Голова

Не любил привязываться к людям. И каждый раз когда откинуть чувства не удавалось боль от не понимания, пробивала меня на сквозь. Потому, предпочитал отпускать спокойно без криков и истерик.

      Помниться, когда только начинал ходить по краю острого ножа, балансируя между зависимостью, смертью и безграничной любовью, которая для меня в те годы равнялась слову жить. Я абсолютно случайным образом стал по рукам и ногам связан с самыми низкими слоями японского населения. К ним меня завел Карма, а также рвение к справедливости и экспрессии. В будущем эти три компонента еще много раз подведут меня в жизненной чехарде, принося то шрамы, то оглушительную куш.       Эта грязь из-под ногтей, с которой я связался, была хуже диких собак, либералов и Папы Римского вместе взятых. Они гордо называли себя моими друзьями, а я как истинный дурак, с белым листом в голове, кивал и задирал нос, тыкая каждого в этот факт. Мы с Кармой стали участниками Нацисткой группировки. Хоть и в общем круге паразитов, которыми они являлись, нас бы сожгли за такие высказывания заживо. В обществе их обзывали, как только могли: нацисты, свастоны, позорище японского народа, сатанисты, моральные ублюдки, изверги; и это только малый список оскорбительных высказываний в их, а вернее наш адрес.       Ежедневный контакт человека с придурью, часто приводит к собственному идиотизму. И это далеко не выдумки заумных литераторов и маминых подруг. Полноценный факт, который можно, от разного рода ситуаций, испытать на собственной шкуре. После месяца общения появилось чувство собственного достоинства, через два месяца чувство долга, и при всей важности кредиторской задолженности перед родиной, родителями и всеми-всеми. Оно было другим! Фасадным, замытым, небрежным. Это уже не твой долг — это долг всех остальных перед тобой. Грязная мысль характерного класса зарождается в голове, словно малюсенький ядерный взрыв, но урона в будущее наносит, ни хлещи 30 боеголовок «Малыш». Самое страшное, общая не правильность зародившихся суждений. С течением времени, перехода от одного круга людей к другому, двигаясь по социальному лифту то с первого на седьмой, то с седьмого на пятый, ты постепенно меняешь и пересматриваешь свои взгляды на жизнь, но стыд и память о первых этажах, все равно остаётся под слоем из твёрдых костей черепа. Глаза на ситуацию открываются постепенно. Сначала присматриваешься, потом следишь, затем горькое осознание и долгие этапы перевоспитание.       Я помню каждое злодеяния, что «МЫ» совершили. Разрезали красивым европейским парням уголки глаз, дабы добиться характерной японской формы, читали нотации про чистоту крови и великую кару всем инакомыслящим. Год за годом совесть одолевала все сильнее, показывая новые отрывки этого периода.       Помню как ребята, состоящие подольше в группировке, продавали парики. Это был отдельный сборник пожизненных заключений. Брали девушек без прописки и гражданства, например из солнечной Италии или Мексики, аккуратно подсыпали, окутанным, словесными дифирамбами, снотворное. Те под оглушительные любовные прозы горячих японцев погружались в сладкий, как вино, сон. А затем в заброшенном подвале, провонявшем бензином, сыростью и плесенью лишались своих очаровательных кудрей. Снимали тонкий слой скальпа вместе с волосами. А когда денег с париков начало приходить больше чем с рейдов, избиений и рэкета, они перестали руководствоваться неприкосновенностью японских девчат и парней, постепенно мучая своих же бедолаг. Пока вся эта кантора не полетела в тартар, после анонимного заявление в полицию. Заявитель знал, где они хоронят еще не проданный товар, куда скидывают трупы без вольных жертв сложившихся обстоятельств. Рассказав о каждой детали хранителям закона, предоставляя видеозапись с одного из издевательств. Доносчик же решил остаться безызвестным. Нашли более восьми девушек, пяти парней и ещё шесть человек не удалось опознать из-за сильного повреждения лица и других частей тела.       