deadlock

      Жизнь Чана похожа на огромное колесо сансары, в котором он крутится по кругу из многочисленных чёрных линий и неудач, преследующих его по пятам. После каждой он умирает, а потом возрождается, чтобы вновь окунуться с головой в очередную проблему.              Родился он в красочном Сеуле, но обстоятельства вынудили его родителей переехать в Австралию, где они путешествовали из года в год, пока не обосновались в Сиднее, где родился его младший брат. Там он выучился на музыкальном школьном факультете, играя на фортепиано и занимаясь вокалом, и ушёл работать, желая помочь своим родителям, писателю и визажисту, чей доход резко сократился и оказался недостаточен, чтобы обеспечить ещё двоих детей. Дистанционно он получил квалификацию воспитателя детского сада, любя и умея работать с детьми, но практически не работал по выбранной профессии, перебиваясь случайным заработком. Он понимал, что рано или поздно всё равно съедет из родительского дома и будет обязан помогать им, сначала по мелочи, а потом брать всё больше и больше ответственности по мере того, как его родители будут стареть.              Чета со временем утратит возможность работать, младшие разъедутся на учёбу и сами какое-то время будут нуждаться в помощи, поэтому Чан знал, что ему придётся ненадолго отложить свои мечты. Семья дала ему прекрасное воспитание, о чём не раз говорили ему в школе, и в своё время обеспечила всем нужным, поэтому он считал, что помочь в ответ просто необходимо. Он не мог поступить иначе: бросить всех ради реализации себя.              После окончания среднего образования он устроился на несколько подработок сразу, чтобы хватало на съёмную комнату (Чан очень любит своих стариков, но иногда их забота о его здоровье переходит все границы), а там закрутился, завертелся, – в приоритете было поставить на ноги младшую сестру, а там уже и брата следом пристроить, чтобы не сидел без дела и не слонялся по городу, как любил это делать. И вот поэтому поступил в желанный университет Бан только к двадцати трём годам, оставив позади себя двадцатилетнюю Ханну и Лукаса, пятнадцати лет от роду, в солнечном Сиднее в окружении родителей и некоторых родственников, что перебрались на материк вместе с ними.              В сдаче экзаменов омега был одним из лучших, если не самым – всё по высшим баллам, учреждения отрывали его с руками, но Сеульский Институт Искусств – СИИ*, так не считал, отдав его последнее бюджетное место другому.              Сеу́льский институ́т иску́сств (кор. 서울예술대학교?, 서울藝術大學校?, Соуль есуль тэхаккё) — южнокорейский университет искусств, основанный Ю Чиджином в 1962 году. Делится на два корпуса: где обучают и где показывают, чему научили. Я немного изменила это, сделав оба корпуса в Сеуле, ибо местонахождение Чана в столице важно сюжету       — Почему ты не ворвался в комиссию? – спросил тогда Джисон, когда узнал об этом. – Чёрт возьми, тебе нужно было взять меня! Я бы всем дал под дых!              — Разве есть смысл? – пожал плечами Чан, разглядывая чек об уплате первого семестра. Всех тех денег, что он откладывал с подработок и копил папа, хватило только на полгода учёбы. – Я омега, мне никогда не пойдут на уступки.              — И что, что ты омега? – Хан фыркнул. – Разве тот факт, что внизу живота у тебя матка с яичниками что-то меняет? Как это отражается на учебе? Просто в твоём универе сидят круглые идиоты!              — В институте, хён…              — Какая разница!              С Хан Джисоном они познакомились случайно – поругались в комментариях под новым фильмом: ему он откровенно не понравился, а вот Чану даже наоборот. Чтобы их не заблокировали на сайте, парни перешли в личные сообщения, обнаружили друг у друга аватарки персонажей из одного комикса и перешли на обсуждение этой, уже совсем другой темы. Их дружба насчитывает вот уже четыре года, поэтому, когда Бан объявил, что ищет квартиру в Сеуле, Джисон предложил ему соседство, тем самым разделив аренду пополам.       