Дойка

Тор чувствует прикосновение к члену, и в первый раз не ожидает его. Он взывает к магии — браслеты блестят, — дергается. Безучастные руки раба подводят к головке металлический цилиндр. Выдох выбивает из груди касанием, как ударом в солнечное сплетение, — металл прохладный, — а потом включают машину. Она движется туда-обратно. Раз-два. Раз-два. Механический стук льется в уши снова и снова, и комната словно дышит единым организмом от громких вдохов череды бычков. Трубка сдавливает сильно, чересчур, до боли. Он дергается в попытке свернуться в клубочек, но руки его закованы в кандалы, крепящиеся к каменной стене пещеры. Он стоит на коленях, а ноги широко разведены и зафиксированы тяжелыми металлическими браслетами. Из-за вязи веревок и массивных узлов все тело его напоминает свиной окорочок, томленный месяцами в подвале. Но пояснице эти канаты не дают провиснуть — Тор даже малость благодарен за это. Машина совершает ритмичные движения стук-стук, снова-снова, и боль от бесчисленных тянуще-сосущих ощущений переходит в удовольствие. Жар расцветает горячими пятнами на груди и шее, и Тор пытается податься навстречу толчкообразным движениям аппарата. Она бездушна и скупа на ласку. И даже когда Тору хочется большего, она не теряет ровного ритма. Изо рта льется скулеж — еще не привыкший к новой роли Тор пытается его спрятать, хотя тут же, буквально в паре метров, срывает голос хрупкий златовласый ван, а чуть дальше от них с испариной на лице и громким рыком кончает огромный смуглый огненный великан. Тор знал, что ему предстояло, и когда его вели сюда вдоль ряда прикованных к стенам пещеры пленников, и когда его самого оставили связанного на сутки — свыкнуться, поднабраться сил, поесть и отоспаться. И тем не менее, машина унизительна, мощна, дика и безучастна, и голову словно сжимают тисками оттого, как иррационально и постыдно хорошо. Её стук отдается в ушах стабильным бойким ритмом, и Тор скулит, когда она ускоряется и стискивает его еще сильнее. Он вбивается в нее — она чуть не слетает с его члена, и раб ударяет Тора кнутом по пояснице. Удар горит на спине касанием, и Тор воет, потому что именно касания и не хватало. Трубка, сорвавшаяся с члена, вобрала воздух с тем же усилием, с которым только присасывала к себе головку Тора, она закружилась по каменным горячим плитам пола, словно дикая кобра, ударила Тора по ногам, пока раб не насадил ее обратно. Ему кажется, что машина словно удлиняет его член на пару сантиметров, так сильно она сосет. Крайняя плоть словно цепляется за стенки трубы, притягиваясь внутрь, глубже, а ствол тянет вперед на грани боли и удовольствия, чтобы выдоить больше и быстрее. Огненный великан встречается с Тором взглядом, и его огромное смуглое тело, висящее, подобно Торову, на светлых канатах, подрагивающее и подающееся бедрами навстречу бесстыдно и незабвенно, дает Тору ощутить единство с этими пленниками, которые здесь гораздо дольше него самого. Когда Тор кончает, не отрывая взгляда от темноокого незнакомца, изливается, дрожь заставляет икры слабеть и вибрировать, но машина не выключается. Великан хрипит, а его лицо становится нежным, неловким, словно очищенным спустившимся на него благоговением, и в любой другой ситуации Тор насладился бы видом сполна, но трубки ездят вдоль ствола вновь и вновь, и по телу проходятся импульсы волной, оттого удовольствие оборачивается пыткой. Грудь сковывает страхом, ледяной ужас охватывает его, а тело дергается, старается уйти от касания — не может. Машина снова работает, туда-сюда, а Тора будто бьют вспышками молний. Мягкий чувствительный член ощущает все чересчур, и он орет, приложившись лбом к своему плечу. Он кусает мышцы, надеясь, что впившиеся в кожу зубы отвлекут его от того, что происходит внизу, но это не помогает. Хрупкий ван, чей голос осип от льющихся на него потоков удовольствия, шепчет Тору одними губами: — Умница. Молодец. И Тор хнычет, потому что ему постыдно хорошо от того, как его выворачивают ощущениями наизнанку. Он извивается, как гусеница, которая пытается выбраться из кокона, но Тор не бабочка. Ему не взлететь. Через некоторое время тело приспосабливается, и члену будто плевать на касания. И все становится хуже. Машина, запрограммированная на дойку, усиливает давление, и Тор начинает снова чувствовать желание. Великана отцепляют от трубок, снимают канаты — на руках и ногах его все еще кандалы, и он ложится на живот, наконец-то распрямляясь после долгого статичного положения. Темный взгляд пробирает до дрожи, пухлые губы улыбаются, и он словно подбадривает Тора, если он правильно читает по губам: — Еще чуть-чуть. Будет перерыв. Тору будто забрались под кожу и вытащили все личинки невысказанных, неразделенных желаний: его сильное, мощное тело