От мучений меня не спасала ни вера в Бога, ни в слова читаемые главными шишками. Не буду врать, вера в чистку и выведения себя, на престол судящего — вершителя наказания и в правду первое время хорошо работали, заменяя опиум для нервной системы. Радовало отсутствие на собственных руках этой грязи. Я не подсыпал девочкам наркотики, не крал иностранцев, не избивал бабушек и дедушек, забирая из их худенького кошелька последние деньги. Этим всем занимались другие люди, я лишь скромно стоял в стороне, иногда закрывая уши, не вынося криков очередного подопытного нацисткой гвардии справедливости. Но бездействие по закону Японии тоже считается действием. Нельзя просто делать вид изваяния без ушей, глаз и иногда носа. Поэтому бежать и сдавать каждый их шаг, как крыса, я не горел желанием, из соображений собственной безопасности. Тем, у кого хватало сил заложить себя и других, я аплодировал стоя, а потом сам смотрел, как ему ломают ноги и выбивают зубы.       Удивительно, но даже безучастного меня, заметили люди крупнее, в этой шарашкиной канторе. Возможно, тому виной были труды Кармы, а может мое простое и бездушное высказывания своих несогласных точек суждения. Но не прошло и трёх месяцев, как моя голубоволосая голова, вместе с Акабаниной и парочкой других — «умных» голов, сидела на поклоне у человека заварившем эту мерзкую жижу.       Увидев его в первый раз, мои мысли начали биться в конвульсиях от не состыковок фактов. Мужчина, красивый и статный. На висках виднелась выбивающаяся белесая седина. Приятный аромат, дорогой костюм с золотыми запонками на краю рукава белоснежной рубашки. В моей голове строился абсолютно другой образ создателя нацисткой группировки. Возможно дедуля, забывший о слове этика и приличный сленг, прямиком из тюрьмы, с огромной свастикой на живот и грудь.       Несмотря навесь тот ужас, что мне пришлось пересмотреть в формате реального времени с этими людьми. Период был в своей сути важным и поразительно доходчивым. Первый раз, когда я осознал из чего строиться этот мир и по каким законом он живёт. В школьных книжках писали о справедливости — её нет, писали про веру в лучшее — смотря для кого. В реальности нет не справедливости, ни веры, ни далёкого светлого будущего, которое ждет тебя без всяких усилий на краю света с бутылочкой полусладкого.       Мужчина оказался не только лицемерной скотиной, крича одно, а думая в другую сторону, но судя по его суждениями во время распития алкогольных напитков, в хоромах его дома, он придерживался идей гуманизма и демократии. Он не то что не принимал нацистские мысли тех слоев, с которых я начал свой путь к нему, а критически строго осуждал. Основной причиной для создания этой свалки из людей и их идеологий, заключалась в самом банальном и действенном способе для становления уверенным и счастливым человеком — деньги. Те чемоданы зелёных купюр, что приносили ему нацисты, не приносил ни один бизнес, как в стране, так и за её пределами. Полит партия, под его лёгким спонсированием ежемесячно обеспечивала год за годом его «скромной» жизни.       В тот момент я был не просто удивлен, я был возмущен, крича обо всем плохом, что делают его люди. Но в ответ получил лишь тихий и спокойный ответ: «Не с тобой же».       Я вышел из группировки сразу после поклона, уже напрямую работая с этим седым мужчиной. Закрывая и потребности и прихоти. По-прежнему коря себя за некоторые поступки, но со спокойной душой упиваясь дорогим алкоголем и азартными играми. Мне не нужно было больше говорить слово «мы» и я, наконец, отвечал только сам за себя, а мои мысли формировались из собственных решений. Это не всегда было так, периодами, но мне абсолютно было достаточно.

***

      Утром я проснулся по большей части не от шныряющего по дому собачьего холода, а от картинок придуманных глубоким подсознанием. Мне снились люди, точная копия лиц и даже разговоров влияющих на меня личностей. Они рассказывали мне о ценностях, о честности, а я как маленький ребенок сидел с пустым лицом, наблюдая за собой откуда-то со стороны. Ни рот открыть, ни возразить, а как только старался произнести хоть слово, мир обрывался, оставляя лишь горькое непонимание происходящего, пока сон из сменяющихся картинок и вовсе не рассыпался, напоминая собой песочное печенье.       Из-под мягкого бамбукового одеяла выползать в холодный мир комнаты желания как такого не имелось. Раствориться в простынях и забыться под слоем одеяла, не думая ни о чем.       Открытая на половину балконная дверца изредка неприятно хлопала, раздражая звуками скрежета.       