И вот сейчас телефон вибрирует, оповещая мужчину о том, что время на сон вышло. Чан кривит лицо: поджимает губы, морщит проколотый нос, сводит брови к переносице и водит рукой по простыням. Он нащупывает мобильник и автоматически сбрасывает будильник, обмакая вновь в постели. На работу не хочется от слова совсем.              Через десять минут повторяется незамысловатая мелодия, поставленная на звонок таймера, и омега страдальчески стонет. Пора вставать. Джисон крутится в своей постели, видимо перепутав рингтоны, и потягивается, переворачивая обвернутое вокруг тела одеяло. Он берет в ладони, болящие от бесконечных клацаний по клавиатуре, потухший от недостатка заряда смартфон и пялится в тусклый дисплей, ожидая увидеть « отложить ».              — Чан-а-а-а, – зовёт он, откинув свободную руку так, что она свисает вниз и почти касается холодного пола. – Выключи будильник.              Чан лениво повинуется, перекатываясь под подушками, и жмурится от проникающего сквозь его плотную тканевую крепость солнечного света. Он даже не знает что хуже: прохладные осенние деньки с лезущим в глаза солнцем, или ожидающие его душные зимние подъёмы до восхода. Мужчина стонет от несправедливости раннего утра и нежелания подниматься с постели – чувство, будто и не спал совсем.              — Мне сделать тебе кофе? – даже сквозь сон слышит он, как улыбается ему альфа. С тех пор как он приехал сюда, Джисон всё демонстрирует свои братские навыки, оказывая другу заботу, о которой он совсем не просит, и Чан, выросший среди альф, чувствует себя комфортно. Как котёнок, которого взрослый пёс окружает любопытным вниманием и обдает дыханием.              — Не-а, – с придохом отвечает Бан, с силой сминая покрывало. – Я сам.              — Уснёшь ещё за машиной, – с этими словами Хан поднимается с кровати, от чего та скрипит да прогибается ещё сильнее под его весом, потягивается и босыми ногами шлёпает на середину спальни, где оставил тапки, и уже мягкой поступью движется на кухню, перед этим погладив Чана по кудрям. – Поваляйся ещё.              Джисон работает в огромной строительной компании, но пользы от него там как от мертвой лошади – никакой. Всё что он делает, так это носится по огромному зданию целыми днями, отвечает на звонки и подаёт сотрудникам, что выше по лестнице, кофе. Обычный офисный работник со средней зарплатой, которой, спасибо работодателю, хватает на оплату своей части аренды, продукты и отложить накопления на черный день. Он даже умудряется отдавать что-то Чану, а если он против – его родителям, чтобы те перевели несчастную валюту уже от себя.              Сам омега относительно недавно устроился в престижный детский сад для детей богатых родителей - туда его порекомендовали с прошлой работы. Британский Международный Детский Сад* представляет из себя учреждение, где детей уже с малолетства готовят к поступлению в самые лучшие иностранные университеты, обучая их по новейшей британской программе. Для Чана, как воспитателя, предусмотрена приличная заработная плата и постоянные курсы по повышению квалификации, только вот… Работает он в полную смену, что начинается в семь утра, а заканчивается около восьми вечера, если брать в расчет время ожидания транспорта и дорогу домой, и даже если он будет уходить пораньше, то не успеет и на последнюю пару. Остаётся только перевестись на заочное отделение, что выйдет немного дороже того, что он проплатил.              Существующий детский сад в Ханнам-доне, Сеул, придерживающийся британской обучающей программы, далее упоминается как « Ханнам ». В реальности это что-то вроде закрытой школы (?), здесь же — в большинстве случаев выдуманное мной учреждение.       Чан поднимается с постели когда слышит доносящийся из другой комнаты аромат кофе, перекрывающий его собственный. Так уж вышло, что родился он с особым восприятием запахов и стресса, от чего всем его знакомым во избежание неловких ситуаций приходится излишне выделять свой природный аромат, чтобы воссоздать вокруг него комфортную среду, иначе – истерика. От этого вся квартира пропахла жженой на летнем солнце рыхлой землёй и жаренными кофейными зёрнами – именно так пахнет Хан.              — А вот теперь доброе утро, – улыбается он, когда сосед вваливается в прохладное помещение. От лёгкого мороза Бана трясёт – он отчаянно пытается согреть озябшие пальцы перетиранием и горячим дыханием – и по итогу лишь вяло и сонно садится на стул, тускло смотрит на чашку кофе перед носом, по которому хён щёлкает. Часы показывают пять утра. – Как настроен?              — Паршиво, – не утаивает омега и делает первый глоток, больше грея стёртые мозолями подушечки, чем наслаждаясь напитком. Распробовав вкус, он дёргается и прикусывает язык. Что он, что папа не пьют кофе, но проснуться ему сегодня просто необходимо. – Почему ты вообще работаешь допоздна?              — Я был последним, кто остался в офисе, – Джисон садится напротив, скрещивая локти на спинке перед собой, и зевает. – За премию и звание работника месяца решил помочь начальнице отдела с бумагами, да не заметил, что четвертый час. В любом случае, я же вернулся?              — Вернулся, – Чан сдувает лезущую на глаза кучерявую прядь. – Но я волновался. Ждал тебя и уснул, так и не встретив.              — О-о-о, – растягивает собеседник, представляя, как друг меланхолично поглядывает на время и ждёт звук поворота ключа в замке, чтобы выпрыгнуть из громоздкого одеяла и налететь с объятиями и щебетанием, как он делает это обычно, дожидаясь возвращения. Мысленно Хан пририсовывает омеге щенячьи ушки в своей фантазии. – Какой же ты драгоценный.              Чан хихикает, сверкает глазами и принимается сёрпать ароматную жидкость.              — Так, как тебе детский сад? – начинает расспрашивать Джисон, пытаясь разогнать унылость этого осеннего утра и остатки сна в уголках глаз. – Нравится?              — Воспитанники там чудесные, вежливые и спокойные, – делится собеседник. Как старший ребенок в семье, он часто сидел с сестрами и братьями, из-за чего невольно привил себе любовь к детям и обрёл полезные навыки в воспитании, благодаря чему маленькие посетители просто обожают его. Стажировка кончилась, теперь он официально устроенный работник. – Только вот…              — Только вот? – Хан хмурится и мгновенно просыпается. Защитник чёртов. Чана его готовность вступить в перепалку напрягает, отовсюду приходится хёна оттаскивать прежде, чем он пустит в ход кулаки. Он точно уверен, что Бан отпора дать не может, в чём недалёк от правды, и потому слишком его опекает.              — Коллеги прессуют, – застенчиво признаётся Чан. – Но всё хорошо! Придурки везде бывают, это не вина учреждения. Там есть и хорошие люди…              — Ох, Чан, – сокрушается второй. – Наивная ты простота.              — Я не могу перевестись в другое место. Это единственная возможность хорошо заработать, особенно для омеги моего возраста. Да и первая зарплата скоро.              — Разве это законно? Я бы не доверил своего ребёнка человеку без педагогических навыков, – ими не владели только некоторые воспитатели, уборщики и повара, всему обучали внутри заведения и то, не позволяли долго сидеть с детьми. По сути, такие работники числились стажёрами и помощниками: приглядывали, чтобы никто не поранился на перемене, чтобы каша была доедена, а вещи – чистыми. О том, что Чан получил желанную корочку Джисон знает, как и о том, что учился он там на грани отчисления из-за постоянных пропусков: то за отцом нужно ухаживать, то с работы не отпускают. Он даже рассказывал, как фыркнула работодательница, когда увидела его диплом, изукрашенный красноречивым « Удовлетворительно » по всем дисциплинам. Ему в нормальной ситуации детей действительно бы не доверили.              — Но об этом никто не знает, – взор омеги теряет свой былой блеск. Отец всегда учил его, что врать – плохо, поэтому ложь давалась ему тяжело. Чан не может обманывать этих милых и добросердечных омег и бет, что приводят своих детей или подопечных в Ханнам, думая, что отдают их в знающие руки, а на деле – едва ли большая часть сотрудников закончила хотя бы среднюю школу. – У них недобор, берут всех. Спасибо за кофе, хён.              Джисон вздыхает, берёт кружку из его рук и позволяет уйти в ванную – взбодриться холодным душем и привести себя в надлежащий порядок.              

