Дождь не смоет всех грехов...

      До приюта Альберих добирается в считанные минуты. Мысленно прося прощения у Розарии за сорванную встречу, он выстраивает в голове наиболее верный план действий при подобных обстоятельствах. Случаи пропажи детей в Мондштадте отнюдь не редки, но и не еженедельные, как было раньше (сам Кэйа подозревал в этом делегации Снежной, но никому доказать это, он, конечно же, не сможет). Даже если чужестранцы были не причем, причин исчезновения не уменьшалось. От кого просто избавлялись, если не могли воспитать, кто попадал к похитителям сокровищ, а после продавался, но большая часть детей, наслушавшись рассказов неразумных родителей о храбрых рыцарях и искателях приключений, лесных феях и сокровищах, никому не сообщив, сама сбегала в леса через главные ворота, в поисках тех самых приключений.       Последние полгода, с отъезда Варки, ворота закрыты, но даже так некоторые, особо мозговитые, умудряются втихую покинуть город — дети порой гораздо смышленее, чем о них привыкли думать взрослые. Везло лишь в том, что часто их успевали находить раньше, чем случалось что-то непоправимое: родители оперативно обращались к рыцарям, а те уже прочесывали пригородную местность. Тем не менее многие все равно пропадали без вести, затерявшись в пещерах и лесах Мондштадта. И вот теперь Беннет временно один из них… Кэйа все еще не может понять, что заставило мальчика нарушить обещание, ослушаться прямого приказа не ввязываться в опасные затеи, а уход из города, очевидно, что-то опасное. Но Беннет на то и Беннет, чтобы доставлять неприятности своим невезением, хуже он от этого точно не становится. Для Кэйи эта маленькая особенность мальчишки наоборот подогревает что-то теплое в груди, быть может, любовь, не дающую ему окончательно задохнуться в собственной ненависти и горе к себе и миру. Это маленькое теплое чувство даёт пускай и глупый, но смысл жизни, ведь покуда он его чувствует — он жив.       За задней частью Собора — кладбище, дом для мертвецов, здесь же приют для детей с отношением гораздо худшим, чем к мрачным могилам. Но, продуваемый морозными ветрами почти со всех сторон, приют все еще был их домом: с Хребта на юге и с ледяных пустынь Снежной на севере вихрь был особенно суров, с моря еще не настолько холоден, но уж точно не летний бриз, с запада же приют защищал своими размерами сам Собор. Здесь, в самой высокой части города, погода в разы хуже, чем в защищенной стенами и домами нижней половине. Осень наступила, зима ближе, чем можно подумать, но на холода пока еще всем плевать: приютцы ничейные, они никому не нужны, они не здесь, они где-то на окраине, так далеко, что, в самом деле, будто не здесь. Так какое людям дело: холодно там или нет? Никакого. Очередной сильный поток ветра пробирает насквозь, заставляя капитана поежиться, с каждым толчком он только усиливается и будто хочет что-то сказать. Словно неистово злится, он гневно воет прямо в ухо, требуя, чтобы его услышали и поняли, а Кэйа вспоминает недавний совет Венти. Быть может, мондштадтские ветра не настолько суровы, как он привык думать? Вдруг не хотят разорвать его в клочья? Сейчас ему как никогда нужна помощь одной быстрой монахини, связь с которой отсюда, снизу, он ни в жизнь не установит, поэтому просто-напросто решает довериться ветру:       — Передай Розарии, что я встречу ее у главного входа в Собор, — шепчет он, а всё вокруг сразу стихает, оставшийся ветерок легко касается щеки, быстро поднимаясь куда-то к башням, и это ощущение ни с чем не сравнить. Вот что значит общаться с ветром, вот что значит быть мондштадтцем. Нет сомнений, что послание будет доставлено вовремя и в нужные уши. Ветра все ещё гневаются, но он никогда не сможет понять на что, в любом случае, Венти оказался прав — они не злятся конкретно на него.       