Подняло меня из теплой постели побаливающие сухое горло, желание вдохнуть и выдохнуть разрывающий сигаретный дым, а также отдалённый слегка пугающий шум с первого этажа дома. Помимо меня, холода и сквозняка дома ни кого нет и быть не может. Вчерашнего гостя с подругой я прогнал, дверь не то закрыл, не оставил. Но отчего-то мой утренний пофигизм решил пошатнуться, вспоминая о существовании паранойи и деструктивных решений.       Я встал с постели, окутал себя одеялом, закрыл балкон, босыми ногами вышел из комнаты, прикрывая за собой дверь. Медленными и тихими, аккуратными шажками начал спускаться по лестницы, краем уха ловя странные, но знакомые, музыкальные мотивы, напеваемые не то ветром, не то кем-то. Мурашки от каждого шороха и шага поднимались от пяток к колену, а оттуда по спине к самой макушке.       Роем мелкие мураши начали бегать по мне, как только я заметил странную фигуру на своей кухне. Оставаться безоружным не имело, смыло, а потому схватив первую попавшуюся под руку статуэтку, с тумбочки в коридоре. Ею стала тяжелая гипсовая фигура белого цвета. Маленький ангелочек, сидящий возле ещё совсем юного барашка, с завитками по всей шерсти. Моя странная фигура, напоминающая женщину с короткими темно синими волосами стрижкой под каре, потянулась за тарелкой. На печки стояла сковородка, а моя рука замахнулась, останавливаясь в воздухе.       — Еб твою мать! — крикнула девушка, резким движением повернувшись ко мне лицом. Пугаюсь, и слегка подпрыгивая воздух.       — Какого черта?! — также громко крикнул я, опуская гипсовую статуэтку на столешницу, блаженно выдыхая.       Передо мной стояла женщина, чьё тело я любил каждый вечер пака жил в Париже. Прекрасная и бесподобная слегка пышная девушка, по росту чуть ниже меня, в аккуратно выглаженных брюках и в теплой кофте, скрывающая под собой 4 размер груди, ощупанный мной от одного сантиметра до всего обхвата.       — Лола блять! — уже более спокойно прошипел мой голос. Опустившись на неподалёку стоявший стул. Только сейчас осознавая, как сильно колотится сердце.       — Я еще и блять, а то, что ты меня напугал до смерти, это мы в расклад не ставим, — возразила она, выпучивая на меня два своих зелёных глаза.       Лицо её было уставшее и лишённое былой яркости, будто бы все проблемы мира свалились на её хрупкие исцарапанные невежественными мужчинами, плечи.       В легкой паузе, поселившейся между, нами она кинула свой взгляд сверху вниз и снизу вверх. Я оценивал её и, кажется, оба сошлись на мысли об отсутствующих белых полос в наших жизнях.       — Что ты делаешь у меня дома? — чуть погодя спросил я, грея руки об горячую кружку с чаем, пристально смотря на неё.       — Мне здесь не рады? — выражая возмущение всей своей наружностью, она долго и нервно перемешивала в кружке сахар, из раза в раз ударяя ложкой по стенкам кружки.       Лоле я был рад всегда. Она была первой и последней девушкой в моем послужном списке, чьё тело я не просто трахал, а по-настоящему любил. Её очаровательные локоны, вкусно пахнущие каким-то дешёвым шампунем, её лёгкий французский акцент, когда она начинала быстро говорить по-японски, привлекал меня. Лола была выраженной Азиаткой от первых волос до кончиков пальцев на ногах, но родители её были другого поля ягоды. Она редко говорила о них, ссылаясь на разное мировоззрение, на полную сепарацию и так далее, но при упоминании отца часто отводила глаза, ласково переводя тему на что-то иное.       Не видел я её румяных щёк года два, не говоря уже про голос. А потому встретить так внезапно, да еще и в своём доме сравнимо с чудом. Приятное чувство быстро сменило раздражение, от осознания того, насколько легко проникнуть в закреплённые за мной законом стены. А потом вспомнилось, почему именно мы расстались.       — Что ты здесь делаешь? Даже не в плане, что ты делаешь в Японии, а в плане того почему у меня дома? — мой голос ещё был хрипловат, а жажда постепенно начинала брать верх. Ожидая ответа от девушки, я налил себе стакан воды, так как чай не облегчит сухое горло. Опустошая его за три глотка руки, наконец, переставали трястись.       Не найдя ничего лучше чем просто прокомментировать свои действия прошептала: — «Готовлю завтрак» Спокойной размеренно как будто, так и должно быть. Как будто никого не смущает отсутствие приглашение, разрешение и присутствие хоть каких-то личных границ. На доли секунды мне стало плохо от её спокойствия.       — А тебя не смущает, что это моя кухня… Мой дом… Или… Эх ладно, — смирился я, просто от безысходности. Её глаза так пристально смотрели на меня в помиловании, что не уступить им было невозможно. Завтрак уже был готов, она уже была здесь, а значит, изменить ход событий не удастся.       