***

             Каждый выход на улицу представляет для Чана самый худший кошмар.              Когда он приехал в Сеул, в середине лета, то очень удивился, когда увидел своё лицо на огромном рекламном баннере посреди города, а вокруг него роились толпы журналистов и прохожих, желающих урвать автограф. Он оказался юн и напуган, а из-за обилия чужих феромонов едва ли не рухнул в обморок, что вынудило его повиснуть на Джисоне, отчаянно отталкивающего от них образовавшуюся толпу, пока не поспешили заинтересованные толкучкой органы. Те тоже знатно удивились, но всё-таки безопасно провели до дома.              Тэхён, папа мужчины, всегда говорил сыну, что его внешность особенная – маленький омега ею пошёл в родителя: такие же пухлые плюшевые губы схожей формы, очаровательный круг лица, что у него, Бана, чуть вытянут, практически идентичные очертания глаз и самое главное – рыжие кудри, русые по сути, но с ржавым блеском. Ростом и фигурой он тоже пошёл в папу, высокого стройного омегу с широкими плечами и тяжёлой рукой, что в своё время больно таскала за уши с целью отругать или приголубить, поэтому всем этим он горячо гордился ровно столько же, сколько любил Тэхёна – свой самый главный пример для подражания.              Но с тех пор, как Чан увидел собственное лицо на фасаде огромного здания, перечеркнутое чёрной косой линией и словами скорби, он понял, что это не так. Эта ситуация с Кристофером – он специально перечитал сотни сайтов, словил несколько вирусов, но всё-таки разузнал всё возможное о своём двойнике – пугала до тремора. Омега первое время после этого ночами не спал – всё думал о мертвеце с его лицом. Тряс родителей, мол, может в роддоме что-то напутали, как в дешёвых сериалах, и на самом деле родились близнецы, один из которых и смотрел на Чана обсидиановыми глазами с постеров и баннеров. Тэхён на его истерики сам начинал рыдать от страха и непонимания, обещал приехать и узреть единолично, но средств не хватало – каждая купюра на счету. Отец лишь пытался успокоить обоих: мужа объятиями, сына бархатным шёпотом и феромонами, что остались на одной из тех футболок, что он одолжил первенцу до отъезда, и обещал разобраться, что происходит в Сеуле, попутно ругаясь. Они не хотели, чтобы Чан улетал в Сеул.              Чана ужасало то, каким молодым умер Крис и каким одаренным он был, раз в свои двадцать с лишним добился такого влияния в сфере оперы и балета. Между ним и певцом, как оказалось, общим была только дикая схожесть: они выглядели как двойники только в том случае, если не опускать взгляд ниже лица. Крис был ниже, миниатюрнее, худощавее – идеален для танцев и высшего общества, из которого происходил, и ранняя беременность его фигуру не испортила: сына он родил в восемнадцать.              Включив кран, Бан тихо взвизгивает от струи ледяной воды, что устремляется ему прямиком в глаза. Горячую воду отключили ещё позавчера вечером, заставив его и Джисона раскошелиться на подержанный старенький кипятильник, – всяко дешевле, чем оплатить ЖКХ, – который нагревал ржавую жидкость только если поставить его на рассвете, а использовать ближе к полуночи. Поскольку денег платить дополнительно ещё и за электричество у парней особо не было, приходилось довольствоваться еле теплой водой, если не студёной. Чайником пользоваться плевый вариант: большая часть выкипает, оставшейся хватит разве что немного подогреть, а если брать несколько заходов, то всё успеет остыть. Явно не то, к чему привык Чан, живя в Сиднее, но выживать можно.              Он умывается, заимствуя у друга по капле средств для ухода за жирной кожей, и чувствует себя намного бодрее, чем было раньше. Кофе не действует, но работает лёгкий холодный душ.              