Солнце

      Театр вампиров покоряет Клодию. Его сцена, соединение не-совсем-живых актёров с завораживающей проекцией нарисованных картинок, гипертрофированный грим, костяно-бледные лица с чернильными тенями вокруг голодных глаз, чёрные плащи в пол, музыка, подстраивающаяся под происходящее и то замедляющаяся, то вовсе останавливающаяся, свет, выхватывающий эмоции - и Сантьяго.       Точно центральное звено слаженного механизма, словно сердце ненасытного зверя, он выходит к зрителям и завлекает их, насмехается, покоряет, играет с ними, убивает у них на глазах, называя соучастниками, касается своей жертвы нежно, почти трепетно, шепчет ласково, гладит кожу и впивается клыками в горло, почти влюблённый - знаешь, каково это, когда тебя любит смерть? - а потом усмехается, отбрасывая умирающее тело другим вампирам, и устремляет взгляд на неё, склоняя голову, будто приглашая.       И Клодия принимает приглашение.       Их с Луи окружают вниманием, обступают со всех сторон, задают миллионы вопросов и наблюдают пристально, считывая малейшие изменения в голосе или лице, пытаются залезть в мысли и изучают, прощупывают, будто заранее в чём-то подозревают - на них есть грех убийства себе подобного, своего создателя, но что эти французские вампиры могут знать? Их мир манит, и Клодия вступает в него не страшась.       Ей показывают закулисье, погружают в работу, дают самые разные поручения, и Клодия впервые за всё время, проведённое вне Нового Орлеана, улыбается искренне. И Сантьяго - она восхищается тем, как он владеет зрителями, как одурманивает их. Он ей нравится, и она ему, кажется, тоже.       Наконец её принимают в клан - Сантьяго зачитывает законы, наблюдая за ней, режет своë запястье, и Клодия припадает губами к ране, вцепляется в его кожу и пьёт солëно-сладкую густую кровь жадно, ненасытно, закрывая глаза от удовольствия, пока он мягко не отталкивает её и не уступает место другим, с чьих запястий так же стекает кровь. Теперь Клодия часть клана - теперь она своя. Равная другим.       По крайней мере, сначала она правда в это верит.       Клодия открывает подарочную коробку, достаёт голубое платьице с бантами и рюшами, отвратительно-кукольное и совершенно детское, подчёркивающее незрелость её фигуры, больно бьющее, лишний раз напоминающее, в каком теле она застряла. Хочется не плакать - рыдать-рвать-ломать-уничтожать. Но Клодия натягивает улыбку, и Сантьяго смеётся неестественно громко.       Он защищает её перед Арманом в один из дней: встаёт за спиной, укоряет мэтра, тыкает лицом в его увлечение и двойные стандарты, а Клодия мнёт юбку ненавистного платья и не смеет повернуться, вспоминая все моменты, когда они пересекались в стенах театра случайно, ненароком, как мил он с ней был, как шутил и как однажды залез рукой в кишащий крысами ящик за её дневником.       В те дни Клодия много думает. Театр с его проекциями позволяет ей вновь увидеть солнце - жаркое, манящее, жестокое для детей ночи, но столь убийственно-прекрасное, что Клодия теряется в чувствах, когда впервые спустя много лет оказывается способна увидеть его без горящей кожи и страха рассыпаться пеплом. Солнце пугает, волнует, влечёт, и хочется выйти на свет, ощутить в последний раз его тепло, подобно мотыльку, что летит на огонь, сгорая, но самое большее, что она может - наслаждаться им издалека.       В мыслях Клодии его образ тесно сплетается с Сантьяго.       "Я ненавижу эту песню, как своего смертного отца" - доходят до неё слова Сантьяго. Клодия ненавидит эту песню сильнее, чем своего бессмертного отца.       Они остаются наедине одним вечером: Клодия в мерзком голубом платье, Сантьяго в роскошном халате, сидят в отдалении друг напротив друга, и он молчит, только смотрит призывно, насмешливо, словно ждёт, и Клодия оказывается перед ним, напевая на мотив своего выступления       "Я ненавижу эти роль и песню       И ненавижу платье, что сидит на мне.       Уж лучше б сразу умерла и не воскресла       Так много лет назад в ужаснейшем огне.       Но более всего я ненавижу это тело,       Которое не обниму́т, любя.       Уж лучше бы оно тогда сгорело -       Тогда б не ненавидела себя"       Она удивляется, когда ощущает руки Сантьяго на себе - он сжимает её талию, берёт ладонь и кружит в быстром вальсе, снова ничего не говорит и смотрит в глаза, не отрываясь, а Клодия надеется, что он не видит, как горят её щёки, и продолжает петь.       И потом, засыпая в гробу, ещё долго прокручивает этот танец перед глазами.       В следующие дни Клодия постоянно ловит на себе его взгляд: на сцене, за кулисами, в подземельях, где бы они ни оказались, Сантьяго всё смотрит лукаво и улыбается обжигающе-насмешливо.       Сэм предлагает новую пьесу, очередную вариацию на тему Казановы, и Клодии достаётся роль юной соблазненной девушки, которая отдаётся обманщику и выпрыгивает из окна после того, как узнаёт правду. Но её игре не верят. Арман заставляет переигрывать множество раз, Сантьяго закатывает глаза, она сама репетирует днём и ночью, но так и не может изобразить влюблённое создание на глазах у всех. Она прячется в подвале с крысами и повторяет раз за разом под их писк и шуршание в ящике, злится, бьёт сырые стены, когда замечает Сантьяго, всё такого же насмешливо-понимающего, оказывающегося рядом так неожиданно тихо. Он берёт её ладонь в свою, стирает пальцами кровь с разбитых костяшек - и слизывает, не отводя взгляд. Клодия замирает.       "Чем обязана?"       "Я пришёл помочь"       И Сантьяго привлекает её к себе. Касается щеки, гладит ласково, обвивает талию, и Клодия не знает, что делать, лишь теряется в том, что её охватывает, кладёт подрагивающие ладони ему на грудь, проводит их выше, трогает его губы кончиками пальцев - и Сантьяго её целует грубо, жадно. Клодия горит, ощущает давно забытый жар, прижимается сильнее и отвечает на поцелуй, становящийся сладко-кровавым после того, как они кусают друг друга, рыскает руками, слепо нащупывает пояс, распахивает его халат и стонет, когда он сжимает её грудь и свободной рукой залезает под платье.       Клодия успевает поверить, что он видит в ней равную.       Но       В конце концов       Клодия сгорает на солнце.