смогли сковать, а голову успокоили тихим ласковым подбадриванием — ни одно из желаний не присуще будущему царю Асгарда. Он на вершине, он почти, ресницы трепещут, а со лба на по-собачьи вытащенный язык скатывается капля пота — соленая, грязная, откровенно выдающая его желание. Но Тор не может кончить, как бы он ни подавался бедрами навстречу. Он воет, скулит — плевать на стыд перед соседями. Все бычки здесь равны, и даже больше — едины. Тонкий, как побеги молодого дерева, розовощекий, как цветущая вишня, ван наравне с Тором в этой гонке — его брови надламываются, а лицо нежное, как у ангела, спустившегося с небес и страдающего по грехам излюбленного им народа. Тор с трудом собирает слова, и они грохочут, как грохочут молнии, сдерживаемые магическими оковами в его венах: — Давай, маленький. И оргазм, распрямляющий крошечные морщинки на лице вана, утягивает Тора следом. Великан, прикованный прямо за ваном, положивший голову на кулак, подмигивает Тору, и щеки в ответ предательски розовеют. Машина выпускает маленького вана из своей металлической хватки, а Тор бледнеет, потому что трубки и не собираются отпускать его. Раньше он гордился тем, что может ласкать любовников бесконечными ночами, гордясь своим титулом «бога плодородия», но прямо сейчас брови страдальчески сводятся к переносице — он воет, оглашая стены своим ревом, как раненый копьем мамонт, теряющий то последнее, что у него оставалось, — гордость. — Тю-тю-тю, — делает великан странное движение губами, как цоканье или сюсюканье для детей, успокаивая Тора, будто похлопывая его ладонями по бедрам и пояснице, как норовистого… бычка. Но разве Тор не есть бычок?.. Давление на член увеличивается, его словно сдавливают со всех сторон, и боль помогает принять и свыкнуться с собственной незначительностью и маленьковостью здесь и сейчас. Слухи о том, что маги Йотунхейма колдовали на сперме магических существ, оказались не слухами. Веревки стягивают так тесно, что ему сложно дышать, они впиваются в бока и ребра, и взгляд мельком на собственное тело дает убедиться: коже так тесно под путами, что она вываливается и комично натягивается барабаном. Боль заставляет мысли путаться, голос — срываться, икры — дрожать. Он снова близок, но близость эта не предвещает ничего хорошего — снова-снова-снова, — и так по кругу. Маленький ван, который в кандалах может наконец сесть, глядя Тору прямо в глаза, облизывает палец и начинает ласкать свой сосок. Он нежен и ласков в противовес машине, и Тор издает что-то среднее между курлыканьем и кудахтаньем от невозможности дотянуться. Когда хрупкая бледная ладошка журавлиным движением касается губ и отправляет Тору воздушный поцелуй, он кончает, прикладываясь лбом к плечу, и обессиленно дрожит, подвешенный на веревках. Тор не может судить, ему не видно, но, если говорить о сухости, последовавшей за оргазмом, о нетипичном для него отсутствии смазки — доить нечего. Машина все еще сосет, и он вьется, скулит, стремится вырваться. Но вырваться не может. Забыть об имени, титуле, прошлом — благо. Карие и голубые глаза подмигивают, подбадривают, принимают, и Тор, который на этих путах словно пугало для ворон на палке, трепещет. Они даруют ему свое внимание, и Тор скулит, потому что несмотря на маленьковость значим, и значимость эта греет. От скользящих по нему взглядов, благостной ухмылки он жмурится, пыхтит и подается навстречу, несмотря на то, насколько все болезненно растерто. Маленький ван рядом с ним заводит руку назад, поворачивается на живот, чтобы Тор видел, и проникает пальцем внутрь. Его светлые волосы струятся по плечам, а волосы у висков липнут под градом пота, но ван улыбается, и Тор представляет, что он готовит себя для него. Тор пуст, безнадежно и бесповоротно, и боль тянет настолько, что вытягивает единственное, что у него остается, — то ли каплю мочи, то ли крови. По прозрачной трубке Тор видит текущую жидкость, как наверняка видят ее и великан, и ван, вдоль которых эти трубки ведут дальше, в зал распределения и подачи. Великан осипше хрипит, но это слово Тор может прочитать по пухлым губам: — Все. Больше не будет. На этот раз машина останавливается. Головка выходит из трубы с трудом, вся алая и распухшая, будто не член, а земляной червь. Он видит следы крови и воет, потому что адреналин, заглушавший боль, спадает. Раб подходит к нему, смазывает кровоточащий член мазью. Тора развязывают, и он падает на пол, с грохотом ударяясь кандалами о блестящие каменные плиты. Он падает прямо на член и прикусывает себе язык, ударяясь челюстью. Сил нет — он поворачивает голову в сторону вана и великана. Оба, будто только для него и оставаясь в сознании, сворачиваются клубочками на теплых каменных плитах, кивая ему, и закрывают глаза. На сегодня все.