Омега вытирает лицо махровым полотенцем, вдыхает исходящий от него запах свежести – стирального порошка – и заглядывает в зеркало. На него смотрит приятный молодой человек с сильной челюстью, выпирающим блестящим носом, родинкой на скуле (когда она появилась – тогда ещё подросток пищал от радости, поскольку всегда хотел родимое пятно похожее на то, что есть у папы) и тусклыми веснушками, что почти исчезли за то время, что он находится в Корее. Особый акцент Чан почему-то придает своим ярким серым, почти белым в тусклом свете ламп глазам.              Может быть, если он прямо сейчас надавит немного сильнее и окунется в темноту – ему удастся избавиться от постоянных сравнений и невыносимых фанатов Криса?              — Чан, дорогой, всё хорошо? – Хан хватается за ручку ванной комнаты, несколько раз дёргает её и, когда понимает, что заперто, стучит по дереву. – Тебя долго нет, не опоздаешь на автобус?              Автобус. Точно.              Ему нужно работать, чтобы вернуть себе возможность мыться в горячей воде, купить линзы для глаз, дабы избавиться от пронзительности собственного переменчивого взгляда, и заплатить за перевод на дистанционное отделение.              Бан снова вытирает лицо от фантомной ржавчины, рычит в ткань и решает воздержаться от макияжа, дабы не приближаться к глазницам.              — Да, хён, я в норме! – говорит он громче чем нужно, укладывает кудри, хватает выпрямитель для волос и освобождает помещение. – Ты что-то хотел?              — Просто беспокоился, – взор Джисона кажется заплывшим из-за недосыпа. – Всё-таки мне нужно сдать тебя родителям в первоначальном виде уверенного в себе омеги. Не унывай там, ладно? Всё будет хорошо.              О существовании у сына интернет-друга родители узнали ещё в первую неделю их знакомства: Чан ничего от них никогда не скрывал. Даже в подростковом возрасте, когда дети обычно замыкаются и прячутся, он остался открытым и искренним с ними, поэтому едва ли не сразу же рассказал о знакомстве с парнем из Кореи. Когда он уехал, мистер Мин настоятельно попросил альфу приглядеть за первенцем, пусть и подозревал в их дружбе скрытый романтический подтекст: всю жизнь работающий и отдающий себя семье, двадцатитрехлетний Чан практически не видел мира, поэтому смотрел на всё наивным детским взором, и за обладателем этого взора следовало следить как можно тщательнее.              — Чанни, он… понимаешь… – сокрушался тогда уже Тэхён, сгибаясь перед старым потертым ноутбуком. – Чист и невинен. Я очень боюсь, что Сеул может навредить ему, к тому же эта ситуация в центре города… Чанни видит красоту в мелочах, делает обыденные вещи особенными, во всем видит только самое лучшее и старается всем угодить. Такого человека очень легко прогнуть под себя. Ты понимаешь, о чём я говорю?              — Конечно, господин Мин, – согласился тогда Джисон, зная, что примеряет на себя, по сути, роль старшего брата. – Я буду ходить за ним хвостиком.              Выполнить обещание не получилось – они работали в разных концах столицы, но зато дома всё время проводили вместе. Чан действительно оказался самым светлым существом на свете, что старший только мог встретить: дети и животные тянулись к нему как мотыльки на свет, что излучало его огромное сердце, не помещающееся в руки. Поэтому Чан привык, что Хан всегда старается приободрить его и напоминает о том, что дал его родителям клятву стеречь его.              — Да, – соглашается юноша, выпутываясь из объятий. – Позволь мне привести себя в порядок, мне ещё нужно дойти до остановки.              