтает по телефону. (Стены и правда никуда не годятся: Сугуру проломил локтем одну еще на первом курсе обучения, когда хотел заткнуть Сатору рот.) Сугуру же, не страдавший необходимостью скулить под саторовыми руками, без сочувствия и лишних расшаркиваний продолжает двигать рукой немного грубо и без лишних нежностей, но, как будто, это именно то, что нужно. Позволяет несдержанно подмахивать в кулак, елозить по его члену своим почти без смазки. Словно у него какой-то ебанутый кинк дрочить Сатору (и, может быть, самому себе) насухую. Хотя, если честно, у Гето словно один большой кинк на то, чтобы доводить до края одними лишь пальцами и языком. Долго и со вкусом фингерить, усевшись между широко разведенных саторовых бедер и потратив такое бесстыдно большое количество смазки, что впору шутить про мокрые киски (Сугуру именно так и делает, в общем-то). Наигравшись и распалив Сатору нехитрой лаской настолько, что тот нервно сжимает пальцами ладонь Сугуру в попытке заставить его двигаться быстрее. На что получает смешок — сам виноват, что реагирует как девственник на простой петтинг. Он переворачивает Годжо на грудь, заставляя задрать задницу выше. Чертовы ламели скрипят под их весом так громко, словно пытаются рассказать всем в радиусе километра, что у этих двоих намечается секс. И даже сейчас, скрутив его в колено-локтевую, Сугуру «не торопится порадовать его задницу своим членом». Да, Сатору, очень романтично, продолжай. — Оу, — первый палец входит без сопротивления в мокрые горячие стенки, — ты этим два часа в душе занимался? Гето сразу вводит второй. Блядь, ну а что еще этот придурок планировал делать вместо прогула? — Я тебя сейчас сам оттрахаю, если ты мне не вставишь, — Сатору говорит неразборчиво, стараясь приглушить голос (и стоны) подушкой. Угроза остается без ответа — Сугуру продолжает трахать пальцами его дырку. Аккуратно и еле слышно щелкает колпачком лубриканта: шуметь никак нельзя. Пока всё идет спокойно: Сатору сдерживает голос, а когда начинает слишком загнанно дышать, Гето останавливается, чтобы дать ему успокоиться. Третий палец входит вместе с холодной смазкой; Сугуру растягивает неподатливую кромку мышц — хорошо, что не поверил этому торопыге и сам занялся его задницей, иначе пара громких стонов им бы точно была обеспечена, вставь он без нормальной подготовки. Подушечки пальцев старательно избегают простату, оглаживают и массируют рядом, но напрямую не давят. И это — ебаный ад для Годжо, который готов был кончить еще где-то в додзе, когда его впечатали в татами. Ну, то есть. Он на грани. Тело буквально трясет от возбуждения, каждое касание сугуровых пальцев неизбежно толкает к финишу снова и снова. А этот паскудник каждый раз прекращает любые действия, стоит двинуть бедрами навстречу. Что, блядь, ему еще надо? Сатору готов умолять, готов сам опрокинуть Сугуру на кровать и затолкать его член в себя. Очередной стон утопает в обслюнявленной подушке, когда Гето всё же толкается в него головкой. — Бля-ядь, да-да-да-да, — Сатору надеется, что он действительно шепчет, а не выстанывает слова на весь этаж. Судя по недовольному фырканью сзади, вышло громче, чем следовало бы. Нужно успокоиться, выровнять дыхание, но как такое, нахуй, возможно, когда Сугуру, вцепившись пальцами в ляжки, толкается с каждым покачиванием бедер все глубже и глубже? Пиздец, как сосредоточиться на том, чтобы не издавать ни звука, если единственное, чего хочется, — это расплавиться под Гето, который наваливается сверху, вжимаясь широкой грудиной в спину? Не останавливаясь загоняет член в гладкие мышцы до основания, почти его не вынимая; имеет в быстром темпе, не давая лишний раз выдохнуть или двинуться. И какое-то время им правда удается не нарушать тишину, надеясь, что загнанное дыхание и мокрые шлепки не слышно через тонкие стены. Сатору же… скулит. Поспешно затыкает рот ладонью, которую успел изгрызть, пока Гето всего лишь растягивал его пальцами. Он просто, блядь, не может быть тихим. — Совсем не понимаешь по-хорошему, да? — Сугуру снова перестает двигаться, и от этого хочется причитать еще сильнее. Он меняет позу: садится в кровати и опирается спиной об изголовье, тянет Сатору к себе на колени. Помогает ему насадиться на член, но на самом деле — ради собственного удовольствия раздвигает его ягодицы и дразнит головкой растраханный вход, не проникая полностью. А затем резко лишает всякого тактильного контакта, наблюдая, как Годжо елозит по стояку, чуть ли не закатывая глаза от кайфа. Черт, как же ему это было нужно. Еще один неосторожный всхлип пропадает в сугуровой ладони, которая сразу же переползает на горло, мягко сдавливая трахею: — Я либо закрываю тебе рот этой рукой, либо помогаю ею кончить, — Сатору готов скулить, когда Гето переходит на грубый и резкий шепот, — выбирай. — Пожалуйста, — просьба на грани слышимости; измученный взгляд и дрожащие губы: кое-кто старается быть очень хорошим мальчиком. Сатору жмется ближе, чтобы потереться членом о чужой живот, испачкав идеальный пресс липкой смазкой с головки, которая прозрачными каплями сочится из щели уретры. — Я знаю, ты можешь быть убедительнее, крошка, — Сугуру же мурлычет низким голосом; ничего не предпринимает, только лениво жмурится и проникает на всю длину медленными жесткими толчками, не давая сосредоточиться на выборе… Как будто он есть. — …нчить… — голос сипит и не слушается, сказать хоть что-то внятное получается со второго раза. — Заставь меня кончить. Руки ведут по горячим бокам, чуть липким от испарины, оглаживают низ живота, внутреннюю сторону бедер. — Прямо-таки заставить? — смешок куда-то в ключицы, следом легкий поцелуй. — Тору, ну я же не изверг какой. Парочки небрежных движений по чужому стволу хватает, чтобы заставить Сатору сжаться на члене, чуть ли не до искр из глаз у обоих. То, что ему недалеко до финиша, понятно по внезапно окаменевшему телу; по тому, как он пытается глотать рвущееся наружу хныканье. Сугуру сцеловывает рваные выдохи, крадет негромкие стоны, ловит губами лихорадочные Сугуру, Сугуру, Сугуру! Быстро дрочит, подгоняя желанную разрядку. Просто потому, что Годжо нужно кончить прямо вот так — с крепко стоящим членом внутри и грубой рукой на стволе. Оргазмы у Сатору долгие и сильные, почти что как у девчонки. Ему требуется время прийти в себя, сморгнуть влагу из уголков глаз, дрожащими пальцами отцепиться от Гето, который довольно щурится от устроенного представления. — Надеюсь, нас никто не слышал, — еле разлепив губы он шепчет, кажется, так, что даже Сугуру вряд ли уловит его слова. — Блядь, надейся, — учтиво отвечает голос Нанами откуда-то из-за стены.