Лола пожала плечами, лишь подавая мне на тарелки омлет, а на другой половине, все той же тарелки, салат, из овощей которые в принципе особо не водились у меня в холодильнике.       — А в Японии что забыла? Хотя лучше спросить, как ты тут оказалась.       Как и в прошлый раз Лола лишь пожала плечами, мимоходом придумывая байку.       За год беспристрастной связи с ней и её телом, Лола казалась мне не постижимой. Мысли и идеи в голове не сводились в следственную связь. Она была Азиаткой, но говорила на французском лучше, чем на родном, была любвеобильной, но целовалась на первом свидании только с девушками и с белыми парнями младше 18 лет. Она считала себя католичкой, но при первой возможности бежала в буддийские храмы. Появлялась из неоткуда пропадала в никуда. И снова стоит в моем доме, очаровательная и чистая. Хотя осадок от прошлой её пропажи уже сложился в налёт, на воспоминаниях с нею связанные.       — Ворота открыты были, а в дом залезла через окно. Подумала, стучать будет шумно, и ты проснешься, — ответила она после минутной паузы, тихо добавляя, — Ты всегда беспокойно спишь.       Повернув голову, я увидел то самое окно, которое бесцеремонно оставил открытым. «Заходите, люди добрые берите что хотите». Лёгкий кашель вылетел из моих лёгких, а я поспешил убить его стаканом воды. Какие чувства от такой встречи мне испытывать?       Лола родилась здесь, в Японии, на юго-западе от Токио, в какой-то Богом забытой деревне. А потом детдом, удочерение и драгоценная для неё Европа. Японский толком она и не знала, могла лишь говорить, изредка читать и никогда писать.       — Зачем и откуда приехала… Прилетела? — поспешил поправить себя я, забывая об окне и об её проникновении.       Она молчала, забивая себе рот чаем, отводила глаза, перебирала пальцами. И один словом, активно избегала причины возвращения сюда, а главное ко мне.       Слегка подумав, она ответила тихо и с придыханием: — «Соскучилась»       После осознания сказанного меня почти убил смех, пока Лола активно возмущалась с моей не постижимой для неё реакции. От смеха щеки постепенно начинали гореть, а вилка с омлетом перестала лезть в горло.       — Ну и какого черта! Ты ржешь? Я похожа на клоуна? — восклицала она, только быстрее перемешивая сахар в кружке.       — Ты даже не представляешь насколько, — успокоившись окончательно, я, наконец, вернулся к разговору, получая лёгкий несправедливый укол совести, — Уточнить стоит. По мне соскучилась или по стране, в которой и дня не прожила?       — Нагиса! — возмутилась она, ещё сильнее, густо краснея, — Не знаю! Уже не скучаю, — отвернувшись, сообщила Лола, отодвигая от себя кружку.       Смотря на её запястья, я мог только сумрачно и нечётко вспоминать ночи, проведённые вместе. Прогулки, рестораны, постоянные отели, и только под конец нашего с ней уикенда квартиру. Мы лежим на большой кровати обнаженные в лёгкой истоме от минувшей страсти. Успокоенные чужим телом и вдохновлённые на рассуждения. Я медленно целовал её изрезанные запястья, переходил на живот и ниже, вылизывая под сладостные стоны.       Израненную кожу мне нравилось целовать больше всего. Бережно переходя от одного шрама к другому, думая и выбирая орудие которым она их наносила. Лезвие бритвы, ножницы, кухонный нож для хлеба. Вариантов было до безумия много и почти все они совпадали. Так как и при мне, например в какой-нибудь ванне, не боялась порезать свою гладкую и нежную кожу.       — Мне нужна французская прописка, — перестав мяться, сообщила она. Через осознание услышанного, я выпал из реальности, не понимая, а находился ли я в ней вообще. Слишком много чудес за утро: Лола, завтрак, овощи, салат, — И не одна, а сразу три, — поспешила добавить, видимо, чтобы добить меня окончательно.       — Французское… что прости? — возвращаясь в реальность, переспросил я.       — Прописка! Сколько раз мне нужно это повторить? — уткнувшись и отвернувшись, Лола начинала злиться. Особенно это видно по постепенно краснеющим ушам.       В моих мыслях промелькнуло легкое негодование, ровно до той секунды пока я не вспомнил, как терпеть не мог ее стервозный, в какой-то степени «сучий» характер.       — Лола, не пойми меня неправильно, но единственное, что у тебя общее с Францией, это то, что тебя пол Парижа раком ебала.       — Ну не правда, не пол.       — Да только совершеннолетняя его часть. Хотя зная, что ты дала тому пиздюку 14 лет, я уже не уверен, — продолжал возмущаться я, нутром чувствуя, насколько много не договаривает девушка. Пытаясь съехать на моем возмущение и эффекте неожиданности, — Нахер тебе сразу три прописки. Хотя нет, зачем тебе они вообще нужны, если у тебя есть своя квартира в Марселе? Приличная двушка, если память мне не изменяет, буквально напротив центральной площади.       — Ну не надо мне тут, — её лёгкий акцент продолжал вызывать во мне, такое же лёгкой романтичное чувство, — Я вообще полжизни прожила во Франции.       — А вторую проебла и прокурила?       — Так! — возмутилась она, продолжая тыкать и закрывать мои неприятные высказывания, — Мне нужно три прописки и гражданства тоже.       — А что проститутками без гражданства уже не работают?       Не сказать, что я был полностью уверен в своей версии, но судя по опущенным в пол глазам, перебирающим рукам кусок лежавшей на кухне тряпки. Я попал в самый центр причины такой надобности и гражданства и прописки.       Азиатки ценятся на европейском рынке. А подзаработать аккуратные девчата, с хорошей фигурой всегда за, особенно если это подразумевает выезд из страны далеко-далеко. Некоторые так сбегают от скучной жизни, другие от строгих родных и жестоких любовников, третьи просто в спешке пытаясь найти что-то лучше.       Я бы хотел увидеть её глаза. Хотелось бы посмотреть, что она на самом деле думает. Не жалко ли ей пускать девушек в расход на ублажение мужланов и извращенцев.       Слегка задумываясь, мы погрузились в тишину, я медленно поедал приготовленный омлет, а Лола продолжала смотреть в пол. Не то думая как найти ещё и визу для согласных на авантюру, не то, как попросить прощение.       Обида в моей груди ушла через недели две, как я проснулся в пустой квартире, где-то в сердце Парижа, без денег, толком без одежды, без документов и другой важной ерунды. Меня обчистили как идиота и это несмотря почти на год свободных, кривых, не умелых, но все-таки отношений. Она изменяла, с кем хотела и когда хотела, я же курил траву в баре или дома, разглядывая старые книжки, стоящие в шкафу. Она цепляла девушку в клубе, я курил траву и читал книжки по-французски. А затем она возвращалась домой, шла в ванну, смывала с себя чужую сперму и ничего не объясняя, ложилась обратно ко мне.       Один раз похоть довела её до неловкого случая. В квартирке, пока я отлучился по делам рабочим, она поимела какую-то дружелюбную и со стороны миловидную блондинку. Уйти, помыться они не успели до моего прихода. Из-за чего в стенах квартиры меня ждал сюрприз из двух обнажённых женщин на кровати. Не зная причины, обрадовался такому чуду, но понимая суть произошедшего, я ничего не сказал, лишь разбудил свою Лолу и попросил выгнать вечернюю подружку из дома.       Более такого не было. Не в плане она перестала изменять, гулять и пить до потери чести с достоинством. Нет. Она просто перестала водить любовников, любовниц в общие квадратные метры. После каждого разгульного вечера виновато смотрела в пол, виня себя за каждый выпить бокал и каждый поцелуй с чужими. Я не мучил ее, не ревновал, мне было по большей части глубоко плевать с кем, в какой позе и в каком месте. Я ничего не чувствовал с самого начала этой карусели равнодушия. Но как бы я не отрицал, мне она нравилась. Мне симпатизировали её зелёные глаза, бледная кожа, пухлые бедра и щеки. Лола была той, кто заставлял мое сердце биться пусть и не так часто, как обычно об этом рассказывают, но оно честно шевелилось.       Тот Париж, был потрясающим городом, в воздухе кружили странные настроение, и, не смотря на все её загулы, косяки и измены в частности, она возвращалась. Вставала передо мной, ожидая пока я открою свои руки, чтобы упасть в них. А я открывал.       Но в один из дней она не вернулась. Отключила телефон, потерялась среди больших зданий исконно французского стиля. Это было солнечное утро мартовского воскресенья. На часах равнодушно сверкает зелёным шесть пятнадцать. Обрывок бумаги, прикреплённый остатком скотча к окну с лёгкой надписью по-французски «Je m'en vais» — «Я ухожу». Смотря на обрывок бумаги, видя, как всходит солнце, покрывая крыши маленьких домиков своим ярким светом, я не поверил. Я ходил по квартире в лёгком трепете, ждал, звонил, проверял телефоны. Лола хорошо передала суть своей жизни одной простой оборванной запиской, она никогда не завершает. Она не уходит навсегда, она не прекращает распутную жизнь, она не дочитывает книги. Она всегда говорит «Я ухожу», но ни когда не говорит «Я ушла». И вот она снова передо мной ждет пока я, открою свои руки добрые и все прощающие. Только прощать я никогда не умел, да и любить тоже, по сути, плохо получалось.       — Мне очень нужно, — прошептала она, поднимая зеленные глаза, без капли раскаяния, сожаления или вины. Они пусты и красивы, но, как и раньше безразличны.       — Почему, я не могу послать тебя к черту и выгнать из дома? — спросил я, наконец, согревшись, избавившись от одеяла и закурив сигарету, — Назови мне хотя бы одну причину, почему я не должен выгнать тебя. Хотя бы одну?       — Ты меня любишь? — в надежде прозвучала она, но ту же столкнулась суровой реальностью и моим односложным ответом.       — Нет.       — Ты никогда не оставляешь людей которые нуждаются в тебе? — сказав это, Лола слегка повернула голову в сторону окна. Не то, находясь в мечтах, не то в воспоминаниях о былом романтизме.       На нет, лишь глубоко вздохнула.       Смотря на неё в непонимании, я медленно осознавал, насколько же прост ответ на самом деле и насколько он лживый по отношению к себе самому.       Стукнув ладонью об стол, она крикнула, резко поворачивая голову и смотря на меня: — Я не знаю! Я не знаю Нагиса!. Пепел с сигареты упал от стука и крика грустной кучей прямо в пепельницу, а дым из моего рта густым серовато-синем облаком поднимался к потолку кухни.       — Ты бросила меня без денег, без вещей, без паспорта в центре Парижа, — прошептав мой голос, продолжал хрипеть. — А сейчас говоришь, что нуждаешься в моей помощи? — усмехнулся, чуть мотая головой, до сих пор не веря в реальность происходящего.       — Не правда! — тут же возразила она.       — Ты обокрала меня и ушла, — громче повторил я, чтобы заткнуть её поток оправданий и перекладывания вены, — Ты ушла.       — Не надо. Не прямо так уж без ничего. Я просто… Так нужно был…       -Лола, — перебив её она замолчала. Тут же опуская глаза вниз, сглатывая ком в горле, — Ты оставила мне записку, какую-то забытую по случайности горстку монет и ушла. Ты ушла.       — Ну, ты же не пропал без паспорта и денег.       — Да и ты не бедствуешь без меня.       Она боялась просто признать виновность. Я тоже не принимаю это, отрицаю, только делая ситуацию с самим собой сложнее. Парой так сложно просто сказать: «Прости меня», «Я сожалею», «Мне больно». Простые словосочетания становятся непосильными, особенно если вина все-таки есть.       — Но я не могу тебе помочь не потому, что не хочу, хоть это и так. Я просто не могу, — мои слова, тут же впились ей в мозг. Она посмотрела на меня как на сумасшедшего.       — Как это ты мне не можешь помочь? — её голос уже срывался на очередной крик. Я не стал возражать против эмоций, не смотря на то, как сильно меня начинала раздражать вся эта ситуация.       — Во-первых, потому что у меня нет сейчас друзей, что занимаются поддельными визами, паспортами и гражданствами. Они либо сидят, либо давно отошли от дел. Во-вторых, я все-таки просто не хочу тебе помогать. Так как ты без разрешения пришла ко мне домой, ещё каким-то чудом разузнала где я живу, повышаешь свой тон, не смотря на то, что это нужно тебе, а в третьих, — сделав паузу я стряхнул пепел сигареты, докуривая её, и туша в стеклянной пепельнице, — мне абсолютно безразличны твои проблемы, а главное они меня ни как не касаются.       На глазах Лолы появилась пара капель, выдавленным прискорбным осознанием, слез. А губы поддались в обиде, подобно детским.       — Нагиса… Я… — она не знала, что сказать, осознавая, что зря готовила завтрак, зря искала мой адрес, зря наливала мне чай и берегла мой сон, а главное зря покупала билеты и летела в Японию. Каждый её шаг, связанный с моим участием в её плане послушно провалился, от моего простого холодного отказа. Грустно, печально и очень обидно, но меня это абсолютно не касается.       Задумавшись, она, наконец, села, на барный стул с глубоким вздохом: — «И что мне делать?»       — Я не знаю милая, обращайся во французское посольство и там делай для своих девчат, все, что тебе нужно, либо ищи кого-то другого, из списка с кем ты спала. Я, увы и ах, даже при всем желании, которого у меня нет, помогать не стану.       