Ждать больше нельзя, у Кэйи нет времени слушать скорбные завывания ветра, капитан без стука открывает едва держащуюся на петлях дверь перед собой и проникает в главный детский страх. Теплее не стало, менее ветрено, возможно, но сквозняк никто не отменял. В нос ударяет привычный запах бедности, какой-то затхлости и сырости — точь-в-точь казармы, только без характерного аромата пустоты, такого привычного в его собственной комнате, возникающего в основном в нежилых помещениях. Оставшиеся от свечей обрубки давно потушены, а может и вовсе не зажигались, маленькая прихожая полна различного хлама, нагроможденного кучами вдоль стен, свободного места почти не было, а там, где оно всё же было, даже в темноте виднелись пятна чего-то странного, быть может, краски. Не заботясь о тишине, Альберих направляется к одной из трех комнат: он не единожды был здесь, поэтому даже в темноте мог найти верную дорогу среди мусора, но всё равно спотыкается о чей-то, кажется, ботинок, чуть ни роняя кривую стопку желтых газет у стены, используемых для редкого розжига камина. А ведь каждый раз оставлял себе мысленную заметку: навести в приюте чистоту. Жаль, что это так и осталось заметкой.       — Госпожа монахиня! — зовёт он сестру Габриэллу, старшую по приюту, но кое-кто, очевидно, проснулся раньше девушки. Из спальни детей высовывается кудрявая светлая макушка со знакомым хохолком, а Кэйа только диву дается, как мальчонка смог в такой темноте узнать или угадать, что это именно он. Как бы то ни было, мальчик сразу робко провозглашает:       — Здесь капитан, — следом за ним высовываются еще несколько голов, в основном девчачьих, и разновозрастные ребята один за другим покидают спальню, а оказавшись в прихожей, обступают Альбериха кругом, оставив «макушку с хохолком» где-то позади. Кто-то дёргает его за рукав, кто-то схватился за ногу, суть одна — Кэйа не может даже пошевелиться.       — Почему вы так поздно, Капитан?       — Рыцари работают даже по ночам?       — Вы выглядите взволнованным.       — Вы сегодня без пушистика?       — А вы надолго? — сыпались вопросы один за другим.       — Вы почитаете нам сказку? — одна из девочек суёт ему в руки книжку про аловолосого путешественника, которую он оставил здесь в прошлый раз, но Кэйа слегка небрежно возвращает её, чем чуть не доводит девочку до слез.       — Прости, малышка, — глаза уже привыкли к темноте, но даже не видя, он почти не сомневался, в личности собеседника — Клорис слишком любит эту «сказку», — клянусь, что почитаю в следующий раз, сейчас у меня вовсе нет времени! — спешно извиняется он. — Где сестра Габриэлла?       Ребята замолкают, и всё как один скашивают глаза вниз, рассматривая свои безразмерные ботинки. Кто-то начинает ковырять дырки в стенах, кто-то крутит в руках вещи, делая вид, что они очень-очень заняты, слишком заняты, чтобы ответить на его вопрос. Тем временем ещё кто-то зажёг древнюю как сам Мондштадт свечку, точнее сказать, её остатки, осветившую измазанные пылью и грязью детские лица.       — Мы не знаем, — бубнит кто-то из толпы, а остальные подхватывают, повторяя одно и то же, но Альберих не успевает заставить их сказать правду, как единственный оставшийся в дверях мальчик подает голос:       — Сестра Габриэлла сказала нам сидеть тихо и убежала на свидание, — ребенок говорит тихо, почти шепчет, но рыцарский слух не подводит, а вот память — да: Кэйа не сразу его вспоминает: Мика, узнал лишь по светлому хохолку волос. «Макушка с хохолком». Мальчик слишком спокойный и робкий, да и находится здесь недавно, ни с кем особо не общается, а Альбериха отчего-то побаивается. Это был первый раз, когда тот вовсе заговорил с ним, зато рассказы про рыцаря слушал с упоением, но никогда ничего не спрашивал, вообще не говорил до сегодняшнего дня, так что Альберих всерьёз опасался: не немой ли случаем?       — Мика! Сестра Габриэлла запретила нам рассказывать! — одергивают его из толпы, кажется, это была Флора, но тот и глазом не ведёт.       — Мика-предатель!       — Мы обещали не рассказывать!       — Он не держит обещаний! — загалдели ребята, пока Кэйа не оборвал их.       — Тишина! — скомандовал он, и все вмиг притихли. Здесь он пользовался уважением даже большим, чем в Ордо. — Мика поступил правильно, рассказав мне правду: врать нехорошо, — кто бы говорил, сэр Альберих, — а теперь вы поочерёдно ответите на некоторые мои вопросы, как самые настоящие рыцари, хорошо?       — Так точно, Капитан! — отчеканили ребята на рыцарский манер, громко рассмеявшись, за исключением тех, кто недовольно фыркнул, в основном подростки: они предпочли хранить молчание.       — Славно, быстро все возвращаемся в спальню, — Кэйа хлопнул в ладоши, привлекая уже рассеявшееся из-за забавного момента детское внимание, и ещё раз обвел толпу взглядом, — кто-нибудь видел Тому?       — Я здесь, — серо отвечает еще один светловолосый парень из какого-то угла, в который он, очевидно пытаясь найти местечко потише, забился. Ни капли не заинтересованный в разговоре, подросток смотрит на младших, не поднимая взгляда на Альбериха, но будто сквозь, где-то над их головами его взгляд безразлично теряется, не в силах больше держаться за что-то материальное. Разговаривая с Кэйей, он так и не скашивает свой тусклый взгляд на него, словно это могло отнять нужные для поддержания существования силы. Отсветы пламени пляшут на его впалых щеках, ещё сильнее оттеняя синяки под глазами. Воск со свечи капает прямо ему в руку, но Тома даже не обращает на подобное внимания, будто видит сон наяву. Они с Кэйей и вправду похожи, за исключением того, что Тома светлый как мондштадтец — радуется ли он, что больше походит на мать, чем на отца-чужеземца? Кто знает… Хоть одной проблемой в его жизни меньше — не нужно всем доказывать, что ты «дитя ветров».       — Будь добр, зажги ещё несколько свечей, пожалуйста, — парень неохотно кивает и роется в ящике рядом с собой, убирая уже зажжённую свечу в подсвечник, а после передавая тот задержавшемуся Мике, сразу ушедшему вслед за ровесниками. Спустя минуту в его руках вспыхивает ещё одна свеча, вновь освещающая худое, безжизненное лицо парня, лишь пару секунд прятавшееся в тени. Быть старшим в приюте не просто, когда тебе всего шестнадцать, но сложнее этого — лишиться Глаза Бога и пытаться жить дальше. В груди снова что-то начинает волноваться, напоминая о цели визита, но капитан не может подавить чувство вины, стекающее как свечной воск по всем его внутренностям, костям и Архонты знают чему ещё.       — Тома, я… — Кэйа переступает через себя, произнося чужое имя прямо в лицо собеседнику. Наверное, искаженное имя, не данное кем-то, а выбранное самим Томой — единственное, что все ещё напоминает ему о том, кем он является, и отбирать это — слишком жестоко. Имя в этом мире значит слишком многое, Кэйа знает не понаслышке, а Тома своим примером вдохновил и других детей, к примеру Фишль. Показал путь, помогающий стать совершенно другим собой, при этом почти не меняясь.       — Все хорошо, — перебивает он, отвечая безразлично, будто знал, в какую степь Альберих поведет разговор. — Вы не виноваты и не должны извиняться за это каждый раз, я понимаю: приказ есть приказ. Вы ведь пытались предотвратить это. Мой выбор: воспользоваться вашим советом или нет. Я выбрал то, что выбрал. И я не жалею. Так что когда-нибудь я… — он так и недоговаривает фразу, кажется, теряя к ней интерес, и снова рассматривает пустоту перед собой. Некогда владелец пиро-Глаза разве не должен скучать по огню? Очевидно, Тома не из таких. Пламя ему совсем не интересно, неинтересно также, как и все остальное.       — Скучаешь по огню? — всё же решается на глупый вопрос капитан.       — Не знаю, — следует незамедлительный ответ, будто иного и быть не могло, и Кэйа не сомневается, что это правда. Знает не хуже других, что потерявшие часть себя вообще не могут чётко отвечать на вопросы, просто «не знают», что они чувствуют, думают или говорят, и это их проклятие, за утерянный дар Богов. Весьма несправедливое наказание за потерю того, что грешник даже не просил. Селестия в своём репертуаре. Тем не менее, судя по всему, вопрос всё-таки что-то всколыхнул в чужой душе, пускай и всего на секунду. Блондин скосил взгляд на маленькое пламя, пляшущее на верхушке фитилька, и теперь вглядывался в него, будто действительно искал какой-то смысл.       