Перед выходом он всегда старается укутаться как можно скрытнее, чтобы не было видно черт лица. Благодаря крупному телу и высокому росту многие принимают его за альфу, что только играет на руку в игре в анонима, а головные уборы и маски скрывают половицу головы – так в нём практически невозможно узнать Криса. Сегодня его выбор падает на выглаженные палаццо, белую рубашку и тренч, который он накидывает на свои сильные плечи – дают о себе знать тренировки в бассейне.              Несмотря на тщательную маскировку, люди всё равно косятся на появившегося в поле зрения омегу. Прохладный воздух, оповещающий о конце сентября своим лёгким морозом, разносит по небольшой коморке – каркас и стеклянная обивка – кучу чужих феромонов, что смешиваются с природным ароматом Чана. По мере того, как он рос, все были уверены – у семьи Мин растет замечательный сильный альфа, а штамп « омега » в графе вторичного пола был огромной врачебной ошибкой, что точно проявится в подростковом возрасте. « Ошибка » проявилась в тринадцать, когда папа в четыре утра выдернул его из полудрёмы, вызванной болью внизу живота, и указал на огромное алое пятно на белом покрывале. Тогда стало понятно, откуда у Чана такие плавные изгибы, вкрадчивый голос, мягкая грудь, и почему из всех других запахов он вдруг начал помечать всё спелым персиком – его было так много, что казалось, будто на заднем дворе вместо яблони расцветал именно он.              Он омега.              Высокий, широкий и мускулистый омега с покладистым характером, заложенным кротким воспитанием родителей и являющийся сущим даром для будущего мужа, как отзывались о нём соседи: мил собой, добр и любим детьми. Сам Чан их тоже любил, поэтому и учился на воспитателя, чтобы работа не тяготила его, не позволила выгореть.              Автобус подбирается к остановке медленно, точно растягивает время ожидания, вынуждая работяг ворчать и пыхтеть от нетерпения. Пальцы постепенно замерзают, заставляя греть их собственным горячим дыханием, из-за этого Бан не сразу замечает, как сильно оттягивается его лёгкая сумка, внутри которой всего лишь телефон, зарядное устройство, ключи от квартиры да косметичка, на деле ставшая клатчем для всякой мелочи. Когда он ведёт плечом, парень, наконец, подмечает силу, с которой она внезапно начала отходить к асфальту.              — Извините, господин, – хрипло шепчет фигура в капюшоне серой олимпийки. Вполне милая собой девица, душащая всех вокруг запахом чего-то пряного, горького и запоминающегося. Чан знает, что когда альфа пахнет так, когда его феромонов так много, что земля уходит из-под ног, что от них потом никак не отмыться, это означает только полное помешательство и будоражащее душу возбуждение. Глаза незнакомки блестят непонятно, опасно и ярко, будто острие наточенного ножа в лунном свете. – Могу я вас о кое-чем попросить?              — Простите, я спешу, – он обнимает шоппер рукой, прижимает к себе и пытается вырвать его из длинных паучьих пальцев. – Мне жаль, но мне действительно нужно идти…              — Всего один автограф! – взмаливается девушка, с невообразимой силой сжимая уже руку. Её ногти впиваются в предплечье так крепко и церко, что кровь маленькими бусинками вот-вот проступит на коже, скрытой несколькими слоями ткани. – Я ничего более не попрошу! Просто распишитесь!              — Юная леди, оставьте молодого человека в покое! – подключается некая старушка, всё это время стоящая впереди. Фиолетовое платье до колена, ажурная шляпка и седой пучок – миловидная бабуля со сталью в голосе становится глотком свежего воздуха. Она, видимо, бета, поскольку на феромоны не обращает никакого должного внимания, пока остальные прижимают к носам платки, рукава верхней одежды и шарфы, и перехватывает Чана за другую, незанятую руку, пока вторую по прежнему оттягивает полоумная. – Да что вы прицепились к нему!?              