Мы просидели в тишине ещё минут тридцать. Потом она спрашивала имена тех, кто сможет выкрутить её из этой ситуации, а затем она либо соглашалась с моим предложением, либо рассказывала, что уже просила помощи у такого человека. Так минул ещё час. Мы долго обсуждали варианты. Как оказалось, в посольстве её послали, в Париже тоже и ничего не оставалось сделать, как прилететь к бывшему любимому человеку, по её словам. К идиоту который дарил ей целый год безбедной жизни. Месяц за месяцем решения всех её проблем за один в редких случаях два телефонных звонка. Под конец беседы, я всё-таки решил, спросил вопрос, не выходящий из моей головы с точки её появления здесь: — «Лол, не хочешь мне рассказать, как или где ты нашла мой адрес?» — Больше для галочки и личного спокойствия. Мне было просто интересно, какая длинноязычная тварь рассказывает всём налево и направо о том, где я живу.       — А адрес? — рассмеявшись звонко и неловко, она продолжила, — Да, спрашивала у бывших знакомых, где и как найти тебя можно будет. Ну, а потом вспомнила, что ты всегда хотел себе дом. Вспомнила, что вместе с тобой в Париже ещё ребята были. У них спросила. Ну и так по сарафанному радио нашла.       Весь мой оптимизм скрылся с лица, заставляя меня тяжело вздохнуть. Я откровенно ей не верил. Целых слишком долго с ней я питался воображением.       — Повторяю вопрос. Кто тебе дал адрес? — мой взгляд стал строгим. Я ждал точное имя и сравнивал предположения. Это мог быть Карма, которому Лола наплела про ожившую любовь и другую дрябидень. Это могли быть люди из мафии, у которых я нередко, что-нибудь приберу к себе. Это могла быть какая-нибудь проститутка, прожившая у меня пару ночей, а после случайной встречи с этой синеволосой красоткой припомнить мой образ и разболтать каждую подробность о моём скромном жилище.       Лола помялась с минуту, а после в отрицание покачала головой: — Я обещала ему молчать.       — А мне ты обещала быть верной. Поэтому хватит ломаться как целка возле трассы и говори, кто дал тебе адрес.       — Ну, Нагиса!       — Либо ты скажешь это, либо я узнаю это сам. И второй вариант гораздо хуже первого, милая.       В моей голове все складывалось как ясный пригожий день в прогнозе погоды. Найти того кто сказал мой адрес, намекнуть ему больше так не делать и под угрозами узнать кому, он ещё мог рассказать о моём доме. Так бы я быстро и без особых усилий сузил свой круг поиска шутника и… И дальше действовать по ситуации.       — Если хочешь, можем сыграть в шарады. Я буду описывать тебе человека, а ты будешь отвечать да или нет. Как будто я сам догадался, а ты ничего не говорила, — моё предложение даже для меня звучало глупо. Но Лола, но она к моему удивлению лишь пару раз кивнула, соглашаясь на предложение.       Оперевшись головой на руки. Предвкушение долгого и глупого разговора убивало меня и желание начинать. Она бы уже давно сама сказала имя, но так у нее будет шанс помучить мою нервную систему еще подольше. Даже нацисты так не издевались, как она издевается сейчас.       — Так хорошо, — начал я, не теряя оптимизма всё-таки закончить быстро и ставя на своё шестое чувство, — Это точно парень?       — Да.       — Он связан с проститутками?       — И, да и нет. Он работал раньше, обеспечивая безопасность сотрудницам. Но теперь по большей части на так называемой пенсии, — накручивая прядь волос на палец, ответили мне с лёгким смешком.       — Ага… — в голове начали пролетать образы сутенёров, знающие мой адрес, меня и мои связи. Стоп кадр сменялся другим. А через пару секунд всплыл образ, который оставалось только подтвердить, — Он блондин?       — Да.       — Он работал со мной в Париже, правильно?       — Ага…       — Не на много выше меня, подкаченный, курит сигары не по статусу и постоянно строит из себя, кого-то важного, а по факту просто лижет всём зад?       — Ну, Нагиса, нельзя так говорить о человеке, — состроив брови в домик, Лола согласилась.       — Его зовут Март?       — Бинго! — на секунду она замотала головой, — Но я тебе ничего не говорила.       Я лишь закатил глаза, чувствуя позывы рвоты от осознания, что придется общаться с этим человеком. Март не был мне другом, но хорошо помог Карме когда у того случился кризис морального характера и тот недели две был в запое. Это весенний человек хороший, правда отличный парень, достаточно добрый и даже нормальный. Но мне он никогда не внушал доверия. Глаза у него были плохие, как будто каждую секунду, он придумывал какую гадость сделать. Не только мне, каждому из тех, кто вёл с ним дела.       