Тома совсем молодой, всего лишь мальчишка, но уже будто видел в этом мире всё, он иссыхал на глазах, а Альберих ничего не мог с этим поделать. Получить Глаз Бога и сразу же его потерять… Это должно быть хуже смерти. Особенно когда ты ребёнок, особенно когда ты ребенок из приюта, где это единственная возможность вырваться из серой массы тоски и одиночества — счастливый билет, который был несправедливо отобран. Парень долго пялится в трепещущий на фитиле свечи язычок пламени, придерживая тот от затухания, но в глазах ни капли желания или печали. Они были мертвыми, душа не возродилась фениксом из пепла, что в очередной раз напомнило о Дилюке. Вот только не хватало ему Дилюка вспоминать! Наконец Тома поднимает глаза на Кэйю, кивая в сторону двери, и они вместе направляются в комнату, где все дети уже расселись по кроватям, только их и ожидая.       Времени у Альбериха в обрез, но и торопиться в этом деле не стоит. Дети есть дети — к ним нужен верный подход, иначе останешься без информации. Следуя этому правилу, он подходит к пустующей кровати и осторожно садится на неё, та неприятно скрипит, прогибаясь под его весом, но всё же выдерживает. Кровать к кровати в одной комнате живут и мальчики, и девочки: в сумме человек двадцать. Сквозняк чуть не тушит свечи, но Тома прикрывает их ладонью, оставаясь подпирать входную покосившуюся дверь так, чтобы видеть и освещать всю спальню. Эдакий страж-охранник.       — Итак, ребятки, я задам вам лишь парочку вопросов, — Кэйа хлопает перед собой в ладоши и улыбается, хотя ему вовсе не смешно, но так проще добиться детского расположения.       Флора, Клорис и Элла, неразлучная троица, сидящая на одной кровати, о чём-то зашептались, к Томе подошла Глория, и тот наклонился, чтобы выслушать её вопрос, инстинктивно отодвигая свечку от слепой девушки подальше и одной рукой стараясь поправить её глазную повязку, Тимми и Мика лишь переглянулись, оба слишком стеснительные, чтобы что-то обсуждать, ребята постарше сверлили Альбериха мрачными взглядами, а совсем маленькие уже успели заснуть, ну, или почти спали. А Кэйа вдруг осознал, что дети гораздо тише, чем обычно. И ему хорошо была известна причина: двоих не хватало, самых громких — иронично тихий Беннет, зачастую создающий шум только своей неудачей, громкий не по своей воле, и девочка, которая быть тихой просто не умела. Он ещё раз обвёл взглядом комнату, но так и не увидел знакомых светлых хвостиков. Он нигде не мог найти Фишль.       К горлу подступает очередной комок. Неужели Хоффман ошибся, и теперь нужно искать двоих?       — Дело очень важное, и без вас мы точно не справимся, — дети любят чувствовать себя важными и значимым, особенно приютские, — попытайтесь вспомнить: где и когда вы в последний раз видели Бенни и Фишль?       Кто-то всерьёз задумался, желая действительно быть полезным и вспомнить все до мельчайших деталей, другие сразу выкрикнули свои версии: видели утром на завтраке, убегающими в город; девочки обмолвились, что, как им кажется, поздоровалась с Эмми (она же Фишль) перед ужином, но больше не встречали её. В общем, их показания сильно не разнились: Беннета последний раз видели в городе около восьми-девяти утра с Фишль, а после — только вернувшуюся в одиночестве девушку, примерно в пять, вскоре и та пропала. Ну что за мистика…       Кэйа мельком смотрит на задумавшегося Тому, но тот лишь мотает головой, повторяя всё то, что уже сказали до него. Конечно, Альберих мог бы обвинить парня, мол «ты старший, почему не уследил», но кто-кто, а Тома в этом точно не виноват. Вряд ли он вообще был в приюте весь сегодняшний день, зная его, Кэйа скорее поверит, что тот, вновь навещал свою «больную» мать.       