Та не успевает что-либо ответить – крошечная, но тяжёлая сумочка ударяет прямо по щеке. Пощёчина получается громкой и звонкой, все присутствующие оборачиваются в их сторону.              — Что произошло? – вопрошает один из неравнодушных.              — Альфы в наше время совсем озверели! – выругивается немолодая госпожа, по прежнему держа Бана за правую кисть. – Вот в моей молодости! Супруг добивался меня семь лет! Молил руку и сердце у отца ещё несколько месяцев! А сейчас что? Эта девица приставала к омеге посередь бела дня! Ни стыда ни совести!              Толпа начинает неодобрительно гудеть, транспорт наконец подъезжает. Женщина, представившаяся Пак Рёнун, их соседкой из другого дома, пропускает Чана вперёд, усаживает у окна в конце автобуса и поглаживает ту часть локтя, за которую хваталась незнакомка.              — Сильно испугался? – спрашивает она, когда молодой, в её глазах даже юный, мужчина скручивается в маленький комочек, носом утыкаясь туда, где запах Джисона чувствуется лучше всего. – Мне стоило обратить внимание раньше…              — Вы не должны были, – с трудом отвечает он, давя внутри себя рвущиеся наружу всхлипы.              — Это всё зажравшееся правительство, – начинает объяснять Рёнун. – С тех пор как Санъёнпа* пошли под расстрел – прочие группировки как с цепи сорвались, устанавливая собственные правила. Для них альфа это господ, потому ведут они себя теперь так, будто являются пупами земли, хотя на самом деле – неуверенные в себе слизняки. А эти политики, от самомнения которых ломаются их кресла, ничего не делают! Лишь бы набить свой кошелёк!              « Банда Двойного Дракона » – самая известная бандитская группировка в Корее       Чан прекрасно об этом знает. В своё время именно из-за этого его семья приняла решение перебраться подальше от криминальных разборок: в тот год ему едва ли исполнилось три года, детей похищали из каждого угла, подлавливая или вырывая прямиком из рук родителей. Альф отправляли на органы или вербовали, омеги становились ночными бабочками красных кварталов или любовниками авторитетов, что мало чем отличалось от первого. У них было достаточно денег, чтобы правительство сделало их действия законными, и именно из-за этого никак не связанные с бандитами альфы думали, что выше других.              Отец не хотел отпускать его в Сеул, но Чан слишком упрям, чтобы отказаться от своей мечты.              « Наверное, это того стоит ».              

***

             По приезде в Ханнам Чана встречают привычные вырвиглазные стены и чьи-то яркие пушистые волосы, лезущие в лицо.              После того как Бомгю заявил, что выходит замуж и берёт декрет, на его место пришёл новенький – чудный мальчик Йошинори, семнадцати лет отроду, второй помощник воспитателя третьей группы, в которую Чана распределили.              — Чанни-хён! – как вихрь налетает он, одетый в неоновый дождевик, практически вжимаясь в крепкое тело. В отличие от Бана, Йоши – идеал омеги: тонкий и хрупкий, того гляди сожмешь неаккуратно и рассыплется в пух и прах, после себя оставив только мелкие яркие блёстки, приятно ощущающиеся на коже. Только ростик для идеала велик: почти сто восемьдесят. – Я так рад, что ты пришёл!              — Куда я денусь, – хрипло посмеивается старший, обнимая коллегу в ответ. Носом он отыскивает паховую железу, прижимается к участку шеи и полной грудью вдыхает аромат сакуры. Такой вот он, Йоши – белые брюки, розовый широкий свитер, вышитый лепестками расцветающей вишни, пунцовый цвет волос, напоминающий кремовую верхушку клубничного торта, несколько родинок на бледном лице и лучистые яркие глаза, смотрящие на всё с удивлением. Котёнок, не иначе. – Как родители? Выглядишь взбудораженным, случилось что-то хорошее?              — Не важно! – юноша выпутывается из чужих рук, берёт чанов шоппер и хватает его под руку, уводит в сторону зала их группы, чтобы для начала отвести в раздевалку. Как помощник старшего и младший воспитатель, омеги должны подготовить помещение к зарядке, а пока дети будут заниматься ею с Джэа, сервировать стол для завтрака. – Скажи, что ты знаешь о Феликсе Ли?              Чан хмурится, пытаясь вспомнить хоть кого-то с похожим именем. Проведя всю жизнь в Австралии и переезжая из места в место, он встречал нескольких Феликсов, но те были чистыми европейцами, поэтому азиатская фамилия вводит в заблуждение.              — Не увлекаюсь дорамами, прости.              — Он не актёр, – Канэмото дует губы, – хотя, снялся в одной школьной драме по молодости, но я не об этом. Он архитектор. Этот детский сад – его постройка.              — Вот как, – кивает Чан. – И к чему ты упомянул его? Мистер Ли приедет сюда?              — Да, его сын, Ли Чонин, полгода назад ходил сюда, в нашу группу, но после одного… – Йоши мнётся, понимает, что значит упоминание Криса для коллеги. Когда он только пришёл сюда, пару дней назад, то сильно испугался, увидев на рабочем месте его. Ситуацию омега разъяснил, сразу обозначил болезненной и с тех пор они её не поднимали. – ...Случая, перестал. Сам знаешь, какой это стресс для ребёнка – лишиться папы, а потом видеть, как отец постепенно скатывается в депрессию.              — Мистер Ли… записал сына снова? – Бан снимает чёрный тренч, аккуратно расправляет его и принимается за обувь.              — Не совсем он, его младший брат, господин Ли, но отвозить сына будет именно он, – младший стягивает свитер, оставаясь в белой блузке, из-за чего зефирные волосы встают дыбом. Чан поднимается с лавочки и помогает уложить их, именно такими двух парней находит Кан Джэа, их, по сути, начальница.              — Господин Бан, – холодно зовёт женщина. – Пройдите в игровую. Мистер Ли хочет вас видеть. Сейчас же.              — Но я…              — Там повесишь. Он и так долго ждёт.              Он следит за её изучающим взглядом, хватает вещи и шагает следом, мягкой поступью идёт за Джэа, что выводит его уверенной походкой. Когда мужчина возвращается в большой зал, наполненный кучей игрушек (что Чан закупал сам, часами исследуя, что нравится детям сейчас, интересуясь сначала мнением бывших одноклассников, у которых к этому моменту появились либо собственные дети, либо ещё одни младшие братья и сёстры, а потом Лукаса), в нос ему ударяют сразу несколько ароматов – лёгкий и свежий госпожи О, и приятный молочный, ярко выраженный, концентрированный травяной с острыми древесными нотками.              — Ну и где ваш господин Бан? – голос мистера Ли будоражит. Низкий и бархатный, вибрациями он расходится по оледеневшему телу, пробегая от плеч к уязвимым коленям. От этого насмешливого тона пальцы на ногах поджимаются, а глаза блестят выжидающе.              — Я здесь, мистер Ли, – смеет ответить Чан, стоя к альфе спиной. Их глаза – ставшие темными воспитателя и бездонные аспидовые архитектора – встречаются всего на секунду, но даже за это время он успевает разглядеть морщинки в уголках, красные капилляры и сиянием растущее замешательство. – Меня зовут Бан Чан, я могу вам чем-нибудь помочь?              Маленький мальчик, от которого и исходит запах теплёного молока, горячей сладкой карамели и чего-то травянистого, его отца, скорее всего, в изумлении открывает рот и срывается с места, заключая одну из ног омеги в крепкие объятия, повиснув коалой.              — Папа! Папа, смотри! – смеётся он, не скрывая радости. – Папочка вернулся!