Он курил Корсар, пил дорогой коньяк и абсолютно не понимал, почему его не воспринимают в серьёз. Он не выделялся хорошим телосложением из-за перенесенной в детстве оспы. Подкачался, приобрёл пару кубиков на пресс и стал похож на большинство из окружения. Уважать от этого его больше не стали, а девушки после первой ночи активно говорили прощай. Карие глаза, бледно русые волосы, острые черты лица, аккуратный нос всегда чистый костюм и выбритое лицо. Он был красив, но навязчив и легкомыслен.       Я точно знал, где располагался его офис, в какой квартире он жил и даже какие девушки с ним проводили ночи. Какой-то промежуток времени я был утоплен в своей паранойе на его счет.       — Ты ещё долго будешь в Японии? — вопрос странный по своей сути, мне не было дела до неё, её проблем и времени нахождения в одной стране со мной. Но всё равно странное чувство забытого тепла растекались возле грудной клетки.       — Не уверена, может быть ещё дней пять, может быть шесть. Если выбить визу не получиться, плюну на эту затею и вернусь в Марсель.       — А если всё сложиться?       — Ну, может быть, вернусь в Париж, но уже в роли Мамочки азиатских девочек, — её рассказ с точки зрения морали звучал отвратительно, да в принципе любой диалог про шлюх звучал мерзко и негуманно. Возможно, так казалось мне потребителю, а для кого-то это вполне хороший заработок.       Разговор завязался сам собой. Про жизнь, про деньги, про покупку дома, про проблемы. У неё с работой, у меня с наркотиками. И каждый находил что-то смешное в проблемах другого. Я не понимал в чем её проблема бросить, она не понимала, как я ещё сам дышу без аппарата.       — Наверное, тебе неприятно, что после года отсутствия я пришла к тебе с просьбой, — прошептала Лола, готовясь уходить ведь больше ей у меня ловить было нечего. Помощи нет, денег тоже не дам, в любви и страданиях по ней не признался.       — После двух.       — Что? — переспросила она меня, делая вид, будто не услышала сказанное.       — После двух лет отсутствия. Надеюсь, больше я тебя не увижу ещё столько же, — пробормотал я, окидывая её взглядом.       Лола лишь прикусила губу, идя к выходу из кухни. Я лишь встал, чтобы проводить ее, открыть и закрыть дверь. Перед самым порогом она резко обернулась на меня, как будто что-то вспомнила.       — У тебя какой-то пакет на столике в зале. Подумала там хрень какая-то, и трогать не стала. Воняет протухшей курицей. Ты если мясо покупаешь, то убирай сразу в морозилку, — цыкнула она, покачав своим пальцем.              — У себя дома я могу хоть гандоны разбрасывать. И вообще без тебя разберусь.       Она как всегда пыталась возразить. Возмущенно хлопая глазами делая вид, что ей не наплевать.       Уйдя из дома она, как и прежде оставила за собой лишь след из парфюма, грязной посуды и чего-то не приятного.       Сначала голова пропустила её слова мимо ушей, как шум, но через минут пятнадцать поток осознания выбил меня из спокойного быта. Сглатывая тугой ком в горле из сухости и страха.       В зал идти было страшно, так как мясо я не покупал. Так как вчера всё убрал. Так как вечером ничего не было.       Походив из кухни в коридор, посетив второй этаж, походя по участку, только в домашних тонких штанах и майке успокаиваясь от лёгкой прохлады, пиная замершую землю.       В голове была паника. Всё-таки собравшись с силами, я зашёл в зал. И на стеклянном столе стоял бумажный пакет, дно которого было пропитано кровью. В самой комнате стоял трупный запах. Из-за чего рвота подступала к горлу.       Из моего рта донеслось холодное и простое: — «Блять.» Задержав дыхание, я не хотел прикасаться к этому. Я открыл пакет…

***

      Мой утренний сон потревожил телефонный звонок. Раскрыв глаза, на телефоне высветились буквы сложившиеся в имя — «Нагиса (брать всегда)».       Тяжело выдохнув, я взял телефон в руки, провёл пальцем в сторону принять звонок:       — «Карма! Это пиздец! Она снова у меня дома снова!» Нагиса кричал, выбивая из меня сон и мечты на его продолжение. Мне потребовалось пару секунд, чтобы осознать, о чем говорил мой друг.       — Так ничего не трогай. Дай мне 20 минут сейчас приеду…