Входная дверь хлопает, негодующе скрипя, впускает холодный ветер, освежающий комнаты. Капитан поднимается с насиженного места, чтобы открыть гостю дверь и, разумеется, поздороваться с ним, но, как оказалось, с ней. Через пару секунд юная монахиня, видимо заметив свет свечей в щель под дверью, решает проверить детскую спальню, а заходя, нос к носу сталкивается с Кэйей.       — Капитан Альберих! Какая… неожиданная встреча, — стыдливо начинает она, уже приготовившись слушать от него выговор.       — Действительно неожиданная, дорогая сестра, — строго отвечает он.       Девушка нервно сглатывает и косит глаза в пол, прямо как её воспитанники ранее. Теребя подол своей черной робы, она, заикаясь, продолжает:       — Я могу всё объяснить…       — Да уж, потрудитесь объяснить всё: и ваши ночные побеги, нарушающие комендантский час, и пропавших детей, о которых вы не посчитали нужным сообщить Ордо…       До девушки, кажется, постепенно начала доходить вся важность этого разговора и ситуации в целом:       — Простите, это… — Габриэлла пытается включиться в монолог, но капитан сейчас слишком суров, чтобы позволить ей вставить хоть слово:       — Я ещё не закончил, — обрубает он самым жёстким из своих тонов, — к вашему счастью, я не собираюсь отчитывать вас прямо сейчас, у меня, поверьте, времени на подобное вовсе нет, но я лично прослежу, чтобы вами занялась церковь Фавония, и её наказание было справедливым, а сейчас хочу лишь знать: что конкретно вам известно о Беннете и Фишль? — увидев побледневшую Габриэллу и опасаясь, что та от переживаний может вовсе упасть в обморок, спешно добавил: — Ваше содействие Ордо вас не спасёт, но наказание, несомненно, ослабит, конечно, если сведения принесут рыцарям пользу в расследовании.       — Ох, да, конечно-конечно! — девушка ладонь в ладонь складывает руки около груди и снизу вверх, будто в мольбе, смотрит на Альбериха. — Беннет-Беннет, ах, Беннет! — с трудом, она вспоминает того, кому это имя принадлежит. — Видела его сегодня утром, слишком жизнерадостный и гиперактивный мальчуган, совсем неуправляемый! Честно вам скажу, что одни неприятности от него: ужас, а не ребёнок, уж больно неудачливый. Глаз да глаз за ним постоянно нужен, будто других дел вовсе нет. Может, поэтому его и оставили? Сама диву даюсь: неужто и в младенчестве был таким? В любом случае его пропажа…       — О чём вы вообще? — неверяще, что действительно услышал то, что услышал, спрашивает капитан. Габриэлла, конечно, была несдержанна и наивна в силу возраста, но говорить об этом при других воспитанниках — верх бестактности, даже в голове не укладывалось.       — Простите? — не понимая в чем проблема, округлила глаза монахиня.       — Вы потеряли ребёнка, нет, двоих! Не сообщили об этом в Орден, а сейчас ведёте себя, будто это пустяк! Вам самой не стыдно? — в Бездну её возраст, не достойна она ни воспитывать приютцев, ни быть монахиней, ни вообще зваться человеком. Пускай, сейчас он слегка категоричен, но извиняться за подобные мысли точно не станет.       Девушка в ответ неровно перешагнула с ноги на ногу, видимо, раздумывая над тем, что скажет Кэйе.       — Как бы прискорбно это ни было, но приют не может прокормить столько ртов, мы лишь временная передержка, приходится идти на подобные жертвы, — спокойно, будто ничего правильнее этого и быть не могло, начала Габриэлла. — Кому-то везет меньше, кому-то больше — их мы передаем в добрые руки, повезло, что Фатуи из Снежной настроены к нам дружелюбно и с радостью предоставляют нашим ребятам жилье на своей земле, госпожа предвестница Арлекин так великодушна! Но даже они не могут прокормить всех, вот и выходит… — договорить ей не дали.       Запястья, всё ещё прижатые к груди в молебном жесте, за секунду покрылись плотной коркой льда, безопасным, но очень прочным, самым прочным, который Альберих только мог создать. Подобное, казалось, не на шутку напугало монахиню: та резко вскрикнула и затрясла соединенными вместе руками, пытаясь то-ли разбить лёд о воздух, то-ли растопить его теплом постоянных резких движений. И чего так паниковать? Он ведь даже не холодный!       — Это вам не поможет, — Кэйа сжал зубы так плотно, что те, кажется, готовы были раскрошиться на миллионы частиц, но даже так, не позволили бы ему сказать лишнего, накричать или съязвить монахине.       — Чт… что вы себе позволяете?! Сэр Альберих, эта глупая шутка… — испуг сменился нарастающим гневом, отчего и так оранжевое от света свечей лицо Габриэллы начало наливаться алым.       — Выполняю свои прямые обязанности. Это не шутка, госпожа сестра Фавония. Вы арестованы капитаном Ордо Фавониус за противозаконные действия против Мондштадта и его жителей. Имеете право хранить молчание, но знайте, что суд Фавония примет это к сведению.       Сохранять самообладание с каждой секундой становилось сложнее, но благо годы практики не пропьёшь. Сталь в голосе и в мыслях — верный путь к повиновению, нужно лишь ещё надавить.       — О чём вы говорите?! Я монахиня, у вас нет полномочий арестовать меня!       — Вы правы, их нет, но я сделаю это.       — Я ни в чем не виновата! Я ничего не сделала! Арестовывать неповинного…       — Вот именно. Вы ничего не сделали… — тихо шепнул Тома, стоящий неподалёку, и куда-то испарился, видимо, чтобы не мешаться задержанию, так что одернуть Альбериха больше было некому.       — Вы не исполняли свои обязанности воспитателя и руководителя приюта, утаивали сведения от Ордо, производили незаконную торговлю людьми, и кем? Невинными и абсолютно беззащитным приютскими детьми, двоих из которых умудрились потерять! Мне стоит и дальше перечислять список ваших преступлений? — поддержал его Альберих.       — Но я… Фатуи… — как-то неверяще попыталась оправдаться монахиня, но правдивость слов капитана постепенно начала доходить и до неё.       — Не беспокойтесь, суд Фавония принимает лишь справедливые решения, если я выступлю свидетелем, они не посмеют повесить на вас еще больше грехов, чем уже есть. А касательно Фатуи… — он сделал шаг вперёд и успокаивающе положил руку на чужое плечо, не крепко сжав его, наклонился к монахине ближе. — Признайтесь сами себе: вы отдавали детей и получали за это деньги. Что это, по-вашему, как ни торговля?       — Как же… так, — девушка прижала руки ко рту, отшатнувшись от него, как от прокаженного, влетая в стену позади. Её глаза быстро начали наполняться слезами, Габриэлла ещё что-то говорила, но разобрать, что конкретно, было невозможно — уж очень плотно она прикрывалась руками, в конце концов ноги перестали крепко держать её, заставив медленно осесть на пол.       — Вас обвели вокруг пальца, сестра, но это не снимает с вас ответственность. Вы считали, что делаете благое дело, верно? Но мы не знаем, что происходит с теми, кого выкупила Снежная, Ордо давно стоило заняться этим вопросом. От лица всех рыцарей, приношу свои извинения, — он слегка склонил голову, понимая, что Габриэлле глубоко плевать на это: и правда, та даже не удосужилась поднять на него взгляд, пытаясь найти что-то в деревянном полу. Она сложила скованные льдом руки на своих коленях, больше не молясь, сознавая, что это ей не поможет, но плакать так и не перестала.       Снаружи слышатся торопливые шаги, и монахиня напрягается, видимо подумала, что явились за ней (наивность во плоти), но Кэйа даже не сомневается в очередном госте.       — Капитан Альберих! — предугадать здесь появление Хоффмана оказалось задачей не особо сложной. — Сэр, я… что здесь произошло?       Он обводит взглядом комнату, поочередно останавливая взор сначала на сидящей у его ног монахине, потом на чём-то за спиной капитана и только затем смотрит ему точно в глаза, не скрывая ещё с десяток немых вопросов.       — Вице-капитан Шмидт, — пародирует Кэйа своего курсанта, — разве вам не был отдан приказ собирать отряды и дожидаться меня у статуи Барбатоса? Так что же, позвольте спросить, вы забыли здесь?       — Сбылись мои опасения, капитан, — Хоффман вмиг посерьезнел, и теперь на его лице нельзя было различить даже тени удивления, вопроса или сомнения. — Отряды мне не подчинились, никто даже слушать не стал. Никогда ещё в истории Ордена…       — Не было курсанта, ставшего вице-капитаном, верно? Но когда-то и четырнадцатилетних капитанами не делали, однако, мастер Рагнвиндр смог переписать это правило. Так чем ты хуже?       Секундная заминка и чёткий ответ:       — Не сравнивайте меня с мастером Рагнвиндром. Я провалил свое первое задание… — Хоффман отцепляет ледяной значок со своей рубашки, сжимая его напоследок, протягивает Альбериху. — Возможно, вы поспешили с выбором, я пока ещё не готов…       Кэйа смеряет раскрытую ладонь взглядом. Он понимает Хоффмана, он был на его месте и видел других людей в этой позиции, и результат всегда был один: как ни старайся, в итоге переубедить их не выйдет. Но тут случай иной.       — Хочешь сказать, что я ошибся? Хоффман, поверь на слово, я всегда знаю, что и как я делаю, и, если я решил, что ты готов, значит, ты готов, — Кэйа сжимает раскрытую ладонь курсанта в кулак и ведёт её к чужой груди, как в прошлом отдавали честь. Хоффман доверяет ему больше, чем следовало, но он не посмеет отказать в глаза второй раз — уважение страшная штука. И Кэйа оказался прав: курсант только кивает, доверившись. — Ишь чего удумал, ну вы посмотрите! Всего полчаса как вице-капитан, а уже перечит прямому начальству, слышали? — Кэйа смеясь, оборачивается к детям: всё же зря он устроил разборки с Габриэллой при них, но сделанного не воротишь, запоздало он осознает, что никто не смеется с ним вместе, даже не шепчется… Открывая глаза, Альберих понимает, почему Хоффман так долго вглядывался ему за спину, и почему так неожиданно пропал Тома: всё, что было вне его поля зрения, вся задняя часть спальни, покрылась белесым налётом — инеем, где-то даже начали прорастать маленькие сосульки, и слоями нарастать лёд. Капитан и не заметил, что температура в спальне снизилась на пару градусов, он-то давно привык к таким переменам и уже даже не замечал разницы: что на улице двадцать, что минусовая температура — всё одно и то же. Вот только дети в пижамах, в отличие от него, не привыкли. Большинство из них сгруппировалось возле Томы: тот широкими руками пытался согреть как можно больше из них, оставшиеся жались друг к другу, другим старшим или начинающей затухать свечке. Сейчас здесь было холоднее, чем на улице с ветрами.       А ведь говорил себе воздерживаться! Что толку-то…       — Хоффман, — наконец сбрасывает с себя оцепенение Кэйа, когда встречается взглядом с Томой. — Выведите всех отсюда, в комнате нельзя находится слишком долго, лед продолжает расти, — и рыцарь оказался прав, сразу после его слов с потолка под собственным весом свалился немаленький кусок льда в паре сантиметров от группы ребят, те, однако, даже не вскрикнули, очевидно, от холода. — Похоже близится рецидив, и мне сложнее контролировать силы. Я попробую остановить распространение, но временно поселим детей в казарме, утром, решим остальное, Габриэллу с ними, с ней разберусь сам. Всё ясно?       — Так точно, капитан! Дети, медленно подходите по одному ко мне, Тома, координируй их, — старший осторожно кивает, шепчет самому близкому мальчику что-то на ухо и подталкивает того к Хоффману. — Вот так, хорошо, — подбадривает он каждого, кто дошёл до конца и покинул небезопасную спальню, в это время Кэйа разбирался с особо крупными глыбами, грозящимися упасть, с помощью пиро-зелья — одна его капля и ты сгоришь, но против божественного льда работала эта штука прекрасно. Почти также прекрасно, как пиро-Глаз Бога. Одно счастье — кажется, льды перестали увеличиваться в размерах. Когда всё это закончится, придётся заручиться поддержкой Эмбер…       — Сэр Альберих, вы последний, покиньте опасное помещение! — говорит откуда-то со стороны двери Хоффман. И Кэйа, смирившись, что больше ничего полезного сделать не сможет, направляется к выходу, но предчувствие не дает ему дойти до него. Он быстро пробегает глазами по прихожей, ещё раз заглядывает в комнату, но ничего не понимает.       — Хоффман, ты забрал всех? — сомневаясь, спрашивает он.       — Так точно, капитан, всех, кто был в спальне.       И слава Архонтам, что кто-то дёрнул Альбериха заглянуть сначала в столовую, а потом в кладовку. Из приюта он вышел со светловолосой девочкой на руках, которая мирно посапывала, прижимаясь к нему в попытке согреться.       — Капитан? — она начала медленно просыпаться и первым делом подняла голову, осматривая всех вокруг: какой-то рыцарь, к чьей ноге, точно колючка к одежде, прилип Мика, рядом монахиня, опустившая голову, чуть подальше старший братец Тома, окружённый всеми остальными, почти всеми. — Капитан, а где Бенни?       Он мягко улыбается, прижимая девчушку к себе: знает, что это вряд ли поможет, ведь сейчас он не теплее воздуха вокруг, но всё равно пытается согреть её хотя бы дыханием.       — А мы надеялись, что хоть ты нам расскажешь, — бормочет себе под нос Кэйа. — Расскажи, где вы последний раз виделись, и что ты забыла в кладовке?       Он осторожно опустил Фишль перед собой, давая ей минуту, чтобы размяться, сам опустился на корточки, чтобы быть с ней одного роста. Отвечать на вопросы девчушка почему-то начала с конца.       — Сестра Габриэлла наказала меня за то, что мы прогуляли обед: я чистила картошку, но, кажется, сразу после ужина заснула, — девочка смутилась и стыдливо опустила глаза в пол, ковырять ботиночком каменную плитку. Её щеки налились алым, в добавок окрашивая ещё и уши: то-ли от ветра и холода, то-ли от переживаний за друга и невыполненную работу — Архонты разберутся, что значит каждая из детских эмоций.       — А что с Бенни? — терпеливо спрашивает капитан.       — Днём мы встретили рыцаря… — начинает Фишль, будто ещё раздумывая: рассказывать ли капитану правду? — Это был рыцарь-путешественник из сказки, правда только он сказал, что больше не рыцарь и книжку такую не знает, но я ему не поверила — уж больно похож. И алые, как тысячи закатов, волосы, ну, помните, как в книжке, и характер, даже двигается он также, как я представляла! И представился он… как же…       — Мастер Дилюк, верно? — ох, вряд ли тот догадывается, что стал прототипом детской сказки, ох вряд ли… — Так, а Бенни то что?       — После разговора с мастером Дилюком поволок меня к лесу и сказал, — она наклонилась к самому уху Альбериха, зашептав, — сказал, мол: «Хочу искателем приключений быть!», а я ему говорю: «Бенни, это очень опасно», а он мне: «Рыцарь сказал, что у меня все получится!». Ну не дурак ли? В общем так мы поспорили, и он меня не послушал, я обиделась, ушла домой, а он так и не пришёл извиниться! Сидела там, как дурочка, картошку чистила! Все вы мальчишки одинаковые! — Фишль скоро приготовилась заплакать, но чужие крепкие руки плотно обхватили её, прижимая к себе.       — Прости, мы обязательно найдём Бенни, и он обязательно перед тобой извиниться, — какие же дети эмоциональные…       — Вы обещаете? — через всхлипы спрашивает Фишль, только сильнее вжимаясь в белую рубашку.       — Даю слово Капитана Ордо Фавониус, — кивает Кэйа.       Спустя минуту всё же решается вмешаться Хоффман:       — Простите, что отвлекаю, капитан Альберих, но что всё это значит? — он уже смирился с тем, что не сможет отцепить «макушку с хохолком» от своей ноги, поэтому просто поглаживал мальчика по голове.       Кэйа напоследок бережно целует светлую макушку, поправляет девочке хвостики и отравляет её к Томе, наконец подходя к своему вице-капитану:       — Это означает, что в городе мы Бенни вряд ли найдём, вести поиски в лесу ночью — дело безрассудное, так что ждём утра и надеемся на чудо. А ещё это все значит… — Кэйа поворачивается к юго-западной стене Мондштадта, пытаясь будто увидеть что-то сквозь неё, но с такого места ничего кроме неба, сплошь покрытого тучами и серых кирпичей стены не видно, — значит, что придется допросить одного важного участника этой истории и молиться Архонтам